Клуб анти-самоубийц. Часть 1. Депрессия

Публикация на портале "Золотое руно" 1 ноября 2023 г.

***
 
Смеркаться вечеру в окне,
а дню – привычно примелькаться...
Рвануть бы в вечность на коне!
Звучит красиво: камикадзе.
 
Самоубийца на словах
и жизнелюбица на деле,
пишу я миру на правах
души, ещё застрявшей в теле.
 
Одна зовёт в небесный путь,
другое тянет вниз как гири.
Не самурайка я отнюдь,
но каждый стих – как харакири.
 
Поэта так легко убить –
нечтением и нелюбовью,
особенно когда испить
сполна придётся чашу вдовью.
 
На смену мгле придёт рассвет...
Давай не будем же ругаться.
И помни, что любой поэт –
потенциальный камикадзе.

После похорон Давида у меня началась депрессия – до этого я не знала, что это такое. Думала, просто плохое настроение. Нет, это гораздо хуже.
Когда-то Есенин говорил об этом состоянии с Надеждой Вольпин.
Однажды – осенью 1920-го – он заговорил с ней в первый раз о неодолимой, безысходной тоске. О том, что у римлян называлось «томление жизнью».
– А у Вас так бывает? Пусто внутри? и вроде как жить наскучило?
– Нет, мне это незнакомо, – ответит она.
– Такое состояние, – жаловался он ей, – когда временами мутнеет в голове и всё кажется
 конченным и беспросветным.
Короче об этом состоянии можно сказать: смертная тоска. 
И вот это случилось со мной.
Объяснить тому, кто этого не испытал – невозможно. Это когда ничего больше не хочется и никакие зацепки за жизнь больше не держат. Похоже на тошноту, только не физическую. Довольно опасное состояние, с которым трудно справиться в одиночку. Я стала интуитивно искать какие-то пути выхода из него, пытаясь, как Мюнхгаузен, вытащить себя за волосы из болота. И постепенно заметила, что Это отступает, когда я с кем-то общаюсь – вживую ли, по телефону или письменно, но с близким по духу человеком. И я уцепилась за это как за соломинку…
Была у меня подруга Надя, с которой позже жизнь надолго развела. У Нади на руках была внучка, у меня – больной Давид, мы долго не встречались, не общались, и телефона городского у неё уже не было, но вот, когда я осталась одна, произошла такая – почти мистическая – вещь. Мне захотелось погулять в лесу, стояла золотая осень, а было не с кем. Я вспомнила про Надю, подумала — хорошо бы с ней, но что-то не решалась позвонить, – наверное, думаю, у неё внуки, дела, не до этого. Взяла трубку и – положила обратно. И вдруг тут же раздаётся звонок – это она мне сама звонит. Какая-то телепатия. Мы встретились и провели целый день вместе. Это был волшебный день. Мы пили чай с конфетами, потом исходили весь лес вдоль и поперёк, надышались, наговорились, набрали букеты листьев, вернулись ко мне снова и пообедали, просидев до вечера, и мне было так легко и хорошо в этот день, что моя депрессия впервые отступила.
И я поняла, что помогает: природа, близкий по духу человек рядом, разговоры, совместные чаепития — это то, что надо, то, что меня удержит.
А потом мне позвонила моя слушательница и читательница – Людмила. Я хранила её письма  –  они меня так же подпитывали, как и её – мои лекции и книги. Вот что она мне писала: 
«Эти лекции — неповторимое явление, может быть, даже миссия… Это хлеб для души… Они спасают от черноты современной жизни.
Книги ваши люблю читать и читаю часто. Часто держу стихи в сумке.
Чтение такая необходимая часть жизни, не только времяпрепровождение, не только удовольствие, но и терапия, особенно поэзиетерапия. Это несуществующее слово пишу по аналогии, например, с ароматотерапией: человек дышит специальными ароматами и выздоравливает. Так меня иногда в жизни стихи просто спасают, вытаскивают из депрессии, хронической усталости. Ваши стихи и другие книги в том числе».
Оказывается, мои творения спасают кого-то от депрессии. А я сама нуждаюсь в том, чтобы меня кто-то спас.
И ещё мне запомнились её слова на лекции: «Я хожу сюда получать знания и получать силы для жизни». Где же мне самой взять силы для жизни? Как говорится, сапожник без сапог. Врачу: исцелися сам! В этом смысле я могла бы сказать о себе как Лариса Миллер:
 
Я не знаю, как вы, я-то еле держусь,
Потому в утешители вряд ли гожусь.
Но зачем-то я слёзы с улыбкой мешаю
И других и себя, как могу, утешаю.
 
Так вот и будем утешать друг друга... Однажды и Людмила дала мне силы для жизни. Той осенью мы с ней тоже, как и с Надей, провели день в лесу. Воздух был такой чистый, прозрачный. И мне вспоминались строки Мандельштама:
 
Воздух пасмурный влажен и гулок.
Хорошо и нестрашно в лесу.
Легкий крест одиноких прогулок
Я покорно опять понесу...

