Издалека долго Том I

               
От Автора 


Эта книга о любви и дружбе людей из поколения волжан начала и середины двадцатого столетия. Эта книга о славном городе Рыбинске, который в течение двухсот лет был важнейшим купеческим перевалочным пунктом Российского государства и впоследствии о становлении его в один из индустриальных центров СССР. Эта книга – первая попытка автора поговорить о поэзии…



Издалека долго
(Хулиганский роман)


Том I

Предисловие

Я мысленно пройдусь бульваром.
Извозчик правит, и летит гонец…
Мой век каретою несётся за «товаром»,
Он и жених, и удалой купец.

А ты заждалась, граным самоваром
Не напилась - так, чашка кофею,
И Волга за туманом белым паром
Блестящую скрывает чешую:

Твою свободу ограничит хладом,
Невеста в белом - бледные уста,
Туман речной доносит рыбным смрадом
Нечасто, и заутреня чиста.

Чу! Цокот по камням, забилась "птица",
Подъехал громко - Им не привыкать -
Парадная, и лестница скрыпится,
Он входит, и вдруг хочется икать.

Сглотнула воздуха молочного немного,
Вдали Собора бьют колокола,
Помчались…позади Юга, Молога -
Другую жизнь Россия начала.

    Велика Матушка-Россия, велика её главная река, Мать-Волга! Из Пеновских болот и ключей Валдайской возвышенности набирает она силу русскую и течёт, наполняясь впадающими в неё реками, речушками и ручейками, через европейскую часть государства. Заселяет река свои берега: сёла, хутора, деревеньки и города живописно раскинулись вдоль её пути, иногда скрепляя берега нависающими над водой высокими изогнутыми мостами.
    Зелёно-голубая лента реки извивается между холмами, направляясь на таинственный восток, родину праславян. Ведическая Русь не строила города, потому что не было врагов, жили дружно, напрямую общались с Отцом Небесным. Никто не мог завоевать её, но хитромудрые жрецы мировые придумали, как закабалить свободные народы. Славить стали Бога-Отца, строить церкви-храмы, звонить в колокола - изменили веру, изменили первозданный образ, и пошло отчуждение, проросли семена гордости и зависти. Хлынули на земли русские чёрные монахи и кровавые полчища, огнём и мечом прошли по благословенным местам реченным.
    Прятались славяне на стрелках рек, огораживаясь с сухой стороны стенами да рвами. Реки всегда на стороне своих жителей. Росли целыми поколениями люди в безопасных огороженных местах, превращаясь в горожан, отрываясь от цели природной, от животных и растений. Хорошели древние поселения, укрупнялись, упрочивались Осташков, Ржев, Старица, Тверь.
    На старинной карте видно, как добирается «голубая змея» до Твери в виде названия "Отвер" (Защита от вер?), а далее Волга отворачивает влево и через города Калязин, Углич и Мологу поднимается до самой высокой северной точки, до Рыбной слободы, касаясь таёжного пояса. Здесь в Волгу с двух сторон впадают две реки, Шексна и Черемха, где издревле поселились русичи, но мелеет река летом, и вся крупная рыба, рьяно плывущая из Каспийского моря, мечет в тёплых рыбинских заводях икру, размножаясь из века в век каждую весну.  В 1777 году Екатерина II даровала благословенному месту статус города. На двести лет выпало русскому городу Рыбинску огромные торговые преимущества и речное покровительство Матери-Волги…
             
 
    Волга никуда не торопится. Она медленно и степенно несёт потоки живительной влаги для миллионов людей, населяющих её берега, крутые и пологие, каменистые и заливные в половодье. Не спешит Волга, но мощь реки велика. Миллионы ватт электричества ныне вырабатывают ГЭС с плотинами, перекрывшими Волгу в нескольких городах и обеспечивающих полугодовую навигацию судов с запада на восток и с севера на юг. Нарушены нерест, сквозное очищение русла и размножение Каспийской рыбы, но технократический путь развития цивилизации неумолим.
    Ра, Итиль, Волга - по-разному называли великую реку, однако, не это главное. Она по сей день остаётся главной живительной артерией огромной страны.


Волга


Течёт могучая река.
Далёкий путь избрала Волга,
И весть её издалека
Волна приносит
              и не только.

Зимой дороги лучше нет -
Широкая,
       чиста настолько,
Что будто движешься во сне,
Но спит под покровами Волга.

Её резные берега
То лес покажут, то раздолье,
То заберут к себе снега,
И хлынет половодьем Волга.

Вода затопит берега,
Вьюны и омуты колдуют,
А чаек отдадут юга,
И ветер паруса надует.

Неспешная в своей красе,
Река и с радостью, и с болью
В песчаной солнечной косе,
Как дева, привлекает волны.

Но правит белый теплоход,
Дым и платки стекают шёлком.
Плывёт душа моя легко
В потоке незабвенной Волги.


Тетрадь № 1.  Волга. Рыбинск


На Марсе

На Диониса напал так называемый хозяйственный зуд. Он проснулся в пять утра, когда только-только светало, и на Марсе стояла упоительная тишина. Дионис никому не мешал своими перемещениями по дому, так как родителей давно не стало, а семья разрослась, умножилась и укоренилась на разных планетах мироздания. Ему было чуть за шестьдесят, он много и напряжённо работал последние годы, и вот, наконец, попросился в отпуск. Мужчина находился в рассвете сил, так как люди уже давно жили до трехсот и более лет. Старая родовая усадьба слегка обветшала: накренилась декоративная калитка, облупилась краска на фасаде деревянного дома, погружной насос гнал красноватый песок из глубокой родительской скважины, а печь заартачилась дымить в трубу из-за сажи и птичьего гнезда, к счастью, заброшенного.
До полудня Дио как заведённый крутился с инструментами, гвоздями, краской, шлангами и тряпками, пока не устранил основные разрушения и недостатки. Работы навалилось через край, но он любил ручной физический труд, и, благодаря Богу да природному здоровью, изменения вокруг не заставили себя ждать. Мышцы с непривычки болели, мозоли жгли ладони, но настроение улучшалось с каждым последующим законченным делом, к тому же распускалась майская сирень, атакуя волшебными, буквально, неземными запахами.
Дионис пообедал, отдохнул с полчаса и полез на крышу прочищать трубу, на которой, похоже, не один год квартировал краснохвостый аист. Наверху маленькое с пятачок солнышко жарило не по-детски, и открывался вид на убегающее предгорье. "Надо бы подняться к моей пещере,"- подумал он, устанавливая металлический колпак над очищенной кирпичной трубой. Проверив целостность кладки на чердаке, Дио вспомнил вдруг о старом сундуке, издревле спрятанном в углу кем-то из предков. Он обнаружил тайник в детстве, помнил, что там кипы старинных бумаг и альбомов, но подробности ускользнули со временем, а сейчас страстно захотелось взглянуть на спрятанное богатство.
Сундук представлял из себя старинный ящик, обитый задубевшей уже толстой кожей и по каркасам крышки и короба покрытый позеленевшей медью. Родом он был из девятнадцатого века, на что указывал его изготовитель: "Артель Пегасъ 1881 г. " Чего только там не было! Плотными рядами сверху лежали запылённые тетради разного формата и толщины, от стопок зелёных тетрадочек в клеточку за 3 копейки до массивных, размера фолиантов, кожаных общих тетрадей и ежедневников. Одни были исписаны мелким почерком от корки до корки, другие допускали лакуны, пропуски и рисунки: личные дневники, пробы пера, размышления сотен лет в несколько десятков имён. Дионис аккуратно доставал «пергаменты» и складывал в стопки, пока не был окружён со всех сторон выросшими бумажными колоннами. Наконец, закончились рукописи и пошли пакеты с фотографиями, документами и грамотами, а в самом низу покоились коробки всевозможных наград, знаков и старинной мелочовки. Дио так увлёкся рассматриванием, что не заметил, как стемнело. Прихватив самые старые рукописи, он спустился в холл и зажёг свет, расположившись у камина.
Раз в двадцать лет он забирался в сундук, перебирая полинявшие древности, последний - когда ещё был жив старший брат, Виктор, и при котором память раздваивалась... Воспоминания нахлынули лавиной, и Дионис заулыбался, погружаясь в омуты прошлого, потом, спохватившись, налил себе горячего некрепкого чая из медной турки и отложил находки до утра. Эмоции от настоящих историй трудно обуздать, а они порой выкачивают из человека все силы до последнего ньютона.
В пять утра, сделав пробежку, Дионис заварил кофе, разжёг камин и расположился в кресле с рукописями. Самую старую, с «ятями», видимо, писал пращур, Серафим Ершов, которая начиналась так: "Я родился в славном городе Рыбинске, что на Волге, на стрелке реки Черемхи...

В раннюю минуту Серафим лежал на чердаке четырёхэтажного дома и смотрел в круглое стеклянное окно на плывущие по широкой реке лодки, парусники и пыхтящие чёрным дымом корабли. Они казались фантастическими и таинственными. Часть рыбаков уже гребла к просыпающемуся берегу с уловом. Парень любил деловое утро города, сам часто ловил и продавал рыбу, но сейчас никуда не торопился, зевая и почесываясь. Ему зимой стукнуло шестнадцать - куда спешить?"

Дионис никогда не был на земной Ярославщине, но слышал, что в заводи Рыбинска и восстановленного города Молога снова нерестились белуга и севрюга после того, как спустили волжские водохранилища и разобрали конструкции ненужных никому гидроузлов и электрических станций. Многие реки, Шексна, Молога, Юга, и другие нашли свои старые русла. На дне высушенных искусственных водоёмов вскрылись остатки былых поселений, церквей и монастырей. Снова на месте, где волновались моря, буйно расцвели луга сочных трав и поднялись молодые рощи и леса. Люди селились на обогащённых илом землях, строя поместья новой ведической эпохи.


День белой ромашки

…Серафим никуда не торопился, потому как полночи с Борькой ловил раков на Черемхе. Интересно, что водились они исключительно между двумя мостами, гужевым и железнодорожным, относительно недавно построенном. Из-за раков там время от времени вспыхивали мальчишеские баталии. Пацаны с Театральной у пожарной каланчи считали сквер, нависающий над речкой между мостами, своей территорией и рьяно её защищали. Драки случались часто и кровопролитно. Иногда приходилось удирать вплавь. На сей раз обошлось, и с двумя тяжеленными корзинами добытчики береговой тропинкой при свете яркой Луны вернулись домой… Борис был сыном известного в Рыбинске Щаплеевского Василия Степановича и лучшим другом Серафима. Купеческая семья Щаплеевских занимала два нижних этажа и арочный подвал (с наиболее ценным товаром) своего огромного дома, а Серафим с матерью и младшей сестрёнкой Иришкой жили на последнем, четвёртом, размещаясь в двух комнатёнках для прислуги. Мать, Мария Семёновна, нанималась у Щаплеевских прачкой, но ещё подрабатывала стряпухой для большой артели береговых грузчиков. Раки предназначались для ресторации «Эльдорадо», рядом на Волжской набережной – там за них хорошо платили.
Стояло настоящее лето. Утреннее солнце касалось босых ног Серафима, липа под окнами источала воистину божественный запах, и под привычные волжские звуки пароходов, скрипа ломовых телег и крика судовых приказчиков парень счастливо задремал. На Казанке звонили заутреню, а Серый, как звали его во дворе, глубоко нырнул в младенческий безмятежный сон.
 
Борька тоже дрых у себя в комнате, куда нет-нет да заглядывало девичье личико, не проснулся ли старший братец. Она знала, что накануне закадычные друзья собирались идти к «мостам», и её распирало любопытство, как они выглядят. Ева, так звали девочку, была на два с половиной года младше брата и участвовала во всех дворовых играх мальчишек. То ли по малолетству, то ли по глупости она отчаянно билась в войнушку, в снежки и бесстрашно каталась на санях с крутых волжских и черёмушинских берегов. Ей дозволялось удить рыбу днём, но ночные гуляния запрещались настрого. Она с детства слыла красавицей: правильные черты лица, большие углублённые карие, почти чёрные глаза, светлые волнистые волосы и стройная фигура. К тому же, Ева была придумщицей и веселушкой, с которыми всегда легко общаться. У неё явно был талант к музыке, лингвистике и литературе, потому что к десяти годам девочка красиво играла на фортепиано и благодаря домашнему обучению блестяще владела французским и английским языками. Немецкий она начала изучать в прошлом году в гимназии, но уже говорила на нём простыми предложениями. Ева рано стала сочинять стихи и гордилась этим. У неё получалось что-то примерно следующее:

Над берёзой молодой
Светит месяц золотой,
А над месяцем кругом
Светят звёзды серебром…

Борис с Серафимом подсмеивались над ней. Серый, знаток астрономии, говорил, что звёзды светят разным цветом: жёлтым, холодно-голубым, синим, красным и даже зелёным, а Борис, умница и разгильдяй, указывая на улицу, спрашивал её:
- Какой свет излучают фонари?
- Жёлтый и белый, - неуверенно защищалась она.
- Я говорю о фонарях под глазами, которые ты допрашиваешься у меня, - смеялся брат.
- Я сейчас вам обоим поставлю фонари. Что вы понимаете в высокой поэзии?! – бросалась она на ребят со своими выставленными вперёд острыми кулачками, заливаясь заразительным смехом. Парни потешно убегали от знаменитой на весь дом поэтессы, и дом, казалось, улыбался, и по-доброму смеялась Волжская набережная.
…Ева ходила наряженной по случаю дня рождения у младшего восьмилетнего брата Егора по комнатам и маялась от безделья. Она сочиняла под ритмы шагов:

Вечерний манит аромат,
Трава взошла под птичьи трели.
Мой распустился диамант,
А чувства девичьи сгорели.

Жужжат шмели, летит пчела,
Жуки какие-то, букашки -
У каждого свои дела,
Свои блестящие рубашки.

Лесные птицы гнёзда вьют,
И беспокоятся, и свищут,
И трели незабвенно льют
На капельки росы. Их тыщи.

Сморчки краснеют, а строчки -
На белых ножках чёрный конус,
Мои расширятся зрачки,
Когда Земля свернётся в глобус...

Ещё у солидной четы Щаплеевских имелись четырёхгодовалые дочки-двойняшки, Алина и Алёна, разболевшиеся совсем не кстати, и старший сын Глеб, будущий юрист. Ева заглядывала к сестрёнкам, всякий раз строя гримасы – они хохотали и велосипедили ножками…
Борька проснулся к одиннадцати и, умывшись, ничего не рассказывая, улизнул на улицу, где у лодок на Волге, на мысовом бечевнике его ждал Серафим.
- Ну что, выспался?
- Давно ждёшь? – переспросил Борька.
- Нет, но тесто не ждёт.
- Тогда ломанулись, - Борька по-хозяйски отвязал верёвку и, оттолкнувшись от камня, запрыгнул в качающуюся на волнах двуместную ржевку. Друзья давно решили стать моряками, искусно плавали и свободно управлялись парусом и вёслами.
  Борис, похожий на своего отца, был крупным по комплекции и не в меру упитанным, что не мешало ни тому, ни другому быть подвижными и энергичными. В потасовках Бор, как окрестил его Серый, не знал меры. Он молотил противника не разбирая, кто прав, кто виноват, не взирая на старшинство и звания. Серафим, рослый и жилистый, не отставал, и вместе они нагоняли страха на округу. Их уважали за силу, смекалку, деловую хватку и отзывчивость. Соседка, немногословная и добрая старушка, баба Катя, попросила ребят нарвать щавелю на пироги, тесто на которые уже подымалось на общей кухне, и ребята навострились за Волгу, на Слип. Почему Слип так назывался, друзей не волновало (Слип и Слип), главное, там раскинулись луга, где рос щавель и не водился клещ, «У-у кровосос». Лодка, подаренная богатым отцом сыну, быстро скользила наискосок по течению, и друзья, подправляя вёслами, весело перекрикивались с проплывающими судами, баржами и плотками. К часу пополудни они с мешком кислой зелени вернулись и, показав высунутые языки насупившейся Еве, Еве-вредной деве, смотались, наскоро переодевшись, в центр, где на День белой ромашки скучилась красиво одетая толпа граждан и где можно было встретить стайки гимназисток, а также нарядных молоденьких барышень.
О-о, науку страсти нежной, воспетую великим Пушкиным А.С., проходят все поколения. Борис научился подкатывать к девушкам у старшего брата, Глеба, который продолжал «обучение» в столичном университете. Санкт-Петербург не богат красавицами, но эмансипации хоть отбавляй. Стоит заметить, что в провинции её нет или она редка, а вот выказаться средь одногодок испытавшими более положенного всегда найдутся одна-две шальные головы. На взаимном любопытстве женщин и мужчин попадаются в сети страстей многие: порядочные и не очень, красивые и страшненькие, богатые и бедные, глупые и чаще умные. Город, оторванный от Матушки сырой Земли, обольстителен и греховен…
Молодые люди чинно подошли к самодельным цветастым кассам сбора помощи больным туберкулёзом, демонстративно опустили по целому рублю в ящики для пожертвований и, получив в ответ за сверхщедрость обольстительные улыбки активисток и подарочные открытки, стали оглядываться по сторонам. Акция для больных проходила на Крестовой площади города у Спасо-Преображенского собора, самого высокого на Волге до сих пор, где ещё не так давно «зарубались» купцы за подряды, волжские товары и рабочую силу. Ребята быстро выцепили романтическую парочку, отчаянно стреляющую прелестными глазками, тут же познакомились и компанией двинули за мороженым. Центральный парк кишел гуляющими филистерами и отдыхающими горожанами, которые шикарно прогуливались с зонтиками от яркого, испепеляющего июньского солнца. Друзья вдохновенно врали чуть ли не наперегонки. Они заливали о своих ночных приключениях, о только что виденных змеях-василисках, обосновавшихся на волжском левом берегу, о мухе Це-це, пролетевшей лугом, о кровожадных чайках и т.п.  Девчонки, Лизетта и Марго, были в восторге и то смеялись, то вскрикивали от удивления. После качелей в сквере, куда обе парочки лихо подвез знакомый извозчик, а также лимонада и пирожных в летнем кафе девушки отпросились переодеться в вечерние платья с обещанием встретиться у Казанской церкви, чтобы «усугубить» впечатления…
 
Девчонки прогуливались подле колокольни, нетерпеливо озираясь и всматриваясь в далеко идущие мужские силуэты и, когда решили, что их «прокатили», два друга внезапно выросли прямо перед ними с цветами, шампанским и кулём сладостей. Молодёжь углубилась в заросшую дикоросами часть стрелки Черемхи и исчезла из глаз окружающей набожной аудитории.
- Как Вы могли не подумать, а предположить, право, что мы не придём?! – с пафосом восклицал Борис, обнимая свободной рукой Лизетту за талию.
- Вы же разбили мне сердце, - вторил красноречивый Серафим, придерживая общий шаг с Маргаритой и целуя её в надушенную порозовевшую щёчку.
Парочки расположились на скрытой от посторонних и недавно сколоченной своими руками вместительной скамейке со спинкой и с видом на речной мыс. На несколько мгновений молодые люди смолкли, любуясь открывшимися просторами. Отсюда с высоты виделось расширяющееся устье живописной Черемхи, свободное летом от зимних кораблей и барж, а широкая с версту Волга несла вниз и вверх по течению десятки парусников, пыхтящих корабликов, гружёных барж с буксирами и торговых барок. Тёмно-зелёные воды главной реки страны убегали к дальнему тёмно-синему загадочному лесу и, казалось, безнадёжно терялись за пологим поворотом крутого правого берега. Тёплый ветерок раздувал паруса и играл волосами двух очаровательных девушек. Парни опомнились, и Борис опытной рукой вскрыл бутылку «Клико», которую умыкнул из папиных запасов.
- На брудершафт, за знакомство! – воскликнул он, прижимая ближе озорно улыбающуюся Лиз.


Июнь

    Целуясь, парочки разошлись и устроились на травке. Девушки были почти на два года старше ребят, и инициатива больше исходила от них, а у Лизетты вообще уже имелся опыт тесного сближения с парнями, поэтому вскоре зашуршали ненужные одежды, и пары затаились, отдаваясь первородному греху...
    Шампанское «добили» около полуночи, а потом, окончательно облачившись (долго и весело искали в темноте синие (синие!) панталоны, отброшенные в порыве страсти Серафимом), охваченные легкой распущенной одурелостью, с шуточками и поцелуями отправились домой. Конечно, парни проводили девушек, живших в одном доме у Сенной площади, и договорились с ними встречаться по вечерам в выходные.
    Лиз успешно училась в первой гимназии города и легко сдавала выпускные экзамены, а Рита окончила предпоследний курс экстерном в родной Твери и в настоящее время гостила у бабушек. На следующее утро девушки встретились и проговорили весь день, вспоминая любовное приключение, справедливо опасаясь последствий близости, но обе, словно победительницы, иногда улыбались, глядя как-то внутрь, оставляя сокровенное для одной себя, хотя, конечно, рослым мальчикам перемыли все косточки.
    Пацаны же сильно не заморачивались.
  - Как тебе Маргарита? - спросил только Бор поутру.
    - Очень горячая, - улыбаясь, ответил Серый, - а Лизон?
    - У-у, шальная на все двести.
  Что "двести" Серафим не стал уточнять, а просто закинул удочку. Надо было ловить рыбу и продавать на рынке, чтобы лихо гулять с красивыми барышнями.
    Ребята слыли отличниками и действительно учились основательно, но летом хотелось поудить рыбку, побеситься, посидеть у костра, побродить под парусом и в лесу, сходить на пароходе до Нижнего Новгорода, где у отца Бориса недалеко от ярмарки на Оке находилась заготовительная контора и склады. Планов, как обычно, громадьё, но судьба не любит математику, выяснилось - у младшей сестры Бориса Алины туберкулёз ("Вот тебе и отвар ромашки!"), и папа повёз семью, в том числе Еву, на Чёрное море. Вернулся он через месяц, за который друзья оттянулись по полной: они побывали с девчонками в Югском монастыре, ночевали на р. Белая Юга, где купались ночью и до утра, как говорится, считали звёзды, накануне Купала ходили на вёслах за Волгу на Горелую Гряду, прыгая там через высокий костёр и шастая по лесу в поисках цветка папоротника, объедались земляникой, а, вернувшись, веселились у Бориса на квартире, но не хулиганили, чтобы соседи и слуги (О, наивность!) не догадались - тихо пили папино вино и наслаждались молодостью.
    Застукал их приехавший без предупреждения Глеб, сдавший экзамены досрочно, но он сам был не прочь покутить, поэтому усмехнулся и пропал в роскошном Рыбинском театре у актрис и в ресторациях вместе со своими товарищами. Вернувшийся отец будто бы ничего не заметил и сразу окунулся в неотложные и иные дела, подозрительно часто не появляясь дома... Лето - чудное время… По берегам рек раскидывается зелёное цветущее и жужжащее раздолье, тёплые воздух и вода ласкают тела тли и муравья, цапли и змеи, человека и животного, тополиный пух впитывает дорожную пыль, валяясь и летая по дворам и садикам, а солнышко не даёт рано уснуть и подымает спозаранку. Город наполняется огромным количеством народа: приезжими купцами, праздными дворянскими семьями, труппами театров и цирков, загорелыми до черноты грузчиками, бурлаками, моряками, нищими и путешественниками. Население с двадцати пяти тысяч к июлю разрастается до двухсот-двухсот пятидесяти тысяч человек. Рыбинск увеличивается вдесятеро, трактиры и ресторации работают круглосуточно, цены на жильё астрономические, ночлежки и берега переполнены людом со всей России, а воды в городской черте - караванами разновеликих судов, на которых тоже спят, едят и развлекаются, кто как может.

