Черноречное. Листья

1.

Кто сможет, тот поймёт,
кто знает, тот простит.
Ах, да, наоборот,
как город, голос стих.
По улицам в тиши
забывшейся души,
молчанием прошит,
как речка, стих бежит.
Бежит он речкой,
не ставшей речью,
течёт и плещет,
ночной и вещий,
на себя обречён,
говорит ни о чём.

2.

Ах, как странно, ах, как странно,
как песок текут века,
но не заживает рана,
не кончается строка,
человечьей тихой речью
ночью душу бередит,
тихо плещет чёрной речкой
о седой гранит.

3.

Из чего бы ни делать стихи.
Для чего бы ни делать стихи.
Но в овраге шуршат лопухи.
И рябины стоят у реки.
Ах, как грустно рябины стоят
и роняют на воду листву.
Их бессмертные кисти горят
и сжигают дотла синеву.

4.

а мы с тобой немногим дорожим
и с листьями по городу кружим,
и шелестит осенняя листва,
что жизнь права и смерть всегда права,
и веришь, небом облачным дыша,
что у листвы бессмертная душа,
о том поёт залётный гамаюн,
что нам с листвою встретиться в раю,
ну а пока мы смотрим в небеса,
ловя листвы ушедшей голоса.

5.

На небе лодочка качается,
вот-вот нырнёт за облака.
Строка бежит и не кончается,
но истончается строка.
В нить-паутинку строчку истончи
до наступленья темноты,
чтоб сшить своей непрочной ниточкой
веков распавшихся холсты.

6.

золото и медь
отмерим, отвесим,
нам тихо с тобой шелестеть
бессмертным лесом
друг другу в ответ:
такая награда…
жаль, в раю, наверное, нет
поры листопада.

7.

столько пережить успеть:
эту жизнь и эту смерть,
это странное волненье
в мире, полном тишиной,
с набегающей волной
на гранитные ступени,
с мукою стихотворений,
не рождённых мной.

8.

Пусть каждый миг неповторим –
без грусти все раздам.
До горизонта пустыри,
и колет глаз звезда.
Наверно, правильней – глаза,
но колет всё равно,
я столько странных слов связал
в смешное полотно.
Наверно, правильней соткал,
да рифма убежит,
скользнёт, как капля с ободка,
и губ не освежит.
Наверно, надо б уточнить,
с какого ободка…
Но кто-то обрезает нить,
и в этом некого винить,
кончается строка.

9.

мне б с тобой поговорить –
ну хоть полчаса,
мне бы двери отворить
прямо в небеса,
чтоб в глаза – небесный свет
аж до дна души,
ждать готов хоть тыщи лет –
только разреши,
только не спеши, позволь
мне хотя бы ждать,
разреши мне эту боль,
эту благодать,
этот путь по ковылю
во святую Русь…
доболею, долюблю,
Богу домолюсь.

10.

Всё меньше настоящее любя
и сам себе всё меньшая загадка,
я постепенно выйду из себя,
и, вероятно, выйду без остатка.
И том моих стихов перелистав,
услышишь вдруг, постыдно настоящий:
До встреч на разводящихся мостах,
до расставаний, всё на нет сводящих.

11.

Ночные этажи, чужая жизнь,
в кармане, полном лжи,
рука утонет,
карманные ручные миражи,
в карман души –
осенние ладони.

Едва дыша –
не сбудется душа,
а тень, дрожа,
сбывается некстати ж…
Листва рыжа,
и в лужах стынет ржа,
и, руки сжав,
лишь пустоту ухватишь.

12.

Через бездну наводят мосты
с уходящих во тьму берегов,
и качается волглая стынь
у чернеющих брёвен быков,
и качаются сами быки,
им невмочь опереться на дно;
и качается пена строки,
может быть, не моя – надо мной.
Сколько б я себя не понукал,
о ненужном болеть перестав,
не поднять утомлённым быкам
вдохновенных пролётов моста,
и уходят во тьму берега,
стынет бездна, застыли быки,
и неясно, зачем облекал
пену дней своих в пену строки.

13.

Плывут облака, ничейные вообще,
её рука лежит на твоём плече,
и в общем, не суть, что не о чем горевать,
мгновенья текут, и кружится голова.

Не думай о прошлом, когда ты на передовой,
видишь, швыряются в осень деревья прошлой листвой…
И жизни прелесть оценишь разве в раю?
Стреляй не целясь: я слишком близко стою.

14.

Небо бьётся, правде вопреки,
о свинцовый блеск твоей реки,
тяжесть неба на плечи взвалив,
волны вольно катятся в залив,
вольно, вольно, хоть и тяжек груз,
так бы мне когда-нибудь суметь
слить свой голос с хором скорбных муз
и растаять в тихой невской тьме.

15.

Память сгоревших сёл –
травы в седой росе.
Мне надоело всё.
Мне надоели все.
Вот я иду один
с памятью, всем чужой:
с кем же мне по пути,
прущему на рожон?
С кем мне, волчаре, выть?
Выбор неумолим.
Позарастали рвы,
раны моей земли.
Зарубцевалась плоть,
да всё одно – болит,
где там, скажи, Господь,
наш заповедный стыд?
Слышу, бесстыдно зряч,
среди родных палестин
наш исповедный плач:
грешных сынов прости…

16.

Как лёд, души тонкие ломки,
весенний, заплаканный лёд,
и острые боли обломки
не всякий сквозь жизнь пронесёт.

Опаздывая, поспевая,
теряя себя на пути,
к воротам хрустального рая
с разбитой душою дойти.

Ну что ж, проходи, проходимец,
в толпе топтунов и кликуш
не в рай, а в стеклянный зверинец
разбитых и склеенных душ.

17.

Прошлым ли опоил
горько и горячо –
эти стихи мои
в общем-то ни о чём.

Пил ли полынный чай
с солью под Рождество –
эта моя печаль
в целом ни для кого.

Голоса стынет медь,
колокол съела ржа…
но продолжаю петь –
просто болит душа.