Окрылённая мудрость души. Ю. Воротнин

ОКРЫЛЁННАЯ МУДРОСТЬ ДУШИ
О поэтической судьбе Юрия Воротнина

Как животворящий ливень, как благодать, дарованная свыше, вдруг обрушилось на меня творчество Юрия Воротнина – поэта из Тульской области, живущего сегодня в подмосковном Дедовске. Стихи его, раз прочитанные, не отпускают, властно разговаривают с моей душой, всецело овладевая думами и настроением. Что в них в первую очередь подкупает – это то, что несмотря на расхожую истину, будто бы стихи должны только побуждать читателя к поиску ответов, творчество Воротнина ещё и тонко, бережно, осторожно, а порой и очень уверенно отвечает на многие вопросы – такие, которых иногда и сам себе не задашь, настолько они потаённые, болевые, сокровенные… А ведь – страшно подумать! – сложись жизненная ситуация чуть иначе, и мы вообще могли бы не узнать такого поэта, как Юрий Воротнин, остаться без его лаконично-точёных, умных, совестливых, всеохватных стихов.

Вообще всякий раз поражаюсь тем удивительным путям, какими порой приходят настоящие поэты в литературу, к своему читателю. Поистине они неисповедимы и куда более близки к промыслу Господнему, нежели к обычному устройству и движению людских судеб! Причём, похоже, чем нестандартнее личность, тем сложнее и неординарнее и её судьба, её вхождение в мир избранного дела, её проживание среди людей на уровне сверхзадач и свершений. И вот что характерно, хотя и парадоксально: счастливая литературная судьба – то есть быстрое восхождение по иерархической лестнице литнаград и званий, внедрение писательских произведений и, что не менее важно, писательского имени в сознание людей благодаря изданным книгам, публикациям в толстых журналах и выходу в медийное пространство (и, как следствие, массовое признание) – жалует истинных мастеров слова, что называется, поэтов от Бога, не часто. Известно, что в своё время стремительное вхождение того же Сергея Есенина во влиятельные литературные круги Петербурга вызвало недоверие среди определённой части писателей, которых смущал этот, как они полагали, «лёгкий успех». И то правда – как ни странно, но препятствия, чинимые не только бесстрастными обстоятельствами, но и самими людьми на пути творческой личности, зачастую бывают прямо пропорциональны размаху и глубине её дара. Причин тут много – и изначальные, стартовые условия, в которые на заре жизни помещён начинающий художник, и его характер – возможно, слишком робкий и уступчивый либо напротив взрывной и конфликтный, и, нередко, внутренняя культура плюс глубокая порядочность, не позволяющие пренебрегать моралью ради карьеры, и элементарная зависть менее одарённых, но наделённых большей властью сотоварищей…

Однако главное, думается, заключено в известной новозаветной формуле «Нет пророка в своём отечестве». То есть талантливый человек всегда хоть чуть-чуть да опережает время, является неким флагманом, до которого окружающие просто ещё не дотянулись, не доросли, а потому и не способны в массе своей оценить дарование, находящееся рядом с ними и озаряющее всё своим светом. Что называется, «лицом к лицу лица не увидать» – и рукоплещут те же самые недальновидные собратья таланту уже гораздо позже, чем он состоится сам по себе, тогда лишь, когда его объявят таковым на более высоком, влиятельном уровне, когда кто-то авторитетный доступно объяснит природу его одарённости, высветит и покажет все его сильные стороны. А это может произойти не только поздно, но и слишком поздно – бывает, увы, что и после завершения земной жизни творца, как это случилось, например, с практически нищенствующим Ван Гогом, признанным обществом лет через десять после гибели и чьи работы на сегодня оцениваются в миллионы долларов, или Францем Шубертом, чьи произведения при жизни композитора казались современникам слишком сложными, или тем же Германом Плисецким, чьи самобытнейшие стихи и блестящие переводы Омара Хайяма пришли к нам уже после его преждевременной смерти, да и то далеко ещё не так полно, как хотелось бы… Вот почему бывает, что громкой славы скорее достигают не те, кто действительно её достоин, а те, кто лучше понимает политику и правила подковёрных игр либо чьё творчество проще, привычней и доступнее для подавляющего большинства читателей, а также и критиков. Этот феномен мы наблюдаем достаточно часто, особенно в последние, не обременённые должным уважением к серьёзной литературе и истинной поэзии десятилетия.