    Серафим шел по Черёмышинскому бульвару от театра, как вдруг увидел плывущую (не иначе) ему навстречу девушку в белом. Это была приезжая гостья, видимо, невзрачного очкастого старичка, шедшего с ней под ручку. Серый бесцеремонно-удивлённо рассматривал красавицу, на что она улыбнулась, а в её красивых светло-серых глазах вспыхнули искорки, засверкавшие в длинных ресницах. Было от чего! Серафим нравился девушкам. Ростом выше среднего, поджарый, загорелый, мускулистый, с голубыми глазами и курчавым вихром парень привлекал внимание. Одевался он не сильно богато, но вполне щегольски.
 
  Ошеломлённый юноша даже остановился, когда эта незнакомая пара поравнялась с ним. Её мелодичный голос завораживал. Он сглотнул и, как под гипнозом, продолжил движение, но через три шага оглянулся - оглянулась и она! У Серафима даже потемнело в глазах от прилива крови, однако, опомнившись, он "зарулил" в небольшой трактир Зайцева через дорогу и занял обзорное место у окна. Бульварная улица в длину менее версты. Молодая девушка в белом со старым спутником профланировали дважды, пока не свернули, остановившись на минуту, в Преображенский переулок, врезающийся в бульвар посередине. Серый выскочил из трактирчика, перебежал под сени липовой аллеи и только было последовал за ними, как те вошли в парадную углового дома. "Ах, вот где Вы остановились!", - подумал парень и пошёл искать "Зёму", который жил на Вознесенском переулке, упирающимся в Преображенский, и который всё про всех знал. Старик и молодица оказались княжеской четой Прозоровских, прибывших вчера из имения где-то на реке Мологе. Князь был чрезвычайно богат, даже фруктовый сад в два гектара с уютным поместьицем в глубине на другой стороне Черемхи, напротив углового особняка принадлежал ему. Серафим был сражён - он-то думал, что в центре города ему известно про каждый двор и дом. "Вот, оказывается, чей стоит домик, где в его саду я частенько пробавлялся яблоками и грушами!" - мелькнуло у него, и, сунув озадаченному Зёме рубль, Серый поспешил на Стрелку к дому. «Что они находят в этих мерзких старикашках?!» - молча испрашивала его бушующая в каждом движении молодость.


Будни и праздники

- Ты отчего такой очумевший? – в лоб спросил Бор, столкнувшийся с Серым на входе в парадную.
- А что, так заметно? – смутился Серафим.
- Да. Что случилось, Серый?
- Ничего. Под лошадку чуть не попал… белую, - соврал друг, - потом расскажу. Мать просила хлеба купить, а я отправился, да деньги забыл.
- А-а, ну забегай после. Дело есть вечером.
- Лады, - бросил Серый и через три ступеньки полетел вверх.
…Действительно, дело не требовало отлагательств: утром семилетний Ванька с соседнего двора поймал «на паука» судака с руку длиной у главной пристани, а некто Ржавый отнял улов. Такую наглость спускать на тормозах было нельзя, и, переодевшись в рабочую холстину, друзья с закипающим от злости Ванькой двинули искать обидчика, тот кашеварил для одной из многочисленных бригад крючников у центральной речной биржи. Шайка мальцов быстро вычислила Ржавого, который малым оказался под сажень ростом, правда, хромым.
  Крючники ужинали, когда началась потеха. Серый стоял с кучей камушков в рубахе навыпуск, а Бор шёпотом отозвал «малого» в сторонку, мол разговор есть, и вдруг громко, чтобы народ слышал, спросил:
- Ты почто пацана обидел утром? Тебе чего, рыбы мало в Волге? – Бор резко толкнул рыжего верзилу в грудь, и под смех ротозеев тот через подсевшего под него шустряка грохнулся на береговую гальку, а Серый угрожающе подкинул увесистый камешек. Шайка пацанья, среди которых затесались и две девчушки, тоже вооружилась оружием пролетариата. Бригада грузчиков не встревала. На обед они ели вкуснейшую уху, но местные разбойники явно были правы. Под бросками мелких камушков Ржавый попятился к воде, а Бор продолжал:
- Тебя что, в Волге утопить? – парни начали наступать, и град камней усилился. Бежать детине стало некуда, сбоку цепи барок, и он попятился в реку. Под улюлюканье толпы Ржавого загнали по шею в воду и заставили уплыть за плотно стоящие судна. Отмщённый Ванька гордо бросил последний голыш и полез наверх крутого берега. Здесь его подозвал один из крючников, вручил десять рублей монетами и произнёс:
¬¬¬- Ну, без обид?
- Замётано, - важно ответил мальчуган, и, не веря своим глазам (он никогда не видел таких денег), побежал к дому под одобрительные возгласы зрителей. Ржавого на пристанях больше не видели, а опытные береговые работяги знали, что с местной мелюзгой лучше не ссориться – хлопот не оберёшься.
- Что ты днём про какую-то белую лошадь говорил? – спросил Борис у развеселившегося друга, когда они важно шествовали по постепенно пустеющей набережной.
- Не бери в голову, - ответствовал Серый, гогоча, - Ты бы видел рожу этого бугая, когда ты его толкнул.
- Погорячился я. С кем не бывает! – засмеялся самодовольно Бор, - Сегодня гуляем?
- Конечно, девчонки заждались небось.
Они пошли наряжаться…
 
Вдали на горизонте, в устье Мологи, мерцали зарницы, но фронт грозовых туч шёл с севера на юг и вряд ли доставал измученный дневной жарой город (Старики обычно говорили, что Волга тучам ходу не даёт. Не пропускает река), однако, часам к десяти потянуло свежестью, и спустя час заморосил дождь. Две парочки заскочили под летнюю эстраду парка, и на сцене, наконец, парни в цветах и красках представили девушкам «горячую» импровизацию, состоящую из одного акта по наказанию наглости. Пьеса имела успех, и мальчики утонули в девичьих поцелуях… Гроза прошла стороной, пару раз разразившись короткими ливнями, образуя огромные пенящиеся лужи со змейками цветочной пыльцы и вездесущего тополиного пуха. Хорошо было ступать по тёплой земле босиком с болтающейся, лишней сейчас, обувью в руках. Тонкий запах свежих огурцов, смешанный с озоном, разливался по округе. Иногда молодёжь окатывало дождевой живительной водой с деревьев от набегающих волжских порывов воздуха, и тогда девушки тесно прижимались к своим горячим кавалерам. Небо заволокло тёмной массой, но кое-где горели ярким светом фонари и окна – расставаться не хотелось, и компашка завернула в трактир на набережной. Он оказался полон народу, но свободный столик нашёлся, как и деньги на бутылку вина. То ли от прошедшей грозы, то ли от выпивки настроение завсегдатаев и случайных гостей было приподнятым – люди улыбались и шутили, весело поглядывая на промокшую молодёжь. Лишние здесь, ребята быстро осушили бокалы с вином и выскользнули наружу. Свежий воздух по радикальной разнице с разгорячённой подвальной средой опьянил их, и они закружились под дружно-произносимые такты вальса к Борису домой… Ранним утром утомлённых любовью девушек парни посадили на извозчика и отправили на Сенную.
- Что делать будешь сегодня? – басовито спросил Борис.
- Сейчас посплю маленько, а потом мы семьёй идём к тётке. Именины у двоюродного брата, приглашал накануне.
- Понятно. Тогда до завтра, - и они отправились дрыхнуть.
  Серафим не обманывал друга, и в обед он с матерью и сестрой отправились к родным в район Ягудки. Любопытно происхождение слова «Ягудка». В богатый Рыбинск переселенцы стекались со всей страны. Появились и осели здесь с семьями жители Тамбовской и Рязанской губерний, которые вместо слова «его» говаривали «яго», за что местные прозвали их «Ягудами», а место – Ягудкой. Прозвищ много было, к примеру, тверских называли «козлятниками», пензенцев – «толстопятыми», а ярославцев – «чистоплюями».
Дорога была дальняя, извозчик – не по карману, поэтому шли долго, с остановками, но к часу пополудни добрались, устали, понятно, однако встреча с родными и праздник были сердечными, долгожданными и радостными. Пели песни, пили, ели, что Бог послал, а Боженька дал не много ни мало севрюжку, жаренную на костре во дворе ухоженного деревянного дома, где проживала бабушка Мария Семёновна и многодетная тётя Тамара с мужем, дядькой Олегом. Старший сын их, Серёжа, был младше Серафима на четыре года и следовал за ним и Иришкой повсюду. Мелюзга тоже обожала двоюродных, и, когда старшие брат с сестрой приходили в гости, вечно висли у них на руках и шеях. Целое же представление с объяснением в любви к Серафиму разыгрывалось при подходе к калитке: сучка Жуня начинала приседать, вилять хвостом и визжать, а «бодячая» корова Милка – мычать и биться рогами о стену сарая. Животные сходили с ума, потому что маленькими оказались в хозяйстве, когда там шесть лет назад гостил целое лето Серый. Он ухаживал за ними, кормил, поил и часто спал на сеновале вместе с ними. Следующее лето парень снова баловал животину, гуляя с той по окрестности и купая в Волге… Серафим сразу отпустил собаку с цепи, которая прыгала вокруг него и носилась по дорожкам, а Милку, поглаживая, вывел на свет, и та прижалась к нему головой и тихонечко умилённо мычала. Каждый раз повторяемая картина собирала во дворе на полчаса всю родню, объединяя старых и малых…
 
Серафим и Ирина очень любили младшеньких и одаривали их конфетами и пряниками. В кругу близких Серафима звали Фимой, чтобы не путать с Серёгой (тоже Серый). Они, кстати, изловчились и улизнули в порт, где встречалась старая и новая «гвардии». Серого старшего побаивались, козыряя знакомством с ним. Он здесь был своим. Серёгины именины пролетели незаметно, и Ершовы со Стрелки (как здесь говорили: «Из города», хотя ещё вёрст семь ниже по Волге лежал город), распростившись с родными в сумерки, пустились в обратный ход.
Наступили новые будни. Мать часто стирала и полоскала бельё на крытых сходнях Черемхи. Серафим и Иришка помогали ей, один – таскать тяжёлое мокрое бельё с крутого берега, а потом на чердак, другая – полоскать и гладить. В среду Серый узнал, что девушку в белом зовут Александрой, и она предпочитает ночевать в усадьбе за речкой, а муж её, Архип Владленович, часто допоздна забавляется карточной игрой в общественном клубе на Крестовом 23, напротив памятника Александру II на Красной площади. Мысли о красавице постепенно овладели юношей. Бор со старшим братом неожиданно уплыли в Самару. Там у их отца тоже находились склады, и надо было проследить за скорой погрузкой пшеницы, свозимой из окрестностей. От нечего делать Серый решил разведать, чем занимается приезжая зазноба по вечерам. Он просто переполнился адреналином, поэтому ночью, переплыв узенькую Черемху и дождавшись, когда охрана со злыми псами удалится к мосту, крадучись подобрался к светлеющему в таинственной листве домику девушки.

    Под окнами нельзя было ходить с собаками, и Серафим затаился под единственным освещённым балконом, дверь на котором была приоткрыта, а занавеска качалась на вечернем ветерке, наполненном чудными запахами большого сада. Ничто не нарушало чистоты и покоя уединённого уголка. Сердце у парня стучало, словно молоток по дереву. Он потерял счёт времени, когда его вдруг окликнули:
- Что вы здесь делаете, сударь?
Серафим не испугался, мгновенно узнав голос Александры. Он узнал бы его из тысячи голосов. Молодой человек медленно повернулся и с достоинством вручил удивлённой девушке букет цветов, сорванных у богатого соседа за час до этого свидания. Цветы изумительно пахли и идеально шли к голубому платью хозяйки. Молодая княгиня внимательно взглянула на парня и вдруг вспомнила его, сделав невольно шажок прямо к нему, и запнулась о невидимый в сумраке корень. Счастливый влюблённый тут же подхватил её, не дав упасть, на что девушка улыбнулась и специально задержалась в его крепких объятиях. Из-под длинных ресниц сверкнули лукавые чёрно-чёрные вечерние глазищи, и Серафим, не осознавая происходящего, приблизился и поцеловал красавицу в пухлые горячие губы. Девушку вдруг пробила жаркая волна, и она оказалась в обмороке. Изумлённый парень успел подхватить её на руки и понёс драгоценный подарок в дом. 


Двое

  Она была легка, как пушинка. Серафим раздумал нести её внутрь, а нежно усадил в плетёное кресло на открытой веранде с колоннами. Здесь сквозил ветерок, и он попытался расстегнуть ей пуговку на шее, но руки дрожали, и ему это не удалось. Тогда парень сиганул к водяному фонтанчику перед крыльцом, набрал в ладони воды и, вернувшись, плеснул девушке на лицо. Александра встрепенулась и пришла в себя:
    - Я что, сплю?
    - Слава Богу, Вы очнулись. Вы несколько секунд были без сознания, и я принёс Вас сюда.
    - Как Вас зовут? - спросила она, и огонёк в глубине глаз начал возгораться снова.
    - Серафим, - коротко представился он, - а Вы Александра.
    - Можно Саша, только не Шура.
   Серафим улыбнулся.
    - Как Вы? Вам бы не помешал глоток красного вина. Скажите где, и я принесу, - предложил он.
    - Мне лучше. Я сама справлюсь, только Вы проводите меня на всякий случай.
    Молодые люди вошли под ручку в переднюю и свернули вправо за центральную лестницу к двери, ведущей на кухню. Александра высвободила руку и пошла впереди, но неожиданно повернулась так, что Серый натолкнулся на неё, обняла его за шею, и они умопомрачительно сладко поцеловались. Он подхватил её и внёс в полутёмную комнату, где на них хлынули съестные пряные запахи специй. Саша нашла "Цимлянское" и бокалы, а Серафим откупорил и разлил вино.
    - Так я ещё никогда не отмечала начало июля, - молвила она, и они звонко чокнулись, держа бокалы за ножки. Он осторожно привлёк её к себе, а затем произошло то, что называется безумством страсти, когда осознание времени и места приходит не сразу и незачем, но неотвратимо незабываемо. Пара потерялась в шёлке и ночном шёпоте сада…
 
 Короткая ночь закончилась, светало и надо было расставаться. Они поцеловались, и он, быстро одевшись, убегая, крикнул:
    - До завтра!
    Но красивая сказка не может быть без разлук и коллизий. Неожиданно, совершенно уникальный случай (!), Архип Владленович Прозоровский, очень редко проигрывающий, умный и осторожный, не теряющий голову, отчаянно-неудачно блефовал и умудрился сгореть на трефовом стрите. Днём у него разболелась голова, и Александра весь день сидела у постели мужа, а вечером, в миг что-то прозрев, он засобирался в клуб, заставив жену изысканно одеться и уговорил маленько пофлиртовать со своими соперниками. Каково же было изумление города, когда на утро князь не только отыграл давешний несусветный проигрыш, но и приобрёл новое имение на Мологе, в районе Бежецкого Верха у станции Максатиха. Следующие две ночи пришлось прелестной княгине снова очутиться в роли талисмана и спасительницы семейства.
 В воскресение они шли в знаменитый Рыбинский драматический театр. Давали "Гамлета" Уильяма Шекспира в постановке столичной труппы, и билетов было не достать никому, кроме избранных, которым отводились лучшие и самые дорогие места. Гамлет в Рыбинске – что может быть экзотичнее! Любопытно, что немногие знают трагедию "Гамлет" как мениппею и то, что имя "Шекспир" собирательное...
    На Театральной выдался аншлаг: кареты и извозчики подъезжали с разных сторон, около входа толпились жаждущие выловить счастливый билетик, а часть молодых людей желала лицезреть княгиню Прозоровскую, весть о красоте которой мигом облетела городские гостиные. Прозоровские пешком появились ко второму звонку и не спеша проследовали ко второй ложе справа. Взоры мужчин, да и женщин устремились туда. Казалось, подбадривающие аплодисменты предназначались молодой княгине, а не артистам, но зазвучала музыка и, пьеса началась.
    Александра отключилась от внешнего мира, кроме действия на сцене. Она сопереживала отчего-то по-особенному - глубже и живей. И вдруг поняла - она беременна! Ничего не проявилось и не обозначилось, но что-то неуловимое и слишком тонкое, чтобы стать явью, произошло. От переизбытка чувств в сценке с Офелией у неё потекли слёзы. Странное состояние овладело ею, счастье и материнская гордость. Глаза её блестели, а грудь глубоко наполнялась воздухом. Она трепетала! В антракте Александра попросила мужа принести лимонада и не стала выходить в фойе к неудовольствию публики. Архип Владленович был нарасхват: его пригласил городской глава на заседание Совета, Дворянское Собрание желало видеть, богатейшие люди звали в гости. Князь не отказывался, но и не обещал, имея иные виды, и, ссылаясь на самочувствие жены, поспешил к ней.
  Александра ощущала давление извне - лорнеты и театральные бинокли были направлены в её сторону, однако сделанное открытие было слишком личным и значительным, поэтому ей стало решительно всё равно, как отнесутся другие на её поведение. Тридцать пять минут промчались, и вскоре Гамлет был отмщён, зрители и артисты, провожаемые под аплодисменты стоя, довольны. Рыбинская премьера «Уильяма… нашего… м-м, Шекспира» состоялась.

    Князь через поверенного оформил приобретённое имение и решил, не мешкая ни дня, осмотреть его и вступить во владение, для чего вызваны были срочно необходимые управляющие и надёжные слуги. Словно почувствовав перемены в жене, Архип Владленович не отпускал супругу от себя ни на шаг, а в пятницу на поезде чета отъехала из Рыбинска в Максатиху.
    Серафим совершенно потерял покой и лишился сна. Он не знал, что Прозоровские срочно уехали, караулил Александру по вечерам в её саду, днём ждал, чтобы хотя бы на секундочку увидеть, но всё тщетно - двери космического портала Любви были закрыты. От переизбытка чувств, а, быть может, как божественная компенсация, на него хлынули поэтические строки. Стихи ловили его в кратком сне и забытьи, приходили утром и вечером, на ходу или в состоянии ожидания:
 
Тихая водица

Расступились дали,
Тихая водица.
Парня искупали
Глазки той девицы,
Что живёт счастливо,
Ничего не просит,
Взглядом горделивым
Лето бросит в осень.

Не найти покоя
От её улыбки,
Встретится такое,
И водица зыбко
Побежит по далям,
Ветер душу схватит,
Словно вешним талом
Напоит, окатит,

Растревожит думы:
«Ах, какая дива!»
Зелень с ветром в шуме,
Встрепенётся нива,
Умолкает птица –
Дозволенья ищет.
Как тут не забыться,
Становясь вдруг чище.

А она спокойна,
Истинно, богиня!
Будто бы на троне
Восседает чинно.
Серы очи манят,
Страсть мою уносят.
Что со мною станет,
Скажет в белом осень.

И чтоб

У Вас запутаны дела,
Раздавлены заботой чувства,
А сами будто от искусства:
Стройна, красива и мила.

Зима невзгоды замела,
Материально всё в порядке
И волосы блестят и гладки,
Зачем же очи отвела?!

Одна, и думки у чела,
Внимание съедает пудра,
А вечером, никак не утром,
Раздухарилась и смела.

Нет. Нет душевного тепла,
Всё есть: дела, достаток, ласки,
А хочется душевной сказки
И чтоб в руках любовь несла.

Это были его первые несовершенные стихи.


Средняя Волга. Щаплеевские

Тем временем братья Щаплеевские, миновавшие красивейшие русские волжские города Романово-Борисоглебск, Ярославль, Кострому, Кинешму, Юрьевец, Пучеж, Городец и Балахну, подплывали к Нижнему Новгороду. На берегах, то слева, то справа слух ублажали колокольные звоны церквей и монастырей, расположенных в живописных или высоких местах на берегу великой реки. Встречные караваны приветствовали их басистыми гудками труб, а братья отвечали тем же, иногда махая руками проплывающим пассажирам. Молодые рыбинцы с комфортом отдыхали весь путь, лишь на Вознесенских камнях в десяти милях от Рыбинска и на Плёсе их барку пришлось чуть подталкивать, иначе могли застрять на перекате. Маленькие приключения и происшествия, как известно, обычно подчёркивают имеющиеся в распоряжении путешественника удобства, поэтому молодые люди нисколько не расстроились, высаживались на берег и проходили с версту пешком по твёрдой поверхности. Их не укачивало, как некоторых, до тошноты, но хочется порой хорошенько размяться, пробежав дюжее расстояние по земле.
 
