Эфирное время

ГЛАВА 34, 35


Ждать Вячеслава Ивановича пришлось недолго. Капитан услышал, как наверху хлопнула дверь, громкий женский голос произнес:

— Ты понял меня, Слава? Если нет «бородинского», возьми «ржаной», но круглый ни в коем случае. И не забудь про аптеку.

— Да, Лелечка, я понял, — мужской голос прозвучал тихо, но отчетливо, и капитан подумал, что акустика здесь как в Консерватории.

Вячеслав Иванович вышел из лифта с матерчатым мешочком в руке, затравленно огляделся, словно почувствовал чье-то присутствие в подъезде, скользнул глазами по лицу Косицкого, но как будто не узнал.

— Вячеслав Иванович, — тихо позвал капитан.

Бутейко застыл, ухватившись за дверную ручку, и медленно повернул голову.

— Простите… чем обязан?

— Вы хотели встретиться со мной.

— Я? С вами? А вы кто?

— Капитан Косицкий.

— Простите, я вас не знаю.

В подъезде было достаточно светло. Секунду они смотрели в глаза друг другу. Старик низко опустил голову. Помпон на детской вязаной шапочке чуть подрагивал.

— Вячеслав Иванович, — тихо произнес Иван, когда они вышли на улицу, — срок давности истек. Вам нечего бояться. Но рассказать надо, иначе он будет все так же приходить к вам каждую ночь. С мешком на голове. Вы хотите этого?

— Я не хочу в тюрьму, — эхом отозвался Бутейко.

— Кто вам сказал о тюрьме?

— Я знаю, вы станете уговаривать, обещать, но Леля предупредила, вам нельзя верить. Вы милиционер, а все милиционеры врут. Леля сказала…

— А своей головы нет? — сочувственно поинтересовался капитан.

— Леля сказала, я сейчас болен. Я правда болен. У меня был инфаркт. Сначала я должен поправиться, а потом отвечать на вопросы чужих людей. Простите, мне надо в гастроном. Всего доброго.

— Вячеслав Иванович, почему вы в больнице не принимали таблетки, собирали их в баночку?

— Ну, я же объяснял, я не могу спать. Стоит закрыть глаза, и он приходит. А они давали мне снотворное.

* * *
На этот раз Елена Петровна Бутейко выглядела еще привлекательней. Казалось, она молодеет с каждым днем. Умелый, тщательный макияж, идеально уложенные волосы. И одета она была вроде бы просто, по-домашнему, но даже Илья Никитич, который плохо разбирался в дамских туалетах, обратил внимание, что брюки и блузка куплены в дорогом магазине и красиво подчеркивают вполне еще стройную фигуру.

«Неужели такая красота в честь возвращения мужа из больницы? — удивился Илья Никитич. — Или ждет гостей? А может, просто так, для себя? Тогда почему же раньше она выглядела как неопрятная старуха? Наверное, из-за смерти сына ей было все равно, как она выглядит. Это вполне понятно. Ну что ж, в таком случае, она очень сильный человек. Чрезвычайно быстро сумела взять себя в руки и привести в порядок».

— Добрый день. Проходите, пожалуйста. Простите, я не одета, — зачем-то сообщила Елена Петровна, кокетливо поправляя прядку на лбу, — вот, я приготовила для вас кассеты, — она кивнула на обеденный стол, где были аккуратными стопками сложены коробки с аудио и видеокассетами.

— Спасибо, — удивленно кивнул Бородин, — если позволите, я все-таки просмотрю, вдруг там есть копии тех, которые я забрал в прошлый раз. Простите, я пока вам ничего не привез, но обязательно все верну, вы не волнуйтесь.

— Ну что вы, не спешите. Я понимаю, как это важно. Скажите, у вас что, действительно возникли сомнения по поводу виновности Анисимова? Мне казалось, там все очевидно…

— Для суда должна быть полная очевидность, — пробормотал Илья Никитич, к сожалению, я пока не могу поделиться с вами ходом следствия. Извините.

— Но я все-таки мать, — произнесла она с тяжелым пафосом, — я имею право знать, кто убил моего сына, — стало заметно, как трудно ей сдерживать страх и раздражение.

Она старалась изо всех сил понравиться следователю, развеять его подозрения, она щедро дарила ему свои белозубые улыбки, но глаза при этом бегали, то и дело косились на часы. Когда послышался гул лифта, Елена Петровна вздрогнула и покраснела.

Илья Никитич между тем нарочно тянул время, просматривал надписи на каждой коробке, вытаскивал каждую кассету, вертел ее в руках.

— Извините, — не выдержала хозяйка, — вы не могли бы побыстрей? Я должна лечь, я плохо себя чувствую.

— Да, конечно. Простите.

Наконец Бородин аккуратно уложил кассеты в большую спортивную сумку, направился к двери. Хозяйка расслабилась, вздохнула с облегчением. Дверь открылась, Илья Никитич шагнул за порог, но остановился:

— Ох, я, кажется, оставил очки на столе. — Он закрыл дверь, решительно вернулся в комнату, осмотрел стол, потом наклонился, заглянул под стол, вытащил очки из кармана пальто, нацепил их на нос, растерянно взглянул на Елену Петровну и громко произнес; — Одного не понимаю, как же вы позволили ребенку принести в школу такую дорогую вещь, показывать ее одноклассникам? Да и как сам Артем не понимал, насколько это опасно? Он что, не знал, что этой броши цены нет? Однако погодите, получается полнейшая ерунда!

