Лёгкие шаги безумия

Глава 39

— Регина, нам надо поговорить, — шептал Веня Волков, сидя в своем зале для прослушиваний и глядя, как скачет по сцене очередной мальчик. Карамельно-хорошенькое личико покраснело от стараний, слабый фальцет выводил стандартную муть: «Я хочу тебя, ля-ля-ля, я так хочу тебя, ты моя, ля-ля-ля, девочка-звезда-а-а-а, голубые глаза, словно бирюза-а-а-а».

Регины не было рядом. Она вообще куда-то исчезла, не ночевала на даче. Он знал, в московской квартире она тоже не ночевала. «Ну и отлично, — думал он, — у нее хватило ума понять…»

— Нам надо поговорить, — прошептал он еще раз, пытаясь привыкнуть к этой банальной киношно-литературной фразе.

Он хотел произнести ее еще вчера вечером, но Регины не было, и он вздохнул с облегчением. Наверное, стоит еще немного подождать. Надо запустить этот последний проект. Нельзя уходить, не завершив начатого.

Еще месяц назад он решил создать юный и нежный супердуэт. Девочка и мальчик, не старше восемнадцати, а внешне — почти подростки. Но не теперешние, гоняющие на роликах в платочках-"банданах" на бестолковых головах. Это должны быть трогательные влюбленные дети, вне времени, вне грубости и цинизма, без всякой приблатненности. Ромео и Джульетта конца девяностых. В перспективе даже замаячила звездная рок-опера, что-то типа «Вестсайдской истории». Ведь не перевелись еще в России композиторы, а голоса — вообще не проблема. Главное — угадать точные типажи.

Девочку он уже нашел. В одном из театральных училищ он выбрал худенькую, как тростинка, первокурсницу. У нее были роскошные пепельно-русые волосы до пояса, огромные черные глаза на тонком, почти прозрачном личике. Без косметики, в умытом виде, она выглядела не старше пятнадцати. Ее звали Юля. Двигалась она отлично, даже голосок кое-какой был…

С мальчиком дело шло сложней. Сегодня он решил хоть на ком-то остановиться. Этот, карамельный, был уже седьмым за сегодняшний день. Слушая его монотонный фальцет, Веня вдруг хлопнул в ладоши и громко произнес:

— Стоп! Мальчик застыл.

— Стихотворение какое-нибудь можешь прочитать?

— Стихотворение? — Мальчик растерянно взмахнул длинными ресницами.

— Ну учил же ты в школе Пушкина, Лермонтова, Тютчева. Прочитай что-нибудь. Что помнишь.

— Ага, — кивнул мальчик и, подумав секунду, начал:

— Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, Французу отдана…

— О Господи, — поморщился Веня, — ты что, не понимаешь? Про любовь что-нибудь. Ну? «Я помню чудное мгновенье…» — подсказал он.

— Передо мной… Эт-та… явились вы, — смущенно продолжил мальчик.

— «Ты»! — повысил голос Веня. — «Передо мной явилась ты». Все, свободен. Давайте, кто там следующий? — крикнул он, обернувшись к двери.

Как только вошел следующий мальчик, Веня вздохнул с облегчением. Темно-каштановые кудри, круглые очечки, большие ярко-синие глаза. Мальчик еще не успел подняться на сцену, еще рта не открыл, а Веня уже знал: образ найден.

— Где Юля? — Он огляделся по сторонам.

— Я здесь, Вениамин Борисович! — послышался тоненький голосок из заднего ряда.

Все это время девочка сидела в зале. Он совсем забыл о ней.

— Давай-ка на сцену. Встаньте рядом. Вот он, его последний проект. Ромео и Джульетта. На раскрутку уйдет полгода. Его уже здесь не будет. Если Регине потребуется помощь, он поможет. Он сам сделает только первые два клипа и подберет репертуар на эти полгода. Еще, пожалуй, сам подберет композитора и поэта для рок-оперы. И все…

— Регина, нам надо поговорить, — прошептал он в третий раз.

— Вениамин Борисович, вы что-то сказали? — спросила девочка Юля со сцены.

— Нет. Ничего. Вы оба знаете какой-нибудь хороший романс?

Они зашептались. Они не были знакомы, но тут же познакомились.