Белостенный кремль Нижнего завиднелся далеко на горизонте, словно плывущий в небесах белый кораблик. Оказалось, он расположился на нескольких высоких холмах при впадающей почти перпендикулярно в Волгу реки Оки с её широким в триста саженей устьем. Напротив города прямо посередине Волги тянулись узкие заросшие кустами и деревьями живописные острова, а левый низменный берег, затопляемый при половодье, густо зеленел ивовыми зарослями.
  Глеб, пока Борис изумлялся видами, отдавал команды по приготовлению к выгрузке сплавляемого оборудования для мельницы и винокуренного завода, открытого в прошлом году. В отличии от брата он был невысок, худ, в очках, короче, пошёл в мать. Оставив две баржи у грузовой пристани, буксир протолкнул по Оке до первого деревянного понтонного моста судно с товарами, и началась разгрузка. Местный управляющий и сам бы справился, но рыбинцам надо было быть уверенными, что нигде не возникнет проволочка, а привезённое и предназначенное для отправки обратно будет вовремя приготовлено. Два дня Глеб контролировал работу, а на третий, оставив за смотрящего Бора, отправился вниз по Волжскому тракту до Самары, где его уже поджидал обратный караван на Рыбинск. Подряженная бригада в двадцать человек в Нижнем за три дня отлично справились с погрузкой пшеницы, сахара и самоваров, поэтому Борис сверх договорённого проставился бочкой знаменитого рыбинского пива. Знающие его отца, старшего Щаплеевского, сразу понимали, как сын похож на него и внешне, и характером. У Бориса чувствовалась купеческая хватка в делах, толковость и смелость с элементами уверенной наглости. В нём ощущалась сила и расположение к людям. Молодому хозяину приходилось ждать глебовский караван, и он решил знакомиться с достопримечательностями города, не исключая ресторации, манящие огнями по вечерам. Нижегородская ярмарка произвела на него неизгладимое впечатление, такое, что он там прилично поиздержался, накупив модной одежды, семейных подарков, вкусных сладостей и сувениров. На пятый день пребывания его представили местной купеческой молодёжи, которая ничем не отличалась от рыбинской: та же напыщенность, бахвальство, безудержная трата денег на показ. Он засвидетельствовался, по его выражению, в каждом ресторане на Ильинской улице, поднимающейся сразу за Софроновскими пристанями. Пару раз Бор подрался с приезжими купчиками и раз - с жандармом, но откупился и пил мировую.
    Глеб же подплывал к Самаре. Город раскинулся по левый борт корабля и почти всей массой деревянных и двухэтажных полукаменных домиков лёг до впадающей в Волгу реку Самару, выставив на показ длинный песчаный пляж, купальни, пассажирскую пристань и рыбные садки. Глеб Васильевич, не задерживаясь, разгрузился на стрелке и с готовым плыть караваном отправился домой. Он помогал отцу в прошлом круизе, так что знал порядки, и его тоже помнили. Прошли давно времена разбойничьих нападений на суда, которые стали быстроходными и независимыми от ветра и тягловой живой силы в виде лошадей и бурлаков. Через десять дней Глеб забрал загулявшего братана, подцепил его баржи, и они отчалили к родному дому...

    Серафим не находил себе места: он мысленно смирился с выкрутасами судьбы, но был выбит из привычной колеи. Взросление так и приходит, тяжко, порой больно, через испытания и невзгоды.

Выбор

Неверный выбор - сложный ход,
Кривые страшны переулки,
Вслепую ты идёшь вперёд,
Шаги по коридору гулко,

И попадаешь в нужный пункт,
В положенное свыше место,
И что ты произносишь вдруг,
Счастливые вручая вести?

Смола со стороны, как мёд,
И на витрине мёртвы булки,
Неверный выбор - хитрый ход,
И вся надежда в переулке.


Бор завис где-то на средней Волге, и Серый погрузился в мир книг библиотеки Щаплеевских. Демократичность отношений между семьями возникла не на пустом месте. Василий Степанович и отец Серафима Василий Петрович вместе участвовали в войне на Балканах, прошли плечо к плечу бои и походы, а в конце кампании Петрович спас Степановича, прикрывая его отход. Он получил ранение в грудь, от которого умер в 1895 году. Домой земляки вернулись вместе, но Василий Щаплеевский был живым и здоровым. Он считал своим долгом помогать семье Ершовых, хотя они ничего не просили. Кончина друга не изменила близкого участия Щаплеевского в судьбе Ершовых. К Серафиму он относился, как к родному сыну, поэтому мальчики вместе учились и дружили с малолетства. Серый уважал Василия Степановича за ум, такт и соучастие в его жизни. С разрешения богатого соседа юноша пользовался его обширной библиотекой, на которую тот не жалел средств, выписывая лучшие издания, в том числе, заграничные на французском, немецком и английском языках. При случае старший Щаплеевский сам устраивался в кресле и часами что-нибудь читал или изучал, довольно мурлыча под нос какую-нибудь мелодию. Музыку он тоже обожал.
    Серафим взялся читать "Войну и мир" Толстого Л.Н. в надежде оторваться от действительности, потом увлёкся не на шутку, найдя литературу о Наполеоне Бонапарте, о Кутузове М.И., об эпохе Великих потрясений в Европе конца восемнадцатого, начала девятнадцатого веков. Книги увлекли его. Он понимал, что столкнулись гениальные идеи, гениальные личности, творящие историю, сотрясающие основы жизни нескольких поколений. Серый примерял себя к ним и понимал, как мало он знает и умеет.
    Василий Степанович уехал в Крым за семьёй. Накануне отъезда по совету медиков он купил в тридцати верстах от Рыбинска на р. Юхоть две десятины земли с выстроенным новым домом, оказавшимся ненужным заказчику. Напротив дома, за неглубокой Волгой ютился лоцманский и торговый городок Мышкин с каменными торговыми рядами, собором, знаменитой публичной библиотекой и, в основном, с одноэтажными строениями, но, важно, с гимназией и с больницей. По обороту и живости торговли Мышкин сильно обходил более крупный и старинный Углич, расположенный выше по реке в двадцати милях... Моста через Волгу здесь никогда не было, но действовала из покон века паромная переправа. При впадении Юхоти в Волгу раскинулись живописные заливные луга и здоровый сосенный лес, истончающий живительные фитонциды, благотворно влияющие на лёгкие человека. Здесь предполагалось жить младшим дочерям и сыну с маменькой, учителем и няней. Щаплеевский в корне изменил веранду, по своему вкусу выстроив её вокруг дома, чтобы дети могли носится вкруголя и не зависеть от погоды; закупил и привёз необходимую домашнюю утварь, повседневные вещи и высадил первое родовое деревце, маленький дубок.

Стояла августовская жара, обычная в это время на Ярославщине.
    …Серафим сидел в кресле холла на втором этаже у Щаплеевских, когда в комнату плавно вошла загорелая светловолосая девушка в летнем свободном платье. Она замерла напротив удивлённого соседа и
произнесла:
  - Что, неужели не узнаёшь?
  Вид у юноши был ошарашенный. По интонации голоса и некоторым забытым чертам он узнал Еву, выросшую за лето и превратившуюся в девушку с округлыми формами и чертами. Она была великолепна!
  - Ты затмила весь белый свет, - произнёс он, спохватившись, что ведёт себя слишком неучтиво, вскочил, уронив книгу, стал поднимать и собирать закладки, а она наслаждалась произведённым эффектом преображения. Они оказались рядом и отразились в огромном настенном зеркале, невольно залюбовавшись друг другом. Серый тоже вытянулся и выглядел заметно взрослее. Она едва не доходила ростом до его плеча. Пара смотрелась, а вошедшая Антонина Фёдоровна, мать Евы, всплеснула руками и радостно обняла обоих.
    - Серафим, ты просто красавец, под стать моей егозе. Очень рада видеть тебя. Идите вниз, будем ужинать и обмениваться впечатлениями, - сказала она и уплыла в свою комнату, чтобы вконец не смущать молодых и утвердиться в роли хозяйки большого дома.
  Ева с гордым видом подхватила "жениха" под ручку, и они под веселый гул голосов и удивлённые взгляды вошли в просторную столовую с длинным столом и пыхтящим самоваром в углу. Младшие детишки облепили Серафима, присевшего на оттоманку, и восхищённо трогали его кудряшки, ничуть не выцветшие за палящее волжское лето, а он притворно отстранялся и щекотал их животики. Еве очень хотелось оказаться на месте малышей, она еле сдерживалась, но теперь изменился её статус, и девушка исподволь всматривалась в Серафима, влюбляясь и радуясь его присутствию. Он улыбался. Однако, Ева заприметила грусть и возникающую мгновениями глубину в его вечерних синих глазах. Она, девочка, в сущности, не думала, не признавалась никому, тем более себе, в том, что уже любила его.
    Из Ярославля пришла срочная телеграмма, что караван с товаром двигается по плану, у них всё хорошо. В общем, вечер удался, но Серафим ушёл в смешанных чувствах. Мысли прыгали с одной девушки на другую, открыться было некому, сон не шёл, и он отправился бродить по центру города.


ИллюзiонЪ
 
На главной, Крестовой улице Рыбинска царили оживление и непокой. Извозчики, словно ошпаренные, развозили клиентов по ресторанам, трактирам, домам и заведениям разного рода, расходились на ночёвку уставшие крючники и другие речные грузчики, некоторые горожане выходили на вечерний моцион, освежающий тело и душу перед сном. Невдалеке слышались затухающие удары молотков и запах свежеструганной древесины. Через четыре квартала плотники заканчивали возведение какого-то нового Электро-Театра «Иллюзiонъ».
- Что тут строится? – поинтересовался он у рабочих, собирающих инструмент. Серафим с удовольствием поглощал воздух, насыщенный сосновым смолянистым эфиром. Свежая древесная пыль витала по окрестности, кружа головы и напоминая о весне.
- А шут его знает, какой-то зал и представление на стене, - ответили ему.
  Серафим непонимающе поглазел (Ему нравилось работать с деревом: «Наверняка в прошлой жизни я был плотником») и двинул к Волжской набережной, к которой во всех прибрежных городах дороги плавно или круто спадают к реке. На другой стороне улицы на него внимательно смотрели и улыбались, негромко переговариваясь, две прехорошенькие барышни. Тогда Серый исполнил любимый его и Бориса приём – встал на руки и, согнув ноги в коленях, пошёл на руках вниз к Волге. Из нагрудного кармана вывалился припасённый заранее николаевский рубль, который со звоном покатился впереди парня. Девушки бросились догонять монету, а Серафим продолжал номер, разворачиваясь вокруг вертикальной оси и сходя по ступенькам тротуара. Девчонкам ничего не оставалось, как идти рядом и комментировать путь. Так друзья придумали способ безошибочного знакомства. Молодой человек ловко обернулся на ноги и представился «мадемуазелям»:
- Серафим, знаменитый гимнаст приезжего итальянского цирка Труцци. Всего на неделю в ваши чудесные края! – сходу соврал новоявленный акробат.
- Мы сёстры Масленниковы, живём здесь недалеко, у Спаса Нерукотворного. Я – Каролина, можно, Каро, а она – Ангелина.
- Монашенки что ли? – брякнул Серый.
- Они в чёрное одеваются, а мы в светское.
- То-то смотрю вы похожи, - сказал восстанавливающий спокойное дыхание Серафим, - Ангелина – это Гелка?
- Да, - коротко ответила вторая девушка, исподлобья поглядывая на красивого парня и явно смущаясь. Она на год была младше Каро. Обе светленькие, с выцветшими за лето волосами и бровями и чистой загорелой кожей. Серый купил девчонкам мороженое, лихорадочно придумывая, что с ними делать.
- Давайте я вас покатаю на лодке, - неожиданно для всех предложил он.
-¬¬ Ура! – закричали барышни, готовые следовать за красивым мальчиком и ожидая приключения.
Они втроём вышли на берег.
Волга затихала на ночь. Редкие кораблики чапали к одним им известным пристаням, и на них светились газовые фонарики, которые в свою очередь отражались в воде подпрыгивающими на волнах световыми дорожками. Дневной ветерок утих. Волга чуть плескалась на белом мелком песке. Серый быстро нашёл лодку и вёсла, вскрыл нехитрый замок, спустил судно на воду, скинув полотняные туфли на борт, и на руках по одной перенёс девушек к кормовым скамеечкам, потом лихо перескочил в лодку и ударил вёслами по воде. «Интересно, когда берёшь девушку на руки – у них у каждой надолго задерживается дыхание?», - промелькнуло у Серафима.
Он славировал между цепей и многочисленных нагромождений мостков и баржей, стянутых рядами, и выплыл на стремнину. Девчонки ахали от увиденного:
- Ой, смотри, мельница!
- Петровское на другой стороне, беседка Михалковых!
- Крестовоздвиженская колокольня!
- А биржа и Преображенский собор какие огромные, прямо нависают над рекой.
- Рыба плещется, крупная гоняется за мелюзгой, - заметил сушивший вёсла Серафим. Девицы были в восторге, но лодку сносило по течению, и он развернулся обратно к суше тем более, что быстро темнело, а Луна где-то запропастилась.
До берега оставалось совсем ничего, когда Серый как бы ненароком зацепился за якорную цепь баржи. Лодку резко качнуло, накренило, и троица вывалилась за борт. По пояс в воде хохочущий кавалер подхватил за талии визжащих девиц и выбрался на мостки.
- Смотри-ка, какую белорыбицу выцепил! Не многовато двух, рыбак!  Лодку забыл! – кричали громко сидельцы у берегового костра, от которого несло смешанным запахом ухи и водки.
На мостках Серафим опять обнял мокрых девчонок с двух сторон и взлетел по ступенькам на крутой берег Волги, где, поймав извозчика, уселся меж сестёр, прижал их к себе, и они мигом домчались до Карякинского сада с белеющей в ночи церковью Спаса.
Девушки жили в двухэтажном доме на первом этаже с родителями, которые нынче находились на излечении в Германии. Маму мучили мигрени, а папа изучал немецкий и философию, чем несказанно умилял берлинскую учёную братию. Каролина нашла для Серафима новый халат, а сама с сестрой улизнула в спальню приводить себя в порядок. Серый, не спрашивая, разжёг камин и переоблачился в бардового цвета махровое одеяние, а свои штаны и рубаху выжал в раковину, повесив мокрое бельё на кухонные верёвки.
- О, я смотрю ты полностью освоился, - воскликнула появившаяся словно из ниоткуда Каро. Она натянула верёвку над камином и перевесила мокрые шмотки Серафима. - Давай выпьем вина для согрева. Сейчас Гелка найдёт бокалы, и мы переместимся в гостиную. Серафим понял, что приключение продолжается.
- Одной бутылки на троих, наверное, будет мало, - предположил, прищурив глаз, удачливый любовник.
- Не хватит, есть ещё, но оно крымское, забористое, свежего урожая, -
хитро пропела старшая сестрица, подмигнув младшей. Ангелина протёрла стекло и присоединилась к воркующей уже у огня парочке. Благоухающий аромат вина разлился по бокалам, и в воздухе заиграла полифоническая мелодия любви на троих. Одежда парила под очаровательную музыку, и девушки постепенно разоблачились. Ночь молодёжь не спала, даря друг другу незабываемые впечатления и ласки, а с рассветом Серафим, поцеловав на прощание «королевну» и «ангелочка», как он накануне прозвал сестрёнок, качающийся от волнительного обессиливания, вернулся на свой любимый чердак отдохнуть от внезапной «ночной смены».
- Где тебя носит? – спросила днём озабоченная стиркой мама, - Твой друг Борис вернулся. Помоги мне отнести бельё на речку и беги встречай. Серафим легко взял тяжеленные корзины и засеменил по ступенькам обрыва к мосткам для полоскания. Мать, спускаясь следом, любовалась силой взрослеющего сына.
- И в кого ты такой уродился! – довольно говорила она, вспоминая мужа в молодости.


Перед гимназией

Друзья встретились только следующим утром, потому что мужчин Щаплеевских днём известили о прибытии их каравана, и они, не отобедав, умчались на пристань «Щапа и К*», владельцем которой являлся Василий Степанович и куда Глеб пришвартовывал нагруженные баржи с рожью и пшеницей. Металлические изделия и самовары выгружались на Стрелке, ближе к промтоварному магазину, принадлежащему семье. Бор находился близко к дому, но нужно было принять и оприходовать товары по накладным, а наиболее ценные доставить в подвальный склад. Серый не стал дёргать друга и отправился к давешним девушкам в гости «пить чай», как он проафишировал маме с сестрицей. По пути он прикупил поповского мармелада, горячих бубликов с маком при пекарне Казанской церкви и скоро стучал металлическим наддверным кольцом к Масленниковым. Девчонки, увидев парня в окно, бросились наперегонки встречать его.
- Тише вы! Что соседи скажут? – гундел он на повисших у него на шее полоумных девчат.
- Ничего не бойся. Дом наш, а слуги с родителями. Мы предоставлены сами себе и делать необходимое по дому обучены.
- Круто. Где же учитесь?
- В женской Мариинской, а ты?
- Я, соответственно, в мужской гимназии на Крестовой, но лучше нам там не встречаться.
- Больно надо, город большой – места всем хватит, - заявила Каро, доставая вино и штопор.
  - Я так понимаю, чай-то нам пить… не придётся… сегодня, - Серый послушно откупорил зелёный сосуд с игристой жидкостью и выдал чистый экспромт, - Наша цель - не чашки «гжель»!
- Горячий самовар в гостиной, на всякий случай, - бросила мимоходом Каролина, неся три длинных фужера за ножки и манерно рекомендуясь округлыми формами.
Камин мягко согревал спальню и негромко звучал граммофон. Девушки в дурманящих мозг халатиках уселись по-турецки у огня, а свечки поместили на изразцовую полку камина таким образом, что языки пламени плясали на расписном в античном стиле потолке и верху стен. Увидев стройные девичьи ножки, Серафим забыл о друге Борисе, о великом Толстом Л.Н. и исканиях его главных героев, о гениальном Наполеоне Бонапарте и о других мировых знаменитостях…
Девушки угомонились далеко за полночь, и, пользуясь темнотой, Серый улизнул восвояси. Домашние не слыхали, что он вернулся и лёг спать, а рано утром его разбудил Бор.
- Хорош дрыхнуть! Сматываемся, пока народ спит, и меня снова не припахали. Как ты, чертяга?
- Вот с такого вопроса и надо было начинать, как это делают приличные люди, - улыбался Серый, - Здорово, силач! Сейчас, я быстро. - Он ополоснул лицо и шею, растёрся полотенцем, и они спустились к Черемхе, в укромное убежище, известное только им двоим.
- Видел, как сеструха моя вымахала? – начал Бор.
- Да-а, красавица… Ну, рассказывай, как сплавал?
- На судах не плавают, а ходят, - заметил приятель, словно что-то припоминая. – Прикинь, всю дорогу играли в карты и пили пиво. Я на обратном пути послал команду к чертям и читал книгу по навигации, у капитана буксира позаимствовал… Волга, конечно, бесподобна: крутые берега, церквушки почти в каждом селении, прибрежные монастыри, несущие, как и река, тихое упокоение, торговые городки задиристые, но мы шли почти безостановочно.
В Нижнем на высоком холме огромный кремль, стены в три сажени, город заложен аж в 1221 году, холмистый, крикливый. Ярмарку нижегородскую за день не осмотреть. Она раскинулась у самого устья Оки. Я тебе нож складной привёз в подарок, потом принесу. В три дня я все дела обтяпал и ударился в загул от нечего делать, подрался, пошалил маленько. В ресторации подцепил двух барышень весёлых, едем на извозчике, смотрю спьяну, два мужика на постаменте застыли – один другого ударить хочет с размаху. Ну я остановил коляску, вышел и говорю: «Бей уже что ли», а тот словно окаменел. Девки хохочут. Зато городовой оказался подвижным и давай мне угрожать. Так я врезал ему по жирной харе, аж фуражка, как наш рубль, покатилась к речке… Еле откупился от него потом, сволочуги. Мужики те, с виду сталевары, оказались памятником знаменитым Минину и Пожарскому. Такой же, оказывается, на Красной площади в Москве стоит. Девки, жалко, уехали, но я других нашёл. Вот и все приключения, братан, вкратце. А ты что здесь, скучал?
 
