Непокорённые

АЛЕКСЕЙ ПАХОМОВ







НЕПОКОРЁННЫЕ…
(ЗАМЕТКИ  УЧАСТНИКА ОБОРОНЫ ЛЕНИНГРАДА)
(историко-публицистическое эссе)













ОРЁЛ-2023












 

(ЗАМЕТКИ  УЧАСТНИКА ОБОРОНЫ ЛЕНИНГРАДА)
(историко-публицистическое эссе)

 
















Об авторе
 
Алексей Пахомов Должанский
Алексей Васильевич Пахомов (Должанский) (12.04.1924-15.06.1998), родился в селе Вышне-Долгое Должанского района Орловской области. Член Союза писателей России, ветеран Великой Отечественной войны, участник обороны Ленинграда, автор ряда поэтических сборников: "Мёд и полынь", "Весна возвращается", "Яблоня у порога", "На крутом повороте", "Любовь как солнце", документальной повести "Высота", книги для детей "Подснежник".








Предисловие

Материал для публикации этой сравнительно небольшой по объёму книги был подготовлен мной на основе рукописи моего отца Пахомова Алексея Васильевича, который 18-летним рядовым  бойцом участвовал в прорыве блокады Ленинграда в составе 106-го сапёрного батальона Резерва Главнокомандующего Ленинградского фронта.
События 1942-1943 годов, связанные с известной военной операцией под кодовым названием «Искра», частично были уже изложены в опубликованной в 1995 году к 50-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне повести А. Пахомова «Высота».
При подготовке к печати неопубликованной книги Алексея Пахомова «Сапёры Ленинградского фронта», исследуя его литературный архив, я столкнулся с оригинальными записями писателя, сделанными в 90-х годах прошлого века, отличающиеся его пророческими предсказаниями и выводами об усилении идеологического противостояния, экономической и военной экспансии Запада по отношению к России, нависшей угрозе развязывания 3-й мировой войны силами НАТО во главе с Соединёнными Штатами Америки.
Отдельного внимания заслуживает вопрос и позиция автора, связанная с развернувшейся «полемикой» о добровольной сдаче Ленинграда врагу с целью сохранения жизни людей, находящихся в блокаде, считавшего, что сегодняшние рассуждения о сдаче города являются прямым предательством памяти его героических защитников и тысяч умерших от голода ленинградцев.
Сторонникам сдачи Ленинграда на «милость» врагу следовало бы напомнить, что Гитлер писал в своём дневнике: «Сровнять Москву и Ленинград с землёй, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы (Германия) потом будем вынуждены кормить в течение зимы. Задачу уничтожения городов должна выполнить авиация. Для этого не следует использовать танки». Таким образом, речь шла о полном, стопроцентном уничтожении людей, населяющих эти города.
 На сегодняшний день, когда Россия проводит Специальную военную операцию (СВО) по освобождению территорий Донецкой и Луганской народных республик, Запорожской и Харьковской областей против нацистского режима с целью денацификации и демилитаризации Украины, а также обеспечения территориальной целостности и безопасности её населения, наиболее остро стоят вопросы единства российского народа, его веры в своевременность и справедливость СВО и неизбежности нашей победы. Во главе угла стоит привитие и воспитание у наших людей чувства истинного патриотизма, основанного на ярких примерах нашей российской истории и напрямую связанного с памятью народных героев, доблестно сражавшихся во все времена с врагами нашего Отечества. Особенно это воспитание касается нашей молодёжи. К ней, в первую очередь, обращается писатель-фронтовик Алексей Пахомов из прошлого 20-го века: «Хотелось бы, чтоб и молодого читателя моя книга тронула за душу и сердце, определила его дальнейшие жизненные ориентиры. Очень надеюсь, что она поможет молодым людям в чём-то разобраться, избежать ошибок, а что-то взять себе на вооружение при исполнении служебного долга, и не только во время всевозможных вооруженных потрясений, а и в наше мирное, но суровое и смутное время».
«Прошло много лет с тех пор, - обращается к нам писатель-фронтовик Алексей Пахомов, - но всё, что глубоко сердечно пережито забыть невозможно. Не знаю, поймут ли меня ныне живущие в смутное время молодые люди, но и они могут оказаться в такой же обстановке и пережить те же ужасы, что и мы, а может быть и хуже, поэтому я бы хотел им подсказать:
Всё меньше нас…Таков закон природы,
Но я хотел бы юным подсказать:
Война грозит и ныне всем народам,
Она в стократ вас может наказать.

Война беспечность людям не прощает,
За благодушие сурово очень мстит…
А нам тревоги годы сокращают,
И память ранами болит.

В своём стихотворении «Набат» поэт призывает нас хранить память о своих предках, победивших фашизм, и в то же время быть бдительными к проискам наших врагов, находясь в постоянной готовности защитить свою Родину от их подлых захватнических планов:
Много дней с той поры пролетело,
Но людей наших снова разят...
Рвут враги нашей Родины тело
И совсем уничтожить грозят.

Но народ наш те грозы разбудят,
Вражьи козни терпеть он устал.
Бьёт набат!!!
Встаньте, русские люди!
Час настал!
Час настал!
Час настал!
Думаю, что этот патриотический призыв поэта, адресованный из прошлого будущим поколениям, не оставит равнодушным нашего читателя, наших воинов, находящихся в зоне СВО, патриотов своей Родины, и многократно усилит нашу веру в возрождение России, обретение ею своего истинного величия в продолжение славных исторических традиций.

Виктор Пахомов,
Член Российского союза писателей.




Осада
С тех пор, как наступление немцев на Ленинград захлебнулось и Командование группы «Север» 25 августа 1941 года вынуждено было признать невозможность прорвать советскую оборону, началась осада Ленинграда.
 Гитлер и его клика на весь мир заявили, что город сам поднимет руки, Ленинград умрёт голодной смертью. Но бредовым планам Гитлера не суждено было сбыться. Ленинград выстоял, хотя положение его в условиях блокады было действительно очень тяжелым, даже трагическим.
В городе с пригородами насчитывалось в то время 2 миллиона 887 тысяч человек, из них половина – дети, старики, инвалиды, что существенно осложняло его оборону.
С первых дней блокады гитлеровцы начали варварские обстрелы и бомбежки города, с целью его максимального разрушения, уничтожая мирное население, стремясь вызвать панику и деморализацию людей. От бомбежки 8 сентября 1941 года вспыхнуло 180 пожаров, в том числе огромный пожар на Бадаевских продовольственных складах, где только муки сгорело три тысячи тонн, а также две с половиной тысячи тонн сахара. С 8 сентября по 15 декабря 1941 года было зарегистрировано 15 тысяч возгораний.
В течение осени 1941 года от бомбардировок в Ленинграде было убито 1832 и ранено 8301 человек. Но бомбёжками и артобстрелами врагу не удалось посеять панику и вызвать отчаяние среди населения, они наоборот только вызвали у людей ненависть к фашистам и чувство священной мести завоевателям. Все население города участвовало в тушении пожаров, сбрасываемых с самолётов «зажигалок», в оказании помощи друг другу. Многие дружинницы погибали на боевом посту при разборке завалов и извлечении из-под обломков зданий заживо погребённых людей. Немецкие лётчики сбрасывали и бомбы замедленного действия весом от одной до трёх тонн, которые было опасно разминировать даже опытным подрывникам и пиротехникам. Наибольшую опасность представляли морские магнитные мины, сбрасываемые с парашютов, имевшие второй противоперевозочный взрыватель, всякое сотрясение которых вело к катастрофе. Но и этот секрет фашистов был успешно разгадан нашими специалистами.
Укрепление обороны
Всю осень и часть зимы ленинградцы упорно создавали глубоко эшелонированную оборону. На главной линии Урицк-Пулково-Колпино восстанавливали старые траншеи и ходы сообщения, строились новые узлы и огневые точки. Работа велась под постоянным обстрелом в холодных и ненастных условиях. Зимой 1941-1942 годов вследствие голода и тяжелых лишений, вызванных блокадой, строительство укреплений почти прекратилось и возобновилось лишь весной 1942 года.
Не смотря на то, что условия работы фабрик и заводов ухудшились, фронт постоянно требовал от промышленности увеличения производства оружия, снарядов, мин, военной техники. И как не велики были трудности в реализации этих требований, специализация и кооперация для их решения в городе были налажены. Например, вместо использования олифы применяли торфяную смолу. Металлический завод вместо турбин стал выпускать бронепоезда, собирать и ремонтировать танки, обтачивать корпуса снарядов. Две трети автоматического оружия, полученного войсками фронта, было изготовлено предприятиями Петроградского района.
Завод «Скороход» изготавливал пулеметные ленты, оптико-механический завод – оптические прицелы для винтовок. Это об их  работе писала в то время газета «Известия»: «В грохоте и огне здесь делают детали, которые так необходимы сейчас. Кузнецы, подручные, нагревальщики работают с настоящей яростью. Так на фронте бойцы ходят в атаку. Это не просто стахановская работа, это труд людей, которые чувствуют себя на передовой линии боя, людей, готовых сделать все для защиты своего города…»
Ладожское озеро осенью сильно штормит, и потому, в это время года, считалось почти непроходимым. Специального флота и благоустроенных причалов там не было. Пришлось все создавать заново. Грузы возили на баржах, катерах и других приспособленных для этого судах.
Моряки Ладоги блокадной осенью ценой огромных усилий доставили в Ленинград двадцать пять тысяч тонн различного продовольствия.
На 1-е ноября 1941 года в Ленинграде оставалось муки – на 15 дней, крупы – на 16 дней, сахара – на 30 дней, жиров – на 22 дня. К 9-му ноября запас сократился до предела. 13-го ноября произошло 4-е снижение продовольственных норм: рабочим выдавали по 300 граммов хлеба в сутки, служащим, иждивенцам и детям до 12-ти лет – по 150 граммов.
20 ноября норма снабжения еще сократилась: рабочим стали выдавать 250 г хлеба, служащим, иждивенцам и детям – 125 г. Войска первой линии, личный состав боевых кораблей, летно-технический состав Военно-воздушных сил (ВВС) – получали 500 г хлеба на человека, все остальные воинские части – по 300 г.
Голод
В блокадном Ленинграде начался голод. В хлеб добавляли соевую муку, жмыхи, отруби, мучные смеси. Из-за отсутствия топлива не действовали отопление зданий, водопровод и канализация. В декабре от дистрофии умерло почти 53 тысячи человек, в довоенное время столько людей умирало во всей стране в год. Началась дистрофия алиментарная или, по-другому, голодная болезнь (отёчная болезнь, голодные отёки), т.е. болезненное состояние, развивающееся в результате недостаточного поступления питательных веществ (особенно полноценного белка) в организм, связанное с голоданием, которое люди не переносили и умирали. Медицина в этом случае помочь была бессильна.
В ноябре 1941 года трест «Похоронное дело» захоронил 9219 человек, в декабре – 27463, в марте 1942 года – 89968 человек.
А всего в Ленинграде по официальным данным умерло от голода 64180 человек, однако по некоторым другим источникам считают, что число умерших превышает 800 тысяч человек.
Серьезную помощь ленинградцам оказали колхозники северо-восточных районов Ленинградской области. 29 марта 1942 года, в Ленинград через линию фронта партизанами, с риском для жизни,  был переправлен обоз в составе 250 подвод с продовольствием: 380 центнеров хлеба, 120 центнеров жиров в сопровождении 22-х делегатов во главе с председателем Дедовичского райисполкома А. Поруценко.