Сейчас у нас девяносто девятый. Правильно? Четырнадцать лет назад Артему исполнилось шестнадцать, и тем ужасным летом он как раз закончил девятый класс, стало быть, брошь с алмазом «Павел» он принес в школу в десятом? Нет, вы меня, простите, но в таком возрасте уже можно соображать. А главное, как же вы допустили, Елена Петровна? Вы, такая умная, такая осторожная женщина, — Илья Никитич укоризненно покачал головой, — даже страшно представить, чем это могло кончиться?

— Копия… — пробормотала Елена Петровна, едва шевельнув побелевшими губами, — Слава сделал копию по рисунку из каталога… Темочке было всего двенадцать. Ему понравилась история про курицу, Слава любил рассказывать ребенку истории о камнях…

— Чего вы боитесь? — в который раз повторил капитан Косицкий, глядя сверху вниз на опущенную голову старика, на вязаную детскую шапку с помпоном.

Может, эту шапочку носил Артем в детстве, а теперь донашивает отец? Они действительно не покупают новых вещей. Они живут страшно экономно, почти в нищете, между тем сложно поверить, что у подпольного ювелира такой высокой квалификации не осталось вообще никаких сбережений. Он многие годы придумывал для отъезжантов способы вывозить золото и камни. Он делал копии знаменитых ювелирных украшений для коллекционеров. В Институте минералогии есть его работы. Он был чуть ли не единственным специалистом по изготовлению «двойников» знаменитых драгоценных кристаллов.

— Впрочем, я вас уговаривать не собираюсь. До свидания, — капитан распахнул перед Вячеславом Ивановичем стеклянную дверь гастронома, — возвращайтесь к своей Леле, кормите ее поджаренным ржаным хлебушком и слушайтесь во всем, как малое дитя.

— Подождите, — еле слышно произнес Бутейко, — не уходите. Я сейчас.

Капитан остался на улице. Сквозь стекло он наблюдал, как сгорбленный старик в детской вязаной шапочке с помпоном покупает половинку ржаного батона. И больше ничего, только хлеб.

Он вышел, огляделся затравленно.

— Вячеслав Иванович, я здесь, — тихо позвал его капитан.

— Давайте сядем, — произнес Бутейко, продолжая тревожно озираться, — впрочем, здесь негде. И холодно. Или вот, пожалуй, зайдем в тот дворик, там тихо, лавочки чистые, целые.

Во дворе за детской поликлиникой действительно было несколько целых и чистых лавочек. Они уселись подальше от двух старушек, которые выгуливали внуков. Капитан закурил. Диктофон у него был самый обычный, для того чтобы что-то записалось, его надо было достать и хотя бы положить на лавочку рядом с Бутейко, а еще лучше поднести близко к его губам. Дворик, хоть и был тихим, однако кричали дети, из переулка доносился шум машин. Иван не решился открыто записывать, боялся спугнуть, к тому же не надеялся сразу, здесь, во дворе на лавочке, услышать внятное признание— Он приходит каждую ночь, — заговорил Бутейко быстрым, нервным шепотом, так тихо, что капитану пришлось придвинуться поближе. — Но главное, я до сих пор не могу понять, как это произошло с нами. Пожалуйста, не дымите на меня. Я не переношу дыма. Я больной человек. И вытащите левую руку из кармана. Я должен убедиться, что у вас нет диктофона.

— Простите, — Иван загасил сигарету, показал руки, — диктофона у меня нет.

— Спасибо… Постараюсь поверить на слово, Леля предупреждала… Впрочем, я ведь не могу вас обыскивать, — он нервно усмехнулся, скривил рот, — ни с кем, кроме нее, я не могу поговорить об этом. Она запрещает даже думать, повторяет без конца, что ничего не было. А мне надо выговориться… Вы, вероятно, не поймете ничего, ну и хорошо. Сначала я решил, у меня просто галлюцинация. Я столько раз смотрел на брошь, я своими руками сделал копию по картинкам из каталога. Сначала просто, для себя, хотел повторить эту красоту. Заказ на копию я получил позже, значительно позже, и продал уже готовую работу.

— Кому? — осторожно спросил Иван.

— Не перебивайте меня! — вскрикнул он, дернувшись, словно его ударило током, и. даже попытался вскочить. Капитан осторожно придержал его за руку.

— Простите, больше не буду.

— Я знал все об этом камне, и вот Кузя, пьяница, совершенно никчемный человек, разворачивает какую-то грязную тряпку, а там брошь графа Порье. Настоящая, не подделка, уж я-то сразу, с первого взгляда могу определить. Он разворачивает и спрашивает: «Вот за это сколько дадите? Вещь дорогая, наследственная». Он мне объясняет, что это вещь дорогая и наследственная! Я подумал, грешным делом, уж не отпрыск ли он графа? Но это ерунда. У Михаила Ивановича Порье детей не было. Оказалось, все просто. Дед этого самого Кузи, крестьянин подмосковного совхоза «Большевик», решил вырыть из земли в своем дворе какую-то каменную дуру, остаток барской беседки. Дело было в самом начале тридцатых. Он хотел выстроить дом, и каменная дура мешала. Стал он рыть и нашел старинную шкатулку. А там брошка с камнем. И совхозник Кузнецов, которому было тогда всего лишь двадцать пять лет, решил, что эта штука принесет ему счастье, такая она была красивая и необыкновенная, и даже каменный фундамент не стал выкапывать. Дом построил в другом месте. А брошь спрятал, никому не показывал, только в старости отдал сыну и завещал внукам хранить, не продавать. После войны семья переехала в Москву, поселок стал дачным. Последний отпрыск семьи Кузнецовых, этот самый Кузя, спился, и ему ничего не было жаль. Брошь с «Павлом» оказалась единственной вещью, которую он мог продать. И вот он стал ходить по ювелирным магазинам, но все боялся, что подумают, будто украл. А когда я подошел к нему во дворе магазина, он решился. Однако ведь передумал потом, как стал нам с Лелей рассказывать семейную легенду, расчувствовался, сказал, что, пожалуй, продавать не станет, мол, забирайте назад ваши деньги, отдавайте мою вещь. И как будто нарочно, происходило все это в Серебряном бору, в укромном, безлюдном месте. Мы ведь пригласили его на шашлыки, хотели отпраздновать покупку. Вечер был душный, мы выпили, и когда он стал ныть, требовать брошь назад, мы не выдержали. Я кинулся на него, повалил, Леля накинула ему на голову пакет… Когда мы поняли, что произошло, быстро все убрали, труп оттащили в кусты, потом только сообразили, что никто нас не видел, и ни одна живая душа не знает. Леля сразу сказала мне: забудь. Ничего не было. Но я не мог. Каждую ночь, все эти годы, он ко мне приходит. И вот он забрал Артема. Леля говорит, надо жить дальше. Когда все кончится, мы уедем.