Казалось бы, чего только я ни постигала в жизни, какими только высокими и прекрасными стихами ни заполняла душу, в том числе и о деревне, о России, о русских смыслах и символах – но вдруг читаешь вот такое, и дух захватывает будто впервые («Край родной! Прозрей и внемли!..»):

Край родной! Прозрей и внемли!
Паром тянет от земли.
Деревянные деревни –
Вот где крепости твои.
;…;
Путь наш после вознесенья
В чернозёмные пласты,
Но как память и спасенье –
Деревянные кресты.

И в веках над отчим краем,
Над чертогом изо льда
Всё горит, не догорает
Деревянная звезда.

Что здесь такого особенного, что так завораживает? Наверное, прежде всего безупречность подачи мысли и формы. И не только в этом стихотворении, но практически и в любом другом воротнинском шедевре. Как здесь заново начинают играть привычные классические размеры: ах какие ямб и хорей – словно высвеченные изнутри, выточенные резцом умельца златорукого!.. Как вместительна, объёмна строка Воротнина, сколько в ней умещается простора и смысла, полёта, высоты и дуновения вечности! Какая выверенная в своей ёмкости форма: две-три строфы, максимум четыре-пять, а это то самое золотое сечение поэзии, где мера соблюдена во всём – и в то же время остаётся ощущение свободы и естественности и композиции, и сюжета, и мысли, и звука…

Хотя стихи Воротнина большею частью волшебно бессюжетны, то есть не замкнуты на какой-то определённой последовательности событий или фактов, связной и твёрдой модели. Это как раз тот случай, когда поэзию невозможно пересказать или уложить в схему, а можно лишь разбудить ею свои внутренние духовные резервы, ахнуть от узнавания, напитаться словом как послеливневым ветром – и стать уже иным навсегда. А пустись в пересказ – да только исказишь всё, испортишь, ибо начнёшь переводить слово в цифирь, свет – в значок, обводить контуром то, что сколь эфемерно, столь же и прозрачно, но считывается, вбирается больше сердечным, нежели умственным пониманием, трезвым рассудком. Это – одна из тайн поэта. Например, взять его стихотворение о жизни за гранью земного существования, о внеземном пути души – «Птицы мои – воробьи да синицы…»: сюжета как такового нет, однако как много в четыре строфы вмещается информации, чувства, энергии и силы! Какая твёрдая, незыблемая жизненная позиция автора прослеживается здесь: верность себе, верность родной земле, верность однажды избранному пути:

Там, в небесах, в силу вечных привычек
Сникну в тепле, запою про мороз,
Птиц позову – воробьёв и синичек,
Высажу лес из дубов и берёз.

И как награда за верность пристрастью
В тёмную ночь иль средь белого дня
Время и место сойдутся крест-накрест,
Чтобы крестом указать на меня.

Впрочем, что примечательно, рассудочность поэзии Воротнина не чужда – в том смысле, что образы и эпитеты органично замотивированы, а внутренние смысловые ходы логичны. И при этом – никакой схематичности, никакой предсказуемости, никакой трафаретности умозаключений, никаких финальных спецэффектов! Как, например, в стихотворении «Нынче такой снег…» – всего лишь, казалось бы, о снеге, с такой простой на первый взгляд и сложной на поверку архитектоникой – короткой строкой, в которую нужно умудриться вместить и движение, и фразировку, и стройную последовательность изложения. Да ещё и чётные с нечётными строки выстроены ритмически по-разному – в этом подвижном дольнике паузы выпадают неравномерно. Очень непростая ритмика, сложная и при этом потрясающе достоверно передающая естественное дыхание живой речи! В конечном итоге для общего лада автор в каждую строфу упаковывает отдельное предложение, как выдох, за которым – остановка-вдох для осмысления:

Нынче такой снег
Падает с высоты,
Словно другой век
Вытянул к нам мосты.

Нужно рубить дрова,
Коль не видать ни зги,
И повторять слова:
«Господи, помоги!»

И разгорится печь,
Чуть подгорчит дымок,
Нас до утра беречь
Пообещает Бог.

Утро откроет высь,
Головы закружив,
Утро оставит жизнь
Тем, кто остался жив.

Какое свободное течение мысли, какой внятный, точный слог! Поражает и компактная концентрированность воротнинской строки – просто эссенция смыслов, невероятная уплотнённость действия в его динамике и временно́м охвате, умещающегося у поэта буквально в нескольких словах, или, как в стихотворении «Теперь другие на кресте…», – в двух катренах:

Теперь другие на кресте,
В полях иные рати…
Кто не был нищим в нищете,
Не заржавеет в злате.