— Кажется, тебя утвердили, — услышал он громкий шепот девочки. Через минуту они запели дуэтом:

Не покидай меня, весна,
Не оставляй меня, надежда.

Оказалось, что у мальчика неплохой голос, довольно низкий, глубокий. И со слухом все в порядке. Веня, прикрыв глаза, устало откинулся в кресле. Слова и мелодия не вызвали у него никакого жара, никакой дрожи. Ему было приятно слушать красивый романс в хорошем исполнении. И только…

Он решил, что не будет сегодня вечером говорить Регине трудную банальную фразу. Надо еще немного подождать. Он знал — Регина выслушает его спокойно и внимательно, не станет устраивать сцен. Она отнесется к его решению с пониманием, даже с сочувствием.

— Ну что ж, — скажет она, — если ты так хочешь, если тебе так будет лучше, я готова…

А потом убьет Лену.

Она найдет способ. В третий раз она не промахнется. Случится что-нибудь неожиданное, например, самолет, следующий рейсом Тюмень — Москва, взорвется в воздухе. И никто не будет виноват.

Пусть Лена прилетит, пусть переговорит с мужем… В том, что она согласится на его предложение, Веня не сомневался ни на секунду. Она принадлежит ему, и только ему. А кому же еще может принадлежать его счастье, его молодость?

Весь этот долгий, страшный кусок жизни, который назывался его молодостью, сжался в памяти до нескольких дней, до нескольких счастливых дней июня 1982 года. Не было ничего, кроме той единственной, живой и понятной любви, пусть даже безответной. Теперь она вернется к нему. Уже вернулась. Лена Полянская любит его. Они будут вместе и никогда больше не расстанутся. Он здоров. Он никого не убивал.

«Продлитесь вы, златые дни», — самозабвенно пели на сцене мальчик и девочка.

* * *
— Все. Мы пришли, — хрипло проговорил киллер и упал на снег.

Лена огляделась. Никакого скита не было, только невысокий заснеженный холмик. Вася лежал на снегу, закрыв глаза. Утреннее солнце било ему в лицо. Лена села на поваленный ствол и почувствовала, как кружится голова.

Последний кусок пути она шла почти легко. Открылось второе дыхание. Ей стало казаться, что она вовсе не устала, что может идти еще, сколько нужно. Только сейчас, остановившись, она поняла, что просто умирает от усталости.

Киллер пролежал на снегу с закрытыми глазами не больше десяти минут. Он умел полностью расслабляться, давать отдых каждой клеточке. Даже боль в раненом предплечье не мешала ему. А Лена, закрыв глаза и прислонившись к стволу, моментально заснула. Этот глубокий сон был больше похож на обморок.

Он не стал ее будить. Подобрал подходящий березовый сук и принялся с его помощью разгребать вход в землянку. Работа заняла у него не больше получаса. Правая рука действовала плохо, зато левая была в полном порядке. По силе и ловкости она ничем не отличалась от правой.

Когда вход был расчищен, киллер набрал елового лапника и выстлал дно убежища в несколько слоев. И только после этого разбудил Лену.

Она открыла глаза и в первый момент не могла понять, где находится. После короткого сна стало немного легче, но тело ныло и требовало еще отдыха.

— Пока нет вертолета, — сказал киллер, — ты должна посмотреть, что там у меня с плечом. Мы сядем у входа в скит, как только услышим вертолет, сразу спрячемся.

— Хорошо, — кивнула Лена и тут же подумала: «А если это будет другой вертолет? Не бандитский?»

Но вслух она ничего не сказала.

Из бесчисленных карманов кожанки киллер достал маленькую плоскую фляжку, финский нож в толстых кожаных ножнах, плитку шоколада. Аккуратно сняв обертку, он отломил четыре дольки, две протянул Лене, две положил себе в рот. — Ешь медленно. Это вся наша еда на ближайшие сутки, — сказал он, — потом, позже, я попробую сделать кипяток.

Под курткой у Слепого был толстый свитер, перетянутый ремнями портупеи, к которой крепился где-то у левой подмышки маленький автомат. Под свитером — тельняшка. На тельняшке особенно жутко выглядела окровавленная дыра в верхней части правого предплечья. Лена удивилась, как легко он двигает раненой рукой, снимая через голову свитер и тельник.

— Тебе не холодно? — спросила она, когда он разделся до пояса.

— Посмотри плечо, — ответил киллер.