- Скучал… - усмехнулся Серый, выдержав паузу, и поведал другу о несчастиях и любовных приключениях.
- Хорошенькое дело, целый гарем окучил. Силён ты, паря.
Друзья проболтали целый день, переместившись на мыс, где развели костёр и сварили ушицу из украденной щуки, застрявшей в старой "морде". Серый поделился новостями города: на Ярмарочной площади в цирке новая труппа из Италии с бассейном и смертельными прыжками - надо сходить, скоро откроется новый театр на Крестовой - четыре квартала отсюда, начали проводить телефонную связь в городе, тянут "жилы" по телеграфным столбам, вышла новая газета "Биржевые новости"- купцы её за правдивые репортажи о ценах на зерно ругают по чём зря.
    - Да-а. Здесь нельзя без присмотра. На месяц стоило уехать, и столько изменений, - подытожил Борис, мечтательно глядя на восточный горизонт. - Вряд ли отец позволит мне уйти в море, да и хорошо мне на Волге.
  - Что передумал... в капитаны?
  - Нет ещё, но передумываю, а учиться придётся, так что в Питер поедем вместе, - заверил Бор. Они решили перед учёбой в гимназии последний раз навестить июльских девчонок, а потом готовиться к учебному году.
    Понимая тягу сына к знаниям, Щаплеевский старший не стал привлекать его к разгрузке-перегрузке барж, но взял обещание "учиться крепко"... Друзья просмолили рязанку спозаранку и отправились искать Лизетту с Маргаритой. Август выдался особенно жарким, с грозами и проливными дождями. Парило, когда они появились перед окнами подружек. Не прошло и часа, как обе красотки в изысканных нарядах выскользнули из парадной, и две молодые парочки направились в центр города. Девушкам понравилась идея заволжского пикника, и, купив шампанское и холодных закусок с фруктами, компания отчалила к устью Шексны, куда шли сейчас караваны судов. Чтобы против течения не напрягаться, парни прицепились к замыкающей барже "зайцем". Учёба в гимназиях Рыбинска начиналась с 15 августа и длилась до середины июня следующего года, когда город наводнялся рабочим людом и приезжими. Хотелось оторваться перед бесконечными занятиями и полицейскими запретами (учащиеся гимназии должны были ходить в форме, застёгнутыми на все пуговицы, носить ученические билеты, вести себя пристойно и не гулять позже десяти часов вечера). У весёлых девчонок надвигался выпускной класс, после чего начиналась самостоятельная взрослая жизнь, поэтому не терпелось почудить напоследок.
    Они отплыли миль за семь и расположились между пятиверстовыми харчевнями, выбрав впадающий в Шексну прозрачный ручей, куда они затащили лодку, устроив под ней лежачие места на случай дождя, вполне вероятного. Перед красивыми девушками парни время от времени «рисуются» - начинают рассуждать о войне, о революции, о политике. Газеты громко кричали о причинах поражения от японцев, и, естественно, ребята переживали за Россию. Пресса описывала героизм моряков крейсера «Варяг» и защитников Порт-Артура, но отмечала, что войну мы бездарно проиграли и на суше, и на море. Парням было обидно и непонятно, каким образом погибли две Тихоокеанские эскадры, а также почему при нашем численном превосходстве мы оставили Манчьжурию - обвиняли в предательстве и бездарности командование, а самодержец почему-то слишком всё время «пыжится». Девочки улыбались и поддакивали ораторам, задавая провокационные вопросы и подсмеиваясь над горячностью двух «великих полководцев». Ребята связывали неудачи на Дальнем Востоке с нынешними беспорядками в стране: январские события в столице, в которых войска расстреляли мирную демонстрацию народа, баррикады и вооружённое сопротивление рабочих в Москве, стачки железнодорожников, роспуск Государственной Думы. В Рыбинске шествие гимназистов и рабочих местная власть разогнала с помощью подговоренных волжских грузчиков – никого не убили, но ранили и покалечили более ста человек. Как обычно, нашлись знакомые из пострадавших… Закрапал дождик, и молодёжь весело забралась под лодку. Серафим, надо признаться, находился в смешанных чувствах: с одной стороны Александра, Ева и сестрички, с другой - Бор и прежние подруги. От калейдоскопа событий кружилась голова, и, в итоге, он решил, будь что будет. Риту одолевали другие проблемы, поэтому некоторое охлаждение со стороны возлюбленного казались ей логичными, ведь ей надо было уезжать на целый год, а там кто его знает, что произойдёт... Когда выглянуло солнце, они вдвоём отошли за поворот реки и искупались, наслаждаясь вольностью, прохладой и чистотой воды. Вечером у костра Марго расчувствовалась до слёз, догадываясь, что это их последние счастливые юные деньки.
  - Я смотрю, ты загрустила совсем, пойдём к ребятам - надо выпить вина и ни о чём плохом не думать, - предложил Серафим. Они молча облачились и вернулись к покинутому лагерю. Лиз и Борис куда-то ушли или спрятались, тогда Серый откупорил шампанское, крикнул Бора и налил вина в походные кружки. Они чокнулись и выпили. Вдруг из-за кустиков вынырнули взъерошенные товарищи.
  - Ты смотри, Лизет, эта парочка уже пьёт, не ждёт ни друзей, ни уходящее лето, - затараторил Бор.
  - За вас, друзья! - выпалил Серый и, поцеловав, улыбающуюся Марго, снова выпил, но тут же, не закусывая, налил трезвой парочке.
  - Гуляй, девчонки, болей печёнка! - крикнул Бор и опрокинул содержимое внутрь. Помаленьку молодежь разогрелась, запели песни, частушки, потом отправились в лес за грибами и сварили к вечеру грибной суп с куском баранины. Вкуснотища! Бор не давал грустить и кликнул всех купаться в ночной реке... Проснулись рано, так как костёр потух, и ночью похолодало. Пацаны пошли ловить рыбу на уху, а девушки навели порядок и, разведя огонь, заранее подвесили котелок с родниковой водой. На донку попался судак, с которого сварилась славная ушица... Возвращаться было неохота, но необходимо, и в обед пары расстались… Серафим и Маргарита – навсегда.


Жить вместе

Серый облегчённо вздохнул, когда распрощался с Ритой. Он понимал, что перспективы отношений нет, кроме того, он не был развратным человеком, лишь человеком с не оформившимися ценностями и мировоззрением. Девушки вдохновляли его. К нему часто приходили дивные поэтические строки, которые парень гнал от себя, не позволяя отдаваться грёзам и ментальным вызовам. Более широкие и глубокие мысли довлели над ним, преследуя и направляя в ближайшее будущее. Он был, как летняя Волга, впитывающая в себя каждый ручеёк и речку, неполноводная пока, но текущая своим неумолимым маршрутом, со своей судьбой. То же можно было сказать о Борисе, который, когда надо, мог быть серьёзным и вдумчивым. Они не метили в гении, но ставили перед собой достойные цели, постигая разные грани открывающейся жизни, такой притягательной и зовущей. Им хотелось испытать себя везде, попробовать всё на зубок, пощупать этот материальный и духовный мир собственными руками, догадаться до истины без подсказок и советов. Почему-то они сильно торопились, и нельзя было объяснить, почему. Может, от того, что в них накапливался огромный потенциал разных сил - люди чувствовали и внутренне восхищались ими, особенно, девушки.
Ребята перешли в шестой класс. После каникул черепной коробке будто не хватало наполненности. Она не просила – требовала загрузки. Юноши просиживали за уроками целыми вечерами, помогая друг другу. Серафим дополнительно изучал французский язык, умиляя ошибками искушённую Еву. Ей нравилось, как он сосредоточенно учился, как выписывал слова, словно рисовал, особенно, любовалась буквами «к» и «б». Он не замечал никого вокруг, когда концентрировался на насущной задаче или упражнении. Её так и подмывало возмутиться: «А я? Посмотри на меня!» Он обращался к ней, и Ева тонула в его голубых глазах, глупея и теряя нить вопроса. Тогда Серафим говорил фразу: «Сочиняшка пела пташкой», и девушка тоже улыбалась и приходила в норму. Постепенно холодало, осень наполнялась красками и дирижировала цветом, начинались дожди и появлялась непременная грусть в стихах:

Потухли краски октября,
Без солнца полиняли,
Одежды люди поменяли,
Надев плащи не зря.

Песок и слякотная грязь,
На входе коврик плачет,
А капли по карнизу скачут,
Чему-то веселясь.

В новинку голубая высь,
Дожди дождей сменяют,
Пусть на себя октябрь пеняет,
Что люди разбрелись.

Октябрь ветрами одарит,
И потускнела осень,
А лист, поникший, скоро сбросит,
Когда - не говорит.

В начале ноября пошли первые снега. Белые хлопья кружили, совершая броуновское движение, таяли, а днём позже тучи хмурились сильнее, и белая масса снежинок брала в плен поверхность земли и города. Волга обретала стальной лоск, прогоняла баржи, дебаркадеры и кораблики в гавань Черемхи, степенно леденея по берегам и отмелям. Жизнь в городе замирала, ярко вспыхивая по выходным в цирке и театрах. Серафим и Борис прилежно и систематически занимались программными предметами, сильно не отвлекаясь на внешние факторы. Приближались Рождественские каникулы и их Дни рождения. Они оказались «декабристами» с разницей в один день, отчего празднование имело заметную длительность. По современным представлениям астрологии они были Стрельцами. Василий Степанович перевёз жену с малышнёй зимовать в Рыбинск. Большая семья объединилась, соскучившись по родным людям, и теперь в доме стоял шум и гвалт. На общий праздник Щаплеевские пригласили всех Ершовых. Выдались морозные, но душевные деньки.
Серафим не любил копаться в прошлом, лишь в свой День рождения волей-неволей подводил итог прожитого. Вечером в гости заглянула Муза:

Дорога сплошь занесена,
Но ненадолго - тает сразу,
И грязь, и слякоть, как заразу,
Заносим в дом, ну чья вина?

А мокрая кружится твердь,
Зима от Северов пахнула.
Так хочется прогреться впредь
И лечь уже под ночи дуло.

Задуло - кружева в загон,
Дорога забелела снова,
Душа в печали нездорова -
Причинно-следственный закон.

Он никому не показывал стихи, записывая их втайне и пряча тетрадь на чердаке под перекрытиями. Как-то стихи выпали с балки от резкого порыва ветра, и любопытная Иришка, часто вывешивающая там бельё, прочла записи брата. В праздники она сблизилась с Евой и по наивности, и чтобы произвести впечатление рассказала старшей подружке, как Серафим развлекался летом, какие у него приключились романы, тем паче, что она случайно услышала часть разговора брата и Бориса по его приезде из Нижнего Новгорода – у неё рядом с секретным местом парней оказалось своё укромное местечко. Ирина была незаметной тихой девочкой, у неё не было близких подружек, а тут красавица Ева. Девичьи тайны – особая тонкая история…
В Рождество веселились, дарили подарки и катались с крутых речных берегов, заливали водой спуски, и с криками, с визгами неслись под гору, краснея от мороза и излишка тёплых вещей. В санях Серафим впервые поцеловал в смачную щёчку разгорячённую Еву, но она сделала вид, будто не заметила. Сама же счастлива была по уши, а самым довольным выглядел Бор, катавший Марту, признанную красотку из соседнего дома, дочку немца-аптекаря. Она оказалась желанной и желающей, кто бы мог подумать! Их зимний роман получился плодотворным – девушка, как ни скрывала, оказалась в интересном положении, правда, выяснилось это в конце мая, а пока колючие морозы сковали русские водоёмы, на которых люди катались на коньках, спокойно перемещались, нарезали лёд для летних ледников и подвалов, ловили в прорубях задыхающуюся от недостатка кислорода рыбу. Широкие речные дороги издревле использовались для быстрых перемещений войск. Так нас, к слову, когда-то быстро завоевали монголы.
Снега на Руси всегда хватало. Мороз непременно бодрит и заставляет двигаться.
 
Холодно-белая улица, газовый скрипучий фонарь под окном, стёкла в узорах, ворожба и гадание, сани с лихими кучерами, меховые шубы, горячие печи и камины – навсегда волшебная сказка Руси…
  Каникулы и зима промчались, словно быстрые санки с горы. Наступила весна, с которой девушки расцветают одновременно.
  Ева действительно ещё похорошела, часто мечтательно сидела с отсутствующим взором или лихорадочно записывала нисходящие с седьмого неба поэтические посылы. Она много читала и знала наизусть огромное число стихотворений Пушкина и Лермонтова, которых обожала. Стихи её непременно принимали классическую форму и как бы округлялись, наполняясь смыслом. По крайней мере, ей так казалось.

Июньское тепло пришло в апрель,
Щебечут птицы, серьги на ветвях,
И низко пролетел недельный шмель,
Невесту ищет в серых тополях.

И разом насекомые взвились,
А птицы налету жуков ловили,
"Сезон открылся!", - объявила Высь,
Пред Пасхой вдруг постановила.

В весеннем небе поэтичный штиль,
Природа млела, а жара плыла,
Клубилась по дорогам знойным пыль,
Реальность расступилась, не была.

Мы сняли шубы: платья - на показ,
От красоты земной играют токи,
Весна с меня не сводит глаз -
Не будьте же ко мне жестоки!

На что Серафим многозначительно говорил:

Всё про любовь пою.
Какие наши годы!

А «вредный» брат вторил:

Весна, апрель -
Пищит мамзель…

- Спелись Гаврики, - парировала непризнанная поэтесса и гордо удалялась в соседнюю комнату, где либо по-детски дулась, либо всё-таки «перетряхивала нетленное творение», тем боле, что в последнем стихотворении ритмы «прыгали».

Нагрянула Масленичная неделя: яркое мартовское солнце, ослепительный белый снег, вкусные талые сосульки и сдоба, разносимая коробейниками, чайники со сбитнем, водка, икра, балаганы и обледенелые столбы с призами. Друзья с сёстрами катались на русской тройке, качались на качелях и объедались тонкими блинчиками с икрой, вареньем, мёдом, рыбой и другой начинкой. Гуляния захватывали огромное пространство на льду Волги перед монументальным зданием строящейся хлебной биржи. Люблю русские праздники - они бесшабашные и вкусные в противовес Великому посту, строгому и болезненному, противоестественному разгулу просыпающейся природы.
Народ ожидал ледохода со дня на день, и вот грянуло. Грохот прокатился вдоль всего пространства реки, люди высыпали на берега с обеих сторон, молились и восхищённо любовались, как многотонные льдины, забираясь на себе подобные, ползут по Волге, сметая все преграды, снося и ломая в щепу застрявшие с осени баржи, корабли и выстроенные перед ними ледорезы. Давление воды и льда гипнотизирующие. Лёд трещит, поднимается вертикальными глыбами, переворачивается и падает с брызгами и шумом, а потом со стремнины льдины плывут огромными массами, приоткрывается водное тело реки, скидывающее зимний панцирь. Лёд более и более уходит вниз по течению, захватывая всю ширину растущей Волги, наполняемой бурно-таящей водой. Одним днём теоретически можно, перепрыгивая со льдины на льдину, перебраться на другой берег, но дураков нет, и льды плывут в красивом соединении или обособленности. Смотришь наутро – река чиста, переливается сталью, гонимая северо-западным холодным резким ветром, а к берегам прибивает колыхающуюся на волнах ледяную шугу, и обязательно ветер пронизывает до самых костей…
Серафим шёл в воскресенье из библиотеки по набережной Волги, когда за дом от своего услышал «Лунную сонату» Людвига Бетховена. Звуки доносились из приоткрытого балкона на втором этаже молчаливого особняка, недавно отстроенного и заселённого. Кто-то играл на пианино. В освещённом окне справа Серый увидел профиль Раушенбаха Ильи Моисеевича, одного из богатейших купцов Рыбинска. По делам хозяин нового дома захаживал к Щаплеевским, и парню был знаком... Музыка продолжалась и будто бы рассекала серый воздух разноцветными интонациями. И тут Серафиму пришло стихотворение:

Раушенбах читал письмо,
По вензелями скакали строчки,
Его он ждал давным-давно,
И вот - тиснёные листочки.

Тонка бумага, тонок слог,
Но дозволение по праву -
Уже ль он выстроит чертог
Там, где мечтал, во Божью славу!

Немного каменных домов
На волжском берегу высоком,
Ещё один воспеть готов
Архитектурой, не намёком

Теперь жене всё рассказать,
Она - красавица и дива,
И он всем сможет показать
Её и ум её красивый...

Раушенбах отставил стул
И тронул колокольчик в банте...
От Волги тёплый ветер дул,
Родной и несколько пикантный.

В подъезде на пролёте лестничной площадки он торопился записать строки, где его подкараулила Ева.
- Что это вы там записываете в полутьме, уважаемый учёный сосед? – весело спросила она. – Разрешите-ка взглянуть!
Серый сначала смутился, но взыграло авторское честолюбие, и он озвучил свалившееся откровение.
- Глядите-ка, - помедлив, заявила Ева, - для начинающего сказителя вполне сносно, фантазией не обделён. Он секундочку внимательно смотрел на неё и вдруг прижал к себе, наклонился и поцеловал прямо в губы. Девушка не отстранилась, а словно остановилась на огромном скаку, затаив волнительное дыхание.
- Что же мы будем делать? – спросила она куда-то в пустоту дома,
когда они нацеловались вдосталь.
- Жить, - просто ответил он.
- Что, вместе? – улыбнулась Ева.
- Да, но не сразу, глупышка. Ты закончишь гимназию. Я – кадетский корпус, стану капитаном. Я же должен уметь управлять кораблём. Ты меня будешь ждать. Ведь будешь?
- …
- Будешь. И мы женимся и станем жить семьёй, а ты родишь мне дочку и сына – будем жить вместе.
- Как долго – я хочу сейчас, - прошептала она и счастливо-обидно заплакала.
- Ты лучшая и моя любимая, поэтому ничего не бойся, - шептал ослеплённый Серафим.
- А я не страшусь. Я тебя никому не отдам, - скороговоркой повторяла она, прижимаясь к нему, а он целовал и гладил её волосы.
С этого вечера, как ни странно, с Раушенбаха, окружающие заметили, как глубже и серьёзнее стала Ева, а беззаботный смех её обрёл сдержанность и наполненность тайной. Щаплеевские, даже дети, кроме Бориса, поняли, что она – невеста, и, хотя никакого венчания не планировалось, сильную любовь не заметить было невозможно.

Глупое создание

Непозволительное счастье
Быть рядом с нею -
              Страсти жар,
А неподдельное участье
Ловлю и получаю в Дар
Мгновенный взор -
              Погибель власти
Чернёных глаз. Морозит дух!
Непозволительною лаской
Слова её волнуют слух.

Что голос льёт, не сразу слышу
И отвечаю невпопад,
Как будто капли снежной крыши
Весенний пробуждают взгляд,
Но отрезвлюсь и молвлю слово,
И очень глупо улыбнусь,
Уйду с дурацкой головою,
Конечно же, не обернусь...

Влюбилось глупое созданье -
Погибель от девичьих чар!
По талым водам трепетанье,
А в отражении Икар
Летит, невидимые крылья,
И я со стороны и сам
Всё понимаю до бессилья,
Но устремляюсь к небесам.

Началась страстная неделя, и люди готовились встречать Пасху. В домах везде наводился идеальный порядок, менялись занавески, скатерти, полотенца, мылись окна с зимы, натирались полы, белились печи, убирались в сундуки зимние вещи, начищались подсвечники и самовары. Накануне праздника ставилось в тепло пасхальное тесто и красились или расписывались куриные яйца. Рано утром люди несли пасхальную выпечку и цветные яйца в церковь на освящение, выстаивали праздничное богослужение и, просветлённые, следовали домой, произнося встречным знакомым: «Христос Воскресе». Им отвечали: «Воистину Воскресе!» И были праздничные обед и ужин.
Реки выше Рыбинска разливались, преодолевая пологие берега и иногда совершенно заполняя Междуречье. Талая вода казалась серебряной, а с островков лодочники снимали и эвакуировали несчастных зайцев и лис. Раз немой дед Митяй переправлял ребятишек на учёбу и оттолкнулся от бревна. «Бревно» так вдарило хвостом, что чуть не перевернулись, а Митяй от неожиданности выдал: «Б-б-б-лаха!». Оказалось, белугу пихнул…  пятиметровую...
Как только снег сходил с холмов, народ отмечал «Красную Горку», призывая солнышко и тепло. Серафиму и Борису было не до гуляний – они готовились к экзаменам. Выпускные экзамены предстояли на следующий год, а ныне ожидались годовые, июньские. Они оба претендовали на медали, поэтому спуску себе не давали. Однако, «безжалостно» наступал цветущий май, а под окнами бушевали запахи черёмухи, сирени и липы.


Белая усадьба

Дурманящие ароматы весны не давали учиться. Количество народа в городе, а одновременно, уличного шума и гама увеличивалось с каждым последующим календарным днём. Корабли и баржи выстраивались под загрузку на одних причалах, на других же шла бойкая разгрузка на берег или сразу на подгоняемые возы. Плоскодонные судна наполнялись по ватерлинии мешками с мукой, солью и сахаром, зимовавшими на казённых и частных складах, а потом на пока ещё высокой талой воде быстро отправлялись по одной из трёх водных магистралей в Санкт-Петербург. Примерно, пятая часть суммарного тоннажа шла по железной дороге, вовремя выстроенной на деньги рыбинских купцов. Опытные дельцы и управляющие споро руководили многочисленным прибывающим рабочим людом, надеющимся на хорошие заработки. Хозяева обычно не скупились, так как уровень рек падал чуть ли не ежечасно. Мариинская, Тихвинская и Вышне-Волоцкая водные артерии трудились на полную мощь, пропуская через речушки и шлюзы караваны мелких судов, идущих днём и ночью. Тысячи людей были задействованы на этих путях, зарабатывая на напряжённом сезонном сплаве товаров. Максимально справлялись с задачей только наиболее опытные и богатые хозяева, и работали гораздо успешнее государственной системы поставок...
   С объёмами учебного материала тоже управлялись те, кто усердно трудился на протяжении года, Серафим и Борис были в числе отличников. Основную часть экзаменов они сдали досрочно, и Бор активно помогал отцу в работе. Серафим тоже участвовал в некоторых делах, когда периодически "зашивались" основные купеческие силы, отвлекаемые иногда на решение семейных проблем (например, переезд половины семейства на Юхоть). У Евы не было годовых экзаменов, но она отправилась помогать маме воспитывать младших подрастающих детей. Болезненная Алина не излечилась, поэтому требовались воля и дисциплина, чтобы переломить скверную тенденцию с лёгкими девочки. Ева сильно переживала за младших сестрёнок… Она находилась в жутком расстройстве, обнаружив, идя как-то из гимназии, Серафима, окружённого кокетливыми старшеклассницами и угощающими его конфетами. Он им тоже мило улыбался. "У-у, развратная личность, сладострастный искуситель!", - ревновала «невеста», понимая, как он ей дорог, и украдкой плакала. Не видишь-не бредишь, а тут вот заметила. Обидно. Ева с нескрываемым раздражением, не прощаясь с Серафимом, уехала на дачу. Досада выливалась в горькие стихи:


Вам что? - Вы красотой блеснёте,
А я замечу - есть приказ,
Волшебник не отводит глаз,
Когда в чарующем полёте.

Но, кто Вы? - Мне Вы не солжёте,
Раз в обаянии наказ,
Вас обману сияньем глаз,
Пусть Вы потом меня сожжёте.

Исчезла. В мысли обернёте -
Пишу для Вас, дышу для Вас,
Не описать лученье глаз
Ни в цвете, ни в высокой ноте.

Вам что? - Вы заблистали где-то,
А мне грустить, молить о Вас.
Читая маленький рассказ,
Поверьте блеску глаз поэта...

   В другой раз серым дождливым днём ("И когда же будет первая гроза!") писалось по-другому:

Не скрыться от надёжных чувств,
Весна стреляет плотно очень,
Уже я ранена, но грусть -
Не вижу грозные те очи,

Что так разительно палят.
Я молча истекаю кровью,
А пули-птицы веселят,
Ассоциируясь с Любовью.

На холоде пришёл озноб,
Надёжны чувства безобразны:
Поэт - чуток по жизни сноб,
Но эта рана не заразна.

Стемнело, можно выползать -
Укрытие течёт апрелем,
Преломит на глазах слеза
Ошибки, что нас печатлели.

   Умом она понимала нелепость претензий, но злилась, не решаясь, однако, написать уничижительное письмо. Стоит заметить, что Ева не признавала слова «поэтесса», не без основания считая себя поэтом. Неделей после сдачи оставшихся иностранных языков ребята вдруг наведались к ним на дачу как бы порыбачить. Ева, да не только она, очумели от радости. Какая рыбалка! За ними ходили по пятам, и с трудом девушке удалось утащить Серафима от остальных, чтобы остаться с ним наедине. Её выдуманные обидные слова мгновенно выветрились, когда парень обнял её и поцеловал. Она не могла насмотреться на него, а потом попросила его сфотографироваться и выслать ей снимок.
   - А ты нарисуй меня - ты ведь умеешь, - предложил он. Ева и Борис, действительно, неплохо рисовали карандашом, и это был хороший повод побыть вдвоём.
   - Ты – умница, но всё равно сфотографируйся.
   - Ладно, ненаглядная моя - ответил Серафим, и они расположились в её комнате.
 