Ледовая дорога жизни
    
 Из воспоминаний о блокаде Якова Андреевича Юдина, участника обороны Ленинграда: «Уже в октябре-ноябре 1941 года начался голод, обстрелы и бомбежки. Народ стал вымирать семьями с голоду. Стекла в домах разбиты, электросвета нет, водопровод и канализация не работали. 18 ноября мне дали машину и отправили на дорогу жизни. Таких как я, из батальона было 15 человек с машинами, а вообще собралось много. Стали ездить через Ладожское озеро под бомбежками и обстрелами: туда возили эвакуированных, оттуда продукты питания, но в основном муку. Потом по этой дороге пошли сибиряки с танками.
12 января начался прорыв блокады. Меня ранило и после ранения я попал в 125 батальон 8 –й Ударной армии».
22 ноября 1941 года по льду Ладожского озера прошли первые 60 полуторатонных машин с продовольствием. Ледовая трасса вступила в строй. 25 декабря 1941 года увеличили паек. Населению города стали давать по 350 граммов хлеба по рабочим карточкам и по 200 граммов на человека по карточкам служащих, детей и иждивенцев. Настроение ленинградцев заметно поднялось.
Январь 1942 года для ленинградцев был крайне тяжелым, число больных дистрофией возросло. Однако ленинградцы не теряли стойкости в борьбе. Принимались меры к отогреву замёрзших водопроводных и канализационных труб, к восстановлению работы котельных в домах с центральным отоплением. Но многого сделать в ту зиму не удалось. Лишь весной и летом 1942 года задача в основном была решена. В связи с резким сокращением запасов топлива на заготовку леса послали женщин, не смотря на то, что им никогда не приходилось заниматься подобным делом. Организовали работу «чайных», «кипяточных»: на предприятиях создали столовые, где взамен карточек люди получали трехразовое питание, а в домохозяйствах создали комнаты для ослабевших, где имелся кипяток. Было создано свыше 100 стационарных лечебных учреждений.
24 января 1942 года была сделана вторая прибавка выдачи хлеба по карточкам. На рабочую карточку стали давать 400 граммов, на карточку служащего - 300, иждивенцам – 250 граммов. Дорога через Ладогу стала работать лучше.
11 февраля 1942 года – третья прибавка выдачи хлеба.
Рабочим давали по 500 граммов хлеба, в горячих цехах – 700 граммов, служащим – 400, детям и иждивенцам – 300 граммов. Увеличили нормы выдачи крупы, макарон и других продуктов питания. В холодных замороженных цехах предприятий рабочие ремонтировали танки, моторы, изготавливали снаряды, мины, взрыватели, гранаты, чего у нас на фронте очень не хватало, в связи с чем боеприпасы выдавались бойцам строго по установленному количеству. 22 ноября 1941 года из деревни Ваганово в первый рейс отправили 60 грузовых автомобилей в Кобону, а оттуда везли 70 тонн муки. Началась перевозка продовольствия в Ленинград. С начала декабря грянули тридцатиградусные морозы, в связи с чем стало меньше проваливаться машин под лед.
Войска Красной Армии разгромили тихвинскую группировку немцев, освободили железную дорогу Вологда-Волховстрой. Восстановили железную дорогу Тихвин-Войбокалово и открыли по ней движение, сократив путь перевозок на 55 километров.
Ладога, как легендарная дорога жизни, помогла спасти сотни тысяч людей, восстановить их силы ля новых дел, для предстоящих горячих боев с гитлеровцами.
23 октября 1942 года десятки судов противника напали на остров Сухо, высадили на него десант. Но гарнизон острова во главе со старшим лейтенантом И.К. Гусевым, с помощью воздушной эскадрильи Героя Советского Союза Г.А. Костылева и двух отрядов кораблей ладожской флотилии наголову разбили захватчиков. Немцы потеряли 17 десантных судов, 5 катеров, 14 самолётов.
27 декабря 1942 года вновь стала работать ледовая дорога и до 30 марта по ней доставили 214539 тонн груза.
Судьба Ленинграда волновала людей всех республик Советского Союза. Они посылали свои многочисленные подарки в город на Неве: хлеб, мясо, жиры и другие продукты. Из Киргизии пришёл эшелон с мукой, мясом, маслом, сухофруктами, рыбой, табаком. В декабре 1941 года из Казахстана доставили 77 вагонов продовольствия, в феврале и мае еще 355 вагонов, а в 1943 году – 1500 вагонов с продовольствием. Приходила помощь также из Узбекистана, Таджикистана, из г. Горького и других мест.
В конце сентября противник был остановлен. Фронт стабилизировался, однако линия фронта проходила всего в нескольких километрах от города, и враг в любой момент мог начать бомбардировки с воздуха или вести огонь из дальнобойных орудий. Особо часто подвергался обстрелу Кировский завод. В его цехах рвались снаряды, гибли люди, было разрушено много заводских помещений.
В октябре 1941 года Кировский завод начали эвакуировать в Челябинск. С 21 октября по 31 декабря вывезли 111614 рабочих. На базе тракторного завода производили танки. 16 февраля 1942 года бюро горкома партии приняло решение о подготовке и проведении весеннего сева. Раздавали огороды под посев всем, кто мог и хотел заниматься огородничеством. С 25 марта по 8 апреля 1942 года все работали на очистке города.


Замыслы врага провалились

4 апреля 1942 года фашисты хотели осуществить воздушную операцию «Айсштосс» (Ледяной удар), целью которой было уничтожение боевых кораблей Краснознаменного Балтийского флота, стоявших на Неве. 190 бомбардировщиков бросили фашисты на Ленинград и одновременно открыли артиллерийский огонь по кораблям и городу. Наши лётчики в этих боях сбили 18 самолетов противника. До конца апреля немцы продолжали воздушные нападения на наши корабли, но потеряв 60 бомбардировщиков, противник операцию «Айсштосс» провалил. К декабрю 1942 года все наши оборонительные сооружения были завершены.
Гитлер, ставя своей целью добиться падения Ленинграда, поставил группе армий «Север» задачу к началу сентября в ходе операции под кодовым названием «Фойерцаубер» (Волшебный огонь) захватить город. Для этого из Крыма было переброшено 5 дивизий вместе с тяжелой артиллерией и артиллерией особой мощности. Враг, усилив свою 18-ю армию, обрушив на город тысячи бомб и снарядов, хотел прорвать фронт южнее Ленинграда, захватить его окраины, а затем форсировать Неву и охватить город также с востока.
Советское командование разгадало замыслы врага. С июля немцы перебросили под Ленинград пехоту и артиллерию и создали группу из 13-ти дивизий. Однако, в разгар подготовки этой операции, совершенно неожиданно для гитлеровцев, наши войска начали наступательные действия. Первый удар по врагу нанесли войска Ленинградского фронта. 19 августа 268-я стрелковая дивизия полковника С.И. Донского атаковала противника в районе Усть-Тосно. Одновременно моряки-десантники высадили отряд в районе Ивановского. Не смотря на яростные атаки противника, 268 дивизия удерживала захваченное предмостное укрепление. 27 августа перешла в атаку 8-я армия Волховского фронта на участке от мыса Бугровского до Вороново. Оборона противника была прорвана. Наши передовые части подошли к Синявино. Оборонявшиеся гитлеровские дивизии были растрёпаны и находились на грани разгрома.
4 сентября Гитлер приказал Манштейну взять на себя командование войсками, противостоявшими Волховскому фронту, и восстановить положение.
В итоге сентябрьских боёв гитлеровское командование оказалось не в состоянии осуществить план захвата Ленинграда, операция «Волшебный огонь» затухла.
Во второй блокадной зиме условия жизни горожан стали несомненно лучше, хотя приходилось ещё преодолевать немало трудностей.
19 июня 1942 года в «Ленинградской правде» Александр Фадеев писал: «Женщины Ленинграда! Найдутся ли когда-нибудь слова, способные передать всё величие их труда, их преданности Родине, городу, армии, семье, их безмерную отвагу!»
Великая слава женщинам-ленинградкам тех незабываемых лет! Пусть их подвиг будет примером для нынешнего и будущих поколений.
Огромную роль в духовном воспитании ленинградцев играли радио и печать. Они звали на борьбу против фашистских захватчиков, укрепляли связь между жителями и защитниками города, ежедневно вдохновляли людей нести трудовую вахту, всеми силами помогать фронту. «Ленинградская правда» настойчиво разоблачала звериную сущность фашизма, его жестокость, насилия и издевательства над населением захваченных районов. Газета публиковала горячие стихи поэта-фронтовика Михаила Дудина, зовущие к мести:
За то, что ночь чадит пожаром,
За поднесённый к горлу нож
Ответь врагу тройным ударом,
Найди его и уничтожь!

Новое пополнение

В октябре 1942 года, в числе пополнения из Саратовской области, в блокадный Ленинград попал и я. У каждого из нас было по мешку сухарей, на всякий случай. Наш эшелон долго ехал по железной дороге до Ладожского озера, а через Ладогу ночью баржами нас переправили в Ленинград. По пути через озеро и в городе пришлось неоднократно наблюдать воздушные бои самолетов в небе, полёт трассирующих пуль, лучи прожекторов, слышать разрывы снарядов и бомб на улицах города, что было для нас удивительно и необычно. Мы видели худые и изможденные лица ленинградцев, занятых каждый своим делом, уверенных в решении своих задач и непоколебимых. Об этом позже мною были написаны такие стихи:
Я плыл по Ладоге когда-то.
Баржа трещала ото льда.
Сидели хмурые ребята.
Никто не знал, плывем куда.

Темно. Не вспыхнет папироса,
Никто не звякнет котелком…
У трюма строгие матросы
Нас обжигали холодком.
Запомнил крепко вой снарядов
И пуль трассирующих взлёт.
Туда, в блокаду Ленинграда,
Мы плыли, вспарывая лёд.

Что ожидает желторотых,
Одетых в штатское пока?
Ревели в небе самолёты,
Снаряды рвали облака.

Наутро – берег под ногами.
Идём с мешками за спиной.
И люди с грустными глазами
Скользят, как тени, стороной…

Блокада – горе Ленинграда,
Несокрушимость наших сил.
В ней делал каждый всё, что надо,
И лишней крошки не просил.

 Прежде всего, у нас отобрали все консервы, которые нам давали в пути следования, с целью приготовить из них обед и покормить им нас в столовой, что и было сделано через некоторое время. Но на тарелке у каждого оказалось по полторы ложки какой-то желтой размазни, что и обедом-то назвать никак нельзя. Но нам сказали: «Это всё, обед закончен. А вы как думали? На то она и блокада…». Мы вытащили из своих вещмешков сухарики, пожевали и подумали: да, если нас так будут кормить, то скоро и ног передвигать не будем. Однако на следующую ночь нас опять погрузили в баржи и катерами повезли в Кронштадт. Там разместили в казарме, водили строем на прием пищи на камбуз (по-флотски – столовая). Там нас кормили уже хорошо, как в мирное время. Я помню, приносили на каждые десять человек по медному, (петровских времен), тазику перловой каши, на палец залитой жиром. И мы сначала разливали этот жир по чашкам, а потом уж делили кашу. «Ну, так ещё жить можно, - подумал я, - но почему такая разница по сравнению с кормёжкой в столовой Ленинграда?». Этого я понять не мог.
Вскоре нас начали гонять на погрузо-разгрузочные работы в порт, на форты, так что хорошее питание оказалось не лишним. Нас долго не обмундировывали, а пока мы знакомились с островом Котлин и окружающими его островами, часто слышали воздушные тревоги, так же как и все, прятались в бомбоубежищах во время налётов вражеской авиации. И все ждали, когда же нас обмундируют в морскую форму. И вот, наконец, этот час настал. И каково же было наше разочарование, когда вместо морской нам выдали пехотную армейскую форму, тем более, что я вместе с другом, керчанином Юрой Осиным, добровольцем шёл служить в морфлот. Как эвакуированного меня ещё на фронт не брали. «Подожди, - говорил мне начальник второй части Балтайского военкомата майор Утробин, - как только появится возможность, мы тебя направим в какое-нибудь училище».  Нет! Хочу только в морфлот и именно в Кронштадт, в училище. Это мне Осин так наговорил, что там есть училище. О, а какие там корабли, море голубое, одно загляденье. Полундра! Гальюн. Все эти незнакомые мне слова меня будто щекотали. А что?  Я ведь сроду моря не видел. Ничего подобного, кроме своей маленькой речушки Должанки да реки Тим, протекающих на моей родине в Орловской области. Это и было всё мое знакомство с «морской» стихией. А тут прямо перед глазами раскинулся такой величественный Финский залив. Так вот, повторяю: получили мы свое пехотное обмундирование без особой радости. Смотрю, а друга моего зачисляют в другую команду. Я было тоже туда кинулся, так мне кто-то шепнул, что эту команду подбирают в морскую пехоту. Вот и я туда стал в строй. Тут подходит ко мне какой-то капитан (у моряков все капитаны, только я тогда еще не разбирался в их рангах) и, не спрашивая у меня фамилии, сразу насупил брови: а ты как сюда попал? Я ему было начал что-то молоть о том, что мы с Юрой Осиным друзья, что я только из-за него сюда и поехал, а теперь нас разлучают… Но капитан меня даже слушать не стал, а просто взял за руку и вывел из строя, дескать ещё подрасти надо, чтобы попасть в этот строй. Я хотел было ещё что-то предпринять, кого-то попросить, но один солдат мне сказал: «Зря, парень, мыкаешься, видишь, тут команда подобрана один к одному и ниже 185 см по росту никого нет». А у меня рост был всего 176 см. «Вот оно что», - понял я и медленно пошел переодеваться. Вдруг, слышу, а там меня уже старшина ищет и, увидев, закричал: «Ты где был?».  Я, ему в ответ, чуть слышно: «Ды, тута».
Было уже начало декабря, когда нас опять баржами потянули на буксире катера. Ночью по основному фарватеру прошли часть пути вроде бы ничего, но дальше попался довольно крепкий ледок и где-то в полосе видимости с берега, занятого немцами, со стороны Стрельны, наши катера затёрло прочным льдом. А тут уже начало хорошо рассветать, появилась вражеская разведка на коньках. Чувствуем, сопровождающие нас военные и моряки заволновались. Один из них даже тихо сказал: «Ну, сейчас они по нам, кажись, полыхнут». Командиры вышли на лёд, попробовали его прочность, держит вроде хорошо, правда немного потрескивает, ну так что? Посоветовавшись, дали команду: всем выходить по одному, бежать тихонько в сторону мыса, покрытого соснами, дистанция 10 метров. В том леску ожидать остальных. И мы побежали. И хотя ледок потрескивал, но никто из наших ребят не провалился. А когда все собрались в указанном месте, нас строем повели в город. Уже выйдя на бугор, мы услышали и увидели, что по нашему транспорту бьют вражеские артиллеристы. Послышались тревожные гудки катеров, появилась дымовая завеса. Наш командир, ведущий строй, кричит: «Не оглядываться!» А нам стало очень жаль тех моряков, что везли нас в Ленинград.
Потом мы попали в запасной полк, где нас учили первоначальной подготовке, а через 30 дней маршевой ротой отправили в 106-й ОМИБ- (отдельный моторизованный инженерный батальон), где мы продолжали учиться, но уже сапёрному делу на передовой в районе 8-й ГЭС на Неве.