— Что кончится?

— Следствие, суд.

— И куда же вы собираетесь уезжать?

— Наверное, за границу. Мне надо думать о своем здоровье. Мне надо лечиться, и тогда он перестанет приходить ночами. А вам я ничего не рассказывал, — Бутейко резко поднял голову и посмотрел на капитана совершенно другими глазами, ясными и пустыми, — если вы думаете, что все это я повторю для протокола, то ошибаетесь. Мне казалось, станет легче, но не стало, ни капли. Вы не священник, чтобы я вам исповедался. Вы мне этот грех отпустить не сумеете.

— Это верно, я не священник. Однако вы позвонили мне на пейджер, вы хотели встретиться со мной, чтобы все рассказать. Где же эта брошь?

— Какая брошь?

— Перестаньте, — поморщился Иван, — вы храните ее дома, в тайнике? Или где-то в другом месте? Кто заказал и купил у вас копию? Кто и когда?

— Теперь в аптеку, — произнес Вячеслав Иванович, растерянно озираясь по сторонам, как человек, который только что проснулся в незнакомом месте, — там надо по рецепту…

— Я провожу вас.

— Спасибо.

До аптеки шли молча. Капитан опять придержал двери и остался ждать на улице.

— Можно взглянуть на лекарства? — осторожно спросил он, когда Бутейко вышел.

— Да, конечно.

Капитан заглянул в маленький аптечный пакетик. Галоперидол и седуксен в таблетках, аминазин в ампулах, три упаковки с одноразовыми шприцами.

— Леля сама делает вам уколы?

— Да. Она умеет, совсем не больно.

— И давно?

— Второй год.

— А кто выписывает рецепты?

— Она, Леля. У нее есть бланки с печатями. Она ведь работала в районной поликлинике. Она врач-невропатолог. Ушла на пенсию три года назад по состоянию здоровья. Но на самом деле она здорова, просто не хотела работать бесплатно.

— Понятно. А идея уехать возникла сейчас, после смерти Артема, или раньше?

Бутейко остановился так резко, что чуть не упал.

— Какая идея? Куда уехать? Я вам об этом ничего не говорил!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ


Разминая крепкие, накачанные телеса очередного клиента, Вова думал о том, что скоро работа кончится и начнется настоящая жизнь. Клим на этот раз приехал надолго и всерьез, у него большие планы.

Телеса у клиента были чистые, без наколок, но с множеством крупных выпуклых родинок. Это усложняло работу. Заденешь такую родинку ногтем, и у клиента может начаться заражение крови.

Клиент был приезжий, из Сургута, представился Петром Петровичем. На вид ему было чуть за тридцать. Покряхтывая и постанывая от удовольствия, он поделился с Вовой своей проблемой: ему надо было красиво потратить за три дня в Москве пять тысяч баксов.

Проблема Петра Петровича только на первый взгляд казалась тривиальной. Молодой, крепкий, вполне здоровый на вид сибиряк рассказал Вове, что он хронический язвенник и ресторанные радости ему недоступны. Диета строжайшая. Он не пьет, не курит, в азартные игры не играет — нервничать ему вредно. Культурные заведения типа Большого театра и концертного зала «Россия» навевают на него сон, а поспать можно и в гостиничном «люксе». — Одно остается, к бабам сходить, — вздыхал Петр Петрович, переворачиваясь с живота на спину, — но где их взять-то у вас в Москве, хороших баб?

— Ну, этого добра навалом, — отвечал Вова, простукивая ребрами усталых ладоней круглые безволосые ляжки клиента, — во всех газетах миллион объявлений, «Досуг, сауна-люкс», можно взять приличных телок на Тверской, на Садовом.

— Э, нет, мне эти спидоносицы даром не нужны. И газетам я не доверяю. Хочу, чтобы было чисто и красиво, с гарантией, чтобы не только перепихнуться, но и поговорить о жизни.

— Есть специальные бюро, там девушки для сопровождения. Высокий класс, фотомодели, языки знают, поговорить можно о чем хотите. В чем проблема? — недоумевал Вова. — Были бы деньги.

— Деньги-то есть, — вздохнул Петр Петрович, — а где гарантии? Ты пойми, не хочу я вот так, с улицы. Здравствуйте, мне нужна женщина. А вдруг в этом твоем агентстве жулики сидят? Подсунут мне какую-нибудь кикимору, а откажусь брать — побьют, ограбят? Или того хуже, окажется эта фотомодель воровкой, шпионкой. У меня все ж таки фирма серьезная, документы, контракты, переговоры. В наше время, сам знаешь, можно запросто нарваться на криминал.

