4. Цветаевский музей

I
Год двенадцатый... Тонет «Титаник»,
Но встает Атлантидой со дна
То, что вписано в вечный помянник,
Чем доныне гордится страна!

Всё искусство Эллады и Рима, —
Хоть не всё, что мечталось, увы, —
Было явлено — вещно и зримо! —
Посреди златоглавой Москвы.

О, помедли, Москва, оглянись ты —
Не под звуки фанфарной трубы —
На увенчанный этим тернистый
Путь исканий, трудов и борьбы.

Две заглавные роли в той драме —
Не обоих ли память живет? —
Хладный лед и горячее пламя,
А вернее же, пламя и лед:

Бескорыстный подвижник Цветаев
Да наследник чиновных дельцов,
Что сподвигнулся, сердцем оттаяв,
На расходы — Нечаев-Мальцов.

Не увидит иной на галопе, —
Не позволит узреть и рысца, —
Что сияет из гипсовых копий
Безупречным искусством резца...

О музей, средоточье столетий,
Чье ты имя носил и не снес?!
Александр — не Великий, а Третий —
Был могуч, что античный колосс!

Где таинственен, точно Гаввафа,
Христианский задумчивый двор,
Мне сверкает мечом Голиафа
Исполинского Пращника взор.

Я — не Блок: не могу не жалеть я
Ту страну, что была как Давид:
Не минует еще пятилетья,
И она погрузится в Аид.

А по нежному фону мозаик,
Что и в сумраке злато-парчов,
Разольется бушующий Яик,
И восстанет из тьмы Пугачев!

II
Где ступени нарзаном омыты
И блестящи колесики шпор,
Отражался стареющий Витте
И посверкивал носа фарфор.

Кавалеры, князья, камергеры —
Ленты, звезды, мундиров шитье...
Мнемозины, матроны, мегеры —
Ожерелья, шелка... Оh mon Dieu!

На шеренги безжизненных кукол —
Одинаковы платьев ряды! —
Падал свет, проницающий купол,
Как сияние горной гряды.

Он лепил, выпрямляя и старя,
Белый стан, восково-меловой,
И встречал реверанс: государя
Николая с державной вдовой.

О Марина!.. И каторжным норам,
И всполохам цусимских зарниц
Искупиться ли благостным взором
Этих серых — серовских — зениц?!

О, полковник в защитном мундире,
Чье призванье — семья и смотры,
За тобой не Москва — а четыре
Навсегда неразлучных сестры:

Оживленны, ясны и невинны, —
И не скажешь теперь, кто милей, —
Как букет из цветочной корзины —
Четырех белоснежных лилей...

Мне являются в зыбком виденьи
Бледным отсветом гаснущих ламп
Безвозвратного прошлого тени,
Бренной славе звучит дифирамб.

Точно сильные старого мира
Восстают из безвестных могил
И — невидящим оком Омира —
Ищут след, что навеки простыл.

Всё летейскими волнами смыто,
Но меж теней — ничтожны слова! —
Есть одна, и она не забыта...
С теми кончено, эта — жива.

III
...Кто небрежно роняет поклоны
Среди чопорных дам и господ?
Перед кем бы склонились колонны,
Если б только не каменный свод!

Из походки ее мотыльковой,
Из волны золотистых кудрей
Афродитой рождается слово —
Чем безумнее, тем и мудрей...

О сирена, сивилла, Кассандра —
Окаянных не дней, но годов! —
Что входила в музей Александра,
Как под сени священных садов;

Что невнятные возгласы пифий,
Как на медно-ивановский зык,
Прелагала на варварски-скифий,
Но по-эллински звучный язык!

О глашатай падения Трои,
Провозвестница славы Афин!
Воплощенная песнь о Герое...
Ты, чье сердце исторг серафим!..

Для чего потревожили сон мы
Той, что мчалась на легких крылах,
Видя мертвенно-белые сонмы
В красном отблеске будущих плах?

Потому ли, что волосы густы,
А походка на диво легка?!
Или даром античные бюсты, —
Словно сами седые века, —

В юном личике, нежно-округлом,
Видят знаменье рока о том,
Что пойдет по земле, как по углям,
Пламенея кленовым листом,

И по жизни пройдет, как по мукам,
Беззащитна, что истинный бард,
Не доверив предчувствия звукам,
Отплывет, как Мария Стюарт?!

— Вдохновению прежде и ныне,
Дерзновению ныне и впредь
Путь единый, и ярко Марине
На костре Иоанны гореть!