А если есть с кем разделить эти прогулки – то это уже и не крест, а радость…
Я чувствовала, что мне нужен собеседник, причём чем больше — тем лучше, – какая-то своя мини-аудитория, с которой я могла бы делиться наболевшим, прочитанным, написанным, обмениваться впечатлениями, мыслями.
Лекции, вечера в библиотеке, где эта потребность раньше удовлетворялась, в том же качестве практиковаться уже не могли. Как я поняла на опыте двух последних вечеров, эта форма себя исчерпала, она стала слишком затратной, стала требовать очень многих организационных усилий, которые я одна потянуть уже не могла, а друзей эксплуатировать, постоянно злоупотреблять их помощью мне тоже больше не хотелось. К тому же все эти лекции выложены на моём сайте, это уже пройденный этап, мне это уже перестало быть интересным, и я поняла, что нужно искать какие-то другие формы самовыражения.
Так я и придумала этот клуб – нечто среднее между литературным салоном, философским кружком и психологическим аутотренингом.
Вот такой гибрид я пожелала сотворить. Это не литературное объединение с чтением и обсуждением произведений, цель которого — научиться лучше писать. Это не посиделки
с друзьями, не клуб по интересам, не свободный микрофон. Это разговор на заявленную тему, общение близких по духу людей, но общение на высокой ноте, когда всё бытовое и  злободневное остаётся за рамками нашей встречи.
Эту идею я обсудила практически со всеми потенциальными его участниками – и они её горячо поддержали. В памяти вертелся "Клуб самоубийц" из "Принца Флоризеля", хотелось создать что-то ему прямо противоположное, что-то вроде клуба анти-самоубийц. То, что противостояло бы унынию, отчаянию, одиночеству. То, что поддерживало бы в трудные минуты, стало бы островком тепла и света, местом, где можно было бы отвести душу, поговорить по душам, оказать друг другу психологическую помощь.
Мысленно провела кастинг своих друзей и знакомых, – надо было, чтобы люди отвечали моей задумке и как-то сочетались между собой, к тому же больше 8-9 человек у меня бы просто не поместилось. Да и Баратынский ещё говорил, что число собеседников не должно превышать числа Муз, а их, как известно, девять.
Хочу напомнить его стихотворение 1839 года «Обеды», где поэт пишет о том, как сделать обед не просто средством того, как набить желудок, а превратить его в пир духа и общения:
 
Я не люблю хвастливые обеды,
где сто обжор, не ведая беседы,
жуют и спят. К чему такой содом?
Хотите ли, чтоб ум, воображенье
привёл обед в счастливое броженье,
чтоб дух играл с играющим вином,
как знатоки Эллады завещали?
Старайтеся, чтоб гости за столом,
не менее харит своим числом,
числа камен у вас не превышали.
 
То есть гостей должно быть не менее трёх ( по числу харит — трёх сестёр) и не более девяти (по числу камен — 9 муз).
Вот я и решила соблюсти это условие классика. 
В избранный мной состав гостей клуба не попали ещё с десяток моих друзей и знакомых, не потому, что я к ним хуже отношусь или они мне менее интересны, тут разные были соображения — или их эта тема, которую я хочу поднять, не слишком волнует, или они тяготеют больше к традиционному общению, или кто-то с кем-то не монтируется, или они настолько яркие и самодостаточные личности, что клуб превратится в «театр одного актёра», а мне нужны были слушатели, собеседники, единомышленники и друзья.
Возможно, кто-то позже отпадёт, и тогда я приглашу кого-то ещё, – думала я – так что состав может со временем видоизменяться, варьироваться. Если он будет расти — может быть, какие-то занятия мы будем проводить в библиотеке. Тогда каждый сможет привести друга, жену, мужа, дочку, подругу, круг членов нашего клуба можно будет значительно расширить. Но пока он будет таким, как сейчас. Я его составила из числа людей, которые ходили на мои лекции, читали мои книги, которых давно знаю, ценю, люблю, которые любят меня, которым могу доверять, и которым интересны все мои идеи, откровения и заморочки.
Я уже наметила программу занятий, темы обсуждений на ближайшие встречи. Решила, что заморачиваться застольем не надо – просто лёгкий фуршет, чтобы не возиться с грязными тарелками и не делать акцент на еде. В салоне у Мережковского и Гиппиус, например, пили только чай с сушками.
Второе правило: строгое табу на разговоры о политике, религии — обо всём, что разъединяет, о том, что удручает, – о болезнях, ценах, зарплатах, ЖКХ, огородах-дачах-ремонтах, всяческой рутине и бытовой мишуре, суете, никаких сплетен – всё это ничего не даёт ни уму ни сердцу, душевно опустошает и снижает уровень общения. Художник из нашей компании нарисовал табличку, где было указано, о чём говорить у нас будет нельзя.

Круг тем  наших разговоров был достаточно широк: литература, поэзия, живопись, искусство, кино, театр, книги, философия, природа, чувства, любовь, дружба, творчество, словом, всё, что поднимает нас над суетой, что приобщает к вечным ценностям.
Это не обязательно только позитив – если у человека какая-то печаль или беда – он может ею поделиться и будем сообща решать его проблему. Но говорить будем – по кругу, делясь тем, что за это время произошло в реальной или внутренней жизни светлого, тёплого, катарсионного, что помогло выжить душе, будь то встреча с кем-то, прочитанная книга, увиденный фильм, спектакль или просто какая-то цитата, мысль, чувство, сон, стих, строка и т.д. Если настраиваться на эту волну и копить такие впечатления, а потом делиться ими с другими – это создаст некую всеобщую копилку, своеобразный банк данных, который не даст "пропасть по одиночке".
Может быть, всё это мои иллюзии, утопия, неосуществимая идиллия, но я решила попробовать. Клуб я назвала – "Гармония момента". Когда-то меня поразила эта мысль из "Фантазий Фарятьева": "Главное – уловить гармонию момента...".
У меня даже стих такой тогда написался:
 
Сквозь года сумела пронести
фразу из любимой киноленты:
«Главное на жизненном пути –
уловить гармонию момента».
 
Я всю жизнь ловлю её, ловлю,
отделяя зёрна от половы.
Мне она – как парус кораблю,
как губам – единственное слово.
 
Пусть подчас печален жизни блюз, –
с каждым днём звучит она крещендо.
Я своей гармонией упьюсь,
я добьюсь счастливого момента!
 
Чёрную земную полосу
заменю на неба просветлённость,
а свою зелёную тоску –
на вечнозелёную влюблённость.

Помню, как я однажды упрекнула Надю, что она всё воспринимает в радужном свете, закрывая глаза на правду жизни. И она мне ответила – я запомнила эту её фразу: «Это не лакировка действительности, просто попытка гармонизировать свою жизнь».
Вот тогда уже в меня запало это зёрнышко: «Гармонизировать жизнь. Гармония момента». Я впервые задумалась — может, эта правда жизни не так уж нужна, может, гармония важнее. Мы не можем многого изменить. Но мы можем изменить свой взгляд на это, посмотреть под другим углом, с большей высоты. С высоты птичьего полёта. Взять нотой выше. 

