Круассаны

Круассаны свежие, чай без сахара,
десять приседаний, бег рысцой;
растирают кожу чем-то знахари,
раздирают душу лентой новостной.

Тело голой дивы вывернуто мукой.
Впрочем все, кто умер, сраму не имут.
Слушатель и зритель с родственною скукой
спать ложатся в вязком как кисель дыму.

Гвозди в уши вбиты, толщиною в палец;
щурятся бессмысленно белые глаза.
Те, кому семнадцать, осваивают танец
тех, кому за сорок с правом на нельзя.

С плеском первобытным лёд об воду бьётся,
маслом заливают пожарные огонь;
патриарх вселенной шепчет: обойдется…
А на заднем плане мнётся бледный конь.

А до горизонта тянется пустыня,
а за горизонтом вовсе пустота.
Искра как в холодильнике — светится, но стынет,
её уже не трогает дневная суета.

Она уже не верит ни генеральным планам,
ни собственным желаниям вспыхнуть и сгореть,
ни даже растерявшимся приливам океана,
ни вечным директивам немного потерпеть.

Лишь свежесть круассана еще цепляет мягкостью.
Лишь бег рысцой откачивает мыслей перебор.
И только с ними все ещё мир вспыхивает благостью,
и смыслом наполняется библейский договор.