— Вообще-то я не врач, — предупредила Лена, осматривая кровоточащую рану.

— Я знаю. Но врача здесь нет. Возьми снег и попробуй стереть кровь.

— А что у тебя во фляге?

— Спирт.

— Тогда почему снегом? Можно инфекцию занести.

— Спирта мало. Он еще понадобится. А снег здесь чистый, считай, стерильный. Делай, что говорю.

Лена выгребла из-под затвердевшей ледяной корки горсть мягкого снега и стала осторожно вытирать кровь вокруг раны. Киллер сидел спокойно, даже не морщился.

— Кровотечение не сильное, оно почти прекратилось. По-моему, там прощупывается пуля, — сообщила Лена, — у тебя есть хотя бы носовой платок? Надо перевязать.

— Платка у меня нет. Перевязать надо, но это потом. Сейчас ты вытащишь пулю.

— Прости, что?— Ты сделаешь надрез и вытащишь пулю. А потом перевяжешь.

Лена еще раз оглядела рану. Пуля прощупывалась прямо под кожей, и, вероятно, врач мог бы извлечь ее минут за десять даже в таких условиях. Но Лена, кроме заноз, никогда ничего не извлекала из человеческой кожи. Однако она понимала: Вася прав, пулю надо вытащить. Иначе может начаться воспаление, нагноение или еще какая-нибудь гадость.

— Ты не бойся, — сказал он мягко, — я неплохо знаю анатомию. Там нет никаких важных артерий. Я чувствую, она сидит прямо под кожей. Кроме тебя, этого никто не сделает. А сделать надо.

В карманах чужой дубленки Лена нашла только пачку сигарет и зажигалку. Она расстегнула «молнию», обшарила внутренний карман. Там лежало пятьсот долларов. И все. А нужен был чистый носовой платок. Она сняла дубленку, вытянула из-под джинсов подол длинной трикотажной футболки и отрезала от него финкой, по кругу, полоску ткани шириной сантиметров тридцать. От полоски отрезала несколько небольших лоскутков. Потом тщательно протерла спиртом руки, лезвие финки, края раны. Глубоко вздохнув и перекрестившись на чистое утреннее небо, она немного натянула кожу вокруг раны и быстрым движением сделала точный надрез.

— Умница, — похвалил ее киллер, — ты видишь ее?

— Да.

Лена видела темный металлический кончик. Пуля была маленькой и очень скользкой. Она старалась не думать о той боли, которую сейчас причиняет Васе Слепаку. Пальцы у нее были тонкие и ловкие, но впервые в жизни она пожалела, что никогда не отращивала длинных ногтей. Ногтями было бы удобней подцепить пулю.

Наконец она справилась и протянула киллеру на ладони маленький, удлиненный кусочек свинца.

— Можешь выбросить, — сказал он.

Смочив спиртом еще один лоскут, она тщательно протерла рану и оставшимся длинным куском ткани туго перевязала предплечье.

— Слушай, Лена Полянская, почему ты не стала врачом? — спросил киллер, осторожно натягивая тельняшку.

— Я же не спрашиваю тебя, Вася Слепак, почему ты больше не пишешь стихи, а пошел в киллеры? — слабо улыбнулась она в ответ. — Лучше дай мне еще кусочек шоколадки. Совсем маленький, одну дольку.

— Держи, — он отломил две дольки и протянул ей обе, — заслужила. Заешь снегом. Только сразу не глотай, растопи во рту. Получится что-то вроде холодного какао.

— Да, отличный завтрак. — Лена вытащила из пачки сигарету.

Это был все тот же «Парламент». Вероятно, бандиты в таежном доме курили только его. Она протянула пачку Васе, но он помотал головой:

— Я не курю. А теперь скажи, кто подставил моего отца?

Он спросил об этом так просто и буднично, что Лена вздрогнула.

— Градская, — тихо произнесла она после долгой паузы, — твоего отца подставила Градская. А девочек убивал Волков.

Лицо киллера окаменело. Глаза его стали совсем белыми. Смотреть в них было страшно, и Лена отвернулась.

— А теперь все подробно, — сказал он, — очень подробно, с самого начала.

И тут вдали послышался стрекот вертолета.

— Давай в скит, — скомандовал киллер.

Через несколько секунд они оказались в кромешной темноте, на мягком лапнике. Вертолет был все ближе.