Вова устал не только физически, но и морально. Он искренне не понимал, чего надо этому придурку, который за пять тысяч не может найти себе девок в Москве. — У вас вроде заведение солидное, дорогое, — продолжал сибиряк, — клиенты люди серьезные. Вот ты мне скажи, где они развлекаются? Где и с кем? Есть ведь в Москве такие места, для избранных, ну там, квартиры специальные, клубы, в которые не пускают кого попало. Загородная вилла, бассейн с подогревом, и чтобы сразу обслуживали две красавицы, все не спеша, под музыку, с напитками. Как в кино, понимаешь, нет? Ну, для меня, конечно, только минералка, а для них спиртное, чтоб веселей работали. Вот я в каком месте хочу побывать. Чтобы все по высшему разряду, как для членов правительства.

— Да, есть такие места, — важно кивнул Вова, — но просто так, с улицы, не попадешь, даже за деньги. А главное, времени у вас мало.

— Времени мало, это точно. Всего три дня. Отдохнуть хочется от души, по-столичному, чтобы было потом что вспомнить. Имею право, за свои кровные. Имею или нет, как считаешь?— Да, есть такие места, — важно кивнул Вова, — но просто так, с улицы, не попадешь, даже за деньги. А главное, времени у вас мало.

— Времени мало, это точно. Всего три дня. Отдохнуть хочется от души, по-столичному, чтобы было потом что вспомнить. Имею право, за свои кровные. Имею или нет, как считаешь?

— Конечно…

— Ну вот и скажи мне, есть среди твоих клиентов люди, которые могут мне этот отдых организовать? С кем можно поговорить без базара, и чтоб с гарантией?

Разговор получался какой-то вязкий, неконкретный. Не нравились Вове такие разговоры. Ему стало казаться, что Петр Петрович на самом деле хочет вовсе не того, о чем просит, и вроде бы проверяет Вову на вшивость, прежде чем сообщить, что же ему надо от скромного массажиста на самом деле. Чтобы прояснить ситуацию, Вова заговорил чуть резче:

— Среди моих клиентов много серьезных людей. Но я не понял, вы хотите, что — бы я вам дал телефон закрытого бардака? Или человека, который может вас туда отвезти? Так дела не делаются, я вас тоже ведь впервые вижу, вы уж извините, но лучше бы сказали мне прямо, чего надо. Я бы понял. А то все намекаете, крутите.

— Куда уж прямей. Пять тысяч баксов.

— Кому? — хлопнул глазами Вова.

— Нищему на паперти. Деткам-сироткам, — рявкнул Петр Петрович и тут же добродушно рассмеялся. — Ты вот массаж делаешь, в серьезном месте работаешь, а такой непонятливый, наивный такой. Ты что думаешь, я вот так, прямо с улицы, стал бы к тебе обращаться? Мне этот ваш комплекс рекомендовали знающие люди.

— А кто именно рекомендовал, можно спросить?

— Скажу кто. Но только позже. Сначала ты мне ответь, можешь мне помочь или нет?

— В каком смысле — помочь?

— В самом прямом. Сведи меня, познакомь. Я же тебе объясняю, времени мало.

— С кем именно познакомить-то? С девками?

— Ну, ты тупой, блин! — присвистнул сибиряк. — Да на хрена мне твои девки! У нас в Сибири своих навалом, да еще в сто раз лучше ваших, московских. — Он так резко и неожиданно поднялся, что чуть не заехал Вове головой в зубы, фыркнул, стянул со спинки стула махровый халат, накинул его на круглые каменные плечи, прошелся по кабинету, что-то насвистывая, наконец остановился, поманил пальчиком. Вова пригнулся поближе и услышал хриплый шепот; — Мотню мне купить надо.

— Какую мотню? — спросил Вова тоже шепотом.

— Ладно, хватит. Поговорили. Подай-ка мне портмоне.

Вова взял со стола сумочку-визитку, отметил про себя, что вещица дорогая, куплена в каком-нибудь сильно навороченном бутике, где носовой платок стоит баксов пятьдесят. Петр Петрович не спеша расстегнул молнию, вытащил пятьдесят долларов и положил прямо на простыню массажной кушетки.

— Это тебе, за сообразительность.

— Оплата через кассу, — пробормотал Вова, — а на чай это много. Вы это… насчет железа так бы сразу и сказали. Сколько нужно? И какого именно вам железа?

— Ага, умный! Дошло наконец. Поздравляю, — сибиряк затянул пояс халата, сделал несколько приседаний, гибко потянулся. И не подумаешь, что у человека нутро гнилое, язва, диета.

— Короче, чего надо и сколько? — прошептал Вова, судорожно двинув кадыком.

— Немного. Всего один спецствол. Но с инструктором.

— Так чего ж вы начали с девок?

— Ну, о девках всегда поговорить приятно, особенно с хорошим человеком. Ты, Вова, хороший человек. А если я в тебе ошибся и ты все-таки ссученный, в бетон закатаю, — произнес сибиряк еле слышно, как бы размышляя вслух, и тут же вскинув на Вову серые прозрачные глаза, рассмеялся:

— Шучу я. Ты понял? Это юмор у меня такой. Хотя в каждой шутке есть доля шутки. Слушай, Вовик, ты мне честно скажи, здесь у тебя вредных насекомых не водится?

— Что вы! — обиделся Вова. — У нас все стерильно, здание новое, санитарные проверки каждую неделю…

— Дурак, — Петр Петрович сочувственно покачал головой, — ну, дурак. И как только вы, москвичи, с таким куриным умом еще живы? Я тебя о чем спрашиваю? Ну, мозгой-то шевельни.

— А, вы про «жуков»? — догадался Вова. — Нет, в этом смысле у нас вроде чисто.

— Вроде или точно?

