Война и мир. гл. 4-3-17 и 18

4-3-17

Кампания бегства французов с России
Подобна известной нам в жмурки игре,
Она подтверждает ту меру стихии,
Как армии сами не знают, кто где.

Как в тёмном пространстве друг ищет другого,
Но, чтобы игре навязать интерес,
Он звук издаёт, где нет средства иного,
Ловящему этим придать некий вес.

Вначале не чувствует он опасения,
Быть пойманным другом, и — делу конец,
Но от неудачи его поведения,
Идёт к нему в руки несчастный беглец.

Однако сравнение — слишком условно,
В пространстве страны — всё намного сложней,
Разъезды разведки ловящим подобны,
Но скорость их бегства была всех быстрей.

От частых и быстрых всех смен положенья,
Бегущей и ловящей армий всегда,
Разведкой, добытые эти сведе;нья,
Никак не успели застигнуть врага.

Разведка французов, как армия в целом,
Не предупреждала возможный удар,
Она в положении тоже, как беглом,
Теряла нормальный разведческий дар.

Они, отдыхая дней пару в Смоленске,
Могли бы узнать, где находится враг,
Потом в безопасном, как прежде всём блеске,
Всем преодолеть сей «опасный овраг».

Однако, разграбив всё до основания,
Опять побежали на прежний свой путь,
Когда же в период всего наступления,
Им не было смысла куда-то свернуть.

Они отступали по худшей дороге,
На Красное, Оршу тянулся их след,
Причём, растянувшись в конечном итоге,
На сутки движенья — навстречу всех бед.

Но всех впереди бежал сам император,
За ним — остальные марша;лы, чины,
Сам — организатор и инициатор,
Они ему даже сейчас не нужны.

Но Мы, полагая, что враг возьмёт вправо,
Что было б разумно на данный момент,
Подались туда же, в том думая здраво,
Удачным, на счастье случившийся тренд.

Она (армия) оказалась на той же дороге,
Что к городу Красному тоже вела,
И наш авангард уже был на пороге,
Где армия наша настигнуть могла.

Случилось, как в той же игре, в эти жмурки,
Французы смешались, не зная пути,
От страха, испуга «бросая тужурки»,
Бросали своих лишь бы дальше уйти.

И здесь непонятное что-то случилось:
В течение более даже трёх дней,
Французская рать вся сквозь нашу тащилась,
Но мер никаких и не принято к ней.

Одна за одной их отдельные части,
Мюрата и Нея, потом и Даву,
И как бы дождавшись своей здесь уча;сти,
Отвагу свою показать наяву;

Бросали своё снаряжение, пушки,
Оставив в плену своих массу солдат,
Бежали, летели, как вспуганы мушки,
Уже, как толпа, а не стройный отряд.

Ней, шедший последним, Смоленск покидая,
Занялся взрыванием города стен,
«Хотелось побить им тот пол, проклиная,
Который ушиб их, загнав судьбу в плен».

И десятитысячный доблестный корпус,
Всей армии «славной» что был аръергард,
Он в Оршу явился побитый, как ба;рбос,
Лишь с тысячью всех уцелевших солдат;
Но он и такой судьбе был даже рад.

От Орши бежали дорогой на Вильно,
Играя в те самые жмурки с «врагом»,
Хватило несчастий им всем столь обильно,
Назвать бы кампанию — полный разгром.

В пути было много препятствий, лишений,
Опять замешались на Березине,
Тонули, сдавались и прочих всех терний,
Хватило им всем, в полной мере, вполне.

А сам, бросив всех и усевшийся в сани,
Уже в русской шубе продолжил побег,
«Он духом победным был сыт до той грани,
Когда бы за счастье случился ночлег».

4-3-18

Казалось бы, в этой кампании бегства,
Когда себя сами подвигли на смерть,
Когда их движенье и прочие средства,
Им лишь помогали в пути умереть;

И от поворота к Калужской дороге,
Когда убежал вдруг из армии Ней,
Должны все историки «встать на пороге»:
А как всё случилось с той армией всей?