   Ева усадила Серафима у окна с видом на дальнюю Волгу. Здесь свет давал разные тени, и она заставляла его перемещаться влево-вправо, вперёд-назад до тех пор, пока не нашла подходящий ракурс. Он же, двигаясь по её указке, мешал ей, пытаясь обнять и долго целовал, если удавалось поймать увёртливую художницу. Ева рисовала простым итальянским мягким карандашом без использования серебряного - сразу начисто. Она нигде не училась, но видела, как это делал учитель по черчению и рисованию, господин Карл Фабер. Через два часа портрет был готов. Серафим лишь заворожённо искоса подсматривал за Евой, восхищаясь её творческому энтузиазму. Она не хвалилась, но вышло великолепно. Родные и слуги признали, что получилось очень похоже и красиво. Её золотые руки, правда, чернели от графита, но Серый попытался их целовать, что художница не позволила ему делать. Картину вставили в рамку и повесили в светлой комнатке Евы на втором этаже. Случилось редкостное чудо - многим, даже тем, кто никогда не видел Серафима, казалось, что глаза у нарисованного героя голубые...
   Борис, наконец-то, прозрел о любви сестры и друга, и, забрав младшего братишку, наслаждался рыбалкой, обучая Егора нехитрым премудростям лова. Юному рыбаку везло с крупняком, и старший брат со смехом помогал вытянуть то окуня, то жереха, то леща, видя, как Егорку охватывает азарт. Дачники с удовольствием пробовали ушицу и слушали Егоркины сказочные рыболовные истории. "Да ты, наверное, купил этого язя у пастуха Яшки. Он завидный рыбак," - Ева подзуживала братца, и тот распалялся, краснея и сверкая глазёнками, что потешило честную компанию. Егор дулся на сестру, но она признавалась в хитрости, и ласкала его, понимающего, что в очередной раз попался на провокацию... Бор отпросился у отца на три дня, которые промчались как стайка перелётных птиц.
   - Раф, ты будешь писать мне? Напиши, хотя бы коротко, пожалуйста, - просила Ева Серафима (Теперь она называл его именем собственного изобретения), - и не забудь сфотографироваться.
   - Хорошо, ты тоже.
   - Всё-всё, едем друг-любовничек, - торопил Борис, сидя в почтовой карете. - Сестрёнка, не рви сердце. Будь благоразумна!
   Ребята поехали. Алина и Алёна вытирали слёзки, Егорка держался, чтобы не расплакаться, а Антонина Фёдоровна шептала тихонько: "Мальчики милые мои." Беленькая усадьба дружно махала им на прощание...
   Бор не просто спешил. Он в полдень заприметил волжский караван судов папиного знакомого и решил сделать отцу сюрприз. На Никола Корма они, не сворачивая вправо по булыжной дороге на Рыбинск, махнули до Глебова, где имелась пристань. Интересна история Глебова! По преданиям жили давно три брата: старший - Семён, средний - Глеб и младший - Иван. Крепкие были ребята. Много и справно трудились они, разбогатели на икре рыбной и торговле, решили жениться. Долго выбирали девушек, а когда определились, те не захотели жить вместе, и тогда построили братья на Волге три дома, от которых пошли названия сёл по их именам: Семёновское на левом берегу реки, Глебово и Ивановское на правом через ручей. Красивые места - высокие. Выстроили братья три церкви в своих селениях. Прошли сотни лет - стоят красавицы христианские, бьют колокола песни божие. Далеко слышно, за десятки вёрст. До сих пор переговариваются так души братские...
   В Глебово друзья наняли лодочника, который доставил их на подплывающую цепочку пустогрузов. Илья Львович, знавший Василия Степановича, подобрал с лодки двух молодцов, которые весь вечер слушали речные истории и байки у причала древнего города Молога, славящегося прежде богатейшей ярмаркой, а ранним утром, миновав устье реки Юги, караван с верховья пришвартовался к пристани Щаплеевских, чем немало удивил хозяина.
   - Сдержал-таки слово, - сказал он, довольно обнимая сына и здороваясь с Серафимом. - А я прождал вас целый вечер, выпил рюмку водки, да и лёг спать. Молодцы! Ладно, сегодня отдыхайте, а завтра идём на Астрахань.


Сутки свободы

Целые сутки свободы! Они подъезжали к дому, когда из парадной Раушенбахов грациозно вышла с летним зонтом мадемуазель в розовом. Её сопровождала не менее симпатичная, видимо, служанка.
- Красивая жена у Раушенбаха! – воскликнул Серафим.
- И, главное, она не замужем. Это дочь его, - пропел Борис.
- Первый раз в жизни вижу прелестную евреечку, - мечтательно сказал Серый.
- Всё когда-то бывает впервые, - как бы соригинальничал Бор, и они, дураки, вышли из оцепенения. Пацаны переглянулись и засмеялись одной и той же мысли, промелькнувшей с волжским ветерком: «Что же мы медлим!» Они полетели домой переодеваться и приводить себя в божеский вид.
 Серафим дома застал мать и сестрёнку. Он быстро умылся, перекинулся в выходной прикид, поцеловал обеих и крикнул, выбегая:
- Мам, я завтра с Бором уплываю в Астрахань, собери мне что-нибудь в дорогу, - Мария Семёновна не успела ответить, как его и след простыл. Мать любовно смотрела в сторону двери.
- Мам, ты чего? – спросила Иришка, подходя и прижимаясь к ней.
- …Отца вашего вспомнила, - она спохватилась и стала укладывать стиранное бельё в корзины. Они давно привыкли делать работу без мужской помощи…
- Побежал с кем-то знакомиться, скорее всего, на пару с Борисом, - прокомментировала Мария, не заметив, как Ирина вдруг вспыхнула и зарделась.
Бор, прифранчённый слегка, ожидал друга на улице.
- Даю руку на отсечение, они отправились по магазинам на Крестовую, - заявил он.
- Почему не ногу? Я их вижу в конце Набережной,  -  сказал глазастый товарищ.
- Потому, что надо догонять, - парировал Борис, - и они быстрым шагами двинулись за плывущей вдалеке парочкой.
Девушки явно никуда не торопились, наслаждаясь июньским теплом. Тополиный пух вихрился при плавном покачивании подолов платий, а голубой воздух обдувал без пыли, чистый после съезда спозаранку на Мытный рынок базарных телег и ещё спящих, сумасшедших вечно извозчиков. Молодые люди скоро преодолели два квартала, оказавшись у Спасо-Преображенского собора со стороны алтаря – девушки испарились, будто утренняя дымка над рекой. Ребята форсированно пересекли Крестовую площадь и чуть не сшибли выходящих из вкусно-пахнущей кондитерской девушек, обременённых высокими подарочными круглыми коробками, стянутыми разноцветными лентами.
- Барышни, Вам помочь? – нашёлся быстро соображающий Бор.
- Неплохо бы, - пропела черноволосая Раушенбах, улыбаясь и показывая ровные белые зубки.
Борис огляделся и свистнул кучке мальчишек, наблюдающих за происходящим.
- Ну-ка, орлы, отнесите ценный груз на Набережную 19, - приказал он. Пацаны вежливо и дружно подхватили коробки, а Серый сыпанул Мишке, главному из них, мелочи, с которой ватага, звеня металлом, радостно помчалась на Стрелку.
- Откуда Вы знаете мой адрес? – спросила, озорно поглядывая из-под длинных ресниц, богатая красавица.
- Мы давно мучаемся от того, что Вы не замечаете нас, мадемуазель, -театрально закатывал Бор. – Мы живём рядом с Вами. Разрешите представиться, Борис Васильевич Щаплеевский и мой друг, Серафим Васильевич Ершов.
- Мария, а это моя кузина, Инесса, - представилась соседка. У неё был певучий завораживающий глубокий голос.
- Разрешите Вас проводить, - галантно заигрывал Бор.
- Мы уже пришли. Я живу здесь, во-он на втором этаже, - внезапно сказала, мягко улыбаясь, кареглазая Инесса. – У нас заказана укладка причёски на девять утра, извините, за столь интимную подробность, и я не могу Вас пригласить, а вечером у отца Марии День рождения.
Разочарование чайкой промелькнуло на лицах молодых людей, но Борис мило улыбнулся и сообщил, что рад знакомству и скромно понадеялся на будущие встречи, в чём получил полное согласие. Пары расстались, и ребята, чуть огорчённые поворотом дел, отправились перекусить мороженым… Солнце припекало, неумолимо поднимаясь над жестяными крышами домов. Ребята зашли на рынок, купив в лавке гитару, самоучитель и песенник с нотами. Дорога предстояла длинная, и надо было чем-нибудь заняться – решили вдвоём освоить семиструнку (У Бориса дома гитара имелась)… Они сидели в ресторации и делились впечатлениями:
- Как тебе наши красавицы? – мечтательно спросил Бор.
- Ты о музыке или о девушках? – умничал Серый. - …Обе хороши… Ты не находишь, мы их оцениваем как лошадок?
Борис ел пломбир и, проглатывая холодную мякоть, ничего не мог ответить, только мотал головой, отчего его чёрная шевелюра сотрясалась и увеличивалась в объёме.
- Я вот сестрёнке расскажу, как ты тут рассуждаешь и чем занимаешься, - ехидничал он. – Любовь у него, видишь ли. – И без перерыва продолжил:
- Еврейки, известно, правильно воспитаны и в семейном плане, и в деловом. Хочешь головокружительную карьеру – женись на жидовке, не прогадаешь.
- Да ты всё сочиняешь.
- Да вот и нет.
- Да вот и да, сходу придумываешь себе оправдание грязным низким коварным помыслам, которые я разделял до поры-до времени, а теперь не осуждаю, но не поддерживаю, - вдруг пуритански заявил Серафим, не сильно веря своим же словам, но сохраняя серьёзную мину. Он после напоминания друга подумал о Еве, и защемила совесть. Однако, Борис не сдавался.
- Ты заметил, какие у них маслянистые глазки, а какие фигурки, а какие тонкие пальчики в перчатках! Каковы!
- Прелесть, - сдался Серый и предложил. – А не накатить ли нам по доброй кружке пива за прекрасных дам-не дам?
- Всё-таки соглашусь «За дам!», - улыбнулся Бор и заказал пенного. Под прохладным, обдуваемым речным ветерком навесом ресторанного балкона они зависли до вечера и на обратном ходе чуть не забыли о новых приобретениях.
- Вина небось пьют, - не унимался Щаплеевский, вспоминая длинные реснички и слишком открытый (или так ему показалось) взгляд Марии на прощание.
- Ну ладно, горе-влюблённый. Мне надо кое к кому зайти в гости – утром увидимся, – заявил неожиданно Серый. За минуту до этого он подумал о Еве, что она ещё маленькая, до взрослых не доросла, а жизнь бьёт ключом… Когда надо, оправдания всегда найдутся.
- Вот ходок! Знаю, куда ты лыжи навострил. Всё, всё доложу Еве, - грозился незлобно Бор, забирая у друга дневные покупки.
Они разошлись. Серафим пошёл сначала на Волгу, искупался, а потом направился к Спасу нерукотворному, что у Карякинского сада. Борис же свернул на Черемху, чтобы освежиться после жары и пива, где, обсохнув в двадцать минут, побрёл прочь от жаркого заката. Он никуда не торопился, никого не задирал, мирно вышагивая по сумеречному берегу, когда откуда-то сверху его окликнули.
- Борис Васильевич, что же это Вы проходите мимо и нисколько не знаетесь? – лукаво негромко пропела Мария Раушенбах.
 
– Не зайдёте ли на огонёк? - продолжала она. Второй этаж здания сверкал от многочисленно зажжённых свечей. Борис, показывая на поклажу в поднятых руках и не мало не смущаясь, вполголоса заявил:
- Сейчас отнесу и через пять минут у Ваших ног!
- О, Вы можете оставить Ваши ценности в гостиной – никто не украдёт, - подсмеивалась красотка явно навеселе.
- Я скоро, - сказал Борис серьёзно и скрылся в тёмной арке своего огромного дома. Он быстро умылся, почистил зубы, переоделся, и, напшикавшись папиным одеколоном, смело ринулся, как он догадался, в пьяненькие девичьи объятия.
Она ждала… Она стояла внизу широкой лестницы и улыбалась. Как она была прекрасна! Борис подхватил её на руки и понёс наверх в залу, где кроме них никого не оказалось.
- Гости разошлись, так как папа не приехал из-за какого-то происшествия при погрузке. Его сегодня не будет, - откровенно-определённо поведала молодая хозяйка. - Мне так грустно.
Бориса аж в жар бросило от свалившегося счастья. Он закружил с нею, не зная хода.
- Туда, - сказала Мария, указывая на дверь в женскую половину дома, где им никто не мог помешать отдаться во власть любви. Они не стали включать огней в спальне – незачем…
А Серафим, не застав никого у Масленниковых, пошёл в парк, где чуток погоревал на лавочке и только было смирился с проказницей Фортуной, как увидел сестриц, грустно пересекающих центральную аллею. Он помахал им рукой. Девушки обрадовались и подошли к нему, однако Серафим почувствовал, что у них что-то случилось, и оказался прав – их мама находилась при смерти. Папа был совершенно неутешен и потерял интерес к жизни. Молодой человек, понимая бесполезность слов соболезнования, рассказал девчонкам, как закончил учебный год и о завтрашнем отплытии в путешествие по Волге. Девчонки оживились на некоторое время, и на пике переключения их внимания он позволил себе откланяться, пожелав на прощание не киснуть и вспоминать его добрым словом. По дороге Серафим два раза заходил в шумные трактиры, выпивая по кружке пива, а часов в девять вечера, уставший сильно, уже дрых дома, издавая необыкновенный, видимо, пивной храп. Вещи его были собраны в походную котомку, а мать с вечера затворила тесто на пироги.
Василий Степанович приехал домой поздно и, не застав сына, собрал багаж и отправил его на буксир, потом помолился, выпил «ночную горькую» и лёг почивать, надеясь на лучшее.
Борис Васильевич вернулся в начале пятого утра, он не спал ни секундочки, но не забыл гитару и прочее, собрался и будил отца, плохо отдохнувшего. Они знали, что плыть в речном рейде долго и времени восстановить силы будет предостаточно. Бор оставил чаровницу в изнеможении и, извинившись за ранний уход, обещал через месяц вернуться и показать себя по-настоящему. Мария наградила его глубоким взглядом, праздничными бисквитами и обещала ждать.
Ночи в Рыбинске, находящемся на одной широте со столицей империи, походили на сумерки, и, если и не были белыми, то быстренько уступали место рассвету. Солнце в три ночи уже стреляло лучами света, а вездесущие чайки несли постоянную крикливую вахту.
В восемь утра караван Щаплеевского начал сплав.


Волжские городки. Плёс

 Капитан дал гудок, и суда по течению тронулись в путь-дорогу. Василию Степановичу выделили каюту на буксире, а молодёжи определили места в кубрике баржи, с которой можно было перебраться в случае необходимости на главный корабль. Капитан, Порфирий Игнатьевич, он же лоцман, был опытным моряком, и, как пишут в старинных романах, бороздил многие моря и океаны. Команда тоже не первый год ходила по Волге, выполняя, если нужно, погрузочно-разгрузочные работы. Приработок к окладу никому ещё не мешал.
 
  Поначалу пассажиры крутят головой налево-направо, стараясь насладиться пейзажами и подспудно запомнить близкие к городу ориентиры, а потом через час хода народ переключается на обычные бытовые дела… Погода выдалась солнечная и безветренная, поэтому люди, кроме дежурной смены, сидели на палубе, предоставленные своим мыслям.
  - Ну, рассказывай, где ты вчера завис? - спросил Серафим Бора, едва караван снялся с якорей.
  - Угадай!
  - Что, у Раушенбахов?
    - У них родимых, точнее, у Неё, - с чувством произнёс Борис, и Серый понял, что это правда. Друг поведал о нечаянном счастье, естественно, без интимных подробностей, отметив только исключительную страстность еврейской красотки.
  - Я всегда знал, что ты - везунчик. Молодец! - искренне прокомментировал Серый, самую малость завидуя другу ("Така девица!"). Он не испытывал потребности в сравнении девушек и их коллекционировании. - На берегу говорили, у Раушенбаха два крючника при переходе между баржами упали и разбились: один - насмерть, другой покалечен.
  - Да-а. Кому горшок с кашей, с маком, а кому - с таком, - грустнул Бор и пошёл за пивом, поправлять буйную головушку - такой бурной отвальной у него ещё не случалось.
  Серафим ушёл на нос баржи и там, чтобы никому не мешать, трынкал на гитаре по самоучителю. Виды берегов пока мало менялись, и они с Бором наслаждались холодным пивком или просто дремали. Иногда ребята перекрикивались с встречными нагруженными караванами, шедшими снизу. Выглядело это, примерно, так:
    - Эй, смотрящий, что тащим?
  - Пшеницу.
  - Не нужна пшеница - треба красна девица. Почём пуд?
-…
  - Те стоко денег не дадут. Ты не отвлекайся, а то от тоски заплывёшь за буйки, а не доберёшься до места – убежит невеста...
- А у меня жена хороша без вина.
- Так пока ты с пшеницей, мы к твоей «царице».

  К вечеру тихим ходом причалили в Романово-Борисоглебске. Ночью суда не ходили, если только единицы, отчаянно опаздывающие по какой-либо причине - опасно это, легко напороться в темноте на мель. Пристань возглавлял речной пристав, ответственный за гладкое движение на его участке реки. Матросы разожгли костры под уху и чай. Ребята сошли на сушу побродить вокруг старых церквей и соборов. Здесь жило много староверов, и молельные дома отличались от рыбинских. Зашли в трактир, выпили по рюмке водки и вернулись спать. Утром отчалили засветло, чтобы образовалось побольше времени на Ярославль, губернский город, являющийся второй остановкой вниз по Волге.
    Ярославль - город с тысячелетней историей, центр ведичества, ранее многих целенаправленно и жёстко охристианенный пришельцами с юга. Десятки церквей и соборов в городе поют звонкими, а то гулкими голосами, собирая паству на проповеди или службу. До прихода православия это были сокровенные земли, мудро управляемые русскими волхвами. На стрелке реки Которосли, впадающей в Волгу с правой стороны, выстроен был Успенский собор, а ниже - первая на Волге каменная крепость, окружённая церквями и церквушками. Правый берег высокий, крутой... Василий Степанович договорился о поставках льняного полотна Большой Ярославской мануфактуры в обмен на муку и пшеницу. Успешную сделку обмыли водочкой и долго опустошали пузатый кабацкий самовар.
  Следующий город за Ярославлем Кострома - вотчина царской династии Романовых с самой красивой в стране центральной площадью, с торговыми рядами и памятником царя Михаила Ивану Сусанину, спасшему молодого самодержца от поляков. Кострома легла по левую руку течений Волги и реки Костромы, но дел у Щаплеевского там не предвиделось, и они, не задерживаясь, отправились дальше, к Плёсу.
    Серафим не скучал и уже спокойно брал ноты и простейшие аккорды. Музыка и поэзия плывут вместе с водами реки. Ему славно сочинялось:


Волга, небо, волны, чайки,
Плавное судьбы теченье.
Пролетели птичья стайка,
Их стремительное пенье.

Судно носом режет воды,
Над рекой туман тягучий
И плывут тихонько звёзды
В одиночку, в паре, в куче.

Глубока река и вольна,
Редко пропускает тучи.
Ра, Итиль, сегодня - Волга,
Медленный поток, могучий.

Воздух свежий, чаек крики,
Колокольный звон плывущий,
Солнечные пляшут блики
На воде, к себе зовущей.

Часто вспоминалась Ева:

Для одной

Для одной всегда пишу,
Той, что выберет упрямо
И поймёт, по мне, незнамо,
Чем я вовсе не дышу.

Интуицией схвачу,
Но уверую не сразу
И не поведу и глазом,
Незаметно закричу.

Заколотится внутри
На дыхании учащённом,
Посмотрю вокруг влюблённо
В свете утренней зари

И словами окачу,
В волны брошу ум и пламя,
Брызги будут между нами,
Для тебя зажгу свечу,

Никуда не отпущу -
Будешь плакать, зацелую...
Как тогда, в пору былую,
Я тебя любить хочу.

    Он бренчал простенькие мелодии, кончики пальцев болели нещадно, но Серафим не сдавался. Снова и снова он набирал мелодии и выполнял упражнения самоучителя. Борис не отставал, и у них мало-помалу стало получаться. Конечно, на язык просились старые русские песни:


  Матушка-Волга
  Широка и долга,
  Укачала, уваляла -
  У нас силушки
          не стало!


    Как-то вечером они распелись, а Борис обладал шикарным басом, так собрались подпевать все, плывущие моряки, и даже Василий Степанович присоединился, выкатив бочонок пива... Так с песнями дошли до Плёса.
    Плёс в бытность оную охранял Кострому от набегов кочевников и не пропускал судна по Волге, организовав искусственный каменный перекат на реке, своеобразный сторожевой пост. Городок занял высочайшую точку верхней Волги на крутых холмах и кручах, и взять штурмом его было трудно. как и ходить по нему. Улиц, транспортных, нет здесь и поныне. В Плёсе Щаплеевские и Серафим перекусили в уютном трактире на набережной с шикарным видом на Волгу и на свою незатейливую цепочку судов, так как других корабликов не оказалось. На ребят с неприкрытым интересом посматривали местные красавицы, которые не единожды прошлись под окнами. Борис потом на палубе их артистично изображал, и все смеялись. Молодые парни - дуралеи, чего с них возьмёшь!