«А если это не бандиты? — подумала Лена. — Если это Сережа?»

— Я тебя слушаю, — тихо произнес киллер. Лена стала рассказывать ему все с самого начала. Она говорила долго, а вертолет все кружил. Звук то отдалялся, то приближался. Каждый раз, когда вертолет подлетал совсем близко, Лена замолкала и прислушивалась. Но киллер торопил ее:

— Дальше!

Закончив свой рассказ, она закурила и тихо спросила:

— Как и зачем ты меня нашел?

— Тебя заказала Градская, — ответил он после долгого молчания.

— Ты принял заказ?

— Я не брал денег.

— Но не отказался?

— Если бы я отказался, она бы наняла кого-то другого. Или попыталась сама еще раз.

— Почему она не обратилась к тебе сразу?

— Я не убиваю женщин, у которых маленькие дети. Она это знает. В Москве ты была с ребенком, а здесь одна.

— Если она думала, что ты меня убьешь, зачем натравила еще и бандитов?

— Для страховки. Со мной сложно связаться, к тому же я не беру денег вперед и не даю гарантий.

— Митю ты убил? — спросила Лена еле слышно.

— Я.

— А меня тебе тоже заказали с инсценировкой?

— Нет. Тебя без инсценировки.

— Как ты это сделал… с Митей?

— Как было заказано, так и сделал. Залез в окно, вырубил его, спящего, особым приемом, вколол большую дозу морфия в кисть, выволок из постели, ну а дальше — ты сама знаешь.

Он говорил это так спокойно и буднично, словно делился рецептом приготовления какого-нибудь блюда.

— Только одну ты допустил ошибку, — задумчиво произнесла Лена, — только одну. Ты колол морфий в правую кисть. А Митя не был левшой.

— Я колол в ту руку, которая свешивалась с кровати, мне так было удобней. А какая она, правая или левая, я не подумал…

— А если бы проснулась жена?

— Жену мне не заказывали. Да она и не могла проснуться. Она была под сильным кайфом, а я все делал очень тихо.

Вертолет давно улетел. Стало тихо. Киллер выглянул из скита.

— Сейчас я разожгу костер, — сказал он, — помоги собрать хворост. Только ельник не бери, от него много дыма.

С молодой березы он срезал ровный слой бересты, скрутил аккуратный конус, ловко скрепил его тонкой упругой веткой. Сидя у костра, Лена наблюдала, как киллер мастерит котелок из бересты.

— Ты собираешься в этом кипятить воду? — спросила она.

— А в чем же еще?

Берестяной котелок он наполнил снегом и закрепил над костром, между двумя рогатинами. Снег таял, он подкладывал еще. Через полчаса котелок наполнился до краев талой водой и вода быстро закипела.

— Почему же он не сгорел? — удивилась Лена.

— Не знаю, — пожал он плечами, — меня этому учили ханты. Осторожно сняв котелок с огня, он протянул Лене.

— Не ошпарься.

Они сидели и тихонько отхлебывали горячую воду по очереди, передавая друг другу берестяной котелок.

— А Митю тебе не было жалко? — осторожно спросила Лена. — Ты ведь узнал его.

— Да, — кивнул киллер, — я его узнал. Но это моя работа.

— Почему же меня пожалел? — Лена старалась, чтобы голос не дрогнул, говорила медленно и тихо, почти шепотом.

— Потому, что когда-то ты меня пожалела.


ГЛАВА 40

Веня проснулся очень рано. За окном было еще темно. Он знал, что единственный утренний рейс из Тюмени прилетает в девять пятнадцать. Мчаться в Домодедово, чтобы просто постоять в сторонке и посмотреть, как Лена войдет в зал аэропорта, как ее встретит и обнимет муж, было глупо. Но он не мог удержаться. Ему так хотелось поскорее увидеть ее, десять дней тянулись, словно вечность. И вот сегодня она прилетает. Она ведь говорила: двадцать третьего, рано утром. Значит, у нее уже были обратные билеты.

Он, конечно, не подойдет близко. Просто поглядит на нее. А вечером позвонит и попросит, чтобы она переговорила с мужем. Хорошо, если можно будет прямо завтра встретиться с ней. Но он не станет ее торопить. Пусть все идет так, как она хочет, пусть никому не будет больно, и ее мужу прежде всего.