Баня

Жили мы в землянке с перекрытием в три наката, слышали непрерывный свист пуль, часто в нашем леске поблизости рвались мины и снаряды, но в наш овраг пока не попадало. Ходили на Неву за водой, но только ночью, иначе враг с того берега открывал огонь, дежурили, но особых боевых задач пока нам не ставили, видимо приучали к фронтовой обстановке. Но вот старшина Смирнов решил нам сделать баню. А как? Стояла зима, февральские морозы ещё пощипывали как следует. Чуть подальше от нашей землянки была огромная авиационная воронка вся занесённая снегом. Старшина приказал нам выбросить из нее весь снег, почистить дно, что и было сделано. Потом над этой воронкой мы натянули брезент, подсыпали по его краям снежку, чтоб ветер не поддувал, установили там железную бочку с водой и стали ее подогревать. Постелили на дно воронки хвойных веток. Личному составу было объявлено, что сегодня будет баня. Я смотрю, и другая бочка с водой уже появилась, ее уже тоже подогревают, скоро закипит. Выдали нам белье, мыло да еще какой-то мази, от насекомых, и начали с первого отделения банить.
Правда, холодновато было, да ещё и дым  глаза  чуть не выел,  но главное было не перепутать холодную воду с кипятком. Ну, а кому не хватало холодной воды, компенсировали её снегом. Как бы то ни было, а все помылись на славу. Этому «событию» я посвятил одно из своих стихотворений, написанных после войны.

ФРОНТОВАЯ БАНЯ
Там, за рекой, на том боку
Залезли «фрицы» в норы,
Мы подсыпаем табаку
И выкурим их скоро.


Ну, а пока тверда рука,
Никто из нас не ранен,
Готовим баню для полка
Здесь, на переднем стане.

Расчистив снег (уже успех),
Впряглись солдаты в сани,
И, не без вражеских помех,
Вода речная в бане.

Кто ветки ёлок нарубил,
Кто котелки таскает,
А кто-то печку смастерил –
Котёл подогревает.

А вместо таза – котелок,
И смех не умолкает.
- Подкиньте снегу в кипяток,
Холодной не хватает.

Вверху брезент. Над головой
Посвистывают пули.
Снаряды рвутся под горой,
До нас не дотянули.

Обычный день передовой:
Меняются лишь сцены…
Сегодня – баня, завтра – бой,
Добьёмся перемены.
     Кормили нас тогда слабовато: какой-то жидкой баландой, да ещё какой-то серо-желтоватой размазнёй. Но мы это ели. А куда деваться? Другого ничего не было.
   
ЧЁРТОВА ВЫСОТА
Ленинградская (Синявинская) высота Безымянная 45.0
( материал из архива А. Пахомова к повести «Высота». Орёлиздат, 1995, 48 с., илл. ISBN 5-87025-010-2)
  На этой высоте ныне стоят как часовые обелиски в память о советских воинах из разных воинских частей, павших при взятии той неприступной немецкой цитадели. Среди них, самый крайний, рядом с бьющим из-под земли родничком, стоит наш обелиск из серого гранита, с выбитыми на его лицевой стороне словами: «Советским воинам – слава! Вы приумножили подвиги чудо-богатырей Суворова.». На обратной стороне обелиска можно прочитать надпись: «12 августа 1943 года эту высоту штурмом взяли сапёры 106-го инж. б-на Ленфронта». А внизу на мраморной плите –
фамилии и имена моих погибших однополчан.
  Прочитав эти слова, кто-то вероятно задумается: чудо-богатыри? Кто они такие, сапёры 106-го? Как они воевали, кто ими командовал? Думаю, что об этом многим хотелось бы узнать поподробнее, особенно молодым людям.
  Ответы на эти и другие вопросы частично можно найти в музее обороны Ленинграда, где среди прославленных имён наших воинов есть портрет одного из тех сапёров, бывшего командира 2-й роты 106-го ОМИБ (отдельного моторизованного инженерного батальона) – Николая Николаевича Богаева, кавалера ордена Александра Невского и ещё пяти орденов и медалей. Имя этого человека не раз упоминает начальник инженерного управления Ленфронта генерал Б.В. Бычевский в своей книги воспоминаний «Город-фронт». О нём писали военные корреспонденты ленинградских газет в статьях «Сапёр города-фронта», «Университет боя», «Портрет из музея обороны», о его боевых заслугах рассказано в книге «Семь дней января», написанной полковником в отставке Д.К. Жеребовым в соавторстве с бывшим командиром 106-го инженерного батальона, непосредственно возглавлявшим штурм указанной высоты, полковником в отставке Иваном Ивановичем Соломахиным.
    Конечно, кроме Н.Н. Богаева в нашем 106-м ОМИБ было немало и других бесстрашных и отважных бойцов, многие из них пали смертью храбрых при штурме этой высоты 12 августа 1943 года, многие были ранены и контужены, о которых тоже следует рассказать и помянуть их добрым словом.
ОБЕЛИСКИ
Где теперь на маленькой высотке
Обелиски смотрят в синеву,
Жизнь была до ужаса короткой,
Смерть людей косила как траву.