Уловить гармонию момента

Раньше гармонию не надо было искать, она была в нас, в воздухе, всё было предельно просто:

Мир создан из простых частиц,
из капель и пыльцы,
корней деревьев, перьев птиц...
И надо лишь концы
 
связать в один простой узор,
где будем ты и я,
земной ковёр, небесный взор, –
разгадка бытия.
 
Мир создан из простых вещей,
из дома и реки,
из детских книг и постных щей,
тепла родной щеки.
 
Лови свой миг, пока не сник,
беги, пока не лень.
И по рецепту книги книг
пеки свой каждый день.
 
Теперь многие звенья это цепи распались. Распалась связь времён.
 
Героизм бессребренных стрекоз.
Мотыльков безумных суицид.
За существования наркоз
вдруг тебя охватывает стыд.
 
Телевизор, стол, плита, кровать –
наши траектории пути.
Жизнь на полуслове оборвать,
если дальше некуда идти.
 
Как колдует вечер-чародей,
перед тем, как сгинуть в никуда!
А твоя нежизнь средь нелюдей...
М-да-а.
 
Вот для того, чтобы восстановить эти звенья, попытаться выкарабкаться из болота депрессии, я и создала этот клуб.
Хотя большинство людей, собранных мною, были не одиноки, с кругом близких, детей и внуков, но ведь у всех бывают минуты душевного одиночества, разлада, непонимания, и, я думала, что навыки, которыми мы здесь будем сообща овладевать, совместно с культурным багажом, накопленным человечеством, всем пригодятся. У кого же не бывает депрессии, кто твёрдо стоит на ногах, кто может похвалиться своим душевным здоровьем — пусть помогут тем, кто в этом нуждаются, поделятся своим опытом, как им это удаётся.
Недавно прочла стихотворение Ларисы Миллер, которое настолько мне показалось в тему, что не удержусь, чтобы его не привести:

Снежинки, точно миражи,
В лучах повисли...
Ты как спасаешься, скажи,
От мрачных мыслей?
 
И получилось ли хоть раз,
Скажи мне честно,
Поверить в то, что всё у нас
Идёт чудесно?
 
И если да, то научи
Своим приёмам,
Чтоб мир, где света в полсвечи,
Казался домом.
 
Надеюсь, ты не подведёшь.
Мне надо срочно
Поверить в то, что мир хорош
И всё здесь прочно. 
 
Это одна из задач клуба — отыскивать гармонию момента в жизни, внешней и внутренней, и помогать отыскать её другим, сообща вытаскивать себя из болота рутины, стереотипов, уныния, депрессии, учиться не просто выживать, а жить, по гамбургскому счёту. Это самая главная задача клуба. Но не единственная.
Вторая — обмен творчеством. Среди нас были поэты, писатели, драматурги, художники, певцы, театралы, и все, кто хочет, сможет поделиться тем, что за это время написал, сотворил, опубликовал, увидел или прочёл, а другие смогут высказать своё мнение по поводу услышанного.
Третья задача, не менее важная — это роскошь человеческого общения, как её определил Экзюпери. Конечно, впрямую её не осуществить, это уж как повезёт, как получится.  Но надо постараться. Любые отношения нужно растить, беречь, поддерживать. Это как цветок, который без воды и солнца зачахнет.
Когда я ещё совсем юной пришла в литобъединение «Молодые голоса», которое вёл писатель Иван Корнилов, мне запомнилась и понравилась его фраза: «Мы пришли сюда сердцем о сердце потереться».
Но позже я поняла, что в лито это невозможно, неосуществимо, — там, где обсуждение произведений — там и критика, и обиды, и ревность, и зависть, жажда первенства, соперничество, нередко переходящие во вражду. Я чуть ли не с детства варилась в этих сообществах и жила по принципу: «Платон мне друг, но истина дороже». Ради истины, ради поэзии могла пожертвовать отношениями, дружбой, критиковала так, что пух и перья летели.
С годами произошла переоценка ценностей. Мне стало гораздо важнее не то, как человек пишет, а какой он человек, личность, друг. Как писала Ахмадулина: «Когда моих товарищей корят — я понимаю слов закономерность, но нежности моей закаменелость мешает слушать мне, как их корят… Всё это так. Но всё ж он мой товарищ, а я люблю товарищей моих!..»
Вот для меня тоже теперь дружба и сам человек важнее того, что он пишет. Тем более, что научить этому невозможно, литературный дар либо есть – либо нет. И встречается он довольно редко. Ну, а если твой друг ещё и талантлив — тогда это вообще праздник. Но это теперь не главное качество на моих внутренних весах.
Поэтому я хочу расставить приоритеты: у нас не литературная студия, где мы учимся писать, у нас круг друзей, единомышленников, где мы учимся жить, помогаем друг другу жить.
В мире очень мало тепла. Мне хотелось, чтобы это тепло мы находили здесь.
Может быть нам это удастся – подружиться по-настоящему. Как пел Окуджава: «Я друзей соберу, на любовь моё сердце настрою...».
Всё это я сказала моим друзьям в своём вступительном слове на первом занятии нашего клуба, которое было посвящено теме депрессии.
Встреча была назначена на субботу 23 марта, в 15 часов. Я уже предупредила, что будет скромный фуршет, но не удержалась и наготовила больше, чем было нужно для интеллектуальной беседы: свои фирменные блинчики с мясом, бутерброды, пирожки…
Но вот уже стол накрыт и я жду дорогих гостей.

