Строфа 7

После бала тиранов...
выдыхаю под дождь степенный.
На границе с песком – отлив,
и лев волнистый,
набрасываясь на время,
пожирает камни и листву. В бреду
я кашляю всей ложью граждан.
Я иду.
Нет, это меня ведут,
перемазанную сажью
ругательств и прочих
нижайших слов,
на которые способен мужчина
поздних лет,
поздно вцепившись в престол.
Я забыла уже,
как мы в детстве играли в Храме.
И куклы, как тряпичные боги,
умирали и воскресали,
повторялись сюжеты. Война
всё изменила. Война
вообще
дана нам для изменений,
она выводит на чистую воду.
Сейчас
я процеживаю гальку
сквозь пальцы, ищу осколки
ядерных бомб и, может,
зубов мудрости или
поясов верности.
Пока города пустуют
от голода и молчания.
Лишь бомонда шикарный пир
ещё напоминает
присутствие –
это, когда в амбаре
отсыпаешь двойную порцию.
И свиньи бегут на солнце –
и сгорают.
Одни – губу раскатали,
большинство – губу закатили.
Это принцип кавычек в строчке,
тот, что переступили
держатели авторучек.
Свой собственный почерк
не узнавая, пишу
про птичек,
поющих о скорой ночи.
Это ясно,
чем кончится день.
Чем кончится эта империя,
эта пьеса. И весь театр
уже знает о разрушении.
И всё равно ведь – играют.
Да и я, дура, делаю вид,
что всё это нормально.
Спойлер:
выход сгорит
при пожаре, при
переполненной ванне, при
переигранной роли.
И я знаю заранее приговор:
Меня для показу казнят на сцене.
Не дождетесь.
Я спешу сообщить Исмене,
пусть подтащит веревку мне,
брошенной у стены.
Ведь смерти боятся слепые.
Мне ведомо большее зло,
чем тираны и их смешные
Планы. Мне ведомо
большее зло.
Мне видна вся Трагедия
в перспективе.
И она
реагирует
на стили
сердцебиений, на время в строке,
то есть – она изменчива.
Вечереет. Отлив.
Философский корабль отчалил.
Запомните на будущее,
а лучше запишите
моё предсказание:
Революция – это женщина,
доведённая
до отчаяния.