Война и мир гл. Э-1-8а

Э-1-8а

Ростов характером был вспыльчив,
И волю он давал рукам,
К тому же часто и обидчив,
Как на войне, к своим врагам.

Вначале он не замечая
Своей природной «доброты»,
И даже от неё страдая,
Считал нормальными черты.

Однако через год прошедший
На это поменялся взгляд,
Он и в семье создал ряд бедствий,
Супруги пожинали яд.

Меж ними яд непониманья,
Конечно, кроме чувств любви,
А лишь в характерах познанья,
Что шло от прошлого — в крови.

Восстановить непониманье
Очередной случа;й помог,
Когда не обратить вниманье
И Марьин взгляд уже не мог.

Из Богучарова однажды
Был вызван староста на суд,
Настолько там дела неважны,
Что погубить могли весь труд.

Он обвинялся в беспорядках,
Не чист был на руку в делах,
Погряз он также и во взятках,
Во всех хозяйственных местах.

И с первых же его ответов,
Хозяин, поняв кто пред ним,
Стал применять к нему свой метод,
Прилично старосту избив.

По дому разносились крики,
Достигнув и ушей жены,
В душе оставив, как улики,
Графини ныне — не княжны.

Вернувшись к завтраку с работы,
Поведал как всегда жене
Про все текущие заботы,
И, кстати, и о той беде.

Она, краснея и бледнея,
Головку опустила ниц,
К нему вдруг стала холоднее,
Нарушив дружеских границ.

— Да что с тобой, мой друг, Мария?—
Заметив отчуждённый вид:
— Какая вдруг в тебе стихия,
Каких причудилось обид?

Графиня подняла головку,
Пытаясь вымолвить слова,
Но вновь ей сделалось неловко,
Об этом шла уже молва.

Потупившись, собрала губы,
И — на лице следы уж слёз:
— Зачем, родной, таким быть грубым,
Зачем с тобой нам сей курьёз?

И некрасивая графиня,
Заплакав словно от стыда,
Жестокость в нём давно предвидя,
Уже сдержать слёз не могла.

Когда случались эти слёзы,
Она преображалась вдруг,
И распускаясь словно розы,
Вся хорошела, вскрыв недуг.

Тогда лучистый взгляд Марии,
Её прекрасные глаза,
Врождённый вопреки стихии,
Её волшебная слеза;

Неотразимую являли прелесть…
И с уважением к жене,
Ростов сменив восторг на нежность,
Разлад весь приписал себе.

Она же, сберегая чувства,
Их обоюдной в том любви,
Тактично даже и искусно,
Чтоб не исчезнуть вдруг могли:

— Он — виноват, но бить зачем же?—
Лицо руками заслонив:
— Ведь он так делал всё и прежде,
В какой-то глупой всей надежде,
Взыскал бы, должности лишил…

И вновь — вмешательство в хозяйство,
Как в метод руководства им,
Но, как утерянное братство,
Как гром, разверзнувшись над ним.

Бродил по комнате, краснея,
Не мог он согласиться с ней,
Всё, как на фронте, всё — виднее,
И надо действовать смелее,
Оно — чем круче, тем верней.

«Любезности — всё бабьи сказки!
А, может быть, она права?
Мои такие с ними «ласки»…
А есть на них мои права?»

Опять взглянув в лицо супруги,
И встретив любящий вновь взгляд,
Уже, конечно без натуги,
Он погасил в себе весь яд.

— Мари. — сказал он тихо, нежно,
Отныне — быть тому конец,
С ним обошёлся так небрежно,
Я тоже как бы с ним — подлец.

Он извинялся словно мальчик,
Как бы прощение просил,
Но, как в хозяйстве всем начальник,
Себе такое — не простил.