Мурад и самое звёздное небо. часть 6

Повесть.

 Гульдже, младшая сестра Ораза, после того как он овдовел, переехала от родителей в его дом помогать растить племянников и вести хозяйство. Мурад иногда ловил на себе её взгляды красивых черных глаз. Но он и не мог подумать что-то такое. Ораз его лучший друг – и даже тень намека выглядела бы непристойно.

С Оразом он познакомился много лет назад. После четвертого курса Мурад попросился на практику в Туркмению. Зачислили его лаборантом в «Институт изучения условий труда в пустыне», где работали медики, биологи, социологи и лаборанты – исследовали условия жизни археологов на одном из древних городищ. При первой же поездке в экспедицию, попутно заехали в серпентарий, чтобы завезти противоядие (вакцину), полученную из «Ташкентского института вакцин» и кое-какие медикаменты. Серпентарий находился в урочище арчевой рощи. Пока водитель заносил привезенную вакцину в хранилище, Мурад, сгорая от любопытства, зашел к змееловам. Он первый раз был в серпентарии; там занимались еще и ядовитыми пауками. Встретил его высокий красавец с пышной шевелюрой кудрявых волос. Вокруг стояли фирменные ящики с надписью «ЯД», банки, сосуды, корзины и прочие емкости. Мураду казалось, что в них полно всякого ужаса и гадости ползучей.
Ораз, бросив быстрый взгляд на Мурада, взял прозрачную банку с пауками и вывалил одного на лабораторный стол. Потом отвернулся к окну и стал разглядывать что-то за окном. В это время маленький черный паук (как потом выяснилось – каракурт) стал заползать на руку Ораза, которой он опирался на стол. От ужаса у Мурада что-то екнуло в груди, и пробрал холодный пот. Повернувшийся Ораз дернулся и резко крикнул Мураду:
– Неси быстро вашу вакцину.
Мурад, как ошалелый, собрался бежать за вакциной, но споткнулся у порога и упал. Когда поднялся, путь ему преградил откуда-то взявшийся пожилой человек со словами:
– Никуда не надо бежать.
И, повернувшись, обратился к Оразу:
– Эх, и не стыдно! Шутить вздумал. – Посмотрел на Мурада. – Он всех так разыгрывает.
Это был руководитель лаборатории Ахмет-ака. Через паузу он объяснил:
– Это самец каракурта, он меньше по размерам самки и не может прокусить кожу человека, а тем более мозолистую ладонь Ораза. А вот самка крупнее и опасна, так сказать, «черную вдову» надо остерегаться. И противоядие от их укусов изготавливают из самого же яда каракурта.
К Мураду, протягивая руку, подошел Ораз:
– Да это так, извини, братишка… хотел пошутить.
Мурад понял, что его разыграл шутник Ораз. Так они познакомились.
Из дома вышла Гульдже с чашей горячих «фитчи». Платье «койнек», туникообразного свободного покроя из светло-зеленого шелка «кетени», с многорядной вышивкой «гайма», закрывавшей глубокий вырез ворота, делало её очень красивой и стройной. Две тонких косы спускались на плечи из-под небольшой полусферической шелковой тюбетейки – «тахьи», которая была расшита геометрическим узором и украшена серебряными пластинами с сердоликом. Плавность движений её рук подчеркивали серебряные браслеты со вставками из бирюзы, служившие ей амулетом: они завершали традиционный ансамбль наряда, характерный для туркменской девушки. Пока Гульдже носила угощения, Мурад почувствовал во всем её облике – в легкой походке, в грациозном движении рук, в мимолетном взгляде и в чуть заметной улыбке – нежную симпатию, неподдельный восторг и ликование. А от тонких черт её лица и всего облика – веяло восточной кротостью.
От мангала, где колдовал над шашлыком Ораз, потянуло запахом жареной баранины. Он по-особенному мариновал мясо – с диким скальным луком. Шашлык получался не просто сочным и ароматным, а после поедания этих божественных кусочков еще долго сохранялось это невероятно-приятное послевкусие. Вкус сочного жареного мяса – один из самых древних в жизни человека, сопровождающий его по сей день. Может, жаренное на огне мясо – это тот первый продукт, который особо закрепился у людей в подсознании на тысячелетия. Может, жареному мясу люди обязаны тем скачком движения цивилизации. Это осталось в человеческой генетической памяти, и действует через вкусовые рецепторы на людей, вызывая торжественное настроение. Мурад знал: вечер будет долгим и не только из-за знатного угощения и радушного приема, а просто им с Оразом было всегда интересно. Они часами могли о многом беседовать до утра.

