5. Цветок засохший

                Не таится от Него капля слезная...
                Из молитвы

Вам случалось у букиниста —
Приснопамятен Гумилев! —
Вдруг отыскивать жемчуг чистый?
Этот редкостный сорт — лилов.

Мне — случалось нырять Надиром
В необъятный, старинный шкаф,
Где покоились книги с миром,
А выныривать, перл сыскав!

Кто бы этот, забытый томик,
По достоинствам оценил,
Ведь доходами экономик
Не покроешь расход чернил!

(О ту пору, — не так уж древле, —
В годы горестей да разлук, —
Были книги куда дешевле,
Чем горшечника скорбный луг...)

Знал бы автор, — министр-романтик,
Что скрывал кракелюр картин
Под покровом блестящих мантий, —
Созерцательный Ламартин!

Под обложкой — о, Женевьева! —
Восхитительный почерк (тот,
С непокорным наклоном влево),
Тот великий и страшный год!

Год осьмнадцатый как на блюдце:
Год мечтательный — для девиц,
Вожделенный — для революций,
Всегубительный — для столиц.

Точно вижу рисунок тушью:
Вечер синий, как снежный барс,
И Венеру, звезду пастушью,
И кровавый (хоть синий) Марс.

Остывающий бок «буржуйки»,
Где огонь — до утра! — затих.
И смолы затверделой струйки
На поленьях, сплошь золотых.

В глубине пещерного быта —
Пляски пламени на стене! —
«Окоренок», а не корыто,
Что преследует и во сне...

Драгоценен — дар керосина
(Выше только тот — дровяной)...
О, разверзшаяся трясина —
Та, что чувствуется спиной!

Вместо Львенка и желтой шали —
С раскаленной трубы капель,
Вдохновенные грезы Али
Да Иринина колыбель.

Обе дочери — обе!! — живы...
Тем же, имя которым — полк:
Прикусите язык свой лживый,
Ибо камский прибой умолк!

Отведите же взор свой Виев!
Вижу в линзы кипящих колб:
Ее душу, — как старый Киев, —
Неподъемный Иринин столп

Пригвоздил от шестаго часа,
Проницая и плоть, и кость, —
Небесами могу поклясться! —
Точно этот хомутный гвоздь.

Быть у совести на поруках,
Когда мир до того... громоздк!
Не тогда ли родилось в муках
Невозможное слово: «тоск»?

Там — пеленки, дрова, передник,
И постылый остыл обед.
Здесь — товарищ, друг, собеседник
И наперсник девичьих лет!

Сим изгонится безнадежность
Из холодных людских берлог,
Где живали когда-то нежность
И певучий французский слог!

Так скрепляется подпись: твердо,
Как дорожный кремень — грозой, —
Не печатью орлино-гордой,
Но горючей людской слезой!

Что то было?.. Тоска по муже,
Иль Вандеи последний сон,
Безоружен — во всеоружьи,
Безоружьем — вооружен?!

Но застыла старинной сканью
На упрямой строке внахлест,
Разбегаясь лучами звезд,
Эта капля священной данью, —
Что горька, как рябины грозд —

Не жеманности, не капризу,
А тому, что так жжет сердца,
Чашу правую клонит книзу
На предвечных весах Творца!

И навряд ли кому потрафлю,
Чтоб покинула книга дом,
Хоть и жутко смотреть на каплю,
Что однажды взойдет цветком —
Эдемским...