    ...В Рыбинск меж тем приехал Глеб Щаплеевский, блестяще окончивший столичный университет, став юристом по экономическим вопросам, и телеграфировал отцу, что дома дела идут хорошо, и он готов к работе. К обоюдной радости, он встретил дома Еву, приехавшую с гувернанткой в город за лекарствами, а также проведать дом. Они прошлись по магазинам и лавкам, чтобы закупить подарки младшеньким и маме. Глеб на правах старшего важно выбирал, важно оплачивал покупки, за что вечером был искусно осмеян сестрой, и они хохотали от души.
  - Ты изменилась и повзрослела. Я вовсе не ожидал и рад за тебя, - признался Глеб сестре.
    - А ты отрастил бородку и пытаешься выглядеть солидно. Будь самим собой, и люди к тебе потянутся, - подсмеивалась Ева.
    - Я тебя обожаю, сестричка, - лепетал Глеб, клюнувший красного папиного винца из погреба. Редкие минуты бывают у родных, когда души чувствуют родство и им легко и привольно.
    - Я в начале июля познакомилась с новой соседкой, Марией Раушенбах. Она с большим любопытством расспрашивала о нашей семье. Хочешь, представлю тебя ей? - предложила Ева.
  - О-о, эт-то здорово! Кон-нечно, - бормотал уставший с дороги и событий старший брат. Ева уложила его на мягкий диван в гостиной, укрыв пледом.


Глеб

Глеб подскочил ни свет ни заря и ужаснулся: «Спать в родном доме и не раздеться! Докатился». Он умылся, сбегал за свежей выпечкой в соседний двор, где горяченные булочки и бублики выдавали через оконце в цеху и, сварив пяток яиц всмятку, позвал одевающуюся к завтраку сестрёнку.
Ева расцветала на глазах, и Глеб невольно залюбовался выросшей сестрой.
- Доброе утро, красавица! Я, надеюсь, не досаждал тебе вчера и вёл себя прилично? – спросил он несколько сконфуженно.
- Доброе утро, Глеб! Хорошо посидели, а я хотела вчера днём уже вернуться к маме.
- Вместе поедем, я так по всем соскучился… Ты что-то там говорила о соседке, я помню.
- Однако! Для делового человека, наверно, важно помнить существенное с прошедшей вечеринки… Она собиралась сегодня за покупками и приглашала меня. Пошли в гости – Раушенбахи рано встают, - решительно заявила девушка.
- Может, в другой раз. Неудобно как-то с утра, - застеснялся старший.
- Другого случая может не предвидится. Идём! – скомандовала мудро Ева, и они вышли на Набережную с зонтами, потому что накрапывал дождь и бежали почти чёрные тучи. Они заскочили к соседям, когда хлынул ливень и Мария стояла внизу в фойе прихожей у потемневшего от непогоды окна.
- Здравствуйте, Маша! Мы собрались с неожиданно приехавшим братом прогуляться по городу, а тут потоп с неба. Разрешите представить, мой самый старший брат, Глеб.
- Очень приятно, Мария, - улыбнулась девушка, серьёзно рассматривая молодого человека, и подала руку, которую Глеб галантно поцеловал. Он явно находился в смущении, но, к счастью, помнил правила этикета.
 
- Мы извиняемся за внезапное вторжение, - начал он, но хозяйка прервала его жестом и пригласила соседей в гостиную, где предложила глинтвейн и чай с шипящего самовара.
- Я смотрю, вы промокли, - она сама налила горячее вино в чашки и подала гостям, на платьях которых едва можно было различить несколько серых от дождя пятнышек. – Вы надолго в Рыбинск, Глеб… Васильевич?
- Э-э, навсегда, надеюсь, Мария… Ильинична… У Вас замечательный дом, - бросил комплимент Глеб, осматривая интерьер комнаты.
- Спасибо, - довольно произнесла Мария, - чем изволите заниматься здесь, если не секрет?
- Я закончил юридический и намерен помогать отцу по коммерческим делам, - ответил свежий выпускник, как накануне сестре несколько напыщенно. Мария улыбнулась, и какая-то догадка пробежала по её лицу.
– А Вы знакомы с моим отцом, Глеб? – спросила девушка, незаметно переходя на «ты».
- С Ильёй Моисеевичем? – Конечно, он не единожды бывал у нас и на пристанях, но, поймите правильно, я совершенно не намерен спрашивать Вас о делах Вашего отца. Мне бы больше пристало общаться с Вами, Мария, - чуть краснея, произнёс Глеб.
- О-о, я начинаю чувствовать себя третьей лишней, - включилась Ева, - а ведь мне действительно перед отъездом надо много чего сделать.
- Мне искренне не хочется уходить, но мы и так вломились без приглашения, и, кроме того, я долго не видел родных. Мы пойдём, Мария. Спасибо за глинтвейн, очень вкусно! – тоже заспешил домой внезапный визитёр.
- Не за что. Заходите, пожалуйста – буду рада. Да, нам скоро проведут телефонную линию, - сообщила она, пристально глядя на Глеба…
Они распрощались под стихшие водостоки и выглядывающее солнышко. Глеб преобразился. Он взял Еву за руку, и они, прыгая через лужи и дождевые разливы, направились на рынок. У Глеба, очевидно, выросли крылья, и это обстоятельство веселило и развлекало пятнадцатилетнюю девушку, пока они не дошли до угла Преображенского переулка и Крестовой, где давно прижилась центральная городская фотостудия. На неё в упор смотрел с портрета её Серафим! «Он всё-таки сфотографировался!», - Ева остолбенела на секунду-другую, а потом решительно вошла к фотографу. Ошарашенный и без того, Глеб зашёл за сестрой следом, готовый защищать её от любых тёмных сил.
- Сколько стоит фото, выставленное на витрине? – напористо спросила вошедшая, и фотограф, старый еврейчик, понимающий жизнь без второго слова, тут же ответил:
- Вам, барышня, я бы отдал бесплатно, но в сопровождении боевого эскорта это будет стоить всего десять несмелых рублей. - Он кисло улыбнулся и выдавил. - Я-таки могу сделать второй, такой же?
- Как Вам будет угодно, а этот заверните да понадёжнее, пожалуйста, - распорядилась молодая клиентка, осматривая помещение. – Да, сфотографируйте нас вдвоём, если не трудно. Глеб, поди расплатиться с мастером.
- Непременно сделаю, молодые люди, - засуетился старик, включая дополнительное освещение.
Только на улице Ева улыбнулась и поцеловала брата, который, наконец-то, тоже догадался, что к чему. Счастливые, они купили, что требовалось в деревню и, заказав дорожную карету, с гувернанткой отбыли в Юхотево поместье… Опять припустил дождь. Дорога, сотканная из булыжников, блестела на поворотах и подбрасывала их порой до потолка, чем не огорчала, а веселила отменно. Дождинки монотонно барабанили по кожаной крыше кареты, обволакивая время и пространство. Удивительно, но Глеб помолодел лет на пять и острил всю дорогу, а девушки, не знавшие его таким, удивлялись и довольно хохотали. Искренняя любовь преображает человека, вдохновляет его, умножает миры, энергии, чувства, живёт с ним внутри, отражаясь внешне. Чистая любовь возвышает личность и радует ждущую чудес живую Вселенную.
Не успело стемнеть, когда они подкатили к мокнущему в зелени белому дому с яркосветящимися окнами. Дети высыпали на крыльцо, встречая Глеба и с его помощью выбирающихся из кареты укачанных девушек. Выгружали подарки и багаж, и только Глеб обнимал взволнованную мать – счастье какое соединиться с семьёй.
- Глебушка, родной, - шептала мать.
- Как ты, мама? – спрашивал он, глядя в любимые с детства глаза её.
- Мы ждали вас вчера и уже начали беспокоиться, а тут вдруг слышим колокольчик.
- Глеб, что ты нам привёз? – пищали младшие сестрёнки.
- А мне, Глеб? - Егор зацепился руками за карман его пиджака и не отходил ни на шаг, пока мама не приказала идти за общий стол с вкусностями и гостинцами.
Старший брат достал столичные игрушки детям, платок парчовый матери, модное платье Еве, которое пообещал накануне, плюс всякую всячину слугам и в дом. Очень красивыми, как живыми, оказались куклы для Алины и Алёны. Девочки прижали их к груди и не расставались, даже когда легли спать. Егору Глеб привёз микроскоп и телескопическую трубу, и тот хватался то за одно, то за второе, пока не отложил до завтра. Потом ели привычные домашние блюда, пили чай с ягодами и потчевались допоздна важными и бесхитростными рассказами.
Ева ушла к себе в комнату раньше остальных, чтобы не мешать старшему брату общаться с мамой, Егором и сестричками. Она распаковала портрет, долго всматривалась в лицо Серафима, держа фото на вытянутых руках, а потом повесила его напротив нарисованного портрета, оказавшись между ними. «Теперь можно будет загадывать желания», - решила она, загадала, улыбнувшись вышине, и стала готовиться лечь и помечтать.

В рани

Днём жара, а в ночь туман
Стелется по луговине,
Грезится в уме роман,
Бричка у реки в низине,

В белом дева, в чёрном он,
Что-то говорят друг другу,
С церкви колокольный звон -
Птички поднялись с испугу.

Слишком рано для косьбы,
Поздно слишком для гуляний,
Но превратности судьбы,
И амуры будят рани.

В два светлеют небеса,
И туман на луговине...
Развивается роман,
В прошлом было и поныне.


Дом ещё долго топотал и не мог угомониться, пока вновь не зашуршал непрекращающимся летним тёплым дождём.
Не спал один Глеб. Столько эмоций за день! Впервые с момента встречи с Марией он остался наедине с мыслями о ней. Он помнил каждое слово, сказанное ею, каждый жест и взгляд. Они были милы и дружелюбны, гармоничны и умны. Блаженно было прокручивать их снова и снова. Он влюбился. «Это судьба», - решил Глеб и, наконец, когда караван судов его отца отчаливал от сонной Кинешмы, погрузился в деревенский сон, пахучий ночной пыльцой и скошенной травой под окном.

Поместье просыпалось рано, по-городскому. Мама руководила кухней и хозяйством, а дети занимались под наблюдением гувернантки Любаши и пожилого учителя словесности Гентеля Ивана Оттовича, обрусевшего немца, без памяти влюблённого в русскую литературу. Он артистично вычитывал Егору и девочкам-близняшкам славянские и пушкинские сказки, чередуя стихи и прозу, и декламировал со вкусом басни Крылова, поэмы Жуковского, Лермонтова и Гоголя. К литературным и урокам по алгебре Егор относился серьёзно и не пропустил ни одного из-за ранней рыбалки. В обед семья собиралась за общим столом и обсуждала новости и нехитрые планы на вечер.
Глеба никто не тормошил до полудня и не шумел, понимая, как целительны деревенский луговой воздух и прибрежная тишина, разряжаемая отдельными гулкими звуками. В обед он сам спустился к столу, совершенно обновлённый и беспечно-радостный. Старший из детей, Глеб в двадцать три года, выглядел уверенным и перспективным молодым человеком с хорошим образованием и манерами. В середине трапезы он неожиданно для родных и себя самого, находясь в игривом расположении духа, вдруг спросил:
- Мама, как ты считаешь, не жениться ли мне?
- А что, есть на примете достойная девушка? – переспросила, улыбаясь, Антонина Фёдоровна.
- Есть-есть, - подмигивая брату, выкрикнула Ева. – У нас в городе новая соседка, Мария Раушенбах – перспективная невеста, умница и красавица.
- Мы только познакомились, мама.
- Не торопишься ли ты, сынок?
- Нет. Боюсь, чтобы меня не опередили хваткие рыбинские женихи, - полусерьёзно пожаловался Глеб.
- Тогда, мой дорогой юрист, надо действовать! – подытожила мудрая и любящая мама.
- Ура! Хочу свадьбу, - дурачилась Ева, манерно поводя плечами вперёд-назад-попеременно и вставляя розочку в свою шевелюру. Смеялись все, а вечером Глеб, к огорчению честной компании, действительно собрался, сердечно простился и уехал в знойный Рыбинск, от которого почти каждый день отплывали и к которому почти непрерывно подходили десятки барж, пароходов, буксиров, барок и полубарок, ладей и косушек, а также стругов, белян, соминок, тихвинок, мокшан и романовок. Волга «гоняла» их вдоль и поперёк на огромном извилистом протяжении в тысячи вёрст от берега до берега, от истока до устья и обратно.
Тем временем вереница судов купца Щаплеевского уверенно двигалась к Юрьевцу, за которыми великая река круто поворачивала направо, на юг к Каспию. Впереди ожидался Пудеж с гусиными островами, а далее Городец с ночной остановкой, Балахна черемисская и затем Нижний Новгород, куда планировался первый грузовой заход.
Склады, пять барж и перемещение грузов традиционно закрепилось за Борисом, знакомым с управляющими, мастерами, бригадирами и рабочим людом в Нижнем. Более половины барж оставили на рейде, а товары на традиционную ярмарку и станки для механических мельниц подогнали к окским складам. Василий Степанович вечером обсудил местные вопросы и проблемы, дал распоряжения и, оставив за себя сына, утром отправился с караваном далее. Пожелав друг другу удачи, распрощались и наши друзья, Борис с Серафимом, которому суждено было руководить такими же работами в гостеприимной Самаре.
Восемь суток до Нижнего, столько же до Самары и потом до Астрахани. В идеале за полтора месяца должны были обернуться и успеть сделать до ледостава третий круиз. На остановках Василий Степанович покупал все свежие газеты и располагался на палубе, чтобы под самоварный чай узнать о событиях в мире. По своим взглядам он был либералом и сторонником конституционной монархии. Революционные, террористические акты в стране его нервировали. Ему был понятен разгон Думы царём, а действия Столыпина Петра Аркадьевича рыбинец поддерживал всецело, одобряя наведение порядка в стране и введение Земельной реформы, развязывающей руки предприимчивости трудолюбивому крестьянству, что безусловно сказывалось на увеличении торговли… Чтобы не гонять суда порожняком, вёз вниз по Волге-матушке Василий Степанович заказные и спрашиваемые товары: оборудование для производств, товары народного потребления, мануфактуру и съестные заготовки - как то: мёд, ягоду, солёные огурцы в бочках, пиво, сушёные грибы и травы, воск, всякие сельско-хозяйственные орудия и инвентарь. Щаплеевский располагал торговыми местами и магазинами в Нижнем Новгороде, Казани, Чебоксарах, Саратове, Симбирске, Царицыне и Астрахани, но большие обороты требовали напряжения физических сил и ума, расчёта и… героизма.
Восемь ночёвок на пристанях средней Волги (две ночи в Казани), и водный поезд добрался до Самары, где начиналась более широкая нижняя Волга. Серафима Щаплеевский поселил в центральной гостинице Самары, откуда тот рано утром прибывал на склады и пристань и контролировал опустошение и наполнение барж обратным грузом, в основном, пшеницей в кулях или в сыпучем виде. Четыре дня разгружались и неделю загружали трюмы и палубы грузовых судов. Никто не посмел ослушаться условий выполнения договоров и всё прошло гладко, «без происшествий», как молил, отбывая, оборотистый сосед-купец. Увидел Серый, каким напряжённым трудом достаются деньги и достаток. Неделя отдыха выдалась ему в жаркой и маленькой Самаре. Денег он заработал, как грузчик за летний сезон, и мог погулять, но будущий капитан читал целыми днями книги по истории и литературе да практиковался в игре на гитаре, в отличие от Бориса, весело проживающего в Нижнем со старыми приятелями. Иногда Серафим представлял Еву. Образ её получался расплывчатым, неточным, и хотелось страстно видеть её, вдыхать аромат её волос, целовать её вкусные губы. Тогда он принимался писать стихи, чувственные и зелёные:

Священные скажу слова,
Ты только на носки привстань,
В глазах занежит синева -
Я придержу твой тонкий стан.

Коснись губами губ моих,
Ещё не веря до конца,
Наступит лёгкость на двоих,
Румянец не сойдёт с лица.

Почувствуешь мои слова,
Доверчиво пропав во мне,
Вскружит нежданно голова,
И ты окажешься во сне.

Я тоже буду в забытьи,
Не надо слов - тела кричат,
Любовь не испытала ты,
Она пришла не на речах.

Священные Тебе слова,
Одной Тебе, одной из всех,
А сорванная здесь трава,
В распущенной твоей косе.

                ***

Когда Любовь,
             волшебный слог
Является в словах,
Невидимый приходит прок,
Читается едва,

И Вы правы,
            замедлив шаг,
Покажется исток,
Божественно как хороша,
Вы держите листок,

Который подарю,
                смущён,
Я чувствую года,
И разум вновь не возмущён
Когда в руках звезда.

Не ускоряюсь,
                не могу,
Ещё учусь писать…
Обманывая, нежно лгу,
И Вам меня спасать.

Серафим переписал стихи на листок вложил волжскую карточку с видом Самары и послал Еве на их дачу у Мышкина, так ему казалось, между ними есть незримая нить…
Самое же интересное проходило в моём славном Рыбинске. Сезонное скопление народа в городе приносило бешеные прибыли трактирам, портерным лавочкам, питейным заведениям и кабакам, ресторациям и монастырям, организаторам зрелищ и гуляний, заезжим театрам (два драматических постоянных!) и циркам, горожанам, сдающим квартиры и углы для проживания.
Глеб, прибыв вечером домой, не терял время даром и уже утром заявился к Раушенбахам с визитом, цветами и конфетами – мол в благодарность за спасение от ливня. Кроме того, он пригласил Раушенбахов в театр на ближайшие пьесы в выходные. Илья Моисеевич, посвящённый в обстоятельства знакомства дочери и блестящего молодого человека, вежливо отказался, ссылаясь на занятость, а вот дочери прямо рекомендовал согласиться на ухаживания соседа и был очень доволен происходящим - знакомый толковый юрист в коммерческих делах никогда не помешает, а, если тот ухлёстывает за твоей дочерью, то открываются радужные перспективы возможного родства и предпринимательства.


Глеб и Мария


  Июль - пик деловой активности в Рыбинске. Глеб, исполняя обязанности управляющего делами отца, занялся открытием юридической конторы. Он здраво понимал, что по возвращении каравана из южных провинций страны ему потребуется самостоятельное место в кипящем рыбинском бизнесе, а разрешения на регистрацию всегда занимают приличное время, не говоря уже о деньгах, поэтому днём он постоянно был в бегах по инстанциям с бумагами по торговым и юридическим договорам. Вопросы экономических прав и обязанностей были востребованы -  диктовалось занять пустующую нишу услуг. Глеб обладал хорошей памятью и въедливостью, обращая внимания на мелочи и нюансы работы. Эти обстоятельства выгодно отличали его от прочих специалистов, кроме того, он получил блестящее образование, обладая современными знаниями.
    Любовь делает чудеса. Глеб успевал везде: и на работе, и в организации фирмы, и на личном фронте. Мария охотно принимала ухаживания Глеба, отказывая остальным. В театре и на вечерних прогулках с Щеплеевским она приковывала восторженные взоры мужчин, но с другими девушка вела себя по-светски нейтрально. Марии нравилось, что Глеб умён, не дурен собой, образован, имеет вкус к прекрасному, разбирается в литературе, искусстве и музыке, которые девушка ценила и понимала. Ещё у него был широкий кругозор.
    Глеб едва не каждый день бывал у Раушенбахов, естественно, с букетами цветов и милыми подарками в виде сладостей. На одной из прогулок, а Мария почувствовала, как парень отчётливо напряжён, он признался ей:
    - Маша, с первой же нашей встречи я понял, что Вы необыкновенная девушка, и влюбился в Вас. Бог судья, я сделаю всё, чтобы Вы были счастливы со мной. Вы согласитесь стать моей женой?
    Глаза её светились нежно, и она, немного помолчав, собираясь с духом, промолвила:
    - Да, Глеб. Я хочу быть счастлива с Вами.
  Через две недели знакомства с соседской красавицей он уже не мог обходиться без неё и, объяснившись с Марией, в воскресение после церковной службы просил у Ильи Моисеевича руку его дочери. Раушенбах степенно позвал Марию, спросил, согласна ли она выйти замуж, и благословил молодых с условием, чтобы родители Глеба были не против брака и свадьбу играть в ноябре-декабре по окончании торгового сезона - как обычно, мудро и просто.
    Помолвка состоялась, и теперь Глеб не находил себе покоя от нетерпения, когда же вернётся отец, главный судия судьбы его. Он изнемогал: "Когда же прибудет караван?", - хотя знал, что через десять суток. И вдруг пришли, как подчалки, три баржи с хлебом, а на них - Серафим. Оказывается, он с позволения Василия Степановича, но по своей инициативе подцепился оказией к проплывающим землякам, не бесплатно, конечно, чем выиграл на возвращение главной партии трое суток, то есть двенадцатого августа можно было встречать отца. Глеб обнимал Серафима как героя и, сидя в ресторации на Набережной и наблюдая за разгрузкой пшеницы, поведал парню о случившимся у него личном счастье.
    - А Борис и Василий Степанович знают о твоей помолвке с Марией? - спросил озадаченный сосед.
    - Нет, безусловно. Как такое сообщать по телеграфу?! - Глеб нервничал, но был уверен в благосклонности отца, хотя ни в чём нельзя быть до конца уверенным, пока это не случится.
    Ничего не подозревающий Серафим был шокирован: два брата, одна девушка, любовная коллизия. "Как себя поведёт Борис, узнав о случившемся?" - мучился он, а потом решил: "Сами разберутся - нечего встревать и переживать раньше положенного срока". Он на словах порадовался за Глеба, поздравил его и спросил традиционно:
    - Ну, а жить, где будете, у них?
  - Нет, у вас, - стандартно пошутил Глеб. - Пока ума не приложу.
    - Так приложи, - не сдавался Серый.
    - Надо ждать отца, с ним решать. Сейчас всё в его натруженных руках.
    - Точнее, в силе вашего буксира, - не унимался от нахлынувших мыслей Серафим, представляя, как, мягко говоря, удивится Бор. Си-ту-а-ци-я! - А что, если Глеба отправят в заключительный круиз на полтора месяца, ведь подгонять процесс необходимо, ведь у нас выпускной год - мы с Бором точно отпадаем. Дела-а". Серафим сдал торговую документацию Глебу и как бы невзначай спросил:
    - Глеб, а что твои, вернулись с Юхоти?
    - Нет, но на днях приедет Ева, - он выдержал паузу и, видя, как Серафим напряг внимание, продолжил. - Хочешь расскажу, как мы встретились дома после вашего отъезда?
    - Не томи уже, Глеб тебя побери, - руганулся, натянуто улыбаясь, сосед, понимая, что его тайна открыта. И Глеб смачно доложил, радуясь счастью младшего товарища и любимой сестрёнки.
- Короче, она ждёт тебя не дождётся, - заключил он
    - Спасибо, - скромно поблагодарил Серафим и отчалил домой, ещё раз поздравив удачливого юриста.
    Серафим шёл с гитарой за спиной и насвистывал песенку про пирата:  «...И одною пулей он убил обоих, И ходил по берегу в тоске», когда на втором этаже Раушенбахов краем глаза заметил какое-то движение, а в арке его догнала запыхавшаяся Мария:
    - Здравствуйте, Серафим! Я Вас умоляю, не говорите Глебу о нашей встрече с Борисом. Я знаю, вы друзья, и он Вам, наверное, рассказывал о нашем...падении, ну, той ночи перед вашим отплытием по Волге. Прошу, Вас, а с Борисом мы потом объяснимся.
   Она замолчала, умоляюще глядя ему в глаза.
    - Хорошо, Маша, а с Глебом у вас серьёзно или нет?
    - Я его люблю, - вымолвила она. - Спасибо, Серафим. Ты надёжный человек, сразу видно, - и она ушла. Серый постоял, глядя ей вслед, пока девушка не удалилась, и зашёл в подъезд. Домашние, мама и сестра, накрыли стол - им сообщили на пристани, что он два часа как встал на якорь. Соскучившись, женские глаза никак не могли наглядеться на загорелого обветренного сильного парня, опору и надежду семьи. От него исходила уверенность и спокойствие.
    - Вы меня совсем засмущали. Сами-то ешьте и расскажите, что тут нового.
    - Жизнь идёт своим чередом. О Глебе и Марии ты слыхал, а более никаких известий: стираем изо дня в день и готовим, - суммировала мать. Тут Серафим оживился, вспомнив о заработанных большущих деньгах и отдал ей.
    - Оставь себе, сынок. Ты у нас вон какой взрослый.
    - Нет, мамочка, ты лучше распорядишься, да и Иришку надо красиво одеть. Смотри, как вытянулась за лето. Скоро заневестится, нам покоя не будет, а всё хлопоты приятные, только не плачь, - попросил он.
    - Слезинка-разинька. Хорошо, что вы помощники у меня, - сказала мама. - Совсем забыла, оладьи горячие. Чай будем пить и слушать твои байки о Волге. И он целый вечер расписывал им про путешествие по великой реке, а потом ещё и на гитаре сыграл. Поздно улеглись спать. Серафим покойно уснул в чистой пахнущей яблоками постели богатырским русским сном.
    Рыбинск ложился поздно - вставал рано...