Безветрие – редкое для этого города. Свинцовые тучи грузно нависали, словно в них вся вековая тяжесть огромного неба. Все это вынуждало людей куда-то исчезнуть из этого города, или спрятаться в помещение. Это делало день невероятно мрачным. Было душно, и в ожидании дождя будто остановилось время. Мурад все дела здесь уже завершил. Хочется скорее сесть в поезд и уехать домой. Странно, его, Мурада, ничего не удерживает в этом городе, который когда-то покорил его, в котором учился в 1-м Ленинградском медицинском. Тогда, приехав в Ленинград, Мурад сразу поселился у Левы. Их отцы были фронтовыми друзьями. Во время землетрясения 1949 года в Ашхабаде вся семья Левы погибла и его, двухлетнего, взяли в дом Мурада, пока не уехал в Ленинград учиться на архитектора. В Ленинграде встретил Мурада с радостью, относился к нему, как к младшему братишке. Желая чтобы Мурад поступил только на архитектурный факультет, агитировал по-своему. Снабдил Мурада литературой, водил его по всем архитектурным знаковым местам. Подолгу гуляя с Левой по городу, Мурад мог долго стоять и любоваться, изумленный, особняком Спиридонова, или шестиэтажным зданием компании «Зингер» со стеклянным глобусом, или Кикиными палатами, или Казанским собором. Мурад со временем стал немного разбираться в архитектурных стилях. Его в архитектуре все восхищало, но медицина перевесила.
Ленинград тогда стал его любимым городом. Городом, в котором было столько радостных знакомств. «Аlma-mater», давшая на всю жизнь много новых знаний и способность поиска духовной пищи. Питомцем этого вуза он себя чувствовал всегда. А город, где встретил свою, по сути, первую любовь – был особенно дорог. О любви вспоминалось двояко; как о чем-то хорошем, теплом, но так же как и о глубокой ране, правда, заживающей или находящейся под многолетней анестезией. Уже прошли годы, как они расстались с Таней. Мурад переключился на профессиональные заботы. С воодушевлением увлекся делами, а их было достаточно. Только иногда, мысленно возвращаясь к прошлым временам, волей-неволей возникал нежный образ Тани. За эти годы Мурад научился обрывать свои мысли о прошлом и переключаться на другое.
Двойственные ощущения были у него о возвращении городу старого названия Санкт-Петербург. Об этом он узнал еще в прошлый приезд сюда, поздней осенью 1991 года. С одной стороны то, что вернули историческое название городу; с другой многие, как и он, неразрывно связывали пережитую страшную блокаду города – с Ленинградом. Мурад часто встречал эту категорию людей – блокадников. Они казались созданиями как из сказки – с прозрачными мыслями и поступками. Поражало их неподдельное участье к судьбе других. Они очень редко рассказывали о голоде и своих пережитых страданиях в блокаду. Мурад считал, если его спросят, видел ли он в своей жизни святых – такими он назвал бы блокадников. Держались эти люди спокойно, в них была колоссальная любовь к жизни. Все, кто жил вокруг них, старались быть такими же.
Когда Мурад узнал, что, даже умирая с голоду, сотрудники Ленинградского института, генетики растениеводства – не тронули ни одного зернышка, то несколько дней ходил потрясенный. Общаясь с блокадниками, Мураду почему-то хотелось попросить прощение у них за их страдания и за то, что их стали сейчас меньше замечать. Сразу после общения с ними раньше – хотелось стать лучше и добрее. А сейчас? Свобода. Да! Он обеими за это руками проголосовал бы. Но надо ли при этом рушить упорядоченную и сложившуюся за последние годы систему разумных ценностей – целиком? Мурад не понимал, куда все хорошее уходит? В общении между людьми иногда появляется незримый посредник «Маммона» – этот коварный арамейский демон выгоды. На первый план выходят вроде как индивидуалисты. Может это и хорошо? Развитие инициативы каждого. Но эти «новые лжеиндивидуалисты» пугали его. Они могут много сделать, чтобы все разумное поставить с ног на голову. «Любой ценой». Казалось, они оторваны от земли. От опоры на её благородное и устойчивое плодородие добра. Мурад видел эти взгляды мимо тебя, как «изуверы» они видели только злато. При этом эти люди перестают замечать тех, кто недавно был где-то рядом. Укоренилась и стала «модной» поговорка – «это ваши проблемы». Мурада вначале все это тревожило. Да же возмущало, как могут говорить это те, кто должен просто трудиться и решать проблемы. Еще его настораживали «болтуны и лизоблюды», которые совсем недавно возносили КПСС, заговорили о демократической конституции, не понимая, что её надо выстрадать. Потом решил он, что это все – поверхностное и наносное – со временем уйдет, а все доброе и хорошее вернется опять к людям.
Даниль ГАЛИМУЛЛИН
Продолжение следует…
Часть пятая