Об этой кампаньи написаны горы
Хвалебных всех книг и подобных статей,
Где гений ЕГО до сегодняшней по;ры,
Нас так восхищает, простых всех людей.

ЕГО отступление на ту дорогу,
В обильный вела что в нетоптанный край,
ЕМУ бы там было хорошей подмогой,
И даже, возможно, как временный рай.

Но ОН поспешил по Смоленской дороге,
Уже вдоль которой всё ра;зорено;,
Дорога сама превратилась в отроги,
Само по себе уже было смешно.

Тем более, следом, за ним шёл Кутузов,
Всё усугубляя весь пройденный путь,
«ЕМУ не хватало не только рейтузов,
Но воздуха даже, чтоб передохнуть».

И это-то бегство возводится в доблесть,
Ему гениальности степень дана,
Неважно, что каждый вкусил только горесть,
ЕМУ одному за всё честь отдана:

За всё руководство российской кампанией,
Что прежнюю взял ОН столицу, Москву,
Бывает в истории войн уставание,
Когда победителю ставят узду.

И с глубокомысленным соображением
ЕГО гениальность во всём признают:
В страну столь внезапное это вторжение,
Потом столь позорное и отступление,
Во всём ЕМУ славу и честь создают.

И есть описанье ЕГО героизма:
Когда ОН пытался сражение дать,
Но это, скорее, остатки снобизма,
При Красном собрал ОН бегущую рать.

«Довольно мне быть императором вашим,
Сраженьем командовать буду я сам,
Хочу генералом в сраженье стать даже,
И я покажу нашу силу врагам».

А сам бежит дальше, бросая все части,
Спасая себя, не попасться бы в плен,
Уже ОН лишился над армией власти,
Опасный дала вся империя крен.

Не только ЕГО прославлялась затея,
Величие маршалов всех — вместе с ним,
Особенно доблестных действий всех Нея,
Который был им как бы очень любим.

Величие в том: растерял он свой корпус,
Знамёна и пушки — всё бросив в пути,
Затем — через Днепр, он «исполнил свой опус»,
До Орши сам ночью сумел он дойти.

И даже отъезд ЕГО слишком поспешный,
Как бегство главкома от войска страны,
Поступком в истории выглядит честным,
Так гении все поступать и должны.

И это-то бегство назва;но «величьем,
Последняя степень всей подлости грань,
Потеря всей армии, к ней безразличье
Должны были вызвать в истории брань.

Но этот поступок в истории нашей,
В ведение войн гениальным назва;н,
Хотя, заваривши всемирную кашу,
Его оправданье — всемирный обман.

Уже невозможно растягивать нити
Различных суждений об этой войне,
ЕГО гениальность по-прежнему в свете,
В спасенье престижа им снится во сне.

И их оправдаья ЕГО в этом действий,
Противно всей правде об этой войне,
Её заменяет у них ЕГО гений,
Хотя этот гений и не — на коне.

Величье как будто бы губит возможность,
Хороших, плохих ли всех действий людей,
Оно покрывает любую оплошность,
И даже похожих уже на зверей.

Тому, кто велик, не припишешь плохого,
Нет ужаса, что был поставлен в вину,
«Велик» — вот и всё, ничего нет другого,
Величье — на веки, как в пику всему.

Вот так и вошёл ОН в исторью Великим,
И занял ОН в ней неплохой пьедестал,
Выходит: кто сделался зверем тем диким,
Спасая себя, ОН людей пожирал.

Признанье величья от меры их действий,
Плохих ли, хороших для массы людей,
Есть только признанье «ничтожности песни,
И то, что поёт всё Величество в ней».

Для них Христом данною мерою действий,
Нет неизмеримых любого из них,
Где нет простоты, добра, правды, их вместе,
Там нет и Величия действий иных.