Он сварит суп из топора,
Расставит звёзды строем
И объяснит, что жизнь – игра
Меж смертью и героем.

Сколько же нужно вобрать в себя опыта сердца и ума, чтобы выкристаллизовалось вот такое: «Кто не был нищим в нищете, / Не заржавеет в злате»! Две строки, достойные романа – не меньше… Да и всё стихотворение словно мини-сага – или своеобразная максима, кому как нравится. И в этом тоже кроется тайна, разгадать которую лучше и не пытаться.

А всё же думаешь: как же вообще возможна эта почти недоступная простота, в которой, как в райском яблочке из варенья, светится, кажется, модель всей вселенной, сияет суть многих прозрений?! И выходит, это вовсе не рассудочность, а дары большого интеллекта, озарения и суждения истинного мыслителя. Тот случай, когда авторский взгляд простирается куда дальше рядового читательского, цепляет смыслы и явления куда более глубокие, нежели привычные и лежащие на поверхности. Если это и поэзия ума, то тут речь вовсе не о бытовом знании или чутье, а совершенно о другом уровне – уровне философского погружения во все человеческие коллизии и перипетии, в природные явления и социальные процессы, в теологические и трансцендентные области познания… И при таком масштабе и размахе на всём – печать истинной русскости, подлинной близости поэта своему народу, традициям, корням:

;…;
Пусть родятся Егории,
Коль в Отечестве дым!
Я не верю истории –
Верю сказкам родным.
Бесы пляшут по улицам
На родной стороне,
И стоим с Ильёй Муромцем
Мы спиною к спине.
(«Всё, что было – забудется…»)

Ясная пронзительность воротнинских формулировок схожа с магией – во всяком случае на меня это действует совершенно колдовски. Слова вроде все знакомые и понятные – а эффект синергии от их соприкосновения друг с другом колоссальный: «Каждый миг, как в землю семя, / В вечность входит прочно, / Но течёт иное время / По часам песочным» – это из стихотворения «Каждый миг, как в землю семя…» Или – о России («Рыщут молнии во мраке…», посвящение Льву Котюкову) – «Берег скалится отвесно, / Ни двора и ни кола, / Но несут меня над бездной / Два берёзовых крыла…» Цитирование можно длить бесконечно – и не устанешь восхищаться, как соприродны все эти строки уже вовсе не мастерству стихосложения, но её Величеству Поэзии, в которой всё как будто называется – и ничему тем не менее земного названия нет. Ибо всё главное воистину заключено «между строк» – то есть не в самих понятиях и оборотах речи, но в дивном их взаимодействии друг с другом, в тех кругах на поверхности мысли и метафоры, что расходятся далеко за пределы стихотворения от каждого брошенного (читай: произнесённого) поэтом слова.

Общаюсь с Юрием Воротниным, читаю интервью с ним – и понимаю, что вот есть человек с его обычным, житейским, бытийным, так сказать, наполнением, а есть его стихи – словно сошедшие к нему из других эмпирей, потому что они больше и могучее, чем любая человеческая субстанция. Ведь вот что он сам говорит об истоках своего творчества: «Приходят вдруг и ниоткуда одна-две фразы, которые потом начинают обрастать словами. Я никак не могу назвать себя профессиональным поэтом. И не могу сказать, что стихи для меня – хобби. Любовь – да, блаженство – да, мука – да, надежда – да, другая жизнь, не зависящая от меня – да…» Вроде всё так очевидно – и в то же время решительно непостижимо. Потому что к кому-то никогда не приходят стихи такого уровня, а тут – приходят только такие, навылет, до дрожи, до мурашек, до спазмов в горле… И расхожее выражение «профессиональный поэт» тут совершенно ни при чём, ибо поэт – это не профессия, это – миссия, служение, откровение свыше. Профессиональным может быть редактор или переводчик, а вот поэт – если судить по крупному, гамбургскому счёту – может быть только сложившимся. Именно таким – абсолютно сложившимся поэтом – и предстал Юрий Воротнин в своей первой самодельной книжке стихов пред очи известного поэта Льва Котюкова. И было автору тогда без малого пятьдесят лет, а до того момента – в это трудно поверить! – никто не поддержал поэта, не протянул руку помощи, не разглядел его творчества, не услышал его мощных токов, его подлинной современности, его непохожего ни на чей другой сильного и глубокого голоса. Однако именно благодаря редакторскому (да и человеческому!) таланту Котюкова в русскую литературу пришёл поэт, чьё слово уже не может остаться незамеченным, ибо оно способно менять нас, а значит, и мир. И даже представлять не хочется, что был бы явлен миру первоклассный строитель, а вот поэта могло и не случиться – поскольку забвение, игнорирование либо замалчивание для творческого человека воистину смерти подобно…