— Точно. Но если серьезный разговор, то всегда лучше на воздухе. После массажа хорошо воздухом подышать, полезно.

— Можно выйти на открытый корт. Там сейчас нет никого. Зима.

— Это верно. На воздухе лучше. Но не сейчас. И вообще, ты особенно-то не спеши, пацан, — прищурился сибиряк, — я еще разок хочу в сауну сходить, потом в бассейне поплавать, потом у меня дела в городе. В общем, давай так. Встретимся завтра вечером, часов в семь. Ты свободен?

— Да. А где?

— У тебя номер мобильный не изменился?

— Нет.

— Ну, тогда тебя сам найду, сказку точно, когда и где.

— А кто вам дал мой мобильный? — спросил Вова, но Петр Петрович ничего не ответил, потянулся с хрустом, прихватил свое портмоне, с которым не расставался ни на минуту, и ушел из массажного кабинета, чтобы продолжать оздоровительные процедуры.

Вечером Вова позвонил Климу. Через час они встретились в глубине Измайловского парка, в безлюдном месте. Машину Вова оставил далеко, у метро на платной стоянке. Пришлось идти пешком, сначала по широкой расчищенной аллее, потом по заснеженной дорожке. Следы на снегу были только птичьи и собачьи. Вова не понимал, зачем понадобилась Климу такая конспирация, почему нельзя просто, по-человечески, посидеть в тепле, поужинать в каком-нибудь укромном кабаке.

К вечеру погода опять испортилась. Выл ветер, голые деревья тяжело, медленно раскачивались, стволы трещали, тени веток причудливо и жутко шевелились на твердом снегу, в кругах фонарного света. Небо почернело, казалось, сейчас начнется снежная буря. Вова совсем промерз, стал уже подозревать, что Клим либо кинул его, либо что-то случилось неожиданное, озябшими пальцами достал из кармана дубленки радиотелефон, но тут в свете редких фонарей заметил широкую знакомую фигуру.

— Ну, ты чего? — радостно прокричал он, заглушая вой ветра. — Я тут чуть дуба не дал. — Давай, выкладывай, что там у тебя, — резко, без всякого приветствия приказал Клим.

Не мудрствуя лукаво, Вова дословно передал разговор с сургутским гостем.

— Значит, так. Человек, видимо, умный судя по тому, как он грамотно тебя проверял на вшивость, — заключил Клим, дослушав его до конца.

— Умный! — фыркнул Вова. — Я чуть было не послал его подальше, честное слово. Совсем мне голову заморочил, тот лапши на уши навешал.

— Привыкай, — Клим легонько похлопал Вову по плечу. — Просто так, напрямую, никто заказов не делает. А если такой и попадется, от него надо подальше держаться. Либо придурок, либо ссученный. Третьего не дано. А в общем и целом ты молодец. Держался неплохо.

Похвала Клима значила для Вовы так много, что он даже зарделся от удовольствия.

Они разговаривали, не спеша прогуливаясь по глубокому снегу. У Вовы зуб на зуб не попадал от холода, а Клим шел, словно летом, нараспашку, без шарфа, без перчаток.

— Значит, дальше мы так поступим, — произнес он задумчиво, — Петр Петрович позвонит, ты с ним встретишься. Прежде всего пусть скажет, кто ему порекомендовал обратиться к тебе.

— А если не скажет?

— Торгуйся. Должен сказать.

— А если не станет торговаться? Жалко, заказ неплохой уплывет. Ты сам говорил, сейчас одиноких безработных стрелков пол-Москвы плюс еще при группировках ребята-исполнители. Пять тысяч — это ведь наверняка только аванс или вообще мне за посредничество.

— Исполнитель из группировки ему не нужен, — задумчиво произнес Клим, — не хочет он связываться с организациями. Сам без наколок, говоришь?

— Чистый, — кивнул Вова, — на блатного не тянет. Но с другой стороны, и на чиновника не особенно похож. Понту много, голос начальственный. Но командовать стал недавно. Я думаю, у него был сначала маленький бизнес, а потом дела пошли отлично. Он похож на человека, у которого большие бабки, но он к ним еще не привык. Может, понтов у него пока больше, чем денег. Начнет выпендриваться, уйдет, и все дела.

— Да погоди ты, психолог, — поморщился Клим, — никуда он не денется. Он уже засветился перед тобой. Так что не волнуйся. Вытягивай из него все и тащи мне.

— Что, всю сумму вперед? — Вова вытаращил глаза. — Да ты что, Клим…

— А ты, Вова, правда дурак, — Клим улыбнулся и покачал головой, — запомни малыш, чтобы сделать много денег, нельзя все время только о них и думать. Информацию из него вытягивай, информацию. Понял? Имя заказанного, фотографию, ну и желательно номера телефонов, адреса в общем, все как положено.

— А деньги? — выпалил Вова совершенно машинально. Он все равно ни о чем кроме них, не мог думать.

— Даст он тебе аванс, не волнуйся, — усмехнулся Клим.

Глаза у Вовы на миг стали совершенно прозрачными, он пробубнил что-то невнятное, закурил, потом вдруг встрепенулся и испуганно взглянул на Клима:— А деньги? — выпалил Вова совершенно машинально. Он все равно ни о чем кроме них, не мог думать.

— Даст он тебе аванс, не волнуйся, — усмехнулся Клим.

Глаза у Вовы на миг стали совершенно прозрачными, он пробубнил что-то невнятное, закурил, потом вдруг встрепенулся и испуганно взглянул на Клима:

— Слушай, пять кусков — это правда нормальный аванс?

— Пока не знаю.

— А как же это выяснить?