Гости

Они не заставили себя ждать. Каждый стремился прийти раньше других или боялся опоздать, и собираться стали за полчаса до начала, а к трём часам все уже были в сборе.
С утра мела страшная метель, снег шёл сплошной стеной, зима не хотела сдавать своих позиций, все приходили запорошённые снегом, насквозь промокшие, и это мне напомнило старый фильм «Мышеловка» по Агате Кристи, когда путники вот в такой  же снегопад, отрезавший все дороги, собираются в гостинице, и там начинаются всякие загадочные убийства...
По ассоциации вспомнились и «Десять негритят», когда гости, незнакомые с друг с другом, собираются за большим столом, не ведая для чего их сюда созвали, после чего начинают твориться всякие ужасы…
Когда я озвучила эту аналогию, все засмеялись.
–  Зря смеётесь, – сказала я зловещим тоном. – Вы ещё не знаете, что вас  ждёт. Вы ещё не знаете, с кем связались…
Смех стал слегка принуждённым. Кто-то вспомнил, что сборища больше шести человек сейчас именуются сектой…
– Ну, секта в сборе, можно начинать, – приступила я.   

Хорошее старое слово «хандра»…
Как будто бы в небе открылась дыра –
всё льётся и льётся из неба-колодца,
хандре так подходит такая пора.

Не сплин, не депрессия, et cetera,
ядрёное русское слово «хандра»,
её не чурались Обломов, Онегин,
в ней Пушкин стихов выдавал на гора!

Давай же мы тоже с тобой похандрим,
хандрою друг друга сполна одарим,
хандра ведь не насморк, не рак, не кондрашка,
так сбросим с души этот глянцевый грим.

Ведь лучше хандрить, чем кого-то кадрить,
чем тупо острить и деньгами сорить,
чем пить и курить, а коль оба хандрим мы –
не надобно вслух ничего говорить.

Отставить полундру, забудем «да здра...»
вставания бодро, шаги от бедра,
заляжем по-пушкински все на диваны
и пусть нас осенняя нежит хандра!

Это я так сама перед собой хорохорилась. Но как ни бодрись, как ни назови – хандра, сплин, меланхолия или депрессия – всё это довольно серьёзная и опасная для здоровья и жизни вещь, с которой необходимо бороться. Не нами это началось, не нами и кончится.
Я собрала довольно большой материал на эту тему, с которым в этот вечер познакомила своих единомышленников. Итак, депрессия. Кто из великих ею страдал и чем от неё спасался?

Борьба с депрессией

По статистике  350 миллионов человек страдают от депрессии в течение жизни. Каждый двадцатый человек на планете подвержен депрессивным состояниям и смену времен года ощущает особенно остро.  От затяжной депрессии страдали многие известные поэты, знаменитые исторические личности. Причины этой болезни размыты, не выявлены, но характер этого психического расстройства универсален и может поразить любого, будь ты никому не известный неудачник или признанный обществом гений.
Авраам Линкольн, например, боролся с депрессией всю жизнь. 
До того, как занять Белый дом, 16-й президент США пережил три случая клинической депрессии и несколько раз пытался покончить с собой, называл себя «самым несчастным человеком на свете», наблюдался у врачей, принимал таблетки.
В конце концов Авраам Линкольн вывел для себя спасительную формулу отношения к жизни: «Я слишком хорошо знаком с разочарованием, чтобы огорчаться по этому поводу». В период обострения он не стеснялся обращаться за помощью к друзьям и
читал сентиментальную поэзию.
Любопытно, что до начала XX века термин «депрессия» не использовался. То, чем страдал Линкольн и миллионы людей до него, называлось древнегреческим словом «меланхолия». Сплин, ипохондрия, хандра.  Гиппократ описывал ее симптомы еще в IV веке до н. э., при этом считая, что меланхолия появляется из-за избытка черной желчи в организме. С тех пор медицина шагнула достаточно далеко, но к пониманию первопричин депрессии так и не приблизилась.
Химический дисбаланс, атрофия мозга, гормональные нарушения, инфекции, эволюционный механизм, дурные гены, плохое воспитание, социальная изоляция — теорий о причинах возникновения болезни много. Депрессия проявляет себя как комплексное заболевание, и единственное, что можно сказать наверняка — она часть природы Homo sapiens. Животные ей не подвержены. Помощь психиатра, антидепрессанты помогают не всем, многие кончают жизнь самоубийством.
В современной психиатрии выделяют малую, большую и атипичные депрессии.  Чтобы определить, какая у тебя — есть специальные тесты.

Токсичные поэты

Оказывается, к поэтам приложимо и такое определение. Даже к великим.
Марина Цветаева, например, один из самых депрессивных русских поэтов XX века.
Тема смерти, вечного страдания и беспросветного отчаяния пронизывает ее творчество. Цветаева спасалась от депрессии в поэзии и в любви, но, в отличие от Линкольна, не нашла верную формулу и повесилась в последний день лета 1941 года.
   
Зигмунд Фрейд лечился с помощью психоанализа.
Он считал, что необходимо принять некоторые установки априорно:  понять, что нужно быть сильнее, верить в лучшее, держать себя в руках, поставить цель, влюбиться, выходить за пределы своего закрытого мира. Нужно себя отвлечь чем угодно: чем дольше – тем лучше.
Но срабатывало не всегда. В молодости он помогал себе с помощью кокаина, который тогда был легален и продавался в аптеках как медицинское средство широкого действия. Несколько лет он прописывал его и своим пациентам. Фрейд на себе изучил все побочные эффекты от приема наркотика и написал несколько научных статей о веществе, где проклял его использование в медицинских целях.
Дальше он искал спасения от болезненной апатии в самоанализе. Придуманный им психоаналитический метод принес доктору всемирную известность. В 1917 году он написал эссе «Печаль и меланхолия», в котором предположил, что у депрессивного расстройства — патологическая природа, и она поддается противодействию.
Франц Кафка спасался творчеством, вёл интроспективный дневник — т. е. дневник самонаблюдений, где фиксируешь свои чувства и ощущения. 
Депрессией страдал Александр Блок.

