Коллекционер

Семёну Марковичу К. совсем недавно исполнилось пятьдесят шесть лет. По профессии он был работник культуры, а по натуре... по натуре он был коллекционер, причём, по-настоящему заядлый во всех смыслах этого слова. То есть, с одной стороны, к своим пятидесяти шести он имел уже в высшей степени солидный собирательский стаж, а с другой, несмотря на это, продолжал относиться к главному увлечению всей своей жизни со свежестью ощущений и ревностью неофита.

Однако, как нетрудно догадаться, коллекционером Семён Маркович был не всегда, хотя его собирательская натура начала проявляться в его поведении достаточно рано, а точнее сказать, буквально — с первых лет его жизни, когда он, находясь ещё в сильно дошкольном возрасте, стал складывать в специальную коробочку (а не выбрасывать в мусорную корзину, как это делали все нормальные дети) обёртки от конфет, шоколадок и прочих поглощаемых им сладостей. Пора тогда была золотая, конфет у Сёмы было много. Его бабушка — Рахиль Израильевна — и все остальные члены семьи, где он был единственным ребёнком, любили его безумно, и потому дефицита конфет (равно как и других всевозможных вкусностей) в доме, конечно же, не было.

А потом Сёма стал расти. И его коллекционерская болезнь (а по свидетельству «Большой медицинской энциклопедии», любое пристрастие к чему-либо или, тем более, любая форма зависимости от него есть состояние болезненное) стала расти вместе с ним. Иными словами, она стала активно прогрессировать, развиваясь параллельно увеличению массы и размеров тела самого её отнюдь не бессимптомного носителя.

И вот, в ранние школьные годы Семёна она проявилась у него (как и, наверно, у доброй трети его сверстников, у которых она, впрочем, со временем проходит) в целеустремлённом собирании им почтовых марок по самым разным темам: «Космос», «Животные», «Корабли»... Потом наш собиратель переключился на вышедшие из обращения денежные знаки в их как бумажном, так и металлическом варианте. А потом... чего только не было потом: и старинные ключи всех форм и размеров, и алюминиевые значки с изображением «вождя мирового пролетариата» (яркая примета того времени), и ещё бесчисленное множество материальных остатков прошлого, начиная от уже упомянутых здесь конфетных и шоколадных обёрток и заканчивая потемневшими от времени мельхиоровыми подстаканниками (с различными сюжетными изображениями) и разноцветными отковырянными где-то шильдиками от старых баянов и велосипедов.

И так продолжалось практически до нынешних пятидесяти шести лет многоуважаемого Семёна Марковича. Хотя... кем многоуважаемого? Профессиональной карьеры по большому счёту он так и не сделал (коллеги-культработники относились к нему как к чему-то среднестатистическому). Все искренно любившие его (просто за то, что он есть) родные и близкие ему люди по очереди, один за другим, уже отошли, как это принято теперь говорить, в лучший из миров. А своей семьи у героя нашего повествования не было, так как обзавестись ей к своему по всем меркам уже весьма почтенному возрасту Семён Маркович так и не удосужился. Почему? Да всё потому же: просто на это, прямо скажем, не последней важности дело ему никогда не хватало ни времени (ибо каждую свободную минуту оного он целиком и полностью посвящал своему захватывающему хобби), ни элементарного жизненного пространства (ибо каждый свободный дециметр занимаемой им жилой площади был отведён под хранение тех или иных предметов его всепоглощающей страсти).

И вот теперь, на 57-ом году его бренного бытия, по давно сложившемуся (и довольно прочно уже укоренившемуся) мировоззрению нашего героя был нанесён сокрушительный удар. А было это так... Апрельским воскресным утром Семён Маркович проснулся с резкой болью в правом боку. Проснулся и понял (даже ощутил это почти что физически), что рядом с ним (да и вообще, на всём окружающем его белом свете) нет ни одного (подчёркиваю, ни одного!) живого человека, которому хотя бы в малой степени было бы интересно, болит ли у него что-нибудь или нет; да и вообще, топчет ли он ещё эту грешную землю или давно уже проводит свой досуг в занимательных беседах с представителями ангельского чина о том, как никчемно он прожил свою, дарованную ему пятьдесят шесть лет назад Всеблагим Создателем и предназначенную для разнообразных (и желательно — великих) свершений, земную жизнь.

Семёну Марковичу стало грустно. И с этого дня, размышляя о своей судьбе, он всё чаще и чаще стал задавать себе один и тот же, впрочем, так и не набивший ему оскомину (ввиду своей важности для него), глобальный жизнеопределяющий вопрос: а стоило ли оно того? Под местоимением «оно» в данном вопросе подразумевалось всё то, чему он посвятил свою жизнь или — точнее сказать — чему он отдал лучшие её годы, когда каждый человек намечает свой жизненный путь, а затем, имея в своём арсенале всё необходимое для этого, начинает запланированное движение к намеченной цели.

А теперь... а теперь что-либо менять в своей сложившейся таким образом жизни у заметно повзрослевшего, поседевшего и даже уже почти что состарившегося бывшего мальчика Сёмы не было ни сил, ни достаточной для каких-либо решительных действий психологической мотивации, ибо человека, который, подобно свежему ветру, ворвался бы в его жизнь и определил для всех её составляющих правильные, подобающие им и, соответственно, наиболее подходящие для них места, у него попросту не было. А про то, что на него, как и прежде (в пору его безоблачного детства и последовавшей за ним безмятежной юности) с величайшей неослабевающей надеждой и со всей силой Своей всеобъемлющей отеческой любви смотрит Тот, Кто по неизреченной милости Своей даровал ему эту прекрасную, эту чудесную жизнь, Семён Маркович всерьёз пока ещё не думал.

17.11.2023

© Андрей Матвеев-Добронос