— Я тебе сто раз объяснял, — поморщился Клим, — сумма зависит от качества клиента и количества информации. Пока мы этого не знаем, не можем судить, нормальный аванс или нет. Сначала все выясни, а потом будем решать, мало это или достаточно.

* * *
«Возможно, камень мы найдем значительно быстрее, чем убийцу, — думал Илья Никитич, разбирая новую порцию кассет. — Мы его практически нашли. Достаточно провести обыск в доме Бутейко. Но это чуть позже. Сейчас нельзя отвлекаться. Срок давности истек. Подтвердилась старая банальная истина, что все тайное становится явным, брошь с „Павлом“ попадет в Алмазный фонд, Ваня Косицкий получит денежную премию, а возможно, и повышение по службе. Я тоже что-нибудь хорошее получу. А родители Бутейко и так наказаны, выше всякой меры. Однако нельзя бесконечно держать Анисимова в больнице им. Ганнушкина. Количество фигурантов растет, но ничего определенного как не было, так и нет».

Он поставил видеокассету, на которой стояла фамилия «Соколов».

— Посмотрим, что такое этот новый персонаж, — пробормотал он, поудобней устраиваясь на диване.

Это была всего лишь запись одной из старых передач «Стоп-кадр». Она дробилась на отдельные, ничем не связанные сюжеты. Между ними показывалась студия, в которой сидели за столом ведущие, пили чай и комментировали сюжеты. Ни Бутейко, ни Соколова пока не было. Илья Никитич стал подозревать, что кассета попала в архив Бутейко случайно, но все таки решил досмотреть до конца. Он помнил, что в этой популярной молодежной передаче самое интересное обычно оставляли напоследок.

— Мы пока не знаем, как прокомментировать наш следующий сюжет. Мы предлагаем на ваш зрительский суд то, что удалось отснять нашему корреспонденту Артему Бутейко. Давайте смотреть и думать вместе, — произнес с серьезным лицом один из ведущих.

На экране возник огромный концертный зал, забитый подростками. Они орали, свистели, девочки залезали к мальчикам на плечи, приветствуя полуголого потного парня, который прыгал по сцене с микрофоном и красиво встряхивал длинными густыми волосами.

— Эстрадный успех — вещь капризная и непредсказуемая, — зазвучал за кадром хрипловатый высокий голос Артема Бутейко.

Илья Никитич обратил внимание, что впервые скандальный репортер говорит серьезно, без иронии, без издевки.

— Вряд ли кому-то в этом сложном попсовом мире везло так же, как этому красивому талантливому парню, — продолжал Артем, постепенно заглушая своим душевным голосом вой концертного зала.

На экране появилось лицо певца. Яркая белозубая улыбка, большие черные глаза, густые темные брови при светлых волосах.

Ты пришла, такая нежная,
Ты пришла, такая грешная,
И глаза твои кромешные
До сих пор мне душу жгут.

Голос у певца был слабенький, пел он с придыханием, с мужественной хрипотцой. Зал заглушил первый куплет восторженным ревом. Камера заскользила по девичьим лицам. Многие рыдали.

— Руслан Кудимов почти сразу, с первого появления на эстраде, завоевал не только любовь публики, но и признание самых знаменитых коллег. Звезды приняли его в свои ряды, — все также задушевно и серьезно комментировал Артем Бутейко.

Зал сменился каким-то мраморным фойе. На экране появился известный композитор:

— Этот мальчик взлетел на небосклоне нашей эстрады, как яркая комета. Такой талант не мог остаться незамеченным.

— Русланчик — просто чудо, я каждый раз не могу сдержать слез, когда слышу его голос, — сообщила стареющая эстрадная звезда из того же мраморного фойе и послала в камеру воздушный поцелуй. Далее в кадре возник Старый Арбат.

Невидимый Бутейко остановил трех девочек лет четырнадцати.

— Вам нравится Руслан Кудимов?

— Я его обожаю! Я записываю все его концерты!

— Я балдею от него!

— Когда я слышу его голос, вижу его лицо, со мной что-то происходит.

Опять появилось лицо Руслана Кудимова. На этот раз он был заснят за банкетным столом в ресторане. Он смеялся и подносил рюмку ко рту. Кадр замер.

— Посмотрите внимательней в лицо Руслана, запомните его таким, красивым, веселым, — мрачно произнес Бутейко за кадром, — таким он был всего неделю назад. Мы праздновали день его рожденья.

Действие продолжилось. Это была любительская видеосъемка. На экране, за банкетным столом, среди пьющих и жующих гостей, мелькнуло лицо Александра Анисимова. Камера плясала в руках оператора. Вероятно, снимал сам Бутейко, потому что его в кадре не было.

— Мы просто праздновали день рожденья. Нам было весело. Руслан пригласил самых близких друзей, — комментировал голос за кадром, — возможно, кто-то из нас выпил лишнее, но праздник есть праздник. А сейчас смотрите внимательно.

На экране появилась красивая девушка, она хохотала, запрокинув голову. Она была сильно пьяна, а возможно, и под наркотиком. Внезапно вскочив на стол, она стала танцевать, расшвыривая ногами посуду.

— Это подружка одного из гостей, совершенно случайная девушка, — продолжал спокойно комментировать Бутейко, — никто из нас не знал ее, наверное, она вела себя неприлично, но вот так с женщиной поступать нельзя.

Кадр замер. В кадре было видно, как официант и метрдотель пытаются снять девушку со стола. На заднем плане смутно белело лицо певца. Рот его был открыт. Когда пленка закрутилась дальше, стало ясно, что он кричит.

Потом кадры замелькали с невероятной быстротой. Певец полез на официанта и метрдотеля с кулаками. Он отпихивал, расшвыривал тех, кто пытался его удержать.