Как тяжело ходить среди людей 
И притворяться непогибшим... –
 
это пишет уже живой мертвец, в котором всё живое, радость жизни — умерло, ничего не хочется.
Блок спасался идеальным порядком — на столе, в комнате, всё было очень аккуратно, волосок к волоску, карандашик каждый очинен, бумага — ровненькими стопками, каждая вещь на своём месте, чтобы уравновесить тот хаос и дисгармонию, что творились внутри. Если не в душе, то хоть на столе порядок. Это его как бы успокаивало, что ли.
Корней Чуковский вспоминал, как поразила его комната Блока кричащим несходством с её обитателем. В комнате был уют и покой размеренной, благополучной жизни, на столе — педантичный порядок, а сам хозяин казался воплощением бездомности, неуюта, катастрофы.
 
Милый друг, и в этом тихом доме
лихорадка бьёт меня.
Не найти мне места в тихом доме
возле мирного огня!
 
Голоса поют, взывает вьюга,
страшен мне уют...
Даже за плечом твоим, подруга,
чьи-то очи стерегут!

Чуковский вспоминал, как часто Блока можно было встретить в каком-нибудь гнилом переулке, по которому он нетвёрдой походкой пробирался домой «с окостенелым лицом и остановившимся взглядом». Из письма Блока Е. Иванову: «Я — слепой, пьяный, примечающий только резкие углы безумий...» 
Блок нередко был на грани самоубийства. Вот как он описывает это состояние:
 
Ведет – и вижу: глубина,
Гранитом темным сжатая.
Течет она, поет она,
Зовет она, проклятая.
 
Я подхожу и отхожу,
И замер в смутном трепете:
Вот только перейду межу –
И буду в струйном лепете.
 
И шепчет он – не отогнать
(И воля уничтожена):
"Пойми: уменьем умирать
Душа облагорожена.
 
Пойми, пойми, ты одинок,
Как сладки тайны холода...
Взгляни, взгляни в холодный ток,
Где всё навеки молодо..."

Описан классический случай — соблазн суицида, возможно, этим бы и кончилось, если бы он не умер в 40 лет.  Диагноз: острый эндокардит (воспаление внутренней оболочки сердца) и психастения (невроз).
В какой-то мере Блок — токсичный поэт, если рассматривать его с позиций душевного здоровья.
Илья Эренбург писал: «У нас есть прекрасные поэты, и гордиться можем мы многими именами. На пышный бал мы пойдем с Бальмонтом, на ученый диспут — с Вячеславом Ивановым, на ведьмовский шабаш — с Сологубом. С Блоком мы никуда не пойдем». («Портреты русских поэтов»)
Да, не пойдём. И сколько таких поэтов, с которыми хочется не идти, задрав штаны, как за комсомолом, а летать, мечтать, дышать…
Блок – один из самых колдовских, магических поэтов. Он поднимался на вершины, недоступные другим. От него исходило молчание иных миров. Подавляющее большинство людей живут внешней жизнью, а Блок был из тех, в ком безмерно превалировала внутренняя жизнь. В своём дневнике он пишет:
"Что мне делать с этими мирами, что мне делать с собственной жизнью, которая отныне стала искусством, ибо со мной рядом живёт моё создание — не живое, не мёртвое — синий призрак". Он шёл по жизни как сомнамбула с закрытыми глазами и простёртыми руками.
Но то, что прекрасно для поэзии – плохо для жизни.
Блок – Менделеева, Ходасевич – Берберова, Маяковский – Лиля Брик — это примеры союзов двух совершенно разных по психическому складу людей,   душевно здоровых и –    внутренне дисгармоничных.
Любовь Менделеева пережила Блока на 18 лет и умерла в 1939 году от сердечного приступа в 58 лет. Среди её бумаг — черновых записей, писем, обрывков воспоминаний (она так и не успеет их закончить) — в её архиве хранились два аккуратных листка с подведёнными итогами жизни. На одном она записала все свои радости: чудные платья, парчи, кружева, шелка, балетные спектакли, модные журналы и даже взбитые сливки. На другом — бесстрастно перечислила шесть главных ошибок своей жизни. В их числе — замужество и несостоявшийся развод с Блоком.

Курьёзные методы

Есть и курьёзные примеры: как, например, Тургенев лечил свои депрессии?
Рассказывал он так. Сорвал однажды штору, скрутил из нее двухметровый колпак, нацепил на голову и несколько часов простоял в колпаке, уткнувшись носом в угол. Уверял, что беспокойство как рукой сняло. (Игорь Вирабов, биограф Тургенева)
Когда я это прочла — так хохотала, что депрессия действительно отступила.
Ещё один метод — занятия спортом. Но он если и срабатывает — на короткое время, т.е. на то время, пока ты им занимаешься. У меня даже написался такой стишок:
 
Ода спорту
 
Когда на душе тяжеленные гири,
не надо себе учинять харакири,
привешивать к люстре ремни и бретели,
вы лучше из гирь сотворите гантели.
 
Из камня на сердце — ядро для метанья,
из кошек скребущих — коньки для катанья,
из сердца — мотор, и ура, и виват нам!
Жить так, чтобы было другим неповадно!
 
Отжим до упаду, расцвет из распада,
да здравствует вечная олимпиада!

Когда настигает депрессия – не до спорта. У меня тогда рождались такие, например, стихи:

***
Вид спорта: бежать от себя,
бежать без оглядки,
играя с тобою, судьба,
то в жмурки, то в прятки.

Вид спорта – купанье в аду,
до крови раздевшись,
нырнув в полынью – в глубину
свою, заглядевшись.

Вид спорта – носить Ничего
как гири в квартире,
и то, что дороже всего –
расстреливать в тире.


Вспомнили недавно прошедший фильм «Несколько страниц из жизни Обломова». Два типа героя — деловой Штольц, привлекательный, спортивный, современный, и замшелый Обломов, мечтающий на диване, ленивый, никчемный, но с душой и добрым сердцем, умеющим любить. Какой стиль жизни, какую модель поведения выбрать? С Обломовым в себе я борюсь, потому что это путь к депрессии, в никуда, а Штольц мне чужд и неприятен.