Это строфа из моего поэтического сборника «Весна возвращается», а само стихотворение посвящено бывшему старшему сержанту, а в последствии полковнику в отставке Семёну Семёновичу Куприну, героически сражавшемуся при штурме той Синявинской высоты, на которой он был тяжело ранен. Событиям, связанным с этой высотой мною написано немало стихотворений. Однако бой и командиры 106-го ОМИБ РГК отличились не только в штурме Синявинской высоты, но и во многих других операциях Но не упомянуть об участии нашего батальона в прорыве блокады Ленинграда, где батальон Соломахина решал сложную проблему, а именно, обеспечение переправы тяжёлых танков Т-34 и КВ по льду через Неву. Это было бы не совсем понятно для читателя, так как борьба за овладение Синявинскими высотами, то незаконченная страница прорыва блокады Ленинграда, чему посвящена книга «Семь дней января» участников эти боёв Д.К. Жеребова и И.И. Соломахина.
   Они свидетельствуют о том, как войска Ленинградского и Волховского фронтов, моряки Краснознамённого Балтийского флота, выполняя приказ Родины, разгромили гитлеровские войска на шлиссельбургско- синявинском выступе и прорвали блокаду Ленинграда. Тот прорыв явился переломным моментом в битве за город Ленина на Неве в 1941-1944 г.г., после чего инициатива военных действий на том участке фронта перешла к советским войскам. Но так как то непросто понять нашему молодому поколению, потому я подчеркну отдельные моменты операций подробней, используя в том числе мемуары непосредственных участников описываемых событий.
    Дело в том, что за 16 месяцев гитлеровцы возвели на шлиссельбургско-синявинском выступе три основных оборонительных рубежа с развитой системой траншей и ходов сообщений, с их опорными пунктами, до предела насыщенными противотанковыми и противопехотными заграждениями, превратив их в неприступную крепость, которую невозможно было обойти.
   Это был замОк в блокадном кольце: «фляшенхальс»- (бутылочное горло), подступы к которому были прикрыты минными полямии проволочными заграждениями. Они простреливались сотнями вражеских орудий и миномётов с Синявинских и Кельколовских высот, возвышавшихся над болотами и торфоразработками. На 25-30 метров, откуда просматривалось всё пространство до Ладоги и Невы.
Кроме того, между опорными пунктами и на болотах, где нельзя было отрыть траншей, через каждые 200-300 метров немы возвели деревянно-земляные заборы, состоящие из двух бревенчатых стен с земляным заполнением, толщина и высота которых достигала 1,5-2-х метров. И всё это в сочетании с минно-заградительным огнём представляло огромные преграды.
   Вражескую крепость с запада прикрывала Нева, левый берег которой высотой 12-14 метров, иссечённый оврагами,
был насыщен Дотами и Дзотами, пулемётными и артиллерийскими площадками. Скаты берегов реки враг поливал водой, чтобы они зимой оледенели, а подступы к нему прикрывались проволочными и минно-взрывными заграждениями. Вот почему вражеский берег ленинградские воины называли «Невским Измаилом». Ледяной покров реки изобиловал торосами, трещинами и полыньями, прикрытыми тонким льдом и снегом.
   Согласно директивы Верховного главнокомандующего И.В. Сталина и его заместителя генерала армии Г.К. Жукова в ноябре 1942 года, командующими Волховского фронта К.А. Мерецковым и войсками Ленинградского фронта Л.А. Говоровым было решено: силами двух фронтов разгромить группировку противника в районе Липки, Гайтолово, Московская Дубровка, Шлиссельбург и таким образом разорвать блокадное кольцо Ленинграда. Операция по прорыву блокады носила кодовое название «Искра». Ленинградский фронт главный удар должен был наносить в направлении на Марьино, Синявино, форсировав Неву, захватывая и сокрушая опорные пункты на левом берегу, овладеть Арбузовым, Рабочим посёлком №2, Шлиссельбургом, а затем населёнными пунктами Анненское, Мусталово, Рабочими посёлками №6, 5 и 1.
     Волховский фронт, находившийся от Ленинградского в 12-14 километрах, должен был наносить главный удар на 12-ти километровом участке Липки на Ладоге –Рабочий посёлок №8 –Роща круглая. Уничтожить вражескую группировку в восточной части Шлиссельбургско-Синявинского выступа и соединиться с 67-й армией Ленфронта. К началу 1943 года двумя фронтами для прорыва блокады было сосредоточено 282 тысячи солдат и офицеров, 4300 орудий и миномётов, 214 зенитных орудий, 530 танков, 637 реактивных установок, около 900 самолётов 13-й и 14-й воздушных армий. Кроме того в операции участвовали войска ПВО Ленфронта и ВВС КБФ. Шла напряжённая учёба войск.
    Начальниками инженерных войск Ленинградского и Волховского фронтов генералами Б.В. Бычевским и А.Ф. Хреновым были созданы сапёрные штурмовые отряды, задачей которых было действовать впереди первых эшелонов пехоты. Командование Ленфронта тренировало воинов форсировать Неву, преодолевать повреждённые участки льда, штурмовать высокие обледенелые берега, прикрытые оборонительными сооружениями.
    По льду реки на противоположный берег нужно было уложить через каждые полтора метра шпалы-лежни, а по ним рельсы-колеи из трёх-четырёх брёвен двадцатисантиметровой толщины, причём отёсанные на два канта и уложенные по брёвнам, скреплённых между собой скобами, а с лежнями и льдом – вертикальными стальными штырями диаметром до 25 миллиметров. Такая конструкция практиковалась впервые, но при переправе танков себя полностью оправдала. Всё это, конечно, требовало от сапёров огромных усилий. Для изготовления этой переправы потребовалось одних только брёвен около двух тысяч кубометров. Этой работой занимались военно-строительные отряды, в основном из женщин. Они безропотно переносили все тяготы и лишения фронтовой обстановки и как солдаты переднего края несли потери при налётах вражеской авиации и артобстрелах. Таким образом ударные группировки Ленинградского и Волховского фронтов к 25 января 1942 года были готовы к прорыву блокады.
    Утро 12 января 1943 года было морозным, мела позёмка. Заиндевевшие кроны деревьев хранили тишину перед боем, которую только изредка разрывали очереди дежурных пулемётов да одиночные выстрелы снайперов. Дымились трубы печей вражеских позиций. Гитлеровцы находились в тёплых убежищах, в то время как в траншеях нашего переднего края в готовности ринуться на врага сидели, тесно прижавшись друг к другу, тысячи солдат прорыва, воины Ленинградского и Волховского фронтов. Все опасались только одного: только бы враг не упредил, только бы не нанёс артналёта по нашим скученным боевым порядкам.
    И вот в 9 часов 30 минут залп «Катюш» прорезал морозный воздух: час возмездия пробил. Началась операция «Искра». Дрогнуло Приладожье от грохота тысяч орудий и гвардейских миномётов Ленинградского и Волховского фронтов, тяжёлых орудий КБФ. Плотность огня доходила до 2-3 снарядов на каждый квадратный метр укреплений врага.
   Метко стреляли по врагу и бойцы флотских батарей, командоры эсминцев «Строгий», «Стройный», «Опытный», канонерских лодок «Зея», «Ока». В конце подготовки тысячи бомб и реактивных снарядов обрушили на врага лётчики 13-й и 14-й воздушных армий. Артиллерия и миномёты перенесли огонь вглубь обороны врага. В 11 часов 15 минут перешли в наступление Волховские дивизии. У Рощи Круглой оркестр звал: «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой!..». Спустя 35 минут, в 11.50 на невский лёд под звуки «Интернаионала» стремительно скатились передовые части ленинградских дивизий. Слышавшие грохот этой битвы, затаив дыхание, ленинградцы говорили: «Началось!». Первыми к левому берегу Невы устремились воины штурмовых групп разграждения и команды сапёров для обозначения на льду дорожных трасс и устройства выездов на противоположной стороне реки. Однако некоторые участки таких выездов сапёрам приходилось отвоёвывать в рукопашных схватках. Особенно жаркий бой был за овладение одним из оврагов, намеченным для выезда танков. «В этом бою подлинное мастерство проявил командир инженерной роты лейтенант Н.Н. Богаев, он быстро перестроил своих сапёров в боевые порядки штурмовых групп, умело направлял их действия. Почти без потерь, использовав внезапность, - пишет И.И. Соломахин, - сапёры овладели оврагом при этом уничтожив много фашистов, а на правый берег отправили первую группу пленных и трофеи. «Много было героических примеров наших солдат и офицеров проявлено в этих боях. Но враг отчаянно сопротивлялся. Из трёх переправ через Неву у нас уцелела только центральная в районе Марьино, по которой переправлялись наши тяжёлые танки. Бои носили ожесточённый характер. Семь дней и только в 9 часов 30 минут 18 января 1943 года на восточной окраине Рабочего посёлка №1 солдаты и командиры 123-й бригады Ленинградского фронта встретились с бойцами и командирами 372-й стрелковой дивизии Волховского фронта. Вражеский коридор, проходивший через Рабочие посёлки №1 и №5, был ликвидирован к 12 часам 18.01.1943,
в результате чего противник был отброшен на Синявинские высоты, после чего в посёлке установилась тишина, но уже в 14 часов произвели сильнейший артминомётный обстрел селения, где были наши войска. Он продолжался больше часа.
     Прорвав блокаду, войска 67-й и 2-й ударных армий развернули фронт в сторону Синявинских высот. Ожесточённые бои развернулись у 8-й ГЭС и Анненского, у высоты 43,3, но попытки продолжить наступление в южном направлении  и расширить полосу прорыва оказались безуспешными. В район Синявинских высот противник подтянул пять дивизий хорошо вооружённых . И наши войска перешли к обороне.
    В прорыве блокады Ленинграда наши войска проявили мужество и героизм, показали образцы боевого мастерства, отваги и находчивости.132-я и 327-я стрелковые дивизии, особо отличившиеся в боях, были преобразованы в 63-ю и 64-ю гвардейские, а 61-я легкотанковая бригада стала 30-й гвардейской. 22 тысячи воинов, особо отличившиеся, были награждены орденами и медалями Родины, а 25 самых отважных удостоены звания Героев Советского Союза. Для восстановления сухопутных коммуникаций Ленинграда с Большой землёй за 13 суток был построен новый железнодорожный путь длинною 33 километра, по которому уже утром 7 февраля 1943 года на Финляндский вокзал поступило только масла 800 тонн.
      Очень высоко были оценены героизм и доблесть защитников Ленинграда Президентом США Ф. Рузвельтом в грамоте, адресованной городу 17 мая 1944 года: «От имени народа Соединённых Штатов Америки я вручаю эту грамоту городу Ленинграду в память о его доблестных воинах  и его верных мужчинах, женщинах и детях, которые будучи изолированы захватчиком от основной части народа и не смотря на постоянные бомбардировки и несказанные страдания от холода, голода и болезней, успешно защищали свой любимый город в течении критического периода с 8-го сентября 1941 года по 18 января 1943 года и символизировали этим неустрашимый дух народов Союза Советских Социалистических Республик и всех народов мира, сопротивляющихся агрессии.» Это также отмечала и буржуазная пресса. Так, военный обозреватель агентства Рейтер указывал, что «прорыв германской укреплённой линии южнее Ладожского озера, является таким же ударом по престижу Гитлера, как и сокрушительное поражение германских войск у Сталинграда».
    Но ширина коридора, пробитого советскими войсками южнее Ладожского озера, составляла всего лишь 8-12 километров. Ленинград продолжал оставаться прифронтовым городом, подвергавшимся артиллерийским обстрелам врага, потому бои в тех местах не утихали. Однако после неоднократных и тщетных попыток пехоты с помощью артподготовок овладеть Синявинской высотой, командир 106-го ОМИБ И.И. Соломахин предложил командованию фронта захватить эту высоту силами своего батальона ночью, втихую, внезапной атакой. Бесшумно предстояло преодолеть 500 метров трясины чтобы подобраться к высоте, сделать проходы в минных полях и проволочных заграждениях, а уж потом начать основной штурм. И командование согласилось. И тут уж я, как участник этих событий, постараюсь рассказать всё, что видел, что прочувствовал как рядовой 19-летний сапёр, потому что этого невозможно забыть никогда.
   Да, сапёры 106-го хорошо знали и любили своего командира Ивана Ивановича Соломахина, которого между собой называли «батей». Он был таким умным, начитанным, с красивым благородным лицом. Всегда подтянутым, стройным. Всегда носил очки в роговой оправе. И хотя он был строг, но очень внимательным к своим подчинённым. Когда он приходил в роту или беседовал с солдатами батальона, то рядом было бесполезно показывать какое угодно кино, потому что никто из солдат не уйдёт с места, где наш комбат беседовал с ними.
    Солдаты и офицеры безгранично верили своему командиру и готовы были идти за ним в огонь и в воду, поэтому и он был уверен в своих подчинённых, предлагая и беря на себя такую ответственность как захват своими орлами неприступной высоты.
     Когда началась учёба по подготовке к штурму высоты, нас стали лучше кормить, что мы заметили сразу. Потом стали возить штурмовать по ночам какую-то высоту, причём иногда по два раза за ночь. Нас учили ползать по-пластунски, при появлении ракет мгновенно замирать на месте и не шевелиться. На нас было полное снаряжение: каски, винтовки, подсумки, противогазы, пехотные лопаты и котелки. Гранат были деревянными, патронов боевых не давали.
    На высоте той сидело наше командование и наблюдатели, которые очень строго придирались, если замечали бегущего при свете ракет или кто издавал какой-нибудь звук, а этот звук подавали чаще всего котелки, звякая при ударе о ветки или камни.
    И тогда сразу с высоты гремели трещотки, а то значит, что вас заметили и всё надо повторить сначала. Ох, мы и уставали за ночь и злились на тех, кто не сумел незамеченным и без шума проползти к «злополучной» высоте.
    Не помню сколько ночей мы так ползали, но в конце наших тренировок и мы узнали, что нас готовят штурмовать какую-то Синявинскую высоту и что наша «учебная» чуть ли не копия той, а уж все огневые точки и окопы на ней сделаны согласно данных аэрофотосъёмки, это точно.
    А в это время наши разведчики уже не первую ночь сидели на переднем крае нашей обороны и изучали режим вражеского огня ночью, световые сигналы, пути проходов в проволочных заграждениях минных полях, вражеские огневые точки. Всё это потом нам очень пригодилось. Об этом у меня даже есть стихи:
УЧЁБА
                Который раз мы за ночь лезем в гору,
                Штурмуя лезем в логово к врагу?
                Пот градом льёт…Да, нелегко сапёрам
                Учиться на высоком берегу.
А наши люди на переднем крае
Все вражьи точки день и ночь секут:
Готовится к сраженью «штурмовая»,
И каждый день рассчитан до секунд.
Придёт пора и пот наш пригодится,
Сослужит службу в яростном бою.
Нужна наука, чтоб с врагами биться
И побеждать! На то я и стою.

   Потом привезли нас на исходные позиции в нескольких километрах от передовой в какой-то редкий кустарник, где мы разбили палатки, поужинали из полевой кухни, а утром, после завтрака, нам выдали новенькие автоматы КС, боевые патроны, гранаты РГД, термитные шарики и бутылки «КС» с жидкостью для уничтожения вражеских танков, выдали трёхдневный запас сухого пайка, т.е. «НЗ». И мы начали серьёзно готовиться к бою: чистить оружие, точить кинжалы и сапёрные лопаты, делая их обоюдоострыми как бритва.
    А ближе к вечеру все написали письма домой, свернув их треугольниками, а многие, и я в том числе, положили в конверты все имевшиеся у них фотокарточки. Мало ли что в бою может случиться? Но в письмах о штурме высоты ни одним словом никто не упомянул. А потом многие принялись «уничтожать» выданный на НЗ, чтоб в освободившееся в вещмешках место положить побольше боеприпасов.
    И вот снова привожу на эту тему свои стихи, написанные гораздо позже этих событий:

ПЕРЕД НАСТУПЛЕНИЕМ
                Памяти И.И. Соломахина

Солдаты знали перед штурмом:
Атака – это не парад…
Страшней всего: «Ты – трус! Ты – шкурник!»
И выхватит ТТ комбат.
И в ожидании сигнала
Никто судьбу не проклинал.
Кто штык точил и напевал,
Другие в крик: гранат им мало!
А те, кто у костра лежали,
Шутили: «Милых позови!
Старшой! Они нас провожали
К последним станциям любви…»
Старшой шутил: «Ко мне скорее
Связного! Где твоя гармонь?»
…В упор стреляли батареи.
Смыкался фланговый огонь.

И вдруг, приходит к нам с улыбочкой наш секретарь парторганизации Лёня Соловьёв, тепло поздоровался с каждым за руку и говорит:
- Ну что, орлы, готовимся? Как настроение?
Все почти хором отвечаем ему:
- Нормально!
А кто-то шутя, опорожняя банку с консервами, говорит:
- Вот одна неувязочка, товарищ старший сержант, НЗ никак не умолотим.
Все засмеялись.
- Ну, это ещё не страшно, друзья помогут, - шутит парторг. – А среди вас комсомольцы есть?
- Как не быть, почти все комсомольцы, за исключением старика Лузина,- отвечаем мы.
- О. это хорошо. А не желает ли кто из вас вступить в партию?
- Вступим, кто останется живым после той высоты.
- Ну, это уж на вас не похоже, что за мысли такие? Надо идти в бой с уверенностью в нашей победе и обязательно прийти живыми, - заявил парторг.
Ну, это уж как кому придётся, - сказал кто-то вздыхая.
Остальные все промолчали, глядя в землю и думая каждый о своём.
Ну, а всё-таки? Ну вот вы, например. Он обращается ко мне.
- А я что? Я – как все.
- Нет уж, друзья, давайте поговорим по душам. Как будем драться с фашистами на высоте?
- А там дело будет видно по обстановке. Вообще-то мы люто ненавидим фашистов и драться будем зло, - сказал младший сержант Виноградов, подходя к нам.
- Ну вот, это правильно и коль все так думаете, то надо вступать в партию, - сказал парторг.
Ну, а что для этого нужно?
- Как что? Написать заявление в парторганизацию части: прошу принять кандидатом в члены ВКП/б/.
Ха, сказал кто-то, - а если завтра убьют?
- Конечно, в бою всё может быть. Ну, тогда пишите ниже: если погибну, то прошу считать меня коммунистом.
- Чудно как-то, а, впрочем, давай бумагу.
И, человек пять, в том числе и я, написали заявления и отдали их парторгу.
   В бой идти собирались все: даже старшина с каптенармусом взяли ПТРы. Было приказано: все шинели, документы, котелки оставить в палатках. При себе оставили только солдатские медальончики в карманчиках брюк. На все три кухни остался один повар и какой-то старый хромой солдат.
   Все разбились по парам в отделениях. Все дали клятву друг другу: в случае чего выручать товарища, а если кто погибнет, то оставшийся в живых должен написать письмо родным погибшего и сообщить об обстоятельствах его гибели и месте захоронения. Но строго-настрого было всем приказано: кого бы ни ранило на нейтральной полосе, ни единого звука никто не должен проронить, иначе враг нас обнаружит и уничтожит всех до единого, не допустив до подножья высоты.
И об том мною тоже написаны стихи:

ПЕРЕД ШТУРМОМ

Промозгло чавкала болотная траншея,
                Сапёры резали проходы к высоте.
  Бинты на каждом – «галстуки на шее» -
                Условный знак различья в темноте.
       «Нева-один», «Нева-второй» и «-третий» -
                Слова паролей ротам вручены…
                - Ракета! Ляг! Иначе враг заметит…
И снова тьма. Ни звука, ни луны.
       Стрельба слепая, вспыхнув, затихала,
Как свет ракет на заданной черте.
     Шла «штурмовая», тихо подползала,
                Бессмертной стать на той высоте.

