Бродский, Ахмадулина, Вознесенский, Набоков, Вийон

Мануэл Бандейра (1886-1968) — поэт-модернист из Бразилии.

Бразильская трагедия


Мизаэл, 63-летний служащий министерства
финансов,
встретил в Лапе Марию Элвиру —
потасканную, зараженную сифилисом,
страдающую дерматитом девицу
с заложенным обручальным кольцом
и лязгающими от голода зубами.
Мизаэл поднял Марию Элвиру со дна
и поселил в своей квартире в Эстасио;
он водил ее к венерологам, дантистам
и маникюршам и выполнял любые ее
желанья.
Но Мария Элвира, едва успела
оправиться, сразу же завела любовника.
Мизаэл не хотел скандала. Он мог бы ее
поколотить, застрелить или зарезать, но
ничего такого не сделал, а просто переехал
на другую квартиру.
Так они жили три года.
Каждый раз, когда Мария Элвира
заводила любовника, Мизаэл переезжал на
другую квартиру.
Ниже следуют адреса любовников Марии
Элвиры: Эстасио, Роша, Катете, улица
генерала Педры, Олария, Рамос, Бонсусесо,
Вила-Изабел, улица маркиза де Супакай,
Нитерой, Энкантадо, улица Клаппа, снова
Эстасио, Тодос-ос-Сантос, Катумби,
Лаврадио, Бока-до-Мато, Инвалидос,
и, наконец, улица Конституции, где
Мизаэл, потеряв самообладание и рассудок,
всадил в Марию Элвиру шесть пуль,
и полиция, прибыв на место, обнаружила
ее лежащей навзничь в платье из
прозрачного голубого шелка

#
Цветаева

Мне тебя уже не надо,
Милый — и не оттого что
С первой почтой — не писал.
И не оттого что эти
Строки, писанные с грустью,
Будешь разбирать — смеясь.
(Писанные мной одною —
Одному тебе! — впервые! —
Расколдуешь — не один.)
И не оттого что кудри
До щеки коснутся — мастер
Я сама читать вдвоем! —
И не оттого что вместе
— Над неясностью заглавных! —
Вы вздохнете, наклонясь.
И не оттого что дружно
Веки вдруг смежатся — труден
Почерк, — да к тому — стихи!
Нет, дружочек! — Это проще,
Это пуще, чем досада:
Мне тебя уже не надо —
Оттого что — оттого что —
Мне тебя уже не надо!
Я и ты

#


Ахмадулина Б.


О, уезжай! Играй, играй
в отъезд. Он нас не разлучает.
Ты — это я. И где же грань,
что нас с тобою различает?
Я сам разлуку затевал,
но в ней я ничего не понял.
Я никогда не забывал
тебя. И о тебе не помнил.
Мне кажется игрой смешной
мое с тобою расставанье.
Ты — это я. Меж мной и мной
не существует расстоянья.
О глупенькая! Рви цветы,
спи сладко иль вставай с постели.
Ты думаешь, что это ты
идешь проспектом Руставели?
А это — я. Мои глаза
ты опускаешь, поднимаешь,
моих знакомых голоса
ты слушаешь и понимаешь…
И лишь одно страшит меня
и угрожает непрестанно:
ты — это я. Ты — это я!
А если бы меня не стало?

#


Колечко
Бродский И.


Пролитую слезу
из будущего привезу,
вставлю ее в колечко.
Будешь гулять одна,
надевай его на
безымянный, конечно»
Ах, у других мужья,
перстеньки из рыжья,
серьги из перламутра.
А у меня — слеза,
жидкая бирюза,
просыхает под утро.
Носи перстенек, пока
виден издалека;
потом другой подберется.
А надоест хранить,
будет что уронить
ночью на дно колодца.

#


Песня акына
Вознесенский А.

Не славы и не коровы,
не шаткой короны земной —
пошли мне, Господь, второго, —
чтоб вытянул петь со мной!

Прошу не любви ворованной,
не милостей на денёк —
пошли мне, Господь, второго, —
чтоб не был так одинок.

Чтоб было с кем пасоваться,
аукаться через степь,
для сердца, не для оваций,
на два голоса спеть!

Чтоб кто-нибудь меня понял,
не часто, ну, хоть разок.
Из раненых губ моих поднял
царапнутый пулей рожок.

И пусть мой напарник певчий,
забыв, что мы сила вдвоём,
меня, побледнев от соперничества,
прирежет за общим столом.

Прости ему. Пусть до гроба
одиночеством окружён.
Пошли ему, Бог, второго —
такого, как я и он.


#

Лилит

Набоков В.


Я умер. Яворы и ставни
горячий теребил Эол
вдоль пыльной улицы.
Я шел,
и фавны шли, и в каждом фавне
я мнил, что Пана узнаю:
"Добро, я, кажется, в раю".

От солнца заслонясь, сверкая
подмышкой рыжею, в дверях
вдруг встала девочка нагая
с речною лилией в кудрях,
стройна, как женщина, и нежно
цвели сосцы - и вспомнил я
весну земного бытия,
когда из-за ольхи прибрежной
я близко-близко видеть мог,
как дочка мельника меньшая
шла из воды, вся золотая,
с бородкой мокрой между ног.

