Вознесение

                Из почвы вырван я. Но ветра кроме,
                Несущего меня за окоём,
                Есть якорь тяжелейший – корни, корни,
                Ветвящиеся в существе моём.
                И, на лету раскидывая руки,
                Клеёнчатыми полами плаща
                В заоблачных метелях полоща,
                На землю рвусь… И святы эти муки!
                Цепляюсь за растерзанный ландшафт.
                В трагическом молчанье колоколен
                Мне чудится… Я, и оглохший, волен
                Расслышать торжествующий набат.

                Лечу за колокольной гибкой стаей!
                Кавказский с рыжиной пригладив ус,
                Снял с головы совдеповский картуз
                И машет вслед напутствующее Сталин.
                Скрипит под ним Кремлёвское крыльцо.
                Вот на брусчатку он сошёл с опаской.
                Как дождь по луже – в оспинах лицо,
                И взгляд лучится сероглазой лаской.
                И пропастятся в безднах под замком
                Лубянки ледяные коридоры.

                Иосиф Сталин, будто мухоморы,
                Сшибает церкви грозным сапогом.
                Вкоблучивает нелюдимый шаг
                В заросшие бурьяном деревушки;
                И так задумчив он, рассеян так,
                Что следом – головёшки да гнилушки.
                По трижды колесованной земле,
                Где Пётр стрельцами нагружал подводы,
                Шагает Вождь! Взметённые народы
                В могильном оседают ковыле…
                И где ни ступит Сталин, монумент
                Уже встаёт с простёртою рукою
                Над бурною кровавою рекою,
                Катящей воды в гибельный рассвет.

                Гортань испепеляющее слово,
                И онемев, не в силах удержать.

                Москва моя! Родительница, мать!
                Ты помнишь ли июнь сорок седьмого?
                Как, повитухой принятый едва,
                Уже тогда дерзнул тебя воспеть я
                И первым криком возвестил, Москва,
                Час богатырства твой – восьмисотлетье!
                Я – пономарь твоих колоколов,
                С подвеса сорванных, щемяще безъязыких,
                Что из хрипящей немоты возникли
                Отливками свинцом залитых ртов.
                Вдогон лечу!.. Но хватит ли сноровки
                Безбожный тупичок перемахнуть
                И, ухватясь руками за верёвки,
                Удариться рычащей меди в грудь?

                Оконные повыплеснутся рамы,
                Когда, ещё мучительней, чем стон,
                Займётся над Москвою перезвон,
                Порушенные поднимая храмы.
                Простуженная разорвётся мгла.
                И среди туч, враждебные дремоте,
                Как стая уток в шумном перелёте,
                Заблещут, запоют колокола!
                И расшибётся солнышко о крышу!
                Гляди, Москва! На гребне взрыва, там,
                Весь в золоте… Я, и ослепший, вижу
                Христа Спасителя летящий в небо храм!