   Незаметно стемнело. Мы выстроились в полном боевом порядке, по-ротно, по-взводно, во главе со своими командирами и в колонну по одному двинулись к той высоте. Я шёл в группе саратовских ребят: Павла Лащёва, Павла Ионова и Вани Холодова. Под ногами чавкало болото. Впереди у переднего края то там, то тут в небо взмывали, прочертив полукруг, ослепительные ракеты, время от времени трещали пулемётные очереди. Где-то, противно воя в небе, как бы надрываясь и неподалеку шлёпая захлёбывались мины или, истошно воя, над головой пролетал снаряд. Но это была, вроде бы, «слепая стрельба» и не про нас. Но, не исключено было, что и со слепу эта стрельба могла любого из нас загнать на тот свет. Кто-то, видно из наших, бросил в сторону бутылку «КС» и она разорвала темноту ослепительно-ярким пламенем. Видимо у кого-то бутылка с горючей смесью разгерметизировалась и на головке появился огонёк и чтоб она в руке бойца не вспыхнула, от неё надо было срочно избавиться. Впоследствии многим из нас пришлось поступить так же.
Все молчим и вот, мы у цели… Нас разводят по траншеям передовой вдоль фронта, каждому взводу определяют свой проход в проволочном заграждении и минном поле. И вот сигнал по цепочке: всем по одному проползать в свои проходы, а, достигнув высоты, рассредоточиться у её подножья. По команде: серия трёх зелёных ракет, всем идти на штурм высоты, атакуя вражеские позиции.
   На шее у каждого из нас были марлевые повязки, чтобы в темноте наши бойцы знали своих. Пароль каждой роты:       «Нева-один», «Нева-два», «Нева-три». Я ползу не оглядываясь, смотрю только вперёд на высоту и впереди ползущего по проходу. И стоит только заметить вылет вражеской ракеты, мгновенно замираю на месте в любом положении. Все другие бойцы, видимо, делают так же. О! Сколько трупов на нейтральной полосе, замечаю я. Неизвестно чьих, наверное наших, есть совсем разложившиеся, так как нечаянно ткнёшь рукою и сразу это почувствуешь, а затем вытираешь руку о болотистый грунт. Да среди такой чащи трупов ползущего среди них с любой высоты вряд ли скоро заметишь. А для нас в этом может и спасение. Долго ползли. Ну, кажется, всё! Наконец то приползли. Впереди меня младший сержант Виноградов. Он даёт команду шёпотом: рассредоточиться у подножья вдоль высоты.
   И вдруг, серия зелёных ракет, сигнал к штурму, и все поднялись в рост и в полусогнутом состоянии, а кто и на четвереньках вверх полез по крутому подъёму на высоту. Впереди бегущие бросили в траншеи противника по одной гранате и когда я подбежал, то увидел мечущихся по траншее людей в кальсонах, ну это уже было ясно, что это немцы, однако многие из них были уже с оружием в руках. И началась невообразимая потасовка: стрельба, крик, стоны…Всё то, что я не люблю детализировать.
   Позволю себе опять же привести свои стихи, посвящённые этому штурму высоты:
Любому не так то уж просто –
Хоть ночью, хоть днём,
Под треск пулемётов и без,
Идти напролом
Дорогой живого погоста…
Тот знает, кто сам,
Как безумный метался и лез.
Свою оборону
Ужом проползёшь по проходу,
Нейтральную тоже
Непросто, но можно пройти:
Хотя уж и там
Приземлилось немало народу,
На том коротком
Меж жизнью и смертью пути.
И вот под горой ты,
И зубы как будто на месте.
Гранаты под боком,
К винтовкам примкнуты штыки.
И ты за погибших
Готов уже к яростной мести…
Вперёд на врага!
Всем смертям вопреки!

     Завязалась рукопашная схватка, она шла вдоль всей передней траншеи, но скоро закончилась, минут за десять-пятнадцать, не более того.

РУКОПАШНЫЙ

Гранаты в деле. Мы – в атаке.
А за спиною – дня рассвет…
Тот бой потом мы звали «дракой»,
Названия другого нет.
Стреляли редко, били чаще
Штыком, лопаткой, кулаком…
А кто зубами рвал на части,
Слипалась кровь под каблуком.
Да и потом нам было страшно
Идти по трупам там и тут…
А длился бой наш рукопашный
Всего лишь несколько минут.

Но в этой рукопашной погиб командир 1-й роты капитан Федотов, убит командир отделения младший сержант Виноградов, тяжело ранен командир взвода лейтенант Малофеев, слышу во второй траншее, будучи раненым, Саша М. убил острой сапёрной лопаткой дюжего немца, а второму перегрыз горло, но просил никому об этом не рассказывать. Тогда командование на левом фланге нашего батальона взял на себя секретарь партийной организации старший сержант Лёня Соловьёв, который приказал всем кто оказался рядом идти с ним вперёд. За ним мы и ринулись, изгоняя немцев из первой траншеи и ходов сообщения. Но немцы быстро опомнились, видимо к ним подошло пополнение, и они стали нас теснить, при этом был убит ими Павел Ионов. Стали свирепствовать снайперы, которые на наших глазах убили Ваню Холодова, погибла санинструктор Нина Лосева, спасая раненых, медсестра с огнём играла в прятки.
Поймёшь не сразу, чья берёт,
В дыму, где рвутся мины,
Но слышу: «Мальчики, вперёд!
Бей гадов!» - голос Нины.
 И рота двинулась быстра,
 Всё сделали как надо.
 А где же наша медсестра?
Лежит в окопе рядом.
Оказались убитыми также Лузин, Сигов, Максимов, многие были ранены. В основном пошла траншейная драка. Шёл трудный бой и до утра не прекращались схватки.
И нужны были гранаты, а они у нас были уже на исходе. Тогда сержант приказал мне, Лащёву и Габдрашитову  искать по немецким ячейкам, землянкам и щелям их гранаты и срочно нести к нему. Смотрите, говорил он нам, -немецкие гранаты с их длинными ручками летят через наши головы в сторону нашей обороны, а вот они уже подняли перед нами на вытянутых руках свои гранаты и кричат: «Русь сдавайся!», а мы их сейчас успокоим и бросает в их сторону свою лимонку. За ней вторую, чуть подальше. Раздаётся один взрыв, второй. И мы слышим за поворотом траншеи крик, стон, гранат их над бруствером как и не бывало. Вот так, - говорил нам Лёня, - теперь они с полчаса к нам не сунутся, поэтому бегите и несите мне гранаты, а подкрепления боеприпасами мы, видимо, скоро не дождёмся, потому что немец ведёт непрерывный губительный огонь по давно пристрелянной полосе вдоль подножья горы. И мы помчались. Вначале всё складывалось удачно, мы быстро находили немецкие гранаты и подносили их к сержанту Соловьёву, а вместе с ним и сами бросали их в сторону неприятеля. Но вдруг, в одной из траншей мы нашли убитого ножом в спину рядового Габдрашитова. Оказалось, немец прятался в одной из «лисьих нор» о которых мы не имели представления. А это были, как оказалось, такие щели, идущие перпендикулярно траншеям глубоко под землёй и перекрывающиеся гофрированными металлическими полукольцами, сделанными из алюминиевого сплава с дверками, открывающимися на себя, где немы прятались от артобстрелов и бомбёжек. И даже если вход в эту нору будет завален песчаным грунтом, то его можно быстро откопать, вылезти и вовремя встретить интенсивным огнём наших наступающих бойцов, которые потеряли много времени, чтобы преодолеть болотистое пространство в 400 -500 метров. После полудня осколком мины был выведен из строя мой автомат и я было приуныл, но пробегавший мимо сержант быстро поднял мне настроение. Он сказал мне: бери с убитого немца автомат, а патронов и дисков немецких тут навалом и показал мне с какой стороны у него затвор и был очень рад, что на ходу освоил ту науку.

АВТОМАТ
Мой автомат разбит осколком,
Но, даже падая, ору
И, землю взорванную скомкав,
Дугой, с убитого беру.
Немецкий «шмайссер» мне достался,
Хорош, хотя и не знаком.
И вот уж я к нему прижался
И отвожу затвор рывком.
Хоть слева вроде непривычно,
А в остальном похож на наш.
По «фрицам» бьёт вполне прилично.
- Смотри, голубчик, не промажь!
В тот день он стал мне как награда.
Наука боя дорога:
Я понял, что солдату надо
Владеть оружием врага.