Регина спала в своем кабинете. Он прошмыгнул мимо закрытой двери, но она тут же возникла на пороге в короткой ночной рубашке.

— Что это ты вскочил в такую рань? — спросила она, зевнув.

— Дела… — ответил он и отправился в ванную. Чтобы окончательно проснуться, надо было принять контрастный душ, сначала пустить очень горячую воду, почти кипяток, потом быстро переключить на ледяную. Потом еще раз.

Из душа он вышел бодрый, свежий. Лицо его сияло. Когда — он надевал ботинки в прихожей, опять появилась Регина. В руках она держала его любимую большую толстостенную кружку, в которой дымился кофе со сливками.

— Позавтракать ты, конечно, не успеешь, — сказала она, — хотя бы кофе глотни.

— Спасибо, — он взял чашку из ее рук.

Действительно, горячий кофе сейчас не помешает. Регина умела готовить его так, как он любил — очень крепкий и сладкий, с большим количеством жирных сливок. Сейчас он показался каким-то особенно вкусным. Веня выпил всю чашку до дна, чмокнул Регину в щеку и, прихватив ключи от старого «Мерседеса», вышел из дома.

Постояв еще немного, дождавшись, пока звук мотора стихнет за поворотом, Регина отправилась на кухню, очень тщательно, с содой и хлоркой, вымыла его чашку.

Утро было солнечным. Он спокойно вел свою любимую, верную машину и размышлял, как лучше ехать к Домодедову.

По дороге попался маленький цветочный базар. Он остановился и купил букет крупных чайных роз. Конечно, он не подойдет к Лене, не сможет отдать ей этот букет. Но все равно — цветы для нее.

Остановившись у светофора, он вставил в магнитофон кассету, старый альбом «Битлз» «Хелп!».— Хелп! Ай нид самбади! — стал подпевать он первому куплету, почти не понимая английских слов, просто знал все песни этого альбома наизусть, с ранней юности.

Зажегся желтый свет. Он почувствовал странное, неприятное покалывание во всем теле. А через миг острая, жгучая боль наполнила грудь.

Семь девочек смотрели на него издалека, сквозь горячий кровавый туман. Смотрели серьезно и печально. Одну звали Таня Костылева, ее длинная мокрая коса была перекинута через голое плечо. Другие шесть так и остались для него безымянными. Он не хотел знать их имен.

Сзади гудели машины. Давно зажегся зеленый. Он не слышал нетерпеливых сигналов. Боль росла, ее невозможно было терпеть, правая рука стала отчаянно шарить по передней панели. Глаза не видели ничего, кроме кровавого тумана и семи юных девичьих лиц.

Он упал лбом на баранку руля. Старый «Мерседес» отчаянно загудел, взвыл, как верный пес, потерявший любимого хозяина, но тут же затих. Голова Вени Волкова съехала в сторону.

— Эй, мужик, ты чего? — спросил шофер грузовика, заглянув в приоткрытое окно черного «мерса», перегородившего путь.

Этот шофер первым потерял терпение и выскочил, чтобы хорошо обругать придурка, который не давал другим проехать. В салоне тихо звучала песня «Естедей». Букет крупных чайных роз лежал на переднем сиденье. Человек за рулем был мертв. «Вчера все мои беды казались такими далёкими», — пела легендарная ливерпульская четверка.

* * *
Когда раздался телефонный звонок, Регина посмотрела на часы.

— Градская Регина Валентиновна?

— Да, я слушаю.

— Ваш муж Волков Вениамин Борисович…

— Куда мне подъехать? — хрипло спросила она, выслушав трагическое известие.

— В морг Боткинской больницы.

— Хорошо. Я буду через час, — собственный голос показался ей мертвым.

Положив трубку, она закурила и с удивлением заметила, что руки немного дрожат.

— Веня, Венечка, — прошептала она одними губами, — у меня не было выбора. Это единственный способ спасти концерн. Кудряш сожрал бы нас за милую душу. И что? Позор, рабство, вечная зависимость от прихотей блатного авторитета? Зачем нам это, Венечка? Ты думаешь, мне было так просто вылить яд в твой кофе? Принять решение — да, это было несложно. Достать яд, не оставляющий следов в организме, — еще проще. А вот открыть флакон, вылить в твой кофе, а потом протянуть тебе чашку и глядеть, как ты пьешь, — это совсем другое дело. Теперь тебя нет. И никто ничего не сумеет доказать. Никто никогда…

* * *
После привала они опять шли сквозь тайгу. Лена постоянно слышала какой-то напряженный гул. Он звучал то ближе, то дальше, иногда исчезал. Ей казалось, это гудит у нее в голове от усталости и голода. Но киллер объяснил: это буровая.

