Письмо в предгорья

                «И девушка в пене
                В той зародилась.»               
                Гесиод. Теогония
 
Упорно жду звонка, его упорно нет.
А у меня сказать тебе так много.
Но, может, просто обронить — «привет»...
Попробую чуть больше. Что ж, в дорогу?
 
               
PS

Начну постскриптумом, всего лишь два-три слова.
О том, что две несовместимые представились в единой.
Одна другой достойнее, опасней и необоримей.
Две по отцовской линии сестры в земле Эллады.
Ни грёз дневных, ни снов они моих не оставляют.
Два звучных имени в веках, Артемис и Киприда.
Но имя есть ещё одно для той, чей дивно воплощённый образ,
Рождённый в давних Сиракузах, и посегодня радостно сияет:
Каллипига ей имя.

               
                Встречи

Летучей бронзы прядь и голос позлащённый.
Коварства точки взгорбой долгого моста:
За шагом шаг наверж от площади соборной —
И вновь не скрадена безрасстояньем красота.

                *

Безудержность как подтвержденье стати,
Беспамятное растворенье в нём.
Безотторженье, нежность, всеприятье,
Рассчётливая дарственность венцом.

                *   

Он был в любви к ней беспощаден,
На зов её всегда готов.
Готов её хоть ................,
Всё вновь дивясь её разнообразью ...
 
                *

В застолье, к завистям и гневам,
Вина глоток с пьянящих губ принять
И, замирая, в жесте смелом
С восторгом долг хмельной отдать.

                *

Когда горазд, бери на выбор,
А пороху довольно, так и честь:
Вот груди наши — бойся! —  дыбом,
С тебя собьём любую спесь.
               
Она огни прошла, и что же?
Едва на берег из морской волны.
Ей чары эти дивно схожей,
На год-два младшей, до слезы смешны.

                *
               
Ладонью проведя от лба и до плеча,
В уверенности ниоткуда, может быть из снов:
Когда трепещет по стене и потолку свеча,
У страсти, коль честна, есть право «грубых» слов.

                *
   
А этот наконец-то тихий вечер,
Переглянувшись, вдруг сломать
И снова, как при первых встречах,
Всё обрести, всё потерять.

                *
 
Мужская сила, целеустремлённость,
Изящество и женственность — о ней.
Простой доверчивостью озарённость...
В объятьях? Нет в объятьи равных ей!

               
                Письмо

Не высказал всего, что мог, от взгляда к взгляду,
Не в меру скупердяйничал: «умеешь понимать».
И вот, листая прошлое, сквозь дождь и снегопады
Пытаюсь, уже ставший давним, долг тебе отдать.

Той, в ком, несправедливо погребённое в иных,
В сетях и власти опасений да тревог глухих
Не смеет обнаружиться с тому присущей силой,
Как вызов дерзкий будням правило и жило.
То, что принадлежит от века женщин роду,
Что ввысь влечёт и повергает, жило днесь:
Дурманный морок вод глубинного испода,
Пронзительный призыв и грозной силы весть.

Листка над крутизной, стопы на глетчер смелость.
Не где-то иль потом, в миг каждый — только здесь.
А в наших встречах, плавивших пределы...
О! Чем был одарён, того не перечесть.

Я помню за тобой один лишь недостаток,
Неукоснительный бескомпромиссный грим.
Веснушек россыпь? Робости остаток?
Как мил был по утрам боец, забралом не храним.

Не до литавр, увы, победных, но сражался,
И с ним, и за тебя с каким-то там другим.
Поднимем тост за тех, кто прям и не сминался.
Он будет нам по росту. Нам с тобой. Двоим.

Не дело спрашивать, какие из талантов
Почла за должное другому доказать.
С тобой мы не страшились никаких бризантов,
И не было того, что надо бы скрывать.

Мы не доискивались неких тайн замшелых.
Кто знать хотел, тот мог спросить и знать.
Не обретались тайны в наших очумелых
Порывах яростных навыхлест обнимать.

А ревновал!
Когда вдруг привечала ты подругу.
Искусно ревновал!
К кому? К себе, и к незнакомцам, к другу.
Тебя к тебе самой я тоже ревновал.
Нет, не лиловый застящий всё вал.
Ах, просто тесен вдох, и голова шла кругом.
Но и тогда я в мысли никого не убивал.

Смеёшься?
Слышу смех жемчужистый и звонкий,
Он часто нас спасал, особенно меня,
Когда была проказница девчонка
И не боялась ни воды, ни тёмного огня.

Молчат кларнет, гобой вдали от оркестрантов.
Что проку пыль сдувать да клапаны считать.
Они исконной сутью ноты ждут, ждут музыканта.
Назначен инструмент — отзывисто звучать.

Он ведает ли, спутник твой счастливый,
О том, что рядом с ним — торнадо и оркестр?
Не сдавит грудь кларнет без лёгкой точной силы,
Даль не творит гобой, коль в нём дыханья нет.
И много ли в текинце, если бег стреножен?
Полёта — как в пустом гобое волшебства.
Я не затем об этом, чтоб тебя встревожить,
Но потускнел мой горизонт без колдовства.

Что ж, пусть ты далеко, читая эти строки.
Они, минуя время, путь торят в свидания с тобой.
Но не хватает глаз, то пеленою тронутых, то зорких,
И всей тебя, безумицы, с той юностью шальной.

На этом всё, addio, кипро-апеннинка,
По-прежнему и впредь ты мой заветный стих.
Эх, чару б мне теперь — под край, не вполовинку! —
Напитка  пряного со вкусом губ хмельных.

                *

Стирались жизни дни, и что-то миновало,
Волной за поворот в ущелистый просвет...
Играй, лети внамёт, текинка! Как бывало!
И да хранит ковыль некованый твой след.