Тор. Часть 5

Десять лет прошли в скитаньях по дорогам на Балканах,
и в диковинных и дальних истомлённых зноем странах.
Но Отторовы дороги ни петляли сколь бы долго,
а вернулись всё ж в итоге в Киев князя Ярополка.
Что средь братьев старшим сыном приходился Святославу
и, в порядке триедином, стол наследовал по праву.
Был сей князь любим народом и, хоть сильным был и смелым,
не ходил уж по походам, ведь нужды в том не имел он.
Ведь хватало и доходов от наследства, что досталось —
и без войн, и без походов Русь разительно менялась.
Сотня лет прошла всего-то, как скончался прадед Рёрик,
что сидел среди болота и имел ничтожный дворик,
а уж сколько изменилось под разумной русской властью!
Сколько в Русь народов влилось, чтобы стать державы частью!
При рачительном Олеге, храбром Игоре и Ольге
от Ильменя и Онеги Русь расширилась до Волги.
И оттуда, к Запорожью, всё поля её стелились,
наливались спелой рожью и под солнцем колосились,
и росли повсюду травы необъятными лугами,
и священные дубравы, населённые богами.
Города росли и крепли, а над ними всеми — старший,
под собой собравший земли, славной матерью им ставший.
Над равниною привольной, на верху горы покатой
град раскинулся престольный, многолюдный и богатый.
В этот град, за версты многи, из далекого Босфора
через море и пороги привезла ладья Оттора.
 
И летел он, в предвкушенье буйных слёз, объятий жарких,
у жены просить прощенья, при гостинцах и подарках.
Только встретил дом иначе — паутиною под крышей,
у крыльца травой стоячей и золой, в печи остывшей.
Где Журава? Сын где, Хокон? Что случилось с ним и с нею?
Почему не ждут у окон, не бросаются на шею?
И в тревоге и в испуге он помчался на Почайну
у родителей супруги узнавать про эту тайну.
 
Сын был там — навстречу вышел отрок статный и пригожий,
душу он едва не выжал из него, обняв до дрожи.
Жил он с самого начала с прародителями вместе,
ну а что с женою стало — это он узнал от тестя.
Он сказал: она далече, пять уж лет, как нет Журавы
из-за хвори, что не лечат ни моления, ни травы.
Говорил — четыре года всё ждала, молясь о муже,
чтоб вернулся из похода… только всё сложилось хуже.
Получила об Отторе весть недобрую Журава
от вернувшейся от моря горстки гридней Святослава.
Выражая сожаленья, ей сказали — был заколот,
потому как из сраженья не вернулся с войском в город.
Услыхав о смерти мужа, не снесла Журава горя,
закручинилась, недужа, и совсем зачахла вскоре.
Тихо плакала украдкой, а к весне совсем угасла
огонёчком над лампадкой, словно выгорело масло.
И отправилась в дорогу от печалей в этом мире
к своему отцу, Сварогу, в золотой небесный Ирий.
И от этого известья что-то умерло в Отторе —
не за морем, здесь, на месте, он узнал, что значит горе.
 
Жизнь тогда ему предстала одинокой и унылой,
и сидеть часами стал он над Журавиной могилой.
Знать, была её кончина за дела его ответом —
так еще одна кручина приложилась к прочим бедам.
Вспоминал он часто юность — как дошёл он до злодейства,
что к нему теперь вернулось и легло на все семейство?
Оттого ль, что сам он с детства потакал дурным мыслишкам, —
добывая к жизни средства, сам разборчив был не слишком,
по морям ходил и грабил в давнем прошлом окаянном,
да завёз же вот корабль из Норвегии к славянам.
В те года дружине русов хорошо платила Ольга,
и, с учётом прочих плюсов, он остался здесь надолго.
Как на службу подвизался, так и зажил прям на славу,
в стольный Киев перебрался… здесь и встретил он Жураву.
Дочь торговца, из полянок, хороша была, пригожа,
на норвежек и датчанок нравом вовсе не похожа.
В общем, сердце у норманна оказалось не булатным…
так, негаданно-нежданно вдруг и стал Оттор женатым.
За какие-то заслуги счастья выпала частица
в виде ласковой супруги и хором в стенах детинца.
Жил он службой, но при этом покупал меха у чуди
да сбывал купцам их летом, а зимой бывал в полюдье
да ходил за сбором дани в земли тиверцев, до угров,
по древляне, северяне и до дреговичи, в Туров.
Впрочем, жизнь не стала мёдом, как свелась к иным забавам —
к вечным войнам и походам с возмужавшим Святославом.
Чередой пошли сраженья, а за ними, душу выев,
грабежи и разрушенья… а во снах являлся Киев.
Да родимая светёлка, где ждало продленье рода —
сын родился незадолго до последнего похода.
Но прошли денёчки эти с их беспечностью былою, —
улетели в лихолетье в небо пущенной стрелою.
Всё растратил он, что было, только сын лишь и остался,
только эта вот могила… В общем, так вот… доскитался…
 