— Да, Руслан заступился за девушку, то есть поступил как настоящий мужчина, — объяснял Артем, — вот сейчас еще можно решить все мирно, еще можно договориться.

«Ну, это вряд ли, — подумал Илья Никитич, наблюдая за потасовкой, — слишком все они пьяны».

— А вот сейчас решить уже нельзя ничего, — сообщил голос Бутейко.

В кадре появилось несколько милиционеров. Они вполне спокойно и профессионально пытались навести порядок. Пляшущая камера выхватила на миг широкое угрюмое лицо одного из стражей порядка. Кадр застыл.

— Вглядитесь в это лицо. Перед вами капитан милиции Василий Соколов. А теперь в последний раз посмотрите на Руслана.

Застывшее изображение певца было явно не отсюда. Этот кадр вклеили позже. Лирическая задумчивость, аккуратность прически никак не вязались с пьяной дракой. Вероятно, была использована одна из рекламных фотографий Кудимова. Через секунду действие вернулось в ресторан. Певец дрался с милиционером. Взлетел тяжелый кулак капитана. Кадр застыл еще раз. Кудимов пригнулся, закрыл лицо руками. Еще удар. Крупный план окровавленного, разбитого лица.

— Руслана на «скорой» увезли в больницу. Ему предстоит пережить несколько пластических операций, — сообщил Бутейко, — а капитану Соколову ничего, кроме выговора, не грозит.

В кадре появилась хорошенькая худенькая девочка лет двенадцати. Это было продолжение профессиональной съемки на Старом Арбате.

— Как тебя зовут? — спросил Бутейко.

— Наташа.

— Тебе нравится Руслан Кудимов?

— Он мне не просто нравится, когда мне плохо, я смотрю на его фотографии, и сразу на душе становится светло. Он для меня как солнышко. Я очень, очень его люблю. Его лицо для меня — это все…

— Наташа, что бы ты сделала с человеком, который изуродовал лицо Руслана?

— Я бы его убила, — не задумываясь, ответила девочка.

Сюжет закончился. На экране была студия.

— Я действительно не знаю, что сказать, — произнес один из ведущих после долгой, многозначительной паузы. — У нас в гостях автор сюжета Артем Бутейко, а также свидетель этих ужасных событий Александр Анисимов.

— Знаете, когда рассказывают ужасы про нашу милицию, кажется, что многое преувеличивают. Все мы слышали о том, как бьют в отделениях, как выбивают признания. Просто волосы дыбом встают, когда подумаешь, что за это никому ничего не бывает, — мрачно начал Бутейко.

— Я сначала просто глазам своим не поверил, — вступил Анисимов, — я не представлял, что можно вот так просто разбить человеку лицо. В общем, ведь ни за что. Действительно, просто так, потому что ты милиционер, ты наделен властью.

— Прости, Саша, у нас звонок, — перебил ведущий, — слушаем вас.

— Я бы тоже убила этого милиционера, — зазвучал возбужденный девичий голос, — вообще, сколько можно терпеть? Они звери какие-то, делают, что хотят.Звонки зазвучали один за другим. Зрители были единодушны в своем возмущении.

Илья Никитич досмотрел кассету до конца. Он смутно вспомнил скандал трехлетней давности. Ну конечно, именно эта передача подняла волну, из дела капитана Соколова устроили что-то вроде показательного процесса. Тогда как раз в МВД в очередной раз менялось руководство, начиналась очередная кампания по борьбе со злоупотреблениями, сюжет имел резонанс на самом высоком уровне, и несчастного капитана превратили в козла отпущения. Кажется, он получил три года. Впрочем, все это надо уточнить.

* * *
В Шереметьево-2, еще не выходя из международной зоны, Лиза увидела сразу обоих, и мужа, и Юру. Она ждала багаж, подошла к стеклянному ограждению. Муж весело улыбался и махал ей рукой. Юра курил у другого выхода и тоже смотрел на нее, но мрачно, без улыбки.

«Надо будет что-то придумать, подойти к Юре, иначе он страшно обидится», — Лиза улыбнулась мужу, знаками показала, что багажа еще нет. Повернув голову, встретилась взглядом с Юрой.

«Тоже мне, конспиратор. Надел кепку, очки и думает, его нельзя узнать. Конечно, Миша видел его мельком, не больше двух раз, однако интуиция у него отличная. Дело даже не в том, что Юра все-таки приехал, вопреки моим уговорам. Дело в моем напряжении, которое Миша почувствует моментально».

Она отступила назад, пытаясь спрятаться в толпе от радостных глаз Михаила Генриховича, не спеша направилась к другому выходу, где вжался лицом в стекло Юра. Там, у красного коридора, народу было меньше. Им удалось обменяться несколькими фразами сквозь стекло. Они поняли друг друга по движению губ.

— Я тебя люблю, — произнес Юра беззвучно, снял очки, глаза его стали еще грустней, взгляд показался Лизе совсем растерянным и беззащитным. Только что она думала, что он явился сюда из упрямства, почти назло ей и ее мужу, но сейчас раздражение сменилось жалостью.

«А ведь действительно любит. У него никого нет, кроме собаки, щенка-доберманихи, которую он назвал Лотой и купил скорее для меня, чем для себя. Кто же виноват, что так вышло? Встретил бы он другую, незамужнюю, бездетную, и была бы у него нормальная семья. Мы столько говорили об этом, что уже стало скучно обсуждать неразумность и несправедливость его выбора».

Лиза улыбнулась и повторила движение его губ, потом, также беззвучно, добавила:

— Уезжай, пожалуйста.

Он понял, отрицательно помотал головой. И вдруг в глазах его она увидела не то чтобы тревогу, а какое-то неприятное удивление. Оглянувшись, она столкнулась лицом к лицу с Красавченко.