Потом старший сержант Соловьёв мне и Павлу Лащёву дал задание держать оборону траншеи, ведущей в сторону нашей передовой, так называемый «УС», с тем, чтобы немцы нас не обошли. Но мы уже знали, что выше бруствера голову поднимать нельзя, так как немецкие снайперы уже не одного из наших товарищей скосили таким образом. И поэтому, прибежав в этот «УС», мы прежде всего подняли на автомате выше бруствера каску, которая в первую же минуту была немцами прострелена. Тогда мы использовали немецкие пехотные ячейки с амбразурами. Заметили из них ползущих по лощине немцев, дали по ним по две короткие очереди и они застыли на месте. Когда вдруг Павел повернул голову направо и увидел немецкие гранаты, летящие в сторону наших позиций, но уже позади нас.
- Ты гляди, немы то уже где, - говорит мне Павел,- а у нас и гранат даже нет.
Надо было срочно уходить. И мы побежали в сторону овражка, где в конце траншеи лежал вниз лицом убитый наш разведчик. И перепрыгнув через этот овражек, как в прорубь прыгнули в развороченную амбразуру железобетонного ДОТа с торчащей в разные стороны арматурой. И как мы за неё не зацепились, не знаю. Однако, мы вовремя прилетели, так как мгновение спустя вслед за нами в эту же амбразуру влетела немецкая пулемётная очередь. Но каково же было наше удивление, когда в этом ДОТе мы увидели двух незнакомых нам солдат нерусской национальности, спокойно жующих немецкие галеты.
- Вы откуда? – спросили мы их.
- Как откуда? Мы пришли вам на смену.
- Так что же вы тут делаете? Немцы то вот уже тут рядом, нас контратакуют.
Но видим, что они не мычат не телятся, выскочили из ДОТа в траншею, где встретили бегущего нам навстречу Лёню Солоьёва, который нам очень обрадовался, сказав: О, слава богу, а я уж а вас беспокоился, думал, что вас там «фрицы» накрыли. Ну, ладно,- говорит,- нам нужны ещё гранаты, ищите их и несите мне на левый фланг. К нам пришла смена и мы скоро им передадим свои позиции. Только нам успеть бы забрать всех своих раненых и доставить их в госпиталь. И побежал. И я снова метался по траншеям в поисках гранат пока меня не настигла одна из мин, разорвавшаяся на бруствере рядом со мной, отчего был контужен и ранен в левую руку. Пробегавший кто-то из наших, заметил это, поднял меня и направил к нашим санинструкторам Нине Ласкиной и Вале Воробьёвой, которые, находясь на склоне высоты со стороны нашего переднего края, с пистолетами в руках, удерживали бойцов, прибывших к нам на смену оборонять высоту, но вместо этого, некоторые пытались уйти с этой высоты на передний край нашей обороны.
     И, надо сказать, их послушались эти бойцы, вернувшись в траншею. А рядом с нашими санинструкторами в авиационной воронке сидели пленные немцы, которых охранял с автоматом в руках наш легкораненый солдат.
     Оказав мне медпомощь, санинструктора попросили меня доставить нашего тяжелораненого сержанта (кажется по фамилии Любочко) в медсанбат, что находился рядом у подножья соседней высоты. Но это я не слышал, а понял по их губам и жестам и когда они мне на плечи взвалили этого сержанта и жестами указали мне куда надо идти. Сержант оказался очень тяжёлым и я неуклюже поплёлся по склону вниз, с трудом передвигая ноги. И хорошо, что этот перевязочный пункт оказался не очень далеко, иначе я бы его не донёс. Но тут я увидел, что вся траншея, ведущая в землянку где находился перевязочный пункт, забита ранеными, кому необходима медицинская помощь, а принимать некуда, так как те раненые, кому эта помощь уже оказана и их немедленно надо отправлять в передвижной полевой госпиталь для проведения операций, не могут самостоятельно выйти из землянки санбата, а помочь им некому. Поэтому, врач в белом халате с пистолетом в руках,
им размахивая над головой, что-то кричит, подаёт команды двум своим санитарам, пытаясь разрядить обстановку, так как из-за такой скученности раненых невозможно стало продолжать работу. И, смотрю, санитары, протискиваясь сквозь ряды скопившихся раненых, несут на руках тяжело раненого ко мне, чтоб я его доставил в госпиталь, так как ему нужна срочная операция. И они решительно забрали у меня с плеч моего тяжело раненого, а вместо него мне на плечи посадили тяжелораненого только что ими принесённого из землянки после перевязки. Причём, показали на часы, указали направление и подтолкнули идти. И дали понять, что надо успеть преодолеть полосу огневого налёта в ту паузу, которая только что наступила. Но мне это было и так понятно, потому что я и сам не раз наблюдал за этой полосой сплошных разрывов немецких мин и снарядов, где клокотала торфяная жижа.
     Добро, мой тяжелораненый оказался заметно легче того, что я только что сдал санитарам. Пока я подходил к месту, откуда можно было делать рывок, огневой налёт возобновился и я его переждал, немного отдохнув, зато уж когда наступила очередная пауза я двинулся решительно вперёд. Тут уж нечего было разбираться грязь по колено тебе или по пояс. Где ползком, где на четвереньках я преодолел это рубеж. И стоило мне чуть эту полосу преодолеть, как близко от меня, но уже за спиной загрохотал шквал огня. Я дотянулся кое-как до узкоколейки и, обессилев, свалил своего раненого на небольшую насыпь ж/д полотна. Думаю, что же делать дальше? Я сам то себя еле волоку, а с эти раненым мне до полевого госпиталя, что отсюда не ближе чем два километра, мне не добраться. Смотрю, рядом валяется кверху колёсами поржавевшая вагонетка. Посмотрел, колёса вроде на месте. А что, думаю, если попробовать её перевернуть. И попробовал. Неимоверно трудно было, но с четвёртой попытки мне это удалось, вагонетка стала колёсами на рельсы. А дух то мой весь вышел. Как теперь раненого затащить на вагонетку?  Проблема. Но, чувствую, что он это и сам уже понимает и уже ползёт на руках к вагонетке.
    И тут уж мы с ним общими усилиями погрузились. И я её покатил. Не знаю, правда, кто кого вёз? Я её толкал или она мне помогала, однако она мне помогла здорово. Но на крутом повороте вправо, в километре от начала нашего пути, мне встретился солдат, голова которого была перевязанной бинтом, у которого я спросил, как добраться до полевого госпиталя и он мне указал направление куда идти, но лучше меня понял это мой раненый и показал мне жестом, что он знает, как добираться. Но самое трудное мне оказалось снова брать раненого на плечи и тащить по болоту. Не помню уж как, но всё же я доплёлся до этого госпиталя, теряя сознание, когда два санитара взяли моего раненого и быстро понесли на операционный стол (им впоследствии оказался Костя Тисецкий). А меня только под вечер кто-то доставил в расположение части, лечиться в свою санчасть.
    Потом в расположение части стали подходить по одному-по два легкораненые и контуженные наши однополчане, но их оказалось не много, по одному-два на палатку. Они валились с ног, не раздеваясь, в постель, заправленную перед уходом на высоту, и мгновенно засыпали.

ПАЛАТКИ

Стоят палатки,
Серые, простые.
Там без тепла
Постели поостыли.
Глядят палатки
В небо голубое,
Всё ждут ребят,
Что не пришли из боя.
Здесь каждое
Простое одеяло
Ещё вчера
Живого одевало…
Напрасно ждут
Их кухни полевые,
Их пища пропадает
Не впервые.
И котелки напрасно
Удивлённо
Глядят н мир
Взывая поимённо.

Прошло много лет с тех пор, но всё, что глубоко сердечно пережито забыть невозможно. Не знаю, поймут ли меня ныне живущие в смутное время молодые люди, но и они могут оказаться в такой же обстановке и пережить те же ужасы, что и мы, а может быть и хуже.


    А все те, кто ещё остался в живых, будучи уже старыми, больными, инвалидами войны и труда, участники боёв за нашу любимую Родину, думаю меня хорошо понимают.
    Оставшиеся в живых ветераны остаются твёрдыми и несгибаемыми патриотами своей Великой Родины до конца своих дней.
    Мне хочется закончить моё повествование о штурме Синявинской высоты 45.0 своими стихами, посвящёнными моему фронтовому другу Павлу Лащёву:

На высоте на этой чёртовой
Теперь такая тишина:
Сиди и память перевёртывай,
Ходи как пьяный без вина.

А вспоминать непросто воинам,
Кто ползал здесь на животе,
Кто жил в те годы беспокойные
Словно распятый на кресте.

О, сколько там погибло, мучаясь,
Людей, попавших в пасть войны…
И ты там был, ждал той же участи,
С тех пор виски убелены.

Всё меньше нас, войною меченых,
Сутулясь ходит по земле,
Отдавших молодость Отечеству,
Как предок на Березине.

Но всё равно не унываем мы
И будем биться до конца,
А боль потерь незабываема:
Она стучит во все сердца.