А за что же всё-таки приходят такие стихи к автору? Уверена – за живую, мятущуюся, способную к покаянию душу, за думы трудные о людях и устройстве мироздания, за веру его и совесть, без которых поэта быть не может. Стихи будут, рифмы и образы будут, а поэта – нет. Потому что истинный поэт невозможен без осознанного и одушевлённого проживания каждого мгновения жизни, без совестливой реакции на любой звук извне, любое движение, любое даже самое небольшое внешнее изменение, без сложных внутренних поисков и нравственной работы, без точных и выстраданных нравственных же установок («Подолгу не видящий лета…»):

Подолгу не видящий лета,
Живущий на самом краю,
Я лишь ожиданием света
Оправдывал долю свою.

И верил не в лёгкое слово,
Вгрызаясь в подзолистый лёд,
А в то, что любые оковы
Терпенье моё перетрёт.

Это поэзия не только тонкого душой и чуткого человека, но прежде всего поэзия масштабной личности, прозревающей человека в изменяющемся мире – человека со всеми его взлётами и падениями, сбоями внутренних настроек, несовершенствами и надеждами. Это удивительная философия чувства и мышления, которая несмотря на очень личный посыл не тронута крайним авторским индивидуализмом, а ложится на человеческую природу любого из нас – природу того самого, по Блезу Паскалю, мыслящего тростника, заключённого в трагическое противоречие своего бытия. С одной стороны, человек слаб и безмерно хрупок, грешен, тщедушен и исполнен всевозможных страхов, с другой – велик своим пытливым интеллектом, своим талантливым, неуспокоенным, неугасимым разумом, своим любящим и мудрым сердцем. Это противоречие делает людей счастливыми и несчастными одновременно, зависимыми от телесных прихотей, попадающими в западню собственных несовершенств и бесконечно преодолевающими эти несовершенства. У Воротнина есть об этом немало строк – к примеру, вот такие стихи – одни из самых проницательно-пронизывающих («Даль бездонная, даль вековая!..»):

Даль бездонная, даль вековая!
Ветер срезал щетину со щёк.
Я пред вечностью мышь полевая,
А быть может, и меньше ещё.

Что ей кости мои раскладные?
Что ей разум зарвавшийся мой?
Вечность знает слова заварные,
Ими кормится спор мировой.

Я к земле сам себя прижимаю,
Я от слов этих зябко дрожу,
Забываю их, вновь вспоминаю,
Как заварку, сквозь зубы цежу.

Вот она – поэзия в чистом виде! Нередко я на своих мастер-классах замечаю у начинающих авторов такие сочетания слов – «сильный ветер» или «сильный дождь» и т.д. И объясняю, что это хорошо для прогноза погоды – про сильный дождь или ветер, а вот для стихов такая прямолинейность полная катастрофа. Ибо задача поэта (если, конечно, вообще уместно говорить здесь о задачах и целях) – не назвать предмет или явление, но художественно, фигурально его показать читателю. То есть поэту нужно найти некий образ, который поможет читателю представить себе сильный ветер. И как же блестяще эта метафора найдена Юрием Воротниным: «Ветер срезал щетину со щёк»! В данном случае гипербола, помимо самого образа, даёт и необходимую эмоцию, усиливающую читательское восприятие. А это уже рука подлинного мастера.

Если говорить о работе над формой, то анафоры и сопоставления, тонкие и неожиданные парадоксы, тезы и антитезы – не только излюбленные художественные приёмы Воротнина, но и способ мышления:

То тёмные леса,
То ледяное поле,
Весь путь на небеса –
Преодоленье боли…

Или:

Царапнут холода
Звездой сторожевой,
Знать, малая беда
Укрыла от большой.

Или – долгой строкой:

Подбираю слова по душе, по мотиву, по звуку,
Как берёза весною листок подбирает к листку,
Как чечётку танцор каблуком подбирает по стуку,
Как в пути колокольчик ко мне подбирает тоску.

Или даже так:

Я во сне заблудился, как будто в бреду,
Под ногами земля задрожала,
Шёл на юг, а дорога скользила по льду,
Полз на север – жара обжигала.