Любовь

Пылал ранний тёмно-жёлтый август. От летней жары листья никли и приобретали глубокий зелёный окрас, а некоторые ссыхались и опадали. К дому подлетела карета, из неё выскользнула девушка с походным саквояжем и прошмыгнула в парадную. У Серафима ёкнуло сердечко и забилось: "Ева!" Он как раз ей писал стихотворение:


В тех соснах жизнь,
    В тех соснах - звёзды,
Бывают Солнце и Луна,
Внизу и хорошо, и просто,
И вспоминается Она.

Она, конечно.
          Хвойный воздух,
Зелёный тонкий аромат,
Рябин краснеющие гроздья,
Тепло и далеко зима.

Идёт Она в покровах
                белых,
Смолистый запах от волос,
Взгляд любопытный и несмелый...
Так мне видение лилось,

И я купался,
          плыли иглы,
Земля под соснами плыла...
Тогда влюбился юно, сильно...
Янтарная текла смола.

   
    Не окончил и через две ступеньки поскакал вниз. Через четыре секунды он стоял перед дверьми к Щаплеевским. У них внутри происходили некие движение и шум, но он не стал звонить, понимая, что с дороги надо прийти в норму, умыться, оглядеться, привести себя в порядок. Серафим умчался за цветами.
    Девушка в новом платье и шляпке как на крыльях взлетела на четвёртый этаж и, нисколько не запыхавшись, позвонила в дверь, за которой ничего не было слышно. Сердце колотилось громко, и она приложила ухо к скважине для ключей - тишина. Скинув шляпу, Ева разочаровано стала спускаться, но через три ступеньки вдруг внизу хлопнули входные двери, и кто-то стал подниматься по лестнице. Она замерла: "Неужели Он!" Шаги затихли у её квартиры, а затем заскользили вверх...
 
    Серафим с букетом цветов поднял её в обхват платья ниже пояса и словно взлетел с нею на чердачную площадку. Глаза у них светились священным огнём истинной любви. Он нежно поставил её и крепко прижал к себе.
    - Раздавишь же, медведюка! - прошептала, теряя воздух, слабеющая Ева. Серый смотрел в её огромные карие зовущие глаза, не помня себя от переполнявших чувств.
    - Поцелуй же скорее, дурень, - вымолвила, вытянувшись на носочках, девушка. И они, закрыв глаза и словно пропадая в глубине Вселенной, поцеловались... Цветы упали на кафель, и Серафим нехотя отстранил любимую и поднял букет.
    - Дурачок, деньги тратишь попусту, - она ласково смотрела в его глупые от радости глаза и улыбалась, чувствуя на губах солёный привкус его губ.
    - Обратно сдать?
  - Я те сдам! Знаешь что? Пойдём-ка сейчас ко мне пить чай, и ты мне расскажешь, как сплавал, полный отчёт - скомандовала Ева.
    - Слушаюсь, моя госпожа! Ты распорядись пока. Мне надо помочь маме. Через десять минут у тебя, - он чмокнул её в щёчку и, не дожидаясь ответа, улетел вниз по лестнице.
    - Ураганище несносный, - со вздохом вымолвила Ева и пошла ставить букет незабудок в хрустальную вазу и разжигать самовар.

    Дома кроме неё никогошеньки не было. Гувернантку она отпустила до завтра, а Глеб укатил рано по делам, она его не застала, остальные же члены семьи или на даче, или в разъездах. Серафим захватил маминых вчерашних пирожков, которые она напекла к ночи из завалявшихся дрожжей (тесто долго не поднималось), но сдоба хрустела во рту и радовала разной сладкой начинкой. Гитару Серый укрыл в прихожей.
    Пара уселась в гостиной, и Ева на правах хозяйки потчевала гостя привезённым вареньем из земляники и иван-чаем, собранным собственноручно. Душистый аромат ягод висел над столом, когда Серафим изловчился и ухватил увёртливую красавицу за талию, усадив к себе на колени.
    - Ну, вот капнула вареньем на грудь.
  - Грудь целовать ещё рано, а варенье я слижу, - озорно произнёс юноша и смахнул языком красную густую каплю. Ева зарделась и сладко припала к губам Серафима, теребя указательным пальчиком его пружинистые кудряшки.
    - Так-так, - раздалось сбоку. - Гимназисты не скучают.
    - А-а, Глеб! - Ева спрыгнула на пол и обняла брата. - Поздравляю с помолвкой!
- Это я их познакомила, - радостно похвасталась она Серафиму.
    - Глеб, садись к столу и поешь - наверняка не обедал, - скомандовала сестрёнка.
    - Хорошо. Я забежал за бумагами, но… чаю попью в другом месте. Ты одна приехала? - спросил он.
    - Да, недавно вот, - замялась сестрёнка.
    - Вижу, как недавно. Прошу, ведите себя прилично, - на правах старшего указал Глеб. - Я убегаю, вечером увидимся. Пока, Серафим. Мы уже заканчиваем разгрузку, по ведомости всё в порядке. До вечера-а!
    Ева опять села к Серафиму на колени, но момент крайней близости растаял. В голове у него мгновенно проскочило: "Нельзя, она не готова", "Через три дня гимназия, последний год", "Жалко Бориса - будет психовать", "Какие у неё острые и упругие груди", "Надо померить форму - не мала ли".
    - Ева, не говори Борису, что именно ты познакомила Глеба с Марией, - вдруг выдал Серафим.
    - Почему? – тут же спросила и напряглась Ева.
    - Это не моя тайна, но он расстроится, - вымолвил с расстановкой он.
    - Потом расскажешь?
    - Посмотрим на твоё поведение, - пытался пошутить парень, и она тут же взяла его руку и положила себе на грудь.
    - А так? - она дерзко по-женски глядела ему в глаза. - Чувствуешь, как бьётся моё сердце?!
    - Шу-у-страя девчонка... за что и люблю, - он нежно обнял её и целовал, пока она не сомлела, затем подхватил на руки, положил на диван и, забыв о гитаре, выскочил на улицу, не попрощавшись.
    - Боится что ли меня? - недоумённо оправлялась она, - Маленький ещё...
    "Маленький ещё" почти бежал по Бульвару куда глаза глядят. "Боже мой, какая пытка быть с ней наедине!" - думал молодой парень, понимая границы дозволенного и не признавая их. Его остановила симпатичная девушка в платочке. Она держала большущую корзину яблок и одно протянула ему:
    - Возьмите, оно мытое, - сказала красотка, а до него дошло: "Сегодня же Яблочный Спас!"
    - Спасибо, милая. Как тебя зовут?
    - Настя.
    - Спасибо, Анастасия! Удачи тебе.
    И тут он вспомнил Александру. "Одна ночь... Девки доведут меня до цугундера. Какой же я в сущности ещё пацан", - думал он, поедая сладкий плод познания. "Надо научиться управлять внутренними энергиями. Наверное, многие проходят через подобные испытания. Не я первый, не я - последний", - размышлял он, а ноги сами шли к домику в гуще яблоне-грушевого сада. Мистика, но Александра сидела на скамейке возле памятного ему фонтанчика.
    - Ба! Здравствуй, Серафим! Мы с мужем уже неделю в Рыбинске, и я ждала, что ты как-нибудь проявишься. Каким образом тебе удалось пройти, никого не велено пускать?
    - Здравствуй, Александра. У меня были дела, и я лишь вчера возвратился в город из рейса по Волге. Седьмым чувством понял, что ты здесь и решился зайти, просто открыл калитку и прошёл. Видимо, ваша охрана на что-то отвлеклась, - предположил Серафим. Они смотрели друг на друга с чувством нескрываемого влечения и невидимо притягивались с силой обратно пропорционально квадрату расстояния между ними.
    - Я знала, что мы увидимся и хотела этого.
    - Ты одна в доме? - перебил он её поспешно.
    - Да... Идём, - она решительно взяла его за руку и потянула внутрь усадьбы.

Из пепла

Смешно говорить, как ты нереальна,
И я созерцаю в окно,
Где вижу идёшь по тропинке ускальной,
Как будто укутана сном.

Картины прошедшего ветром печальным
Проносятся в дивном кино.
Что было тогда в Руси изначальной?
Что мы потеряли давно?

Красива, в сорочке расшитой, купальной
Спустилась неспешно к реке
И мне улыбнулась историей дальней
Из пепла на белом песке...

    ...Порой мне кажется, что с высоты читательского полёта скучно взирать на описываемые мною эротические похождения главных и второстепенных героев. Я пишу из великого любопытства - возможно ли вообще изобразить прожитую жизнь более-менее реально без принятых условностей чей-то морали и навязанных концепций "Образа" в литературе и жизни. Процесс становления личности не заканчивается никогда, пожалуй, и после смерти душа трансформируется, но сейчас не об этом. Мировоззрение человека претерпевает постоянное изменение под действием внешних атак и флуктуаций собственных мыслей. У молодёжи оно наиболее уязвимо и несостоятельно, потому что нет знаний, опыта и уверенности… Они приходят, когда жизнь на излёте...

    ...Сумасшедшие и счастливые, обессиленные страстью, любовники лежали в спальне Александры на втором этаже, угощаясь яблоками, и молодая женщина рассказывала Серафиму о родившейся 27 марта их дочери, голубоглазой и курчавой, когда внизу послышался шум, лай собак и стук в парадную дверь. Любовная парочка, благодаря распахнутому окну, поняла, что окружена, а Архип Владленович требовал открыть засов, иначе он выломает дверь. Серый быстро оделся, а Александра вылила над умывальником себе на голову полкувшина воды, обмотала полотенцем и, спохватившись, накинула халат. Они неслышно спустились в гостиную, и девушка подвела парня к занавешенному незапертому окну в дальнем углу, которое выходило на неосвещённую часть веранды. Пока с внешней стороны дубасили у центрального входа, а у запасных дверей и под окнами спальни лаяли собаки, Серафим выбрался в высокое окно и замер в проёме. Александра открыла засов и впустила мужа и слуг:
    - Что случилось, дорогой? Я решила помыть волосы перед сном, а тут столько шума. - Александра неподдельно негодовала. Архип Владленович был вне разумного:
    - Где он? - вскричал муж. - Где твой любовник? Мы всё равно отыщем! Михеич видел, как какой-то тип нагло прошёл в калитку по направлению к усадьбе.
    - Здесь нет никого, кроме вас и меня, разве, что пробрался вор.
  - Обыскать здесь все углы! - неистовствовал старый рогоносец. Когда Серафим выбрался наружу, Александра успела закрыть окно на защёлки. Серый же (вот удача!) завернул за колонну, когда мужчины ломанулись в открытую дверь, и лёгкими перебежками оказался в глубине сада, где собак не было, и наступали августовские пасмурные сумерки. Он машинально набрал спелых плодов, от которых, казалось, пахло брошенной девушкой. Молодой человек, не стесняясь, споро разделся на берегу, взял одежду с яблоками в руку, а потом в пять движений перебрался на другой берег, скрывшись в кустах черёмухи и сирени, где "без угрызений и оков оделся он, и был таков!"


Вечеринка

Здесь, на Бульварной, собаки слышались приглушённо, и Серафим по вьющейся тропинке вдоль берега Черемхи скорым шагом вышел на Стрелку к дому. Было начало одиннадцатого. У Щаплеевских горел в окне маленький свет, и сбежавший любовник понял, что вечеринка у соседей закончилась или не состоялась. Он позвонил в дверь. Евин голос спросил:
- Раф, это ты?
- Да, - ответил он. Она открыла и притянула за рубашку его внутрь, защёлкнув замок. – Теперь не убежишь. - Не дав ему опомниться, Ева повела любимого в спальню.
- Расстегни сзади, - приказала она, и высвободилась из одежды. Потом подошла и прижалась к нему всем телом. – Я твоя и хочу тебя любить.
Она была горячая и нежная, ласковая и зовущая. Она любила его, а он её, по-детски и по-взрослому.
- Эта ночь наша. Глеб взялся разгружать застоявшуюся баржу Раушенбахов. Мы одни, и я не знаю, когда нам ещё выпадет соединиться вместе, - объяснила девушка. Они предохранялись как могли, но счастливо познали друг друга. Серафим ушёл рано утром, чтобы не компрометировать юную, но такую мудрую любовь, поцеловав её, уснувшую, добившуюся своего.


Началась новая жизнь. Вроде бы не изменилось ничего, но изменилось всё – они уже были почти взрослыми.
В обед Ева забежала в открытую настежь квартиру Ершовых:
- Мария Семёновна, Серафим дома?
- Нет, а что случилось? – спросила озадаченная женщина.
- Ничего. У меня два билета в театр на сегодня, брат купил, пусть Серафим зайдёт к нам.
- Хорошо, Ева. Я передам. Ты сегодня лучезарная и загадочная какая-то.
- Мария Семёновна, я люблю Вашего сына, - вдруг выпалила девушка и упорхнула вниз.
- Кто ж его не любит, - тихо проговорила, родительски улыбаясь, довольная мама…

С пяти вечера Серый принаряжался. Мама и сестра крутились вокруг него, превращая юношу в настоящего кавалера, когда Ева крикнула снизу лестницы:
- Раф, ты готов? Мы выходим.
Он махом оказался у неё на площадке, и они под ручку впервые манерно вместе вышли из парадной. Пара смотрелась… Подошедшие Глеб и Мария заулыбались, они были более искушены такими мероприятиями. Так парами молодёжь пешком через пятнадцать минут не спеша подошла к многолюдному театру. Свободных мест, как и билетов, не было. Давали оперу «Севильский цирюльник» Джоаккино Россини по одноимённой пьесе Пьера Бомарше. Глебу удалось взять шикарное ложе в середине с правой стороны на четверых с местами впереди. Театральные бинокли уже «ходили» везде и в столицах, и в провинции. Неожиданно для Серафима чета Прозоровских расположилась напротив них, и Александра заметила его. Вчерашний инцидент закончился наказанием бедного Михеича, который не смог оправдаться после бесполезного осмотра усадьбы и того, что хозяйку всполошили, повесив «нелепые и абсурдные» обвинения. Архип Владленович пытался виновато загладить вину и потакал жене в любых сегодняшних капризах. Она же театрально была с ним строга буквально до появления на спектакле. Александра обнаружила, что спутница Серафима молода и очень красива, и это кольнуло её, но она радовалась, что вчерашнее приключение обернулось её женской победой над умным ревнивым мужем. Мужчины в партере крутили головами направо-налево, сравнивая и восхищаясь появившимися красавицами.
В антракте пары вышли в фойе. Мария в дамской комнате написала записку Серафиму: «Она блистательна», а он, кстати, тоже чиркнул одно слово: «Сын!»  Когда они прогуливались по коридору театра, удалось обменяться посланиями – оба улыбнулись незаметно для других. Сколько тайн человеческих скрывают кулисы бытия и фойе театров!
 
- Как тебе опера? – спрашивала Ева Серафима.
- Увертюра гениальна. Тадата- тада, тадата- тада, - напел похоже он, а она счастливо улыбалась, также, как Глеб, влюблённый и возвышенный в светлых чувствах к красавице Марии. Вечером он-таки организовал музыкальный вечер двух пар, и они допоздна пили вино, закусывая полезными донельзя яблоками из сада Прозоровских.
- Эта красотка в ложе напротив бросала на тебя косые взгляды, - вдруг вспомнила Ева.
- Да-да, я тоже заметила, - подключилась со смехом Мария.
- Я-то что? Пусть смотрят. Это птица высокого полёта. Княгиня Прозоровская, как говорили завсегдатаи в фойе. Наверное, она на вас смотрела, ведь вы такие красавицы, - вывернулся Серафим.
- Вряд ли, но спасибо за комплимент, - успокоилась Ева, которая проводила его, отдав гитару.
- Потом споёшь, лично для меня, - она поцеловала его и выскользнула на лестницу, чтобы ещё раз прижаться к нему. – Ой, намучаюсь я с тобой, - как-то сильно по-женски пожаловалась она шёпотом и вернулась в квартиру. Как в воду глядела…
Глеб пошёл провожать невесту, успев сообщить сестре, что завтра приходит отцовский караван. Ева навела порядок и вызвала помогать служанку, понимая, что одной не справиться, а мужчины после долгого отсутствия дома захотят чего-нибудь домашнего и вкусного.
Семнадцатого в обед Щаплеевский с сыном Борисом прибыли на пристань «Щапа и К*». Караван оказался довольно внушительным, восемь доверху нагруженных судов, и, наконец, в город были доставлены астраханские сахарные арбузы (в этом году из-за похолодания в низовьях Волги они созрели позже обычного). На мостках прибывших встречали улыбающиеся Глеб и Серафим.

- Как добрались, папа?
- Папа сходит с трапа на подмостки «Щапы». Вашими молитвами! Грузчики готовы к приёму товаров? – по-деловому начал отец. – О, вижу, ждут. Ну что ж, командуй, Глеб, но первыми пойдут арбузы.
- Нет, папа. Надо сразу на тихвинки перегрузить пшеницу, а ягоды подгоним прямо сюда и сразу на рынок. Василий Степанович подобрел, но виду не казал – нельзя было расслабляться на пике забот.
- Распоряжайся, Глеб! Серафим, как ты? – Готов к купеческим свершениям!
- Всегда готов, - бодро отвечал Серый, обнимая Бора, слегка насупленного, но тоже радостного, что удачно вернулся.
- Ева вас дома будет встречать. – поведал Глеб, - У них с Серафимом любовь, - сразу открыл он все карты, - у меня тоже есть новости в личном плане.
- Надеюсь, я ещё не стал дедушкой? – воспросил старший Щаплеевский.
- Потенциально… - таинственно ответил Глеб.
- Ни на день нельзя оставить город без присмотра, обязательно скажется на моей семье. На Юхоти всё хорошо хоть? – вопросительно скаламбурил отец.
- Не волнуйся, все живы и здоровы.
- Ну, ладно. Где моя «соточка» горькой по прибытии? -  Оце дило, - сказал, крякнув и глубоко вздохнув, Василий Степанович, когда ему тут же на подносе поднесли «с возвращеньицем». – Меня, наверное, заждались на бирже. Пойду-ка я, ребята, поговорю с коллегами! – Он бодро направился в здание старой Лоцманской биржи.