Писатели-антидепрессанты

Валя читала нам стихи Искандера. А я недавно прочла статью о нём под названием «Антидепрессант»:
«Его проза и поэзия были одновременно ;лекарством и противоядием. Само имя – Фазиль Искандер – сразу вызывало улыбку читателя. Никак не юморист и не сатирик, Искандер обладал удивительным качеством: поднимать настроение. Тем более во времена, когда настроение общества падало до минусовой отметки. «Время, в котором стоим» (его выражение) преодолевалось искандеровским смехом…  Проза и поэзия Искандера действовали против уныния как антидепрессант. Принять рассказ Искандера на ночь – можно было выписывать такой рецепт в нашей литературной аптеке. Сильнодействующее лекарство, не дающее побочных эффектов...» 

Да, есть такие писатели-антидепрессанты. У каждого свой. Мне очень помогает, например,  Лариса Миллер.
Когда читаю: «Ну успокойся, успокойся, живи и ничего не бойся», – это действует как мантра, как заклинание. Ей понятна эта боль, это беспокойство.
 
Хоть бы памятку дали какую-то, что ли,
Научили бы, как принимать
Эту горькую жизнь и как в случае боли
Эту боль побыстрее снимать.
 
Хоть бы дали инструкцию, как обращаться
С этой жизнью, как справиться с ней —
Беспощадной и нежной — и как с ней прощаться
На исходе отпущенных дней.
 
Стихи Миллер и стали для меня такой «инструкцией». Их хотелось выписать, выучить и жить по их «рецептам». Там и молитва, и заклинание, и утешение, и надежда, и руководство к действию.
 
Утешение:

Все поправимо, поправимо.
И то, что нынче горше дыма,
Над чем сегодня слёзы льем,
Окажется прошедшим днем,
Полузабытым и туманным
И даже, может быть, желанным.
 
И надежда:

Поверь, возможны варианты.
Изменчивые дни — гаранты
Того, что варианты есть.
 
* * *
Осенний ветер гонит лист и ствол качает.
Не полегчало коль еще, то полегчает.
Вот только птица пролетит и ствол качнется,
И полегчает наконец, душа очнется.
Душа очнется наконец, и боль отпустит.
И станет слышен вещий глас в древесном хрусте
И в шелестении листвы. Под этой сенью
Не на погибель все дано, а во спасенье.
 
И руководство к действию:

Ах, не можешь? Надо мочь.
Все твоё — и день, и ночь.
Вот он, день твой, белый, белый.
С этим днем что хочешь делай.
 
И ещё что мне очень дорого у неё — надежда, что всё вернётся, пусть на ином витке, в другом качестве, пусть это будет другое, но это будет то же самое:

Все переплавится. Все переплавится.
В облике новом когда-нибудь явится.
Нету кончины. Не верь в одиночество.
Верь только в сладкое это пророчество.
Тот, кто был другом единственным, преданным,
Явится снова в обличье неведомом —
Веткой ли, строчкой. И с новою силою
Будет шептать тебе: «Милая, милая».

Мотивационые цитаты

Есть ещё такой эффективный метод борьбы с депрессией, как мотивационые цитаты.  Цитаты, которые мотивируют вас к чему-то нужному и полезному для вас,  необходимому для души. Они у каждого свои. Это своеобразные девизы в жизни, которые вам помогают удержаться на плаву.
К. Симонов: «Ничто нас в жизни не может вышибить из седла».
Скарлетт: «Я подумаю об этом завтра».
Мотивационные цитаты — это простой способ начать день с чего-то позитивного и сильного.
«Когда мы просыпаемся, у нас есть два варианта: мы можем двигаться к своей цели - или нет». Начни свое утро с этих мотивационных цитат, они вытащат тебя из постели и направят в нужную сторону.
«Жизнь не обязана давать нам то, чего мы ждём. Надо брать то, что она даёт, и быть благодарным уже за то, что это так, а не хуже». (Маргарет Митчелл «Унесённые ветром»)
«Самая большая глупость — это делать то же самое и надеяться на другой результат». (Альберт  Эйнштейн)
"Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только потому. Это все, все! Кто узнает, тотчас сейчас станет счастлив, сию минуту". Достоевский («Бесы» )

Избавляться ли от боли?
 