Что примечательно: стихи Воротнина практически лишены всяческих красивостей, пышных оборочек и замысловатых мелизмов, в них нет многослойной образности, нет витиеватых оборотов речи. Ни один образ не создан искусственно, ни один не взят с потолка. Средства выразительности поэтом берутся только те, которых автору достаточно для погружения на необходимую ему глубину смысла и образа. Эти стихи словно написаны сразу о главном, без отвлечения на украшения и необязательные отступления… Всякий раз соприкасаясь с подобной природой мышления и ясностью ума, испытываю радость. Точнее, нет: ликование! Читаю – и чувствую окрылённую мудрость души, словно прожившей не одну жизнь – как теперь модно говорить, не одно своё воплощение:

К какому рубежу
Лета меня готовят?
Огонь в руках держу,
А ощущаю холод.

И в памяти моей
Иных земель поверья,
Вода других морей,
Других лесов деревья.

Иль это миражи,
Иль просто совпаденья,
Иль очень долго жил
До своего рожденья.

Поэт живёт и собирает воедино нити судеб всех живших до него, словно вскрывая пласты истории, поднимая их со дна родовой памяти, тем самым связуя прошлое и настоящее и преодолевая инерцию времён. Но без России, без её счастья, без процветания сокровенного уголка, где довелось родиться, невозможно ни личное, ни общее счастье, да и вовсе бессмысленно всё («Живу, никому не мешая…»):

Живу, никому не мешая,
Но вдруг позову звонарей,
Чтоб Родина знала большая
О родине малой моей.
;…;
И ставлю я, пусть запоздало,
Две свечки, душа за душой,
Во здравие родины малой
В величье и силу большой.

И чувствовать по-другому, видимо, для поэта попросту невозможно. По-другому – это уже будет не он, а он честен перед собой и перед читателем, предельно собран и в то же время обнажён. Иначе – не будет стихов. Не будет судьбы. А доминантные символы, ключики ко всем дверкам творчества – зримые и близкие каждому: вода (река), звезда, время, рассыпающееся на мгновения и вновь стягивающееся в вечность, и Бог, земля, дом, жизнь и смерть, огонь, свет и тьма… На этих ключевых понятиях стихи поэта держатся, как на каркасе держится лёгкий и добротный дом, и законструировано всё так прочно, что не вынуть ни досочки, ни кирпичика. Более того, все эти символы не просто существуют в стихах Юрия Воротнина, но и бесконечно взаимодействуют друг с другом:

Ни холодом злым, ни огнём,
А света легчайшим движеньем
На землю вернётся моё
От древней звезды отраженье…
(«Ни холодом злым, ни огнём…»)

Разгадал бы звериные песни,
Отпечатал бы рыбьи следы
И зажил с ненаглядными вместе
У текущей веками воды.
(«Разгадал бы звериные песни…»)

И смотришь на звезду, как будто ты оттуда,
Поклоны бьёшь земле, как будто ты туда,
И ввысь летит сирень в движенье безрассудном,
И тянется лучом к сырой земле звезда.
(«Дом в средней полосе, засыпанный сиренью…»)

Но – поразительно! – всякий раз и река, и звезда, и время у поэта звучат по-разному, не приедаясь читателю, образуя всё новые смысловые конфигурации – и это тоже одна из воротнинских загадок, которую невозможно объяснить только хорошим лексическим запасом или мастерским владением пером. Нет, и здесь не обходится без чуда, без помощи свыше, без того самого божественного поцелуя, коего удостаивается далеко не каждый пишущий. Да и откуда бы взялось вот такое признание («Здесь ветер колючий…»):

;…;
Не крепким приказом,
Не цепью литой –
Рождением связан
Я с этой землёй,

Где воздух в отлогах
Горчит, словно дым,
Где в праздники Бога
Я вижу живым.

Всё предельно ясно и вместе с тем мудро, и постижение простых истин даётся духовным трудом и горечью судьбы. Родина – она от рождения, а рождение – от Бога. И высокая поэзия – тоже от Бога. И дай-то Бог, чтобы эта поцелованная и благословлённая поэзия пришла к российскому читателю как можно более полно, во всём своём объёме, открывая своими волшебными ключиками наши сердца и делая нас счастливее и богаче.

Стихи Юрия Воротнина и материал о поэте читайте в альманахе «Гражданинъ» № 8 (стр. 78, 297).

Читать альманах «Гражданинъ» № 8:
https://www.calameo.com/read/005053971113385934280

Скачать альманах «Гражданинъ» № 8:
https://cloud.mail.ru/public/62YY/dsKvd7rdF