влюблённый в безумие

я видел рассветы и вересковы пустоши,
рисковал часовыми стрелами и горящими лёгкими,
злостно подслушивал оставшийся лепет звёзд за окном
и мотал на нить, собирал и лелеял каждый вдох,
оставлял кровь на одежде
и с десятки несказанный слов на листках.

я видел и гордость.
но чего стоит ваша черствая гордость,
когда крысы рдеют под судном
и ждут осень? ещё одну,
а за ней — весну.
давай тоже так подождём?

напророчим изъяны путам из сада
и распадёмся на александрит.
в конце концов нерешительными речами
я благословил Богиню свою на подвиг —
безумный и ярый
с примесью боли и горьких сластей.

Богиня, принцесса моя, мечтает о замках,
облаках вдали и небесных сводах,
далёких склонах тоски
и серебристом драконе.
точит ножи, пускает стрелы —
вечно дела в её башне идут не так, как хотелось.

так муторно долго тянутся дни,
за ними жемчужины с чёрной испарой...
принцессы не любят, не смотрят в Богов;
не любят ни принцев, ни запах воров;
не любят указки, унылые драмы,
запоздалые письма и горький декабрь.

но я каюсь: искал её
в каждом, кто мог летать
и собирать сталь из прутьев,
плести из неё венки.
она — та, что задыхается нервно в душе,
но никогда не покажет глубокую истину в толпе.

не смел называть Богиню по имени,
по его частям разбирать
и исходить из объективности.
мне никак её не назвать —
ни ласково, ни строптиво, ни грубо, ни радостно.
только сладостно, до приторного сахара на устах.

для неё я бессмертный,
но именно с ней я живой.
так пролетают столетия, перерождения, рушатся Империи...
я поклялся однажды, что найду её,
только бы мерещилась на яву да являлась во снах.
и вот как век мы в плену у счастья,
что нас обвенчало резьбой.

не волнуйся,
ведь имени у тебя,
моё отчаянное безумие,
нет.

да оно и не нужно влюблённым,
поверь.