О самом больном и страшном

    С тех пор прошло уже много времени. По-разному говорят о ленинградской блокаде. Однако, и сегодня находятся люди, которые утверждают, что надо было Ленинград сдать врагу без боя и тогда бы он не был так разрушен и не погибло бы столько людей от голода. Но удивляет больше всего то, что среди таких скептиков и маловеров оказался наш известный писатель Виктор Астафьев. Однако и ему дал хорошую отповедь в газете «Вечерний Ленинград» Олег Носов в своей статье: «За город, в котором рожден». Эта статья явилась ответом не только писателю В. Астафьеву, но и его единомышленникам в этом вопросе.
    Я почти полностью присоединяюсь к мнению Олега Носова, привожу краткое содержание его статьи, делая свои замечания (с чем не согласен), дополняю их сюжетом Л.Я. Сапуновой и делаю своё заключение.
 «Вначале о самом больном и страшном. Многое я узнал потом из рассказов мамы, - пишет Олег Носов, - многое сохранила память. До сих пор, стоит лишь вспомнить, на запястье левой руки чувствую пухлую женскую ладонь, обхватившую её как наручниками, и слышу испуганный мамин крик: «Алик! Ты куда?»
Это была не женщина, это было звероподобное чудовище, которое нельзя назвать святым словом – женщина. (А.П.)
«А меня на свой этаж за руку тащит Паша-пуговка. Эта румяная хромая тётка, жившая в квартире над нами, работала на пуговичной фабричёнке…»
Зачем так унизительно о фабрике, она здесь не причем. (А.П.)
- Алик! Куда ты?! – слышу маму, и моя рука высвобождается из «наручников».
«… Маму дома знали все. До войны, да и в блокаду, мама работала бухгалтером.
- Не зайдете ли ко мне? – встретив на лестнице маму, приставала Паша-пуговка,- на тарелочку супа. На фабрике нас мостолыгами отоварили… Мама вспомнила: «Слюньки потекли. Но ты был один дома, и я несла тебе обед из столовки. Это меня и спасло».
«…На Ширяевском рынке (был такой на Малом проспекте между 14-й и 13-й линиями) ничего не продавали, а меняли на продукты все, что могли. Шестнадцатилетняя девчушка предлагала старую одежду в обмен на хряпу (зеленые первые листья капусты).
- А за кочан отдашь? – спросила ее румяная хромая тётка.  – Только капуста у меня дома.
- Отдам, - обрадовалась девчушка и пошла за тёткой.
К концу дня в наше домоуправление пришла встревоженная женщина.
- У вас не проживает такая хромая? – и стала описывать Пашу-пуговку.
- Про-жи-вает,- предчувствуя недоброе протянула домоуправ Мелехина. – А что?
Женщина рассказала, как поручила дочери вещи, как потом, не дождавшись её возвращения, пришла на рынок и у людей узнала, что…
Мелехина вызвала наряд милиции, и они поднялись в квартиру Паши-пуговки. Долго стучали в дверь. И, когда уже решили взламывать, дверь отворили… Открыл мужик с топором в руках. По квартире стелился запах варящегося мяса. Платье девчушки валялось на стуле тут же, в прихожей…
Все! Дальше не могу… Мужика и Пашу-пуговку судили, расстреляли… Я ничего не выдумал. Те, кто усомнится, могут проверить».
И Носов дает адрес подонков: Васильевский остров, 15 линия, дом 72, кв.4. (А.П.)
«Я начал эти заметки с воспоминания о самом страшном, больном и стыдном для ленинградцев, потому что оппоненты публикации «Кощунство» («Вечерний Ленинград» от 2августа 1989 года) и защитники писателя В. Астафьева, высказавшего в беседе с корреспондентом «Правды» мысли о возможном благополучном исходе для жителей Ленинграда, если бы город сдали врагу, именно доводом о случаях каннибализма и апеллируют этим в первую очередь.
«От голода люди озверели. В Ленинграде было массовое людоедство. Вечерами на улицах раздавались жуткие крики, днем валялись трупы. В пустой квартире вновь подселённой соседкой была съедена моя двоюродная сестра», - вот таким видится части читателей блокадный наш город.
А ведь в этих строках почти правда. Действительно, ленинградцы мало походили на людей: изможденные дистрофики – кожа да кости, и как только им удавалось снабжать фронт боеприпасами, ремонтировать военную технику! Были и трупы на улицах (мой отец 11 января 1942 года упал в сугроб и больше не поднялся, но тело его не «валялось» - увезли в морг больницы имени Ленина и захоронили на Пискаревке).»
А если б не они, добавим мы, если б не эти голодные, но мужественные ленинградцы, если б не ими сделанное оружие и боеприпасы, если б не их стойкость и героизм, конечно бы Ленинград не устоял и был бы разрушен страшно. (А.П.)
«Было и людоедство! Но не «массовое» же! Ведь меня и маму чуть не съели, - продолжает О. Носов, - а мы об этом догадались лишь после суда в 1944 году. И ни в нашем доме, ни на нашей линии, ни на всем Васильевском острове ничего подобного не было».
«Голод превратил блокадников в скот, который затем передох. Я пишу от имени миллионов погибших жителей», - вторит некто Гаврилов, проживающий ныне на проспекте Максима Горького.
«Я не защищал город, не оборонял его трудом – был слишком мал, - продолжает О. Носов. Но ведь и я должен был превратиться в маленькую «скотинку» и «подохнуть». Не превратился и не подох.  Мама, два старших брата и я выжили. У нас даже не было рабочей карточки. Мама – служащая, братья – подростки, я – ребенок. Но то, что получали, делилось поровну. Старший брат заболел дистрофией, попал в стационар и еле выжил. Средний чуть не последовал за ним. В сорок третьем братья ушли на фронт мальчишками и дрались до Победы. А я голодный и ненасытный, когда мне однажды дали из-за жалости не мог есть жареных воробьев. Так были ли мы скотами, читатель Гаврилов? Но бог с теми, кто понаслышке или в силу гипертрофированной фантазии «стрижет всех блокадников под «зверей и скотов». Есть у позиции Астафьева и прямые защитники.
Гнилые перевёртыши
 «Однажды знакомая сказала моей матери:
    - «Уж лучше бы сдали город. При немцах мы бы тоже умирали, но с одним преимуществом – умирали бы организованно».
Под этими строками стоит подпись: Н. Андреева (но не та, которая писала письмо Горбачеву: «Не могу поступиться принципами»).
«Организованно славить вождя, организованно строить  Волго-Балт, организованно фальсифицировать судебные процессы, организованно истреблять крестьянство… организованно «жить, трудиться и умирать!» Эта новоявленная Н. Андреева закончила письмо одним словом, обращенным к нам, несогласным с доводами писателя: «Стыдно!».
А вам, Виктор Петрович, не стыдно? Не стыдно, что полемически ваш вопрос: «Как вы относитесь к тому, что наши войска не сдали Ленинград?», которым вы пытались выявить «состояние нашей гуманности», породил прямо противоположное – желание умереть «организованно». Вам-то, наверное, не следует объяснять, что такое организованная смерть по-немецки: печи крематория, газовые камеры, концентрационные лагеря!? А организованно фашисты умертвляли ленинградцев и в блокаду. Когда замерз водопровод и люди, жившие у Невы, брали из нее воду, они не знали, что жить им остается считанные дни. Невская вода была отравлена немцами! Ими был организован массовый мор блокадников. Плюрализм, как его сегодня называют, - множество мнений – превратился в анархию, если люди не смогут приходить к правильному мнению, то что несет объективная правда. А вот её-то нам сегодня и недостаёт. И в отношении блокады Ленинграда – тоже. Да, были не только герои-защитники, но и мародёры, спекулянты, воры, бандиты, людоеды. Были не только ожесточённые кровопролитные бои и героический труд, были дни, когда у защитников не оставалось ни одного снаряда и город можно было взять голыми руками».
Но я здесь позволю себе возразить О. Носову: Коль не могли взять нас и с 10-ти кратным преимуществом в вооружении, голыми руками врагу взять нас было черта с два! (А.П.)
«Но он остался непокорённым. Были бомбёжки, массированные артобстрелы, но ни в Исаакиевский собор, ни в Смольный, ни в Петропавловку, а, в общем, за исключением Зимнего, ни в один замечательный архитектурный ансамбль не было прямого попадания. Случайно ли это?»
На этот вопрос я сразу отвечу О. Носову: нет, не случайно. За это надо сказать огромное спасибо нашим маскировщикам, зенитчикам и героям истребительной авиации, защитившим небо Ленинграда, а также тем, кто вёл контрбатарейную борьбу с врагом, но, подчёркиваю, о жалости врага к нашим архитектурным шедеврам не может быть и речи.
Что касается Первого секретаря Ленинградского обкома и горкома партии, члена Военного совета Ленинградского фронта А.А. Жданова, внесшего своим трудом большой вклад в дело организации и мобилизации трудящихся Ленинградской области на оборону Ленинграда и побед Вооруженных Сил Ленинградского фронта над вероломным и сильным врагом, то я категорически возражаю тем, (кто бы он ни был), кто пытается опорочить его деятельность.
Вот, была бы возможность, взять да сунуть бы любого его критика на место А.А. Жданова в то время, в блокадный Ленинград, окруженный со всех сторон врагом, да потребовать от него, чтоб он также выполнял свои обязанности, да хотя бы раз отчитался за свою деятельность перед Сталиным. Наверное, после этого он бы и персиков не захотел.
А таких как Цветков, работавший в блокаду начальником военного издательства и, якобы, собиравший ордена и другие ценности себе в коллекцию в самый разгар голодной зимы в обмен на хлеб, проклинать бесполезно. Жаль, конечно, что об этом Сталин не знал, а то бы этот Цветков много бы потерял, а, скорее всего, свою глупую и жадную голову. (А.П.)
А теперь продолжим сюжет О. Носова.
«…Обращаюсь к вам, Виктор Петрович, как к коллеге по членству в Союзе писателей СССР. Говоря об истинном гуманизме, высшем предначертании человеческой жизни, мучительной смерти детей и стариков в Ленинграде, тысячах загубленных понапрасну жизней, не считаете ли вы, что наши «старшие собратья по перу» (вчитайтесь в имена – Б. Лихарев, Н. Тихонов, К. Симонов, К. Федин) занимались тогда «людоедством», как теперь вы предлагаете нам, ленинградцам, заняться моральным самоедством? Ведь ни один из них не погиб в блокаду, все долго здравствовали и пописывали автографы в альбом блокадного коллекционера, забегая к нему на «ерша». И не на них ли лежит часть вины за смерть ленинградцев? Думаю, не случайно ваш призыв к «человечности» ваши сторонники защищают вот такими доводами:
«Астафьев проповедует человечность и поэтому прав. Выгодно человеку – значит хорошо! А если не выгодно людям, значит, плохо и бесчеловечно!»
Вот философия «голосующих» за сдачу Ленинграда врагу!
«Мое мнение, что писатель В.П. Астафьев прав. Ленинград во время войны надо было сдать. Мне стыдно, что я родился в нем и что за 26 лет моей жизни этот город мне ничего не дал. Если начнется война, я защищать свою Родину не пойду, потому что в этом нет смысла. Я считаю, что каждый здравомыслящий человек думает так же, если он живёт в таких условиях как я».
Слышите: «… мне этот город ничего не дал»? Вам нужны такие единомышленники? Если нужны, то вопрос о сдаче Ленинграда вы должны были поставить иначе: сдать город или сдаться?
Но как же тогда быть с теми, кто посылал в эфир точки-тире: «Погибаем, но не сдаёмся!» и с теми, кто гордо произнёс: «…врагу не сдается сраженный «Варяг» (поправлю: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг». А.П.), и с теми, кто предпочитал чуму и мор, но не сдавал русских крепостей, и с теми?.. Как быть с русской историей? С той самой, до семнадцатого года, когда никто не «предпочитал за камень погубить своих людей»?
Вы против смерти за символы. Но любая война – это борьба символов. Какими бы они ни были. Символ о приоритете одной нации над другой – фашизм, и символ защиты матери Родины (наш советский). И Ленинград тоже символ. Все ликовали когда сообщали, что город на Неве не сдаётся, о стойкости сталинградцев, о героизме севастопольцев, ликовали, узнав, что наши освободили Одессу.
Можно написать, что ленинградцы полегли «за каменные коробки», а не за свой город.  Можно думать так, как думает наш читатель В.А. Соколова:
«Если даже принять цену «коробок» за главное, то советский народ победил бы немцев и со сдачей Ленинграда. Сдали же немцам Киев и что? Киев потерял свое историко-художественное значение? Нет».
Но тогда как быть с чувством Родины? С тем чувством, которое живёт во всех нас – плохих и хороших. Я говорю о собственной комнате, квартире, доме, о собственных матерях, жёнах, сёстрах. Это за них, за то, чтобы не надругались над ними, чтобы не сожгли дом, не растащили скарб, дрались с врагом наши отцы, разные по духу, но единые в стремлении выстоять и победить. Из защиты маленьких семейных очагов слагалось большое чувство – Родина или смерть!
Да, отступая, города сдают противнику. Но чтобы победить, их приходится освобождать.
(А чтобы не позорили Россию, такой мусор как «астафьевцы» надо выметать вон, тем более из таких городов как героический Ленинград. А.П.)
И неизмерима чаша кровавых потерь. Никто не знает, что менее кровопролитно: обороняться или отвоевывать. И женщины, дети и старики гибнут как при сдаче, так и при штурме. А Ленинград – был ли за ним хоть клочок земли, куда бы можно было отступить. Откуда можно было наступать? Сегодня размывают понятия честь, долг, самопожертвование, святость. Так, может быть, пользуясь плюрализмом, смыть их начисто и заменить, как вы предлагаете, одним словом – «человечность». Но, полноте, Виктор Петрович, не вам ли, писателю, не знать, что всемирный гуманизм – утопия. Как только добро и зло побратаются на грешной земле, придет конец Человеку. В борьбе противоположностей живёт он на Земле. Тем и уникальна человеческая жизнь. Неужели вам не ведома притча о Христе, которого спросили, когда же наступит земной рай. И услышали в ответ: тогда, лишь, когда люди перестанут верить в меня. Это значит – никогда!
Верой жил и будет жить человек. Верой в добро, в лучшую жизнь, даже в загробный мир, в победу над врагом. Но всегда – и через век, и через сто веков он будет бороться со злом, как и добро, оно бессмертно. Так зачем же сеять иллюзии и толкать людей к рабству и повиновению грубой силе?
Оставаясь беспартийным, я не смогу принять плюрализм, который вычеркнул бы из нашей идеологии лозунг социализма: «Всё для народа – всё во имя народа!», не смогу я принять и идеологов перестройки, которые провозглашают: «Сдать или сдаваться». Потому что для меня священно слово Родина, и сегодня я готов защищать до конца, отдать жизнь за город, в котором рождён. Пусть это штамп или красивые слова, как кому будет угодно, но, надеюсь, мне поверят блокадники ленинградцы, те, кто защищал и спас меня от фашистского плена, от голодной смерти.
Закончу словами, как думают, надеюсь, все ленинградцы-блокадники: «Мы просто любим Родину, а потом жизнь!»
(И я думаю точно так же. А.П.)
А вот что пишет Л.Я. Сапунова в книге «Эстафета вечной жизни» /Сборник воспоминаний уходящего поколения блокадников. С.-Петербург 1995 г./
И ещё раз – САМОЕ СТРАШНОЕ
Во время блокады Сапунова работала на телефонном узле. Её начальник Рамзин попросил узнать почему не выходят на работу телефонистки Аня Калинина и Вера Флегонтова, что жили в двухэтажном бараке у Волковского кладбища. Предстояла дальняя дорога. Транспорт в городе (общественный) не ходил. Сапунова вышла рано утром и шла пешком весь день. Пришла к этому дому вечером, было уже темно, когда она вошла в этот дом, в котором все двери были открыты.
«Долго бродила по первому этажу, в одной из комнат услышала слабый голос, вошла в неё, там оказалась Вера. Она лежала на койке, покрытая всяким тряпьем. Узнала меня и спросила: «Зачем пришла?». Я ответила, что работать некому, а вы с Аней не прихОдите. Вера ответила, что из всей семьи пяти человек, она осталась одна и ждёт своей смерти. В этой большой и холодной комнате лежали два трупа – её братишка и сестрёнка. Стало ясно, что Вера скоро умрёт. Я спросила, где живёт Аня. Вера с испугом, слабым голосом рассказала, что Аня и её мать занимаются людоедством, что они уже съели своих родных и теперь охотятся на улице. Вера уговаривала, чтоб я к ним не ходила. Но я, попрощавшись с Верой, должна была выполнить задание своего директора, и поэтому пошла к Ане на второй этаж. Постучала, и вскоре мне открыли дверь две женщины, с керосиновой лампой в руках. Одна из них была Аня. Было странно, что в это голодное время, они были довольно полными, но в их глазах было что-то звериное. Сначала Аня меня не узнала, а когда узнала, попыталась закрыть дверь и не впускать меня в квартиру. В это время её мать схватила меня за воротник и втащила в коридор. Пол был разобран, и я упала куда-то. Мать Ани повалилась на меня, дико хрипя. Аня унесла лампу, и борьба началась в темноте. С помощью Ани мне удалось вырваться из рук её матери. Я выползла на лестницу и покатилась по ступенькам вниз, ибо идти не было сил. В темноте на меня летели какие-то предметы с криками и ругательствами Аниной матери. Аня кричала: «Лида, беги скорее на улицу!». Не помню, как я оказалась на улице. Опомнилась, лёжа с правой стороны крыльца. Около меня стоял худой человек, закрученный в разные тряпки. Он спросил: «Девочка, почему ты лежишь здесь, ведь ты ещё живая?». Я ответила, что навещала знакомых, а сил дойти до дома не хватило, упала и больше ничего не помню. Он помог мне подняться и сказал: «Иди с богом от этого дома, и побыстрей, так как здесь живут людоеды.» Я отправилась в обратный путь, сколько времени шла не знаю, но дошла.
Возвратясь на работу, рассказала обо всём случившемся со мной начальнику тов. Рамзину и гл. инженеру тов. Поху. Они сказали мне, что не думали, что я вернусь и пожалели, что отправили меня в такой дальний путь. Потом я ушла на фронт, работала делопроизводителем-машинисткой в истребительном полку. По возвращении с фронта комсомолом была направлена работать в органы КГБ. Только в 1946 году, когда стали пропадать дети и заговорили о людоедстве, я пошла к начальнику и рассказала ему о том блокадном случае.
Через некоторое время нашли Анну Калинину, она работала воспитательницей в детском саде. Судили ее в городском суде. Она во всём призналась и даже в том, что съела свою мать. Одно ей было не понятно, кто мог знать о ней, так как в их бараке в живых, кроме неё, никого не осталось. Вдруг она спросила, а не жива ли Смирнова Лида, с которой она работала вместе в центральном телефонном узле во время блокады? Я была на суде, мне разрешили встать. Она меня узнала, улыбнулась и сказала, что очень рада, что я жива, добавив: «Спасибо тебе, я так устала от такой жизни…» Мне по-человечески было её жаль, но жизнь её была закончена».
            
 Россия – в блокаде!