Недавно я открыла для себя книгу Экхарта Толле «Новая земля.  Новый образ жизни».
Это вторая часть трилогии, ещё была первая часть: «Сила момента сейчас».
В подзаголовке говорилось: «книга для тех, кто интересуется вопросами духовного развития и стремится гармонизировать свою жизнь».
Э. Толле – всемирно известный духовный мастер, как его называют, философ,
психоаналитик, книги которого стали мировыми бестселлерами, переведены на все языки мира. Мне показалось, что это именно то, что мне нужно, я загорелась, поехала и купила — был последний экземпляр в единственном магазине. Ещё в трамвае стала жадно читать. Первую часть нашла в Сети. Но пока у меня двойственное впечатление
от этих книг.
Толле учит жить настоящим моментом, учит спокойствию, душевному равновесию, как ощущать себя счастливым в любых обстоятельствах, как жить, не заморачиваясь страхами, тоской по прошлому. "Ты – небо. А облака – это то, что происходит, приходит и уходит».
В книге есть глава «Болевое тело», которая учит тому, как избавиться от душевной боли. Какие есть для этого методы, способы и приёмы.
Но меня смущали некоторые моменты. Ведь кроме благодати и гармонии есть правда жизни, включающая в себя многое. Есть писатели – Горький, Щедрин, Лесков, Чехов и другие, открывающие нам её, и не всегда нам от этого комфортно и легко, да и не должно быть, душа обязана трудиться, как известно. А получается, что всё это нужно выбросить из головы и памяти, как балласт, мешающий нашему безмятежному счастью. Не станет ли человек, обученный всем технологиям счастья и благополучия, похожим на робота?
Вспоминается рассказ Татьяны Толстой «Чистый лист», где депрессивному герою друг предложил сделать операцию по удалению души. Депрессия исчезла, но он превратился в бодрого жизнерадостного дебила. Пока живёт в тебе тоска по близким, пока ты любишь и помнишь – душа страдает, но живёт. А иначе – бодрый дебилизм и животное существование. Ну, не всё так категорично – "или-или", есть, конечно, и промежуточные состояния, но для меня очевидно одно: настоящее родится только из выстраданного.
Герой рассказа Толстой, измученный тоской и неразрешимыми жизненными проблемами, прослышал, что в одном научном институте делают частным образом операции: удаляют душу. После чего «люди выходят совершенно обновлённые. Необычайно обостряются мыслительные способности. Растёт сила воли. Все идиотские бесплодные сомнения полностью прекращаются. Всё  у них о'кэйчик, живут припеваючи, над нами, дураками посмеиваются».
Игнатьев долго не мог решиться на эту операцию, несмотря на уговоры друга.
«Не хочу, не хочу, не хочу, не хочу, думал Игнатьев. Не удержать лето слабыми руками, не предотвратить распада, рушатся пирамиды, трещина пролегла через моё трепещущее сердце...» Но деловой приятель его убеждает:
«Жизнь, Игнатьев, жизнь! Здоровая, полноценная жизнь, а не куриное копание! Карьера. Успех. Спорт. Женщины. Прочь комплексы, прочь занудство! Ты посмотри на себя: на кого ты похож? Нытик. Трус! Будь мужчиной!»
И вот непоправимое произошло.
«Краем глаза увидел, как прильнула к окну, прощаясь, рыдая, застилая белый свет, преданная им подруга — тоска, — и уже почти добровольно вдохнул пронзительный, сладкий запах...»
Однако вместо волевого победителя жизни с кресла после ампутации души встаёт бодрый балбес: «Ну что, док, я могу мотать? Всё мне сделал, без дураков?» — хлопнул доктора по плечу. Крепкими пружинистыми шагами сбежал с потёртых ступеней, лихо заворачивая на площадках. Сколько дел — это ж ё моё! И всё удастся. — Игнатьев засмеялся. — Солнце светит. По улицам бабцы шлёндрают. Клёвые...»

Поэту нельзя без души, как бы она ни болела. Как точно об этом у Алексея Солодова:

Ныла ночами открытая ранка:
как надоела ей боль-квартирантка!
Боль вытекала по капле, но снова
вдруг вспоминалось забытое слово,
праздники, ссоры, улыбка, разлука…
Боль без промашки стреляла из лука.
То возвращалась, то вновь уходила,
рваные раны мои бередила,
бедную память тревожа ночами,
старыми фото, былыми речами…

Я эту боль на бумаге оставил.
Текст написал, запятые расставил.
Вот эти буквы, каракули, точки,
горькие слёзы, неровные строчки,
долгие проводы, краткие встречи,
яркие звёзды и тихие речи.
Спряталась робко под эту обложку.
Пейте её по чуть-чуть, понемножку.

Герою «Чистого листа» жалко было его подругу-тоску, которая его так мучила. И там потрясающее место, когда он уже сел в кресло для ампутации души, и как в последний раз к окну прильнула его подруга тоска, шелестя листьями, словно шепча ему что-то, умоляя не делать этого… И вот это останавливает, боишься, что результат лечения будет хуже болезни, убьёшь в себе что-то важное, дорогое… Какой-то кусочек души в себе ампутируешь.
В связи с эти мне очень близко стихотворение Валерия Черешни:
 
Живи, дурак, несуществующим,
пылинки в воздухе лови,
перебирай в мозгу тоскующем
воспоминания любви. 
 
Пускай плывут густым течением,
гольфстримом греют пустоту
холодной жизни, в средостении
пусть заполняют немоту. 
 
Живи слабеющим, мерцающим,
оскудевающим живи,
по этим водам иссякающим,
во тьме барахтаясь, — плыви. 
 
Пусть угасающим свечением
ещё продлится краткий миг,
с его уже неслышным пением,
но ты настиг его, настиг.
 
Как человек умеет выразить невыразимое! Вот это «ты настиг его, настиг» – это остановленное прекрасное мгновение. Если удаётся написать удачную строчку, запечатлеть солнечный зайчик, пришпилить к бумаге — вот это «настиг его», пусть на мгновение, уловил гармонию момента. Мне это дороже каких-либо материальных благ.
Я боюсь, что если я научусь так владеть своим эго, управлять своими мыслями, эмоциями, как учит Толле, наступать на горло своим настроениям, я стихи писать разучусь. Они же рождаются из боли, из душевного хаоса, из страданий… Как это у Ходасевича: «Восстаёт мой тихий ад в стройности первоначальной». Вот это останавливает. «Вот что сбивает нас, вот в чём причина того, что бедствия так долговечны...».
А что вы на это скажете, мои дорогие виртуальные друзья? Те из них, кто дочитает, конечно. Какую модель поведения предпочли бы — Обломова или Штольца? Страдающего рефлексирующего поэта или душевно здорового бодрячка? Или может быть есть какая-то золотая середина?

По второму кругу
 
После обсуждения темы депрессии вернулись к творчеству. Володя прочёл ещё несколько стихотворений из своей объёмной папки, Аркадий посмешил всех Жванецким, Надя спела задорную «Утушку луговую». Прямо захотелось пуститься в пляс! Эх, жаль, королевство мало, разгуляться негде!
Коля продемонстрировал нам свою единственную картину «Калитка», которая на всех произвела впечатление. Мне даже захотелось её отворить...
А Надя вспомнила, что и у неё тоже одна картина есть. И принесла нам показать. Называется «Закат на Волге». Мы залюбовались.
А я вспомнила депрессивный закат Есенина. Он предчувствовал свой близкий конец, почти физически ощущал его неумолимое приближение. Из воспоминаний В. Эрлиха: «Июнь 1925 года. Мы стоим на балконе квартиры Толстых (на Остоженке) и курим. Перед нами закат, непривычно багровый и страшный. На лице Есенина полубезумная и почти торжествующая улыбка: «Видал ужас? Это – мой закат…»
Надин закат — жизнеутверждающий. Он даже чем-то похож на восход.
А потом Лёша читал свои стихи. И это было грустно. Но печаль была светла…