— Мы идем к буровой? — спросила Лена.

— Нет.

— А куда?

Он не ответил. Она вдруг подумала, что он сам уже не знает, куда они идут. Они заблудились. Сколько еще они смогут вот так идти, без еды? От плитки шоколада остался маленький кусочек, четыре дольки. Стало темнеть. Сумерки были мрачными, небо затянулось. Если не выглянет луна, то скоро наступит кромешная тьма.

В ушах звенело. Лена уже не чувствовала своего тела, оно стало легким и как будто невесомым. А мрак все сгущался. В высоких еловых кронах зашумел ветер. В лицо ударила снежная пыль. Поднялась метель. Лене показалось, что она летит куда-то вместе с мелкими острыми снежинками. Звон в ушах стал оглушительным, к горлу подступила тошнота. Перед глазами закружились черные стволы деревьев, черный снег, тяжелый, пульсирующий мрак затянул все вокруг. Лена потеряла сознание и упала на снег.

* * *
Бойцы спецназа один за другим перемахнули через двухметровый каменный забор. Четыре собачьих будки оказались пустыми, длинные тяжелые цепи с расстегнутыми ошейниками тонули в рыхлом снегу.

В доме стояла мертвая тишина. Бойцы рассыпались по боевым позициям. Военный вертолет завис прямо над крышей. Двое спустились на крышу по веревочной лестнице и проникли на чердак через слуховое окно.

Вскоре стало ясно: двухэтажный каменный дом пуст. В нем нет ни души. Тщательный обыск не дал ничего. Дом как дом — мебель, посуда, все, что надо для жизни и здорового отдыха на лоне живописной тайги. Ни оружия, ни наркотиков, никаких бумаг, документов, никаких скелетов в удобных стенных шкафах.

Впрочем, в одном из шкафов полковник Кротов обнаружил темно-коричневую кожаную куртку своей жены. Куртка аккуратно висела на плечиках среди чужой верхней одежды, из рукава торчал клетчатый шерстяной шарф.

В карманах полковник нашел чистый носовой платок, тридцать тысяч мелкими купюрами, карточку-пропуск в гостиницу «Тобольск».

А внизу, в том же шкафу, среди чужих ботинок и кроссовок, валялась Ленина сумка. Там были все ее документы — паспорт, международная пресс-карта, початая пачка сигарет, двести долларов в отдельном кармашке, косметичка, щетка для волос.

Шарф еще хранил запах Лениных духов. Никто не видел, как побледневший полковник уткнулся в него лицом.

* * *
Лена сначала услышала ритмичный, медленный грохот, потом почувствовала свет сквозь плотно сжатые веки, потом странный запах, не то чтобы неприятный, но какой-то совсем чужой. Еще не открывая глаз, она поняла: где-то совсем близко грохочет поезд, тяжелый, длинный состав. Вероятно, товарняк. А пахнет гарью, углем, тем особым воздухом железной дороги, который нельзя ни с чем перепутать.

Было немного холодно. Она обнаружила, что лежит на куче какого-то черно-желтого тряпья, одетая в чужую дубленку, а сверху укрыта драным закаленным ватником. Осторожно поднявшись, она чуть не упала, но все-таки удержалась на ногах и огляделась по сторонам.

Вокруг были деревянные стены, с клочьями ободранных обоев. На полу валялись какие-то железки, обрывки газет, поломанная табуретка, несколько пустых консервных банок и бутылок из-под водки. В углу — полуразвалившаяся печка. Сквозь разбитое окно лился мягкий утренний свет. Поскрипывала и хлопала от легкого ветра дверь.

Грохот поезда затих вдалеке.

— Вася! — испуганно позвала она.

Но никто не откликнулся. Она вышла на улицу. Прямо перед ней лежало полотно железной дороги, одноколейки. По обе стороны была глухая тайга. Ни души кругом, только маленький, заброшенный домик обходчика.

