Война и мир. гл. 4-3-7 и 8

4-3-7

По службе Петина карьера
Сложилась так, как он хотел,
Его не покидала вера
К свершению отважных дел.

Он был зачислен ординарцем
В довольно крупный там отряд,
И оказался словно в царстве,
В кругу таких, как он плеяд.

Служил у немца-генерала,
Уже в сраженье побывал,
В нём кровь на подвиги играла,
Он в деле подвига искал.

Быть посланным считал за счастье
В известный храбростью отряд,
Себя уже считая частью,
Мечтал познать их дел уклад.

Его послали только с целью,
Вновь предложить совместный план,
Благодаря его уменью,
Имея склонность к убежденью,
Напасть на тот французский стан.

Но, зная Петину ту склонность,
В сраженьях проявить себя,
Велел явить всю осторожность,
Не лезть в полымя от огня.

Он было на;чал как стесняться,
Когда Денисов вдруг спросил,
А можно ли ему остаться,
Вопросом — в чувства угодил.

Мечтал посланник лишь об этом;
Но не исполнен будет долг,
Решил рискнуть он сим обетом,
Денисов стал ему, как бог.

До выезда к опушке леса,
Считал, вернуться должен в полк,
Но точка мненья с перевеса,
Другой ему казался долг.

Когда он увидал французов:
Охрану, транспорт, как всю цель,
Вид ненавистных всем рейтузов,
Решил не прятаться он в щель.

Он оказался средь героев,
Попал он будто бы к ним в плен,
И вместе с предстоящим боем,
Чреда возникла перемен.

Уехать в трудную минуту,
И упустить к отваге шаг,
Как на себя накинуть путы,
И упустить такой рычаг.

Ему бы было просто стыдно,
Себе не мог бы он простить,
И стало очень бы обидно,
Такой атаки не вкусить.

Когда достигли «штаб-квартиры»,
Смеркалось, в полутьме лесной,
Виднелись лошади, гусары,
Устраивая свой покой.

Раскинув шалаши в поляне,
В овраге развели костры,
Костры дымились как бы в яме,
Не видно было чтоб искры.

В сенях у маленькой избушки,
Казак, засучив рукава,
Рубил барана, как игрушку,
Как будто он рубил дрова.

В самой избе три офицера
Из двери мастерили стол,
Незаменимая стол мера,
Он вскоре и не будет гол.

Свою промокшую одежду
Все приспособились сушить,
Ну, а пока с большой надеждой,
Есть что за день перекусить.

Уже и стол накрыт едою,
Баран и водка, белый хлеб,
И Пётр, заброшенный судьбою,
Уж поглощает свой обед.

Он, принятый в свою когорту,
С восторгом поглощал еду,
Сомненья все пославши к чёрту,
Отбросил всю свою беду.

Беду, что прежде был солдатом,
И честно в армии служил,
Отныне партизанам — брата,
В том звание он заслужил.

И пребывая сам в восторге,
Просил и даже, как с мольбой,
С присущим офицера долге,
Ему доверить этот бой.

И выделить ему команду,
А лучше небольшой отряд:
— Французскую я эту банду…
Волью им в глотку русский яд.

Он как бы за столом растаял
В своей природной доброте,
Такого добряка играя,
И в то же время — в простоте.

Он подарил соседу ножик,
И тут же, прямо за столом,
Средь вилок и избытке ложек,
Дополнил партизанский дом.

Вдруг спохватившись, он воскликнул:
— Есть у меня с собой изюм…
Он денщика из сеней кликнул:
— Неси-ка мне мешочек-трюм.

Так угощайтесь, не стесняйтесь…
Да, вот ещё, чуть не забыл,
Вот кремни, если в них нужда есть,
В отряд их тоже прихватил.

Вдруг испугавшись выступлений,
Наговорить всех глупосте;й,
Неуважительных всех мнений,
И от непрошенных вестей;

Он о мальчишке пленном вспомнил:
— Нам всем здесь очень хорошо,
Где он и кем ли тот накормлен,
Что на меня здесь вдруг нашло?

Спросить бы можно, да вдруг скажут:
«Сам мальчик, друга пожалел,
А вдруг меня как тем накажут,
Чтоб с ними в бой ходить не смел».

Но всё равно, хотя и стыдно,
Но совесть мучает — спрошу…
И как бы ни было обидно,
Свои сомненья разрешу.

И покраснев, и весь в испуге:
«Насмешку вызовет вопрос»,
В душевной Петя был потуге,
Вопрос в сознание уж врос.

— А можно ли позвать мальчишку,
Французика, что взяли в плен,
Я думаю, не будет лишку,
Как накормить, войне в обмен.