***
У меня парашют не раскрылся, увы,
И пятнадцать секунд до зелёной травы.
Я всё ждал, что раскроется он наконец,
Ведь пятнадцать секунд — и полёту конец!
Я руками, как птица, махал на лету
И внезапно проснулся в холодном поту.
И испуганно сердце стучало в груди:
Всё казалось, что встреча с землёй впереди.
И, ударясь о землю, на небо взлечу,
И в старинной церквушке поставят свечу…

Ничего не случилось, я жив и здоров,
На работу пришёл, и мой сменщик Петров
По-приятельски пару стрельнул папирос.
— Как дела? — затянувшись, мне задал вопрос.
— Всё нормально, — ответил, обиду тая.
И подумал, что жизнь не раскрылась моя.
Я неверный, наверное, выбрал маршрут,
Моя жизнь не раскрылась, как тот парашют.

Нераскрытая жизнь — как короткий полёт.
Только в небе куда-то летит самолёт,
А я падаю вниз и вот-вот разобьюсь,
Но развязки такой я совсем не боюсь.
Вот ещё один вздох и ещё один миг,
Но не слышит никто мой испуганный крик.
Деревянная церковь устала терпеть,
Ей бы душу мою поскорее отпеть.
Всё готово уже, и отец Никодим
Мне простит, что я был не однажды судим,
И с Петровым ругался, и женщин бросал,
И с ошибками в школе диктанты писал,
Что другие погибли, а я невредим –
Всё простит мне сегодня отец Никодим.

Уж стоят под иконами свечи во фрунт,
А в запасе — пятнадцать коротких секунд.

«Я неверный, наверное, выбрал маршрут, Моя жизнь не раскрылась, как тот парашют». Какой силы искренности строки! Но сколько людей, считающих свою жизнь раскрывшейся, удавшейся, с которыми поэт — да и многие из нас — никогда бы не поменялись?
А недавно, в самый трудный, «безработный», период своей жизни,  Лёша вдруг неожиданно для себя стал писать рассказы в духе сюрреалистического, абсурдного юмора. Причём чем мрачнее казалась жизнь — тем смешнее получались рассказы. (Как это у Блока: «Чем хуже жизнь — тем лучше стихи пишутся»)
Это была совершенно новая грань его таланта. Цикл дворницких рассказов, — они называются «Дворник и его друзья» – были опубликованы и в энгельсском журнале «Другой берег», и в журнале «Зарубежные Задворки».  И недавно, просматривая эти рассказы, на предмет того, что выбрать для сегодняшней встречи, каждый раз начиная хохотать как безумная, я обнаружила рассказ «Дворник взялся за старое», где идёт речь о том, как дворника спасали от депрессии. Прямо в тему! Я прошу Лёшу прочитать нам его сейчас. Юмор конечно своеобразный, в него надо войти, это вам не Петросян какой-нибудь, это сюр.
(Приведу здесь маленький отрывок):

«Мы продолжали смотреть на дворника. От него пахло коньяком и селёдкой.
Мне стало его очень жалко, и я сказал:
— Алкаш несчастный.
А дворник обиделся и сказал:
— Никому я не нужен: жена от меня ушла, а завхоз меня не любит.
И заплакал.
— Вот и причина, — обрадовался повар и посмотрел на меня с директором.
А директор рассердился и сказал дворнику:
— Сколько можно пить? А если я тебя по статье?
Повар подсел к дворнику и сказал:
— Нельзя его по статье: пропадёт он.
Директор сказал:
— Пропадают обычно хорошие люди. А таким, как наш дворник, ничего не делается. Наоборот — хорошим людям от них одни проблемы.
А я сказал:
— Дворник хороший.
Директор даже подпрыгнул:
— Ты-то откуда знаешь, писатель? Фантастики начитался?
Я объяснил директору:
— У него депрессия от несчастной любви. Если его по статье — он может руки на себя наложить. Несчастная любовь — это очень серьёзно. Здесь главное — не рубить с плеча, а то потом уже ничего не исправишь.
А повар сказал:
— Дворнику надо помочь, один он не справится: он совсем обалдел от своей любви.
А директор подумал и сказал:
— Дворника надо отвлечь, переключить внимание на что-нибудь другое.
Мы стали думать: на что переключить внимание дворника, но у нас ничего не получалось.
Тогда повар сказал:
— Главное — не оставлять сейчас его одного.
Почему дворника нельзя оставлять сейчас одного — повар не объяснил, но все с ним всё равно согласились.
А директор спросил:
— Мы что же — так и будем около него сидеть?
Я сказал:
— Просто так сидеть не интересно. Давайте поиграем во что-нибудь.
Директор сказал:
— Правильно. Повар, поиграй с дворником.
А повар заупрямился и сказал:
— Нужен я ему! Вот если бы с ним завхоз поиграла…
И дворник ещё сильнее зарыдал.
Мы смотрели, как дворник рыдает, и у нас всё внутри переворачивалось от такого зрелища. Нам было очень жалко дворника, но мы никак не могли придумать: как ему помочь.
Тогда директор сказал:
— А вы тоже в детстве кричали людям с балкона, а потом резко садились вниз, чтобы не заметили? Я до сих пор так делаю.
И вдруг дворник хмыкнул и сказал:
— А мне нравилось обливать прохожих с балкона. Нальёшь в бутылку воды, обольёшь кого-нибудь и спрячешься!
А повар сказал:
— А я кошелёк за верёвочку привязывал и дёргал.
А я не стал ждать, когда все спросят, что делал я, и сказал:
— А давайте сейчас кого-нибудь обольём!
И мы побежали к директору на балкон, и целый день пугали и обливали прохожих. Было очень весело, и у дворника прошла депрессия. Потому что во время депрессии главное — переключить внимание на что-то другое и не оставлять человека одного». («Дворник взялся за старое»)

Продолжение следует