— Багаж уже пришел, — сообщил он громко, — вот ваш чемодан. А это, как я понимаю, ваш Юраша? Тот самый, по которому вы соскучились в Канаде? Ну что ж, будет приятно познакомиться. Должен сказать, ваш законный супруг выглядит куда привлекательней, — он откровенно улыбнулся растерянному Юре и даже помахал ему рукой, — Лиза, может, вы хоть спасибо скажете? Я ведь снял ваш чемодан с ленты, нашел для вас багажную тележку, а вы так и не ответили мне, собираетесь приглашать меня на передачу или нет. Ох, пардон, я вижу, вам не до меня. Сюда направляется законный супруг. Изумительная сцена!

Однако изумительной сцены не получилось. Юра исчез в толпе. По тому, как поспешно бросился к выходу Красавченко, Лиза поняла, что впереди ее ждет много всего неприятного.

— Простите, вы — Беляева? — полная пожилая дама осторожно тронула ее за рукав. — Вы знаете, я смотрю все ваши передачи, абсолютно все. Это удивительно, как вам удается поднимать людям настроение. Когда вы рассказываете даже самые неприятные новости, все равно кажется, что все будет хорошо. Спасибо вам, — дама была совершенно красной от смущения и, не дождавшись ответа, быстро покатила свою тележку к выходу.

Когда Лиза прошла таможню и поцеловала мужа, за спиной у нее послышался возбужденный шепот:

— А я тебе говорю, это она! Точно, она!

Михаил Генрихович погрузил чемодан в багажник, Лиза оглядела стоянку и заметила вдалеке Юрин темно-синий «опель». У машины стояли двое, Юра и Красавченко. Оба курили.

— Все, садись, поехали, — услышала она голос мужа, — Надюша к твоему приезду испекла пиццу. Не знаю, что у нее получилось… А Витя вчера привел девочку. Зовут Оля, очень хорошенькая, главное, совсем не накрашенная, без рожек и копыт.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну как же, они ведь все теперь изображают нечистую силу, на голове накручивают какие-то фигульки из волос, на ноги надевают копыта высотой в полтора метра, и бегом на шабаш, дергаться в массовом припадке бешенства. Кстати, наша Надюша тоже требует ботинки на платформе. Я сказал, только через мой труп.

Выезжая со стоянки, они совсем близко проехали мимо «опеля». Юра сидел за рулем и держал в руках какую-то книгу.

«Да, конечно, книга… — усмехнулась про себя Лиза, — это коробка с видеокассетой. Красавченко успел заказать копию, наверняка не одну».

Ее радиотелефон зазвонил, когда она была в ванной. Михаил Генрихович просунул в дверь руку с тренькающей трубкой.

— Возьмешь? Или сказать, что ты не можешь подойти?

— Возьму, спасибо.

— Как же это произошло, Лиза? — услышала она сдавленный, хриплый голос. — Как могло такое с тобой случиться? Ты разумная взрослая женщина, ты совсем не пьешь… Как? Объясни мне.

— Ты уверен, что это я? — спросила она тихо. — Ты внимательно смотрел?

— Да, — он неприятно, жестко засмеялся, — я смотрел очень внимательно. Надо сказать, ты занималась этим с огромным удовольствием. Еще бы, такой умелый, такой сильный партнер, настоящий супермен.

— Юра, послушай меня, но только спокойно, без эмоций. Дело в том, что я совершенно ничего не помню.

— Такое не забывается, Лиза. Я только хочу понять, что ты при этом чувствовала? Просто животная страсть? Или были какие-то еще эмоции?

В дверь постучали.

— Мам, ты скоро? — спросила Надюша. — Папа и Витя не могут поделить свитера, обоим нравится с темным узором, а размеры одинаковые. И пицца стынет. Выходи, пожалуйста.

— Да, малыш, я сейчас, — откликнулась Лиза, прикрыв трубку ладонью.

— Я понимаю, что никаких прав на тебя у меня нет, — тяжело дышала ей в ухо трубка, — но и ты пойми, как мне больно. По телефону ты сказала, что тебя шантажируют. Но прости, при таком образе жизни совсем не сложно нарваться на шантаж. Ты сама подставилась. Советую впредь быть осторожней.

— Юра, что ты говоришь? Какой образ жизни? Какая осторожность?

— Лиза, не надо врать хотя бы себе самой. Ну да, случилось. С кем не бывает? Он усмехнулся. — Я, старый идиот, на что-то надеюсь. Строю всякие лирические иллюзии, а оказывается, все так просто…

— Юра, перестань. Я приеду, мы поговорим. Прошу тебя, не относись к этому так серьезно.

— Прости, я человек старомодный, но ломать себя, подстраиваться под нынешние небанальные представления о любви и дружбе мне сложно. Возраст не тот. Я не могу к подобным вещам относиться спокойно. Возможно, это покажется тебе смешным, но представь, что мне очень больно было увидеть, как женщина, которую я люблю, кувыркается в койке с чужим мужчиной.

— Значит, ты не допускаешь мысли, что на этой кассете не я?

— Я еще не сошел с ума. Это ты, Лиза. Тебе там очень хорошо, просто отлично. Вы с этим суперменом удивительно подходите друг другу как половые партнеры. В дверь опять постучали.

— Мам, ну ты скоро? — недовольно поинтересовался Витя. — Надя во второй раз греет пиццу.

— Да, Витюша, уже выхожу… Юра, я очень тебя прошу, успокойся, я приеду к тебе завтра, после эфира. Я должна сама посмотреть кассету.

В ответ она услышала частые гудки.

Полина Дашкова