Впрочем, жить была причина — как бы ни был он печален,
жил теперь он ради сына, в коем он души не чаял.
То, что был малец чертами на него похож не слишком,
обнаружилось с годами — не в отца пошел мальчишка.
Словно не был он варягом — проявлял он только скуку
к боевым старинным сагам, к топору, мечу и луку.
Он любил рыбалку летом, а зимой — снежки и санки,
в остальном же был портретом кроткой матери-славянки.
Как она, был благонравным, и в своих сужденьях здравых
он бывал и взрослым равным и гнушался дел неправых.
Он отца рассказы слушал о Христе и о распятье,
о грядущем мире лучшем, об Иуде и Пилате.
И внимал он с восхищеньем тем евангельским сказаньям,
и от них принять крещенье загорелся он желаньем.
И, с мальчишеским задором, в ликованье несказанном,
собрались они с Оттором в гости к местным христианам.
Было их пока что мало — срок прошёл не слишком долгий
от собраний их начала в церкви, срубленной при Ольге.
Прижилась там небольшая христианская община —
к ней, решённое свершая, приобщать привёл он сына.
В тот же день священник местный совершил обряд крещенья,
и, по милости небесной, состоялось превращенье.
Сына именем нарёк он для варяга очень странным, —
прежде звался отрок Хокон, ныне стал он Иоанном.
В постиженье новой веры стал он ревностно прилежен,
так, что вскоре ей без меры всей душою стал привержен.
Каждодневно посещая службы в церкви деревянной
и досуг свой посвящая лишь молитве непрестанной,
он примкнул ко христианам из недавно окрещённых,
и они, в порыве рьяном, с жаром новообращённых,
вышли в мир, к честному люду, дабы вместе с Иоанном
благовествовать повсюду Слово Божье киевлянам.
Но народ их мало слушал — не менял своих привычек
и спасать не рвался души; доходило и до стычек.
 
Ярополк же правил тихо, христиан не обижая, —
не чинил над ними лиха, веру Ольги уважая.
Русь при нём жила в досуге, никаких вестей тревожных, —
бороздили землю плуги, а мечи ржавели в ножнах.
Только мир царил недолго — сговорясь со свейской знатью,
брат-бастард на Ярополка с новгородской вышел ратью.
Мужем будучи бесстрашным, не хотя кровопролитий,
Ярополк, хоть был и старшим, впал во власть худых наитий.
Он признал главенство брата, уверял, что зла не помнит,
но… варягами бастарда на мечи был всё же поднят.
И покой остался в прошлом, — город в страхе словно вымер,
в день, когда, не зван, не прошен въехал в Киев князь Владимир.
Вновь во власть богам отцовским возвратили город русы,
и над берегом днепровским Тор вознёсся златоусый.
От такого ждать добра ли? И на бога злых пришельцев
рядом с ужасом взирали боги мирных земледельцев.
Нравы, чуждые славянам, стали явью городскою,
и земля пред истуканом кровью вымокла людскою.
Тяжко стало киевлянам, в довершенье к прочим бедам,
снова в страхе постоянном жить под богом-людоедом.
Ну а князь, меж тризн кровавых, — всё в пирах да на охотах,
то в распутстве да в забавах, то с дружиною в походах.

Так, меж горем и кручиной скоро минуло три года,
князь Владимир со дружиной вновь вернулся из похода.
Снова где-то запылали чьи-то хаты и лачуги —
снова вволю погуляли в чистом поле княжьи слуги.
Покорившись русской силе и воинственной отваге,
шеи гордые склонили пред Владимиром ятваги.
А когда же из похода войско в Киев воротилось,
срок пришел за счёт кого-то Тору честь воздать за милость.
Одарив их громкой славой и богатою добычей,
он оплаты ждал кровавой, как того велит обычай.
Значит, жребий вновь укажет, чьё дитя взойдет на Гору,
на алтарь священный ляжет и уйдёт в чертоги к Тору.
 
Город замер в ожиданье, понуждаемый жрецами
к ненавистной плате дани матерями и отцами.
Тиунам наказ был даден — разузнать о всех подростках,
обойдя весь город за день, и вписать их на берёстках;
если кмет иль земледелец спрячет чад от жеребьёвки —
ихних отроков и девиц приволочь хоть на верёвке!
В этот день от них ни слёзы, ни уловки не спасали, —
на клочки коры берёзы всех детей они вписали,
и на дно большого чана пометали без разбора…

…жребий пал на Иоанна — сына Фёдора-Оттора.


Иллюстрация: Убийство князя Ярополка по приказу Владимира (Миниатюра Радзивилловской летописи)


Продолжение следует.