Лена зачерпнула горсть чистого снега и протерла лицо. От голода больно сжимался желудок. Сунув руки в карманы, она обнаружила там маленький комок фольги. Вытащила, развернула. Из четырех долек шоколада Вася отломил себе только одну. А три оставил ей.

Она смутно помнила, как киллер тащил ее почти на себе, вспомнила даже, как один раз он сказал:

— Потерпи еще немножко, очень тебя прошу. Хорошо, что ты худая, легкая.

Она не знала, сколько они шли до этого заброшенного домика, не помнила, как он уложил ее на тряпье, укрыл ватником…

Шоколад медленно таял во рту. Лена заедала его чистым снегом. Она не спешила. Киллер научил ее есть медленно. "Холодное какао". Шоколад с таежным снегом. Стало легче, боль в желудке успокоилась.

Лена вынесла ватник, постелила его у самых рельсов, села. По железной дороге обязательно пройдет поезд. Один уже прошел. Будет следующий. Она услышит издалека стук колес, выйдет на шпалы. Машинист заметит ее и остановит состав. Сквозь тонкие облака проглядывал зыбкий диск холодного солнца. Стояла оглушительная таежная тишина. Было слышно, как поскрипывают стволы деревьев.

Лена не знала, сколько прошло времени, она сидела, сжавшись в комок, ей было все холодней. Она боялась вернуться в домик и пропустить поезд. Солнце медленно катилось к западу. А поезда все не было. Ни одного. Она закрыла глаза. Страшно хотелось спать. Краем сознания она понимала, что спать нельзя, но ничего не могла с собой поделать. «Поезд меня разбудит, — думала она, — обязательно разбудит».

Но поезда не было.

Вертолет кружил над тайгой без всякой надежды. Полковник Кротов припал лицом к иллюминатору.

«Если бы они ее увезли, — думал он, — там не висела бы куртка. Если бы уже убили, я нашел бы что-то еще, сапоги, например. Она могла ведь и убежать… Да, она могла убежать».

Он чувствовал, что в его рассуждениях мало логики. Это было больше похоже на самоутешение.

«Предположим, она убежала. Сколько прошло времени? Сутки? Двое? Не больше. Сейчас нет сильного мороза, все-таки март. Она могла пойти на звук буровой или к железной дороге. Но с буровыми есть связь. Оттуда бы сообщили…»

— Скоро стемнеет, — заметил летчик, — придется возвращаться.

— Еще немного, — попросил полковник, не отрываясь от иллюминатора.

Сначала Кротов увидел ровную просеку, потом тоненькие полоски рельсов. Потом одинокий домик, крохотный, словно игрушечный.

По этой одноколейке давно никто не ездит, — сказал Кротову летчик, — только иногда проходят товарняки с лесом из Товды. Если там и осталась будка обходчика, она заброшена…— Ниже, пожалуйста, хоть немного! — попросил полковник. Он сам не мог понять, почему вдруг так гулко и быстро забилось сердце.

Вертолет стал снижаться. С небольшой высоты была отчетлива видна маленькая темная фигурка на снегу. Она лежала, свернувшись калачиком, у самых рельсов.

Лена согрелась. Ей не хотелось просыпаться. Но спать мешал сильный шум и резкий, упругий ветер, от которого захлопали полы широкой короткой дубленки. Она медленно, тяжело открыла глаза. Это стоило огромных сил. Ветер бил в лицо, глаза стали слезиться, она ничего не видела. Еще одно героическое усилие — и она приподнялась на локте. По глубокому снегу к ней бежал Сережа и еще какие-то люди. А рядом быстро крутился огромный пропеллер вертолета.

Полковник Кротов поднял на руки свою жену. Она показалась ему легкой, почти невесомой.

ЭПИЛОГ

— Регина Валентиновна, возможно, я задам бестактный и трудный для вас вопрос. Как вам удалось, пережив такое горе, сразу включиться в работу?

Телеведущий, молодящийся плейбой с бородкой, смотрел на Регину своими светло-серыми, чуть прищуренными глазами. На его лице было написано искреннее, теплое соболезнование.

— А как же иначе? — грустно улыбнулась Регина. — Концерн «Вениамин» — это моя жизнь, если хотите, мой ребенок. Наше с Вениамином Борисовичем дитя. Было бы предательством остановиться сейчас, не довести до конца проекты, которые задумал мой муж.