— Да, жалкий очень он мальчонок, —
Промолвил тут же командир:
— Он, как испуганный мышонок,
Давай зови на наш здесь пир…

Он не нашёл стыда в вопросе,
Наоборот, решил позвать,
Ни о каком злом «перекосе»,
И в мыслях не имел воздать.

— Я позову, — вдруг молвил Петя,
— Зови, пока есть что вкусить,
Хоть и француз, но — всё же дети,
И можно зло ему простить.

Наш Петя был в двойном восторге,
Денисова поцеловал,
Уже избы был на пороге,
И громко в темноту кричал:

— Боссе Винсент! — «Кого вам надо?» —
Из тьмы был голоса отзыв;
— Весеннего, Висеню — чада,
До командира, коли жив.

Уже мальчонка там прижился,
Сидел он сытым у костра,
Под именем другим сдружился,
У партизан вся жизнь — проста.

Босыми шлёпая ногами
По грязи, подошёл к избе:
— Наш командир послал за вами,
И он вас требует к себе.

Входите, ничего не бойтесь,
Хотите, может быть, вы есть?
— Благодарю, не беспокойтесь;
— Оказана вам будет честь.

Дрожащим детским голосочком
Благодарил он партизан,
Бараном награждён кусочком,
Теперь Висеней  будет зван.

Скрывал наш Пётр своё желание,
Затеять с пленным разговор,
Негоже уделять внимание,
И на себя «тянуть» позор.

«Ах, что приятное мне сделать,
Доверье чтобы возродить,
И мальчик начал бы нам верить,
Что не хотим его убить.

Иль денег дать ему немного,
Не оберусь ли я стыда?
Что можно дать ему другого,
Не нанося ему вреда?»

Велел одеть его Денисов
В обычный русский наш кафтан,
Отныне будет он прописан,
Как сын полка и — партизан.

4-3-8

Вниманье полностью у Пети
Привлёк вошедший Долохо;в,
О нём гремела слава в свете,
Как истребителя врагов:

Необычайную в нём храбрость,
Отвагу, ум и красоту,
И дерзкую в атаках наглость,
Всегда к внезапному броску.

Его наружность поражала,
Персидский раньше был костюм,
Теперь лишь простотой блистала,
И вид, казалось, был угрюм.

Вид чопорного офицера,
Гвардейский ваточный сюртук,
Лицо выбри;то для примера,
Георгий замыкал весь круг.

Он снял промокшую всю бурку,
И не здороваясь ни с кем,
Он в офицерской тёплой куртке,
Вникать стал в суть ночных проблем.

Денисов очень всё подробно
Поведал положенье дел,
Откуда, как и где удобно,
Атаку он же присмотрел.

Поведал также он про Петю,
С какою целью прибыл он,
Что генералы те, как дети,
К нам вместе лезут на рожон.

— Но надо знать у них какие,
И сколько войск на весь обоз,
Дела чтоб стали нам благие,
«И целым наш остался б воз».

Не хочет кто из здесь сидящих,
Со мной в разведку — к ним на ночь,
— Я, — молвил Петя; — «Из желавших,
Я с удовольствием — не прочь».

— Нет, — молвил вдруг Денисов:
— Тебя-то я и не пущу;
— Лишусь я счастья от каприза,
Нет, шанс я сей не упущу.

И тут же Долохов добавил:
— А что, да я бы взял его,
Он мне б компанию составил,
Коль рвётся в деле до всего.

Ведя беседу с командиром,
Доло;хов не спуская взгляд,
С мальчишки и его «мундира»,
В какой одели на свой лад.

— А этот взялся здесь откуда
И кто у вас он здесь такой?
— Наш пленник, «на десерт, как блюдо»,
Он, как язык — ничто собой.

Решил оставить при отряде,
Погибнет всё равно в пути,
А пленных в собственном наряде,
Конвоем вглубь страны идти.

— В пути же гибнет много пленных,
На месте лучше убивать;
— Зато не от руки военных,
Мне честь солдата охранять!

— Ну, хватит, нам пора за дело,
Так что ж идёшь ли ты со мной?
— Во мне давно всё закипело,
Любой веду я с ними бой.

«Не понял нынче командира,
В чём, почему мне в том запрет,
Я защищаю честь мундира,
Сам за себя несу ответ».

Сам Петя чувствовал неловкость,
Когда он слышал этот спор,
И в нём рождалась непокорность,
В преддверии возможных ссор.

«А главное, не смел бы думать,
Что мог командовать над мной,
Меня хоть в чём-то образумить,
И сдерживать — идти мне в бой.

О транспорте знать надо верно,
При нём охрана состоит,
Нам действовать бы непременно,
Когда охрана лучше спит.

Ещё и потому я еду,
Желанье лезет через край,
Добыть для всех нас в том победу,
А для меня — попасть, как в рай».