И вот теперь, в том самом фраке,
в котором был вчера убит,
с усмешкой хищною гуляки
я подошел к моей Лилит.
Через плечо зеленым глазом
она взглянула - и на мне
одежды вспыхнули и разом
испепелились.
В глубине
был греческий диван мохнатый,
вино на столике, гранаты,
и в вольной росписи стена.
Двумя холодными перстами
по-детски взяв меня за пламя:
"Сюда",- промолвила она.
Без принужденья, без усилья,
лишь с медленностью озорной,
она раздвинула, как крылья,
свои коленки предо мной.
И обольстителен и весел
был запрокинувшийся лик,
и яростным ударом чресел
я в незабытую проник.
Змея в змее, сосуд в сосуде,
к ней пригнанный, я в ней скользил,
уже восторг в растущем зуде
неописуемый сквозил,-
как вдруг она легко рванулась,
отпрянула и, ноги сжав,
вуаль какую-то подняв,
в нее по бедра завернулась,
и, полон сил, на полпути
к блаженству, я ни с чем остался
и ринулся и зашатался
от ветра странного. "Впусти",-
я крикнул, с ужасом заметя,
что вновь на улице стою
и мерзко блеющие дети
глядят на булаву мою.
"Впусти",- и козлоногий, рыжий
народ все множился. "Впусти же,
иначе я с ума сойду!"
Молчала дверь. И перед всеми
мучительно я пролил семя
и понял вдруг, что я в аду.

1928, Берлин


#

 

Вийон удивителен и прекрасен


Спор между телом и душою

– Кто это? – Я. – Не понимаю, кто ты?
– Твоя душа. Я не могла стерпеть.
Подумай над собою. – Неохота.
– Взгляни, подобно псу, – где хлеб, где плеть,
Не можешь ты ни жить, ни умереть.
– А отчего? – Тебя безумье охватило.
– Что хочешь ты? – Найди былые силы.
Опомнись, изменись. – Я изменюсь.
– Когда? – Когда-нибудь. – Коль так, мой милый,
Я промолчу. – А я, я обойдусь.

– Тебе уж тридцать лет. – Мне не до счета.
– А что ты сделал? Будь умнее впредь.
Познай! – Познал я все, и оттого-то
Я ничего не знаю. Ты заметь,
Что нелегко отпетому запеть.
– Душа твоя тебя предупредила.
Но кто тебя спасет? Ответь. – Могила.
Когда умру, пожалуй, примирюсь.
– Поторопись. – Ты зря ко мне спешила.
– Я промолчу. – А я, я обойдусь.

– Мне страшно за тебя. – Оставь свои заботы.
– Ты – господин себе. – Куда себя мне деть?
– Вся жизнь – твоя. – Ни четверти, ни сотой.
– Ты в силах изменить. – Есть воск и медь.
– Взлететь ты можешь. – Нет, могу истлеть.
– Ты лучше, чем ты есть. – Оставь кадило.
– Взгляни на небеса? – Зачем? Я отвернусь.
– Ученье есть. – Но ты не научила.
– Я промолчу. – А я, я обойдусь.

Ты хочешь жить? – Не знаю. Это было.
– Опомнись! – Я не жду, не помню, не боюсь.
– Ты можешь все. – Мне все давно постыло.
– Я промолчу. – А я, я обойдусь.

пер. И. Эренбург


#

Мамаду Траорэ Рэя Отра

(Гвинея)


Я – человек!

Да, я невежда,
я зверь,
я всего лишь вонючий негр,
я пожираю червей,
и лесные плоды,
и корни, выкопанные из земли,
и пучком травы прикрываю срам,
и тело мое – на шраме шрам,
я многоженец, как павиан,
я покупаю жен
и продаю дочерей,
и клозетом мне служит зеленый куст,
и череп мой обрит наголо,
и в тыкве сухой хранится моя еда,
и я хватаю руками куски и рыгаю во время еды,
и в хижине – жалкой лачуге – живу,
и огонь развожу на камнях,
и пищу варю в глиняном грубом горшке,
я – варвар,
и искусство мое – примитив,
и ты говоришь про меня: темный жалкий дикарь.
Но вчера,
вчера, великодушно меня простив,
ты вчера позабыл, что я пожираю всякую дрянь,
что с культурой совсем не знаком,
что я одеваюсь не так, как ты,
и сморкаюсь не так,
и ем, и мочусь не так –
это, мол, не его вина…
Ты даже сумел позабыть, что кожа моя черна!
Вчера…
Вчера, потому что «родине» грозила беда,
и ты собирал солдат
и кричал:
– За свободу умрем! –
Вчера, потому что в бою
смешались кровь твоя и моя –
черного красная кровь и белого красная кровь,
вчера, потому что я был бойцом,
отваги и верности
образцом,
вспомни, мы побратались с тобой,
и ты не скупился на лесть:
негр – самый лучший друг,
негр – непревзойденный герой!..
А сегодня…
Сегодня, когда я сам свободу выпустил из тюрьмы,
ты сразу вспомнил, что я – антипод,
и снова я – выкормыш обезьян,
пожиратель кузнечиков и саранчи,
снова я – черная мразь,
дикарь, которому клетка нужна,
а не свобода,
завоеванная вместе с тобой.
Но, может быть, все-таки
я – человек?!
«Голый, грязный,
смакующий дождевых червей,
да чего там – просто дерьмо!...»
Давай, обвиняй! Деталей каких-нибудь не забудь!
Но… мой брат, разве в деталях суть?!
Человек – это сердце,
и я свое сердце друзьям отдаю!
Человек – это помыслов чистота!
И поверь, душа у меня чиста!
Человек – это разума взлет,
И я не глупей других!
И поэтому я
требую – не прошу! –
свободу раздели пополам:
половину – тебе, половины мне хватит вполне,
а тебе – твоей, ибо я, как и ты – человек.