— Да, кстати, ваш последний проект… Насколько я знаю, это будет бомба, своеобразный переворот в мире популярной музыки.


Лена разливала чай по чашкам. На кухне за столом сидели Сережа и Мишаня Сичкин.

Вбежала Лиза, залезла к папе на колени.

— Мамочка, а мне чайку? — сказала она. — Мне с лимончиком. Скоро будет «Спокойной ночи»? — Скоро, Лизонька, скоро, — ответила Лена, достала еще чашку, продолжая смотреть на экран телевизора.

— Ну, не станем произносить громких слов, — Регина опять улыбнулась в камеру, на этот раз немного смущенно, — просто Вениамину Борисовичу пришла в голову свежая, яркая идея. Она такая же свежая и яркая, как многие его замыслы. Разница только в одном. Этот проект оказался для него последним. К сожалению.

— Нет, не могу больше! — не выдержал Мишаня Сичкин, встал и переключил на другую программу. Там шла веселая старая комедия.

— Дядя Мишаня! Ты что?! — возмутилась Лиза. — Там сейчас будет «Спокойной ночи»!

— Не сейчас, малыш, — Лена отрезала ломтик лимона и положила в Лизину чашку с чаем, — минут через пятнадцать.

— Не верю я, будто ничего нельзя сделать! Не могу и не хочу верить, — еле слышно, сквозь зубы проговорил Мишаня.

— Ну что ты опять заводишься? — покачал головой Кротов. — Нельзя доказать, невозможно! Судебные медики все сделали, по полной программе. Нет там следов отравления. Острая сердечная недостаточность. По заключению экспертов, Вениамин Волков умер ненасильственной смертью.

— Но ведь она отравила Волкова, — не унимался Мишаня.

— Конечно, — кивнул Сергей, — отравила. Но воспользовалась ядом, который не оставляет следов, и никакой химический анализ его выявить не может.

— Да к черту эти анализы! — Мишаня почти кричал, он не мог успокоиться. — А Никита Слепак? Митя и Катя Синицыны? Певец Азаров? А взрыв коляски? Да я бы… я бы сам заплатил киллеру, честное слово! Я бы своими руками убил!

— Дядя Мишаня, — строго сказала Лиза, — что ты кричишь? Нельзя никого убивать! Ты понял? И вообще, переключайте на «Спокойной ночи»!

* * *
А на юге, на Черноморском побережье, в полутемной гостиной собственного трехэтажного особняка сидел, уставившись в экран телевизора Владимир Михайлович Кудряшов всесильный хозяин тайги, авторитет Кудряш.

— А ведь переиграла ты меня, Регинка, — задумчиво произнес он, поедая глазами красивое, точеное лицо на экране, — вот ведь кремень баба! Дело для нее превыше всего. Нужен ей был Волков — отмазала его от вышака. Стал мешать — прикончила, хоть и муж он ей. И как чисто, аккуратно, без посторонней помощи, Я ведь не ожидал от нее такого, думал — все, не выкрутится. А она меня переиграла. Уважаю!

Глухонемая Нина бесшумно подошла, села на пол, у ног авторитета, и положила светло-русую голову к нему на колени.

* * *
Длинный, как крокодил, черный «Линкольн» с непроглядными зеркальными стеклами бесшумно отчалил от запруженной стоянки у здания телецентра «Останкино».

— Ну, Антоша, кажется, прямой эфир прошел неплохо. Регина откинулась на мягкую спинку сиденья и прикрыла глаза.

Антон Коновалов нежно поцеловал ее холодную мягкую щеку.

— Да, Ришенька, ты выглядела потрясающе. Я видел в мониторах. Оператору даже не надо было выбирать ракурсы. Тебя, как ни снимай, все красиво!

— Я не об этом, детка, — поморщилась Регина.

— А о чем же?

Она не сочла нужным ответить…

За «Линкольном» неотлучно следовал маленький грязноватый «жигуленок». Огни встречных машин иногда выхватывали из темноты лицо человека за рулем — глубокие оспины на щеках, странно-светлые, почти белые глаза под голыми, без бровей, надбровными дугами.

Киллер Вася Слепак готовился выполнить свою обычную работу, но не на заказ, не за деньги, а бесплатно. Для себя лично.


Полина Дашкова