Дума на похмелье

В ночах мильонозвёздых
под гнётом тёмных гнёзд
не веет вольный воздух,
не видно светлых звёзд.

В чаду хмельном и спёртом,
в обители чумы
политикой и спортом
питаются умы.

Там платят дань заботам,
ведут обидам счёт,
всё меньше год за годом
нас истина влечёт.

Холопам биографий
не снять с нутра оков,
хоть лживей и кровавей,
чем наши, нет богов.

Как жёлты наши лица,
как праздна наша прыть!
Самим бы исцелиться, —
ан тужимся целить.

Рабы тщеты и фальши,
с апломбом мировым
всё с Родины подальше
податься норовим…

Меж тем, пока мы спорим,
так трогательно бел
зацвёл по рощам тёрен,
соловушка запел.

Всей живности хозяин
измучился и сник,
что столько мы не знаем
из музыки и книг.

И маленькие дети
додумались уже,
что есть одно на свете
спасение душе.

Ни горечью сиротства,
ни бунтом, ни гульбой
свобода не берётся,
а носится с собой.

Сам дьявол, хоть не скаред,
на пажити чужой
её нам не подарит,
раз нету за душой…

Нас ангел не разбудит
в день Страшного суда,
но Вечность есть и будет
сегодня и всегда.

И бабочка ли, куст ли,
словесное ль витьё —
в природе и в искусстве
знамения её.

К твоим шагам, о путник,
да не пристанет ложь,
пока не в косных буднях,
а в Вечности живёшь.

Хоть смысл пути неведом,
идти не уклонясь —
всё дело только в этом,
да дело не про нас.

И, значит, песня спета,
коль сквозь табачный дым
мы дарственного света
увидеть не хотим.

Что боги наши плохи,
постигнувшим давно,
из собственной эпохи
нам выйти не дано.

На горе многим землям
готовый кануть Рим,
мы разуму не внемлем
и радости не зрим.

Лишь я, поэт кабацкий, —
вишь, глотка здорова, —
верчу заместо цацки
дурацкие слова.

1978