Я не случайно вкратце изложил здесь рассказы двух очевидцев о случаях людоедства во время ленинградской блокады и даже после неё. Однако хочу заметить, что это были отдельные случаи, несопоставимые с массовым героизмом ленинградцев, готовых на любой подвиг во имя защиты родного города, не жалевших для этого ни своих сил, ни даже собственной жизни в те грозные военные годы. То была пора глубоких военных потрясений, вызванных тяжелейшей борьбой советского народа и его армии с ненавистной и озверевшей фашистской армадой. Шла жестокая кровопролитная война не на живот, а насмерть, во время которой мы потеряли много людских жизней, материальных благ, как в тылу, так и на фронте.
Об этом забывать, мы не имеем права никогда!
Справедливости ради, замечу, что после войны мы сравнительно быстро сумели восстановить разрушенное войной народное хозяйство, а наш Советский Союз стал великой мировой державой.
 Прошло полвека с той поры, произошла смена поколений и вдруг нашлись такие силы, которые неожиданно для советских людей, сумели изнутри развалить Советский Союз, а теперь пытаются развалить и саму Россию!
И мы только теперь поняли, что этот развал заранее кем-то спланирован, идёт давно, в ходе, подкравшейся к нам незаметно, 3-й мировой войны. Сначала, на протяжении 40 лет, шла т.н. холодная война, потом эта война во многих местах нашей страны стала горячей, в результате чего мы понесли большие потери в людях и материально-технических средствах. Развалили нашу экономику, финансы, промышленность, сельское хозяйство, разрушают армию и внутренние войска. Стране нанесен удар во много раз сильнее, чем во время Великой Отечественной войны. И это ещё не все.
Идёт целенаправленное моральное разложение наших людей и, прежде всего молодёжи, с помощью средств массовой информации: радио, телевидения, печати и пр., политики, которую ведёт сегодня наше буржуазное правительство. Идёт физическое уничтожение людей без суда и следствия: травят ядами, добавляя их в спиртное, воду, продукты питания, которые заставляют нас покупать под видом товаров хорошего качества. Вследствие иностранной экспансии товаров задушили отечественного товаропроизводителя. Зарплату и пенсии выплачивают в несколько раз меньше, чем положено и то несвоевременно, с большими задержками. Денежные сбережения народа, хранившиеся в сбербанках, государство попросту украло и неизвестно когда думает возвращать. В результате всего этого смертность в стране стала в два раза выше рождаемости. Кроме того идет война химическая, идеологическая, диверсионная: взрываются шахты и гибнут шахтеры, подрывают и поджигают склады с оружием и боеприпасами, чтоб в случае нападения извне нечем было воевать. Морят солдат голодом и простудой, выдавая плохое обмундирование, от чего они часто болеют. Не обеспечивают необходимым количеством горюче-смазочных материалов армию, что резко снижает уровень ее боеготовности.
У России отобрали всех союзников и даже тех, которые входили в состав СССР в виде союзных республик. Короче, идёт третья Мировая война империалистических государств, во главе с Соединенными Штатами Америки, против России любыми способами, с целью её разрушить, разграбить, закабалить. Это ли не блокада во всероссийском масштабе? Даже Украину и Белоруссию у нас пытаются отобрать как союзников, чтобы сделать их противниками России. В то же время мы видим, как войска НАТО все ближе дислоцируются к нашим государственным границам.
Таким образом, Россия – в блокаде! Может быть, нам тоже поднять руки и сдать Россию на милость победителю, как предлагали сдать Ленинград отдельные недоумки и наши злейшие враги?
Но, я верю, Россия не сдастся никогда!
Поэтому, я хочу закончить своё повествование отрывком из стихотворения В. Суслова  «Слово к блокадникам»:
Немного нас, блокадников, осталось,
Все больше, горше всем потерям счёт…
И нас гнетёт сегодня не усталость,
Сильнее нас бездушие гнетёт.

Нас не сломила долгая блокада,
Мы выстояли в огненном кольце.
Кто там кричит, что нету Ленинграда?
Мол Петер здесь, с немецким «бург» в конце.

На нас летели с неба тонны стали,
Сирены выли сутками подряд.
И мы не Петербург тут отстояли –
Мы отстояли город Ленинград.

1990-1995 гг.
 Орел – пгт. Змиёвка Орловской области

ЦИФРЫ И ФАКТЫ

     В течение нескольких лет Ленинград находился в кольце блокады фашистских захватчиков. Люди остались в городе без еды, тепла, электричества и водопровода. Дни блокады – самое трудное испытание, которое жители нашего города выдержали с мужеством и достоинством.

Блокада длилась 872 дня
8 сентября 1941 года Ленинград был взят в блокадное кольцо. Оно было прорвано 18 января 1943 года. К началу блокады в Ленинграде не было достаточного количества запасов еды и топлива. Единственным путем сообщения с городом было Ладожское озеро. Именно через Ладогу пролегла Дорога жизни – магистраль, по которой в блокадный Ленинград доставлялись грузы с продовольствием. По озеру было сложно провезти количество еды, необходимое для всего населения города. В первую блокадную зиму в голе начался голод, появились проблемы с отоплением и транспортом. Зимой 1941 года умерли сотни тысяч ленинградцев. 27 января 1944 года, через 872 дня после начала блокады, Ленинград был полностью освобожден от фашистов.
630 тысяч ленинградцев погибли
За время блокады от голода и лишений погибло свыше 630 тысяч ленинградцев. Эта цифра была озвучена на Нюрнбергском процессе. По другой статистике, цифра может достигать 1,5 миллиона человек. Только 3% смертей приходятся на фашистские артобстрелы и бомбежки, остальные 97% погибли от голода. Мертвые тела, лежащие на улицах города, воспринимались прохожими как обыденное явление. Большинство погибших в блокаду похоронены на Пискаревском мемориальном кладбище.
Минимальный паёк - 125 граммов хлеба
Главной проблемой осажденного Ленинграда был голод. Служащие, иждивенцы и дети получали в период с 20 ноября по 25 декабря только 125 граммов хлеба в день. Рабочим полагалось 250 граммов хлеба, а личному составу пожарных команд, военизированной охраны и ремесленных училищ – 300 граммов. В блокаду хлеб готовили из смеси ржаной и овсяной муки, жмыха и нефильтрованного солода. Хлеб получался практически черным по цвету и горьким на вкус.
1,5 миллиона эвакуированных
За время трех волн эвакуации Ленинграда из города были вывезены в общей сложности 1,5 миллиона человек – почти половина всего населения города. Эвакуация началась уже через неделю после начала войны. Среди населения велась разъяснительная работа: многие не хотели покидать свои дома. К октябрю 1942 года эвакуация была завершена. В первую волну в районы Ленобласти были вывезены около 400 тысяч детей. 175 тысяч вскоре были возвращены обратно в Ленинград. Начиная со второй волны, эвакуацию совершали по Дороге жизни через Ладожское озеро.
      Из Ленинграда была эвакуирована почти половина населения.

1500 громкоговорителей
Доля оповещения ленинградцев о вражеских атаках на улицах города было установлено более 1500 громкоговорителей. Кроме того, сообщения транслировались через городскую радиосеть. Сигналом тревоги стал звук метронома: его быстрый ритм означал начало воздушной атаки, медленный – отбой. Радиовещание в блокадном Ленинграде было круглосуточным. В городе действовало распоряжение, запрещающее отключать радиоприемники в домах. Дикторы радио рассказывали о ситуации в городе. Когда прекратилось вещание радиопередач, стук метронома все рано продолжал транслироваться в эфире. Его стук называли живым биением сердца Ленинграда.

- 32,1 °C
Первая зима в осажденном Ленинграде была суровой. Столбик термометра падал до отметки - 32,1 °C. Средняя температура месяца была – 18,7 °C. В городе даже не зафиксировали привычных зимних оттепелей. В апреле 1942 года снежный покров в городе достигал 52 см. Отрицательная температура воздуха стояла в Ленинграде более полугода, продержавшись до мая включительно. Отопление не поступало в дома, были отключены канализация и водопровод. Прекратилась работа на заводах и фабриках. Главным источником тепла в домах стала печка- «буржуйка». В ней сжигали все, что горело, в том числе книги и мебель.
6 месяцев осады
Даже после снятия блокады немецкие и финские войска в течение полугода осаждали Ленинград. Выборгская и Свирско-Петрозаводская наступательные операции советских войск при поддержке Балтийского флота позволили освободить Выборг и Петрозаводск, окончательно отбросив противника от Ленинграда. В результате операций советские войска продвинулось в западном и юго-западном направлении на 110-250 км, и Ленинградская область была освобождена от вражеской оккупации.
Осада продолжалась еще полгода после прорыва блокады, но в центр города немецкие войска не пробились.

150 тысяч снарядов
Во время блокады Ленинград постоянно подвергался артобстрелам, которых было особенно много в сентябре и октябре 1941 года. Авиация совершала по несколько налетов в день - в начале и в конце рабочего дня. Всего за время блокады на Ленинград было выпущено 150 тысяч снарядов и сброшено больше 107 тысяч зажигательных и фугасных бомб. Снарядами было разрушено 3 тысячи зданий, а повреждено больше 7 тысяч. Около тысячи предприятий были выведены из строя. Для защиты от артобстрелов ленинградцы возводили оборонительные сооружения. Жители города построили больше 4 тысяч дотов и дзотов, оборудовали в зданиях 22 тысяч огневых точек, возвели на улицах 35 километров баррикад и противотанковых препятствий.
4 вагона кошек
Домашних животных в январе 1943 года привезли в Ленинград из Ярославля для борьбы с полчищами грызунов, грозивших уничтожить запасы продовольствия. В только что освобожденный город прибыло четыре вагона дымчатых кошек – именно дымчатые кошки считались лучшими крысоловами. За привезенными кошками сразу же выстроилась длинная очередь. Город был спасен: крысы исчезли. Уже в современном Петербурге в знак благодарности животным-избавителям на карнизе домов на Малой Садовой улице появились памятники коту Елисею и кошке Василисе.
300 рассекреченных документов
Архивный комитет Санкт-Петербурга подготовил электронный проект «Ленинград в осаде». На портале «Архивы Санкт-Петербурга» размещена виртуальная выставка архивных документов по истории Ленинграда в годы блокады. 31 января 2014 года были опубликованы 300 отсканированных в высоком качестве исторических бумаг о блокаде. Документы объединены в десять разделов, показывающих разные стороны жизни блокадного Ленинграда. Каждый раздел сопровождается комментариями специалистов.

СОДЕРЖАНИЕ

1. Об авторе
2. Вступительное слово редактора-составителя
3. Осада
4. Укрепление обороны
5. Голод
6. Ледовая дорога жизни
7. Провал замыслов врага
8. Новое пополнение
9. Баня
10. Чёртова  высота
11. О самом страшном и больном
12. Гнилые перевёртыши
13. Самое страшное
14.Россия в блокаде!
15.ифры и факты
16. Иллюстрации

Автор-составитель Виктор Алексеевич Пахомов

            НЕПОКОРЁННЫЕ
(историко-публицистическое эссе)

Редактор В.А. Пахомов

В издании использованы фото из сети Интернет и семейного архива В.А. Пахомова
 
АННОТАЦИЯ

     Книга «Непокорённые» - историко-публицистическое эссе, изданное на основе литературных дневников члена Союза писателей России, участника Великой Отечественной войны Алексея Васильевича Пахомова, принимавшего непосредственное участие в прорыве блокады Ленинграда в 1942-1943 годах прошлого века.  За участие в боях на Синявинских высотах автор был награждён медалями «ЗА ОТВАГУ», «ЗА ОБОРОНУ ЛЕНИНГРАДА», представлен к награждению орденом «КРАСНАЯ ЗВЕЗДА».
Поэт, прозаик, публицист Алексей Пахомов (Должанский) (12.04.1924-15.06.1998), родился в селе Вышне-Долгое Должанского района Орловской области. Автор ряда поэтических сборников: "Мёд и полынь", "Весна возвращается", "Яблоня у порога", "На крутом повороте", "Любовь как солнце", документальной повести "Высота", книги для детей "Подснежник".

Иллюстрации:
Войска ПВО охраняют здание Исаакиевского собора   

На Малой Садовой есть памятники кошкам, спасшим город от крыс. Фото: АиФ / Яна Хватова
    
Выставка-реконструкция блокадных дней (Ирина Сергеенкова)   
Хлебные карточки блокадников
      
Дети осаждённого Ленинграда

Ладога – дорога жизни

Операция «Искра» 1943 год

Руководители Свердловского района  и члены семьи писателя на открытии мемориального сквера А.В. Пахомова в пгт. Змиёвка