Исаянц, Горбаневская, Корвинский, Семенова

.





ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕК I
(авторы родившиеся с 1900 по 1950)


Авторы: Валерий ИСАЯНЦ,  Наталья ГОРБАНЕВСКАЯ,  Александр КОРБИНСКИЙ, Ирина СЕМЁНОВА


========================================================



Валерий ИСАЯНЦ  (1945-2019)


***

Немыслимо. Но жизни жить осталось,
как паре строф, такая ерунда.
Я выйду в двери, под ногами – талость,
а в небесах ждёт полая вода.

Не дай, Господь, Твоей мне укоризны,
не выразить, как я Тебя люблю:

на папертях гордящейся отчизны
последним сиротой во тьме стою,
и день и ночь пою, и стыну люто!..

Виновен ль я, что так клубок запутан,
Что паркам стыдно нити разбирать?
Бомжом, каликой, крытый смертным потом –
Я нищим стал, ходячим анекдотом…

Едва ходячим, если не солгать.


***

Здесь по утрам Великий Плотник – бодр,
для русских нечт такие сосны метил,
как для бумаг, терпевших всё на свете,
где сгоряча подписывался: ПЁТРЪ.

Бумаги – так похожие на эти,
которые не знаю, как донёс:
здесь восемь сумок рукописей в цвете,
разглядывай и радуйся до слёз.

«Анастасия Ц.»
«… Дранат Тагор».
«Джон Донн Кихот фон Блок дель Крузо Йети».

И это сносят!..

Пламя и топор –
капризны, словно маленькие дети!..

… В ночной чернильнице – на берегу костёр
всю ночь горит, и гаснет на рассвете.


***

Я слово дал и всё оборвалось,
посыпалось: да да да да да да!
И в Карадаг вошла земная ось,
пройдя сквозь сердце чёрного дрозда.

Допелись, в общем… Выпав из гнезда,
орали песни в страхе и веселье,
нарушив целомудрие поста
злопамятного чуткого ущелья.

Имущий ус да намотает на:
мирскому – мир, военному – война!

Будь ты пластунский, пеший или конный,
но в ночь на третий день Бородина
твоей судьбой скомандует Будённый,
которая и без него шальна.


***

Мы встретились на иньском берегу
у мерных льдин в балтийстовом просторе.
Небережливо льёмся в сольный гул,
что волнам Адриатики проспорен.

Я – нварь дрожащий. Ветер и мороз
воплощены, как зов трубы и свиток.
Я ничего не помню из-за слёз,
но нить моей печали не извита

и тянется к отверстию в углу.
Здесь рукописи гаснут, как мигрени.
Я прохожу, как дромадер в иглу,
в костюме-тройке светоизмерений.

И голос мой в молчанье тяжелеет,
и Слово слышит, как его зову.


Наталья ГОРБАНЕВСКАЯ (1936-2013)

Вот я больна, в жару, в поту малинном,
вот о тебе в бреду проговорюсь,
вот о желанном, вот о нелюбимом,
о милом и немилом, провалюсь
в такую преисподню бессознанья,
где только тело тяжким языком
ворочает, а бедное созданье
душа сидит в темнице под замком.

И там-то, в глубине, во тьме, в теснине,
ты промаячишь, как мираж в пустыне,
и голос мой негромкий покричит,
покличет... Горяча к щеке подушка,
сплошному полдню полыхает пушка,
и горло глохнет, и в глазах горчит.


***

Но что на этом темном этаже,
где даже лифт боится задержаться,
что там за дверью, в глубине, в душе,
где даже пятна света не ложатся,

где капелька по капельке течет
ночная тишина и поволока,
где проволока тонкая сечет,
едва коснешься звездного порога,

где повилика вьется по стене,
холодная и влажная на ощупь,
и палевых ресниц не видно мне,
и не проникнет голос твой извне.
Площадка этажа пуста, как площадь,
как площадь в некончающемся сне.


***

Сотру со лба соленый след работы.
Слепа, и слепну, слов не нахожу.
Да не судимы... Я и не сужу,
но вам бы наши, ваши нам заботы.

А балагур гоняет анекдоты
и ходит по смертельному ножу,
а я в кулак сожмусь и удержу
и хохот, и рыданье до икоты.

Глухая и незрячая толпа,
как тяжесть атмосферного столба,
но толща океана тяжелее.
Во всю свою недолгую длину
я как моллюск, придавленный ко дну,
и все еще о ком-то сожалею.


***

Дрожит перо дешевой авторучки
и, ляпая, царапает крючки –
почти стенографические штучки,
почти конспиративные значки.

Созвучий лиловеющие тучки,
разорванные строчек ручейки,
и, окунувшись в каждой закорючке,
промокли замутненные зрачки.

И верх небес, рифмующийся с низом
речного дна, подернутого сизым
туманом оттекающего дня...
И ветер, обрывающий колючки
репейников, как пьяница с получки
гуляет, сочлененьями звеня.


***

Ничто не повторится. Никогда.
Но в каждом новом – привкус повторенья,
и пишущееся стихотворенье
–  как со шпаргалки. Черная вода

в чернильнице наводит подозренье,
что вложен был хороший кус труда,
что промывалась тяжкая руда
и острое прищуривалось зренье.

Но глаз, глядящий в дальний Арзамас,
заплыл слезою. Кто-то пьет за нас
17 лет, а мы, чужим похмельем
полны, в давнопрошедшую тетрадь
заглядываем, списываем, клеим...
И время жить, и время повторять.


*** 

Стихи мои, наемшись дырбулщей,
захорошели, завелись, запели,
закапали, как капельки капели,
пронизывая существо вещей,

и чем проникновенней, тем тощей,
и вот уж на просвет заголубели,
раскачиваясь в утлой колыбели
на том дубу, где чахнет царь Кащей.

Над золотом заутренней земли,
над позолотой луковок и маков
раскачиваясь по влеченью звуков,
по излученью лучников и луков,
трепещет смысл от до-диез до ми-
бемоля, золотист и зодиаков.


Александр КОРБИНСКИЙ ( род. 1939)
    
БЕГЛЕЦ
    
Кем в городе Кекропа быть? – атлетом! –
Не думать! – власть не терпит мудрецов.
Храм девы, рощу, мостик через ров
Закат зловещим обливает цветом.

Бунтует плоть или душа? – огни костров,
Но сумрак тот же самый – нет ответа:
Без собеседника и днем здесь мало света…
К инакомыслию плебейский суд суров.

Сократ казнен. Панафинеи! – звук кифары,
Метеки пьянствуют, гремит в театре хор,
Хохочет демос – «Облаков» поклонник ярый,
Но вот комедия закончилась – затор,
Погоня, стражники... Платон бежит в Мегары:
Ночь – за спиной, глаза – за кромкой гор!


Ирина СЕМЁНОВА (род. 1949)

На окнах занавески в кружевах.
Луч солнца их раздвинет ненароком,
Протиснется на подоконник боком,
Напомнить о намеченных делах.
Рассвет ворвется вешним ветерком,
Прильнет к щеке всего лишь на мгновенье,
Растормошит, прогонит сновиденья.
И вот уже, проказник, за окном.

Ночь, ускользая, гасит россыпь звезд,
Разбрасывая их среди берез,
Укрылись, чтобы до поры в росе.
А вечером, как истинный пастух.
Их соберет, пересчитавши вслух.
На небо вывесит во всей красе.
















.