Венера

    Пацаны не пошли домой, а взяли вкусного рыбинского пива, свеже-вяленой чехони и поехали в городские бани на Ивановскую, где сняли отдельный кабинет и начали париться. Пять раз ходили в парилку, пока уже не стала слезать кожа, друг друга исхлестали берёзовыми вениками и только после этого чинно сели за пиво с рыбой. Завязался разговор. Оказывается, Глеб сообщил Борису телеграммой о помолвке с Марией Раушенбах, не догадываясь о знакомстве Бориса с ней (Мария и Серафим сохраняли тайну, а больше никто не знал, ну, может быть, её двоюродная сестра, Инесса да глазастая Иришка, сестра Серафима).
    - Я понимаю, ты переживаешь и будешь злиться, - успокаивал друга Серый, - но прикинь, нам сваливать в Питер, у нас выпускной год в гимназии, где мы тянем на медали. Зачем тебе связываться с девушкой, которая деловая и хваткая, требующая постоянного внимания? Ты меня слушаешь?
  - Конечно, просто как-то не по-человечески получилось. Неужели недельку не подождать было, чтобы объясниться со мной. Я же не конь педальный. Ей хотелось мужика - она воспользовалась мной и сделала невидимый жест ручкой. Обидно же, - резонил Бор.
    - Ну, мы с тобой тоже несвятые, и, когда нам надо, не церемонимся. Ты что забыл, как мы девчонкам мозги пудрим! Мы - им, они - нам. Какие проблемы? В столице, я уверен, мы таких красоток найдём, пальчики оближешь. Я, конечно, подыграю тебе, если понадобится, потому что я женюсь на твоей сестре, Еве - мне другие раскрасавицы не нужны, - с жаром говорил Серафим, видя, как Бор помаленьку отходит (Борис был взрывным, но отходчивым).
  - Я-то в Нижнем размечтался, планов понастроил, целыми вечерами не гулял, учился игре на гитаре, даже песенку сочинил, а тут бац - телеграмма. Отец, когда мы собрали караван, пытал, что я мол такой грустный, а мне не рассказать правду. Говорю ему, последнее мол лето детское, потом начнётся взрослая жизнь, а этого не вернёшь. Он меня успокаивал, как и ты, столичное житьё описывал. Самое лучшее, говорил, у вас впереди, студенчество все вспоминают тепло и восторженно. Ну, я киваю, а сам думаю: "Вот я в Питере оторвусь! Держитесь, барышни! Будете долго помнить Бора Щаплеевского".
  Повеселевшие, они пошли домой пешком, благо, недалеко.
    А дома, в столовой, был накрыт шикарный стол. Девушки потрудились на славу, и на ужин с традиционной жаренной севрюгой и чёрной икрой стол радовал салатами, борщом, тушёной индейкой в сливе и окороком по-ярославски, а также привезённые арбузы и дыни. Василий Степанович успел принять ванну и выглядел бодрым и радушным. Ждали Глеба и Марию, так сказать, на смотрины невесты. Четверть седьмого появились и они. Мария надела вечернее строгое тёмно-синее платье с белым воротничком и манжетами, Глеб щеголял во фраке. Заметно было, как главные действующие лица волнуются, но Василий Степанович находился в прекрасном расположении духа, шутил и был доволен выбором сына. Серафим и любопытная Ева заметили, что Мария и Борис обменялись долгим откровенным взглядом, однако, кроме них никто, пожалуй, этого не усмотрел, и ужин прошёл весело и шумно. Ершовы были приглашены в полном составе, и Мария Семёновна сидела рядом с хозяином дома, поэтому невеста обратилась к ней, как к будущей маме, перепутав её с женой Василия Степановича, что сразу разъяснилось под общие улыбки.
    Стол удался: мужчины, соскучились по борщу жирному и мясным изыскам, налегали на индейку и окорок, а женская часть скромно прикладывалась к рыбным блюдам и фруктам. До чая с пирогами дело не дошло, и гости разошлись. Глеб, довольный благословлением отца, отправился с Марией прогуляться по Черёмушинскому обще-любовному городскому бульвару, Щаплеевский-старший притомился и прилёг в спальне, а Ершовы ушли к себе. Борису, Серафиму, Еве и Ирине назавтра предстояло идти в гимназию. У Марии Семёновны прибавилось забот. Стемнело, и дом затих.

Ночь нахлынула на плечи,
Волга рассыпала росы,
А в домах горели свечи,
Фонари манили
                осень.

Утихала жизнь, плескалась,
Щёки тронули подушки,
Сонная вершила вялость,
Закатилась в век
                полушка.

Всё затихло. Млели свечи
У икон и дел нарочных,
Лишь любовь ласкала плечи
Или грезилась
                заочно.

Застыло время

Упало солнце на  закат
По старой схеме,
В зелёно-серых облаках
Застыло время
И лёг шагов босых черёд
В песке прибрежном,
И хочется писать вперёд
О страсти нежной.
Ручей с оврагом наискось
Впадают в реку -
Обычный вид понятья
"Рось" для человека,
Который вырос и прожил
В родимом крае
И ненавидел, и любил,
И всё здесь знает.
На изумрудных облаках
Застыли взоры,
Всё знать - остаться
в дураках...
Закат, а зори!
А птицы вещей резкий клик
В ночи прозрачной,
А норы чёрные и крик
В чащобе мрачной.
Болота клёканье - испуг
И белый ворон,
Но это показалось вдруг
В лихую пору.


    Утром в понедельник учащиеся потянулись в центр города, мальчики в мужскую гимназию № 1, а девочки в женскую Мариинскую. Наблюдать со стороны потешно, как идут и собираются парни, выросшие за лето из своих мундиров. Если девчонки сами подгоняют наряды под рост и фигуру, то родители мальчиков вечно экономят ("Что там, последний год доходишь в старом!") и они, боясь порвать стиснувшие их пиджаки и брюки пробираются, ну точно - пингвины! Когда совсем невмоготу, мундиры отдают портным, но первый день - День пингвинов - с золотистыми пуговицами и короткими штанами. Борис и Серафим еле добрались - оба выросли на два вершка, и теперь ржали над собой. Их побаивались и уважали, поэтому тумаки и приколы доставались слабакам.
    Вскоре ребята втянулись в учёбу, и стало не до любви, хотя Серафим и Ева, занимаясь французским, целовались непременно. Бор дома ругал сестру, и на время любовная парочка разлучалась, но ненадолго. Борис погружался в математику. Ему нравились расчёты и вычисления. Серафим же больше упирал на естествознание - физику и химию, а также черчение. Глеб ушёл с караваном судов в последнюю открытого сезона навигацию, после которой назначена была свадьба. В ярком октябре неожиданно зарядили частые беспросветные дожди.
 Бор подбегал к дому, когда его вдруг окликнули. Мария, высунувшись из парадной, звала его к себе.
    - Борис, зайди на минутку, поговорить надо, - крикнула она. Бор, не скрываясь от хлещущей воды, зашёл в дом, и Мария, чуть не плача (Она тоже оказалась мокрой до нитки, видимо, ждала), стала сбивчиво оправдываться за то, что случилось с ними, и, не успел он опомниться, как девушка приникла к его губам и стала целовать, прошептав:
    - Жить я буду с Глебом, а сына хочу от тебя. Дома никого нет, кроме нас. Пошли! - она потащила его наверх. Он не сопротивлялся, компенсация за предательство оказалась значительной...
 
Всегда права

Я не могу солгать без слов,
Но Вы не терпите слова.
В главе второй у нас любовь,
А первая - ну, так, глава.

Я не могу сорвать цветов,
Вы, верно, любите цветы.
В главе второй у нас любовь,
А первая из суеты.

Я не могу любить без снов.
Как хорошо глядите Вы!
В главе второй у нас любовь
Без первой, ни о чём, главы.

Я не могу теперь без Вас,
Что скажете на это Вы?
Мелькнула первая глава,
Вторая требует любви.

Мне кипа чистая листов,
Для Вас - открытая глава.
На ангелах спешит любовь,
Которая всегда права...

    Глеб прибыл до ледостава, и Щаплеевские умудрились малыми судами треть грузов отправить на Санкт-Петербург. Остальная часть зимовала в Рыбинске, где, в основном, перерабатывалась или перепродавалась. В наследство Глебу переходила мельница и соответствующие склады, поэтому парень торопился с разгрузкой, чтобы вышло больше времени на подготовку к свадьбе. Серафим переговорил с Масленниковыми, которым после смерти матери и потерявшим смысл жизни отцом не нужен был такой огромный дом, и они не против были продать половину его. Глебу и Марии место приглянулось: рядом парк, железнодорожный вокзал недалеко, под боком Сенная площадь, так что жизненное пространство молодым после юридических оформлений нашлось. Двадцать пятого октября назначили свадьбу.
    Раушенбахи были обрусевшими евреями, поэтому венчались по христианскому обычаю в Казанской, почти родной церкви, где своды храма расписаны сочными синими красками вечернего неба с «падающими» золотыми звёздами на нём. В этой синеве с золотом строго и печально смотрели из икон предки Руси.
 Родственников у той и у другой стороны в Рыбинске проживало мало, легко вместились в маленькой церкви, а потом на дебаркадере "Щапа и К*", который специально оставили здесь, забронировав место для него в гавани Черемхи вместе с дежурившим буксиром. На свадьбу прибыли по приглашению глава города и некоторые близкие купцы. Вся семья Щаплеевских съехалась на торжество. По огромному простору Волги разносились цыганская музыка и мелодии духового пожарного оркестра. Не пожалел Василий Степанович средств на шикарный праздник для молодожёнов. Хорошо гуляли, весело - никто не утонул...
  Молодёжи и детей оказалось много, но всем хватило внимания и угощений. Серафим танцевал с Евой, никого к ней не подпуская, а та и рада была радёшенька, что провела время в объятиях любимого человека. "Вот бы и нам такую свадьбу!" - сказала она ему. "Жаль, прямо сейчас нельзя", - улыбнулся Серафим. Борис пристроился поближе к Инессе и демонстративно за ней ухаживал. Удивил Илья Моисеевич: он вдруг приударил за Марией Семёновной, которая растила Глеба и, естественно, гуляла на свадьбе, да ещё как! Она, оказалось, отлично танцевала и буквально заводила публику. Раушенбах был в полнейшем восторге и ухлёстывал за женщиной серьёзно. Видимо ещё, он сообразил, что остаётся один в особняке, где обязательно должна быть хозяйка, и он не пожалел... Редко такие мероприятия обходятся без драки, но, слава Богу, обошлось. Волга мелодично подыгрывала волнами и раздавала эхо на три стороны света и в небо, с которого волшебно сыпались Ориониды – остатки кометы Галлея.
    Не так на Руси в древности праздновались свадьбы, но это иная история. Начало двадцатого века, технологическая революция, городское и железнодорожное развитие. Могуча Волга, народы собирает вдоль берегов, миллионы пудов груза переносит на своих волнах, течёт и течёт спокойная и сильная. Что позади - не важно, что впереди - увидим... Серафим и Борис вышли на палубу. В небе на западе горела Венера, ярко и мечтательно.

  В ноябре листья с деревьев окончательно опали и пошёл снег. С началом декабря ударили двадцатиградусные морозы, и постепенно озёра, пруды, речушки и, наконец, сама Волга от берега к центру покрылась коркой льда. К Рождеству народ спокойно переходил на противоположный берег, а в январе поехали сани с грузами, пошли и побежали с бубенцами лошадки, везущие дрова, лёд, нарезаемый в ледники, и гулящий люд.


Мама
 
Мороз сковал не только воду, но лес, поле и город. Рыбинск будто скукожился (У нас говорят, съебурился), забравшись в каменные и деревянные дома с печным отоплением. Основная часть рабочих разъехалась на родину или по ближайшим деревням и сёлам. Тяжелее всех приходилось зимогорам, людям, пришедшим на заработки и оставшимся зимовать в городе, надеясь на временный приработок, иногда возникающий.
Серафим целыми днями и вечерами зубрил предметы, иностранные языки, помогал в учёбе смышлёной младшей сестре или, наоборот, мешал ей, сманивая на каток или на горку. В гости к ним чаще стал заходить Илья Моисеевич, приглашавший мать на прогулки, в гости или в театр. Он теперь бывал и у Щаплеевских на правах родственника, но главной его целью и страстью являлась Маша Ершова (Давно её уже так не называли). Мария Семёновна изменилась: похорошела, помолодела внешне, уволившись с работы, одевалась изящно и модно. Как-то она позвала Ирину и спросила:
- Дочка, как тебе Илья Моисеевич? Нравится тебе?
- Мама, лишь бы он тебе нравился. Он интеллигентный, не наглый, всегда с подарками, внимательный и без ума от тебя.
- А Серафим? Он что думает? Я боюсь его спрашивать.
- Он сказал: «Дай Бог им счастья», - процитировала Иришка.
- Ну вот, я со своим счастьем перестала о вас заботиться, - всполошилась мать.
- Мамочка, мы не маленькие. Серафим уедет в Питер летом, а мне ничего не надо, я всё умею – сама научила, - дочка прижалась к матери, и они ещё долго говорили о жизни.
Иришка больше и больше занималась домашним хозяйством, потому что мама стала пропадать у Раушенбаха, который в масленицу предложил ей выйти за него замуж, обещая богатство, комфорт и верную супружескую поддержку. Мария Семёновна решилась спросить позволения у сына и была приятно удивлена, когда он с улыбкой пожелал ей любви и согласия. «Я очень рад, прежде всего, за тебя, мама. Хотел бы, чтобы ты, наконец, получила отдых». И Мария Семёновна дала согласие Раушенбаху, поверив в обычное женское счастье. Она его заслужила, и поэтому окунулась в него с головой.  Свадьбу, на которую приглашены были только Щаплеевские, сыграли скромную и тихую. Раушенбах настаивал на том, чтобы дети супруги переехали к нему в особняк, дарил подарки, и был милым мужчиной. Ребята видели, как мать расцвела и радовались за неё, но переезжать к Раушенбаху отказались, заявив, что привыкли к старой квартире. Брат и сестра сдружились крепче, чем когда-либо без обид и сожаления по отношению к новому качеству маминой жизни. Борис почти «прописался» у Ершовых, занимаясь уроками вместе с другом. Им не приходилось скучать, а раз Серафим заметил, как Ирина смутилась от случайных слов Бориса. «Взрослеет сестрёнка-то!», - весело констатировал старший брат, но задирать сестру не решился, а Бору ничего не сказал. Годы не пристали.

Не кстати

Когда случается любовь,
Бегут весенние ручьи,
Мороз разогревает кровь,
Дожди печальные...ничьи.

Полуденный, как летом, зной,
В груди, костях горят огни,
У звёзд свидания с тобой,
Диктуют фразочки они.

Когда печатаешь "Привет!",
Он начеку, не спит в ночи,
Мир открывается внове
И небо отдаёт ключи.

Мы будто связаны Луной,
Общаемся через Луну,
Бог словно говорит с тобой,
И ты не отдаёшься сну.

Когда господствует любовь,
И вы, не кстати, далеки,
Ищи священные из слов
Среди космической реки...

Раушенбах не тяготился присутствием денег. Обороты его капиталов превышали обороты многих купцов. Он владел представительствами закупочных компаний вдоль Волги и Дона, сетью магазинов ткани, акциями в нефтяном бизнесе братьев Нобелей, обосновавшихся в Рыбинске, домом и дачей на Каменном острове в Санкт-Петербурге. Раушенбахи давно занимались скупкой зерна и продажей хлеба за границу. В Падуе и в Марселе он имел роскошные старинные особняки, куда время от времени выезжал отдохнуть от мирской суеты. Илья Моисеевич был старше Марии Семёновны на двадцать один год, но находился в хорошей форме. Зрелые годы придавали ему солидности и надёжности. Он ухаживал за молодой женой, как в юности, а она отвечала ему нежностью и лаской. В апреле молодожёны, Раушенбахи и Щаплеевские Глеб с Марией, отправились в свадебное путешествие.
 До Петербурга доехали поездом, где в ожидании корабля с удовольствием побывали в Мариинском театре на балете «Лебединое озеро» Петра Чайковского и в Юсуповском театре на опере Джузеппе Верди «Травиата», хотя никто из них не удосужился прочесть «Даму с камелиями» Александра Дюма. Столица полна искусов, и читать обычно некогда… Через неделю морским путём пары дошли до Амстердама и далее по Франции через Париж добрались до Марселя. Во Франции в апреле, как у нас в мае, растения расцветают и бушуют соблазнительными ароматами. Женщины были в восторге и упивались чудесными запахами. Хорошо, где нас нет! В Падую ехать не решились, потому что трястись в карете несколько суток тяжело и небезопасно для беременных женщин. Глеб и Мария остались рожать во Франции, но вскоре передумали и догнали морским путём старшую пару в Стамбуле. Там у Ильи Моисеевича впервые возник почечный криз, который ценой героических усилий Марии Семёновны удалось снять. Турецкие врачи рекомендовали припарки и прогрев, слабительные чаи и брусничную воду. Супруга с ног сбилась, но нашла и брусничный лист для ежедневных настоек и питья, и липовый чай, обладающий мочегонными свойствами, и самолично приготовляла отвары из овса, тыквы и пшеницы. К концу мая Раушенбахи возвратились на родину, а летом стали заметны признаки пополнения семейства у обеих Марий, что вызывало гордость в семействе и добрые шутки окружающих. Здорово, когда мамы и папы хотят детей, ждут появления детей, заботятся о их будущем и настоящем…

Вновь

Всё можно объяснить,
Но не Любовь!
Витает птичкой иногда,
И счастье - вот!
А может запросто пленить,
Не хватит слов,
И кажется, горит звезда -
Душа неймёт.

Прекрасно можно жить,
Когда Любовь.
Творить способна чудеса,
И ты держись!
Купить Её и одолжить
Нельзя, и вновь
Любовь лелеет небеса
И дарит жизнь.

У Серафима и Бориса приближались выпускные экзамены. Ребята неистово занимались каждый день, и им было совершенно не до любовных переживаний родственников. Оба парня, как и предполагалось, сдали предметы на отлично.
.
 ...Дионис закрыл первую тетрадь и задумался. В конце её историй предки прощались с родными, любимыми, мамами, папами, сёстрами, подругами, уезжая на паровозе в столицу некогда огромного государства, Российской Империи. Слёзы, поцелуи, напутствия родителей остались прежними - в точности также провожают и сейчас в четвёртом тысячелетии по рождеству Христову. Сотни лет назад без надобности стали паровозы, железнодорожные поезда и сами железные дороги с рельсами, шпалами и стуком колёс на стыках. Другие средства передвижения и способы открылись человечеству. Нынче за доли секунды можно попасть почти в любую точку пространства. Эволюция начисто меняет жизнь, сознание, быт, Вселенную.
    Дио вспомнил, что хотел сходить к пещере детских игр и исследований, но голос предков был силён, как никогда. Он решил прочесть о Серафиме до конца. Дионис заварил местный душистый, янтарного цвета чай, достал плитку горького шоколада с марсианскими орехами, подкинул пару поленьев в камин и углубился в историю пращуров...


Конец тетради № 1


 Тетрадь № 2.   Питер-Париж



   Максатиха


    В тёплое июльское утро поезд отходил от перрона станции "Рыбинскъ", сверкающей новым каменным железнодорожным вокзалом, построенным взамен старого деревянного, сгоревшего в прошлом году. Новенькие купе поезда сияли чистотой и солнечным светом, который слепил глаза двум молодым пассажирам, отправляющимся в столицу. Они ехали поступать в университет. Гимназию оба, Серафим и Борис, окончили с золотыми медалями, что позволяло им без экзаменов быть зачисленными в студенты любого учебного заведения страны. Поначалу оба грустно смотрели на убегающий от них город, потом ждали около часа, когда поезд проедет по железному мосту через Волгу, под которым они проплывали в прошлом году и с которого, они надеялись, виделась пристань села Глебово. С высоты Волга воодушевляет и будит воображение шириной, спокойствием и просторами. "Прощай, родная! Рыбинск, мы вернёмся", - читалось на лицах юношей, вступающих в неизвестную взрослую жизнь.

Водой холодной Волга замерла,
Сиреневые тучи в отраженьях
Белёсого зеркального стекла,
Слои тумана в берегах меженных.

Церквушка вдруг открылась вдалеке
И звоном потекла по закоулкам,
Кричала чайка в белом молоке,
Телега скрипнула под цокот гулкий.

Туман клубился, наклонялся, плыл,
Округа мелом наполняла ивы,
И солнечные шли послы
По воздуху, дрожа пугливо.


    С ребятами в купе на местах напротив разместилась пожилая семейная пара интеллигентного вида. Мало-помалу разговорились. Оказалось, супруги Лепёшины тоже направляются в Санкт-Петербург. Их пригласили преподавать черчение в недавно открытом политехническом институте. Предложенный министром финансов графом Витте С.Ю. и поддержанный профессором Менделеевым Д.И. проект организации чисто инженерного высшего учебного заведения был мгновенно согласован с царём, Николаем II, и в 1899 году началось строительство нового заведения. В 1902 году состоялись первые занятия со студентами, а на четвёртый год существования в институте открывалось ещё три отделения к четырём функционирующим. Итого, студентов набирали на экономический, кораблестроительный, электромеханический, металлургический, инженерно-строительный, химический и механический факультеты. Попутчики поведали, что институт оснащается по последнему слову науки и техники, так оно и оказалось, как впоследствии убедились молодые люди. Заметить надобно, Россия переживала с конца девятнадцатого века технический, технологический и экономический подъёмы, поэтому требовались соответствующие научные и руководящие кадры для развития страны.
  Оба потенциальных абитуриента тут же загорелись идеей влиться в ряды нового института, но решили посмотреть для начала питерский знаменитый универ. Технологическая революция, о которой говорили преподаватели в купе, происходила на их глазах: они помнили стаи оборванных нищих бурлаков, мужчин и женщин, деревянные мельницы, парусные судна. На их глазах массово появились пароходы, буксиры на паровом ходу, нефтеналивные танкеры, металлообрабатывающие огромные станки, электрические машины, телеграф и телефон. При них бурно развивалась железная дорога, по которой сейчас можно было без проблем быстро, всего за каких-то одиннадцать часов, попасть в Северную столицу.
    Проводник начал разносить чай в фирменных мельхиоровых подстаканниках, и квартет пассажиров остро ощутил чувство голода, непременное после привокзальных треволнений. Молодёжь достала колбасу и пирожки, а Митрофан Афанасьевич, как звали чертёжника, и Анна Терентьевна, его спутница, выложили на откидной стол огурчики, варёные яйца и телятину. Старый преподаватель замешкался на минуту, но не удержался и выставил бутылку коньяка со словами: "А то выдохнется или разобьётся, не дай Бог", вежливо предложив отметить знакомство. Ребята, естественно, отказались, но откупоренная бутылка обладала волшебным необъяснимым свойством: аромат, исходивший из узкого горлышка поллитрового сосуда, сводил с ума. "Разве что по чуть-чуть", - согласился как бы неуверенно бойкий Борис, и компания тут же состоялась. В купе воцарился замечательный русский консенсус и непринуждённая беседа, скачущая от одной незаконченной темы к другой. Проезжая, например, Старый Некоуз, предположили, что это от "некого узить" после нашествия татар (никого не оказалось в живых, а кто остался, разбежался по лесам), а станция Сонково - это от тех же лет - всех жителей "сон сковал", конечно, смертельный.
  - Здесь у Сонково по карте берёт начало и бежит почти вертикально на север, впадая в Мологу, река Сить, имеющая явно семитское название (граница), - вспомнил начитанный Митрофан Афанасьевич. - В 1237 году в этих местах состоялась одна из таинственных и кровопролитных битв русских с войсками Батыя, где дружины Юрия Всеволодовича, князя города Владимир, потерпели сокрушительное поражение, такое, что почти не осталось свидетелей. Обычно выживает 10-15 % (убежавшие, раненные, пленные), а тут - единицы. Погибли и князья, и двухтысячная конная дружина воеводы Дорофея, и собранное войско, и обозы. Предания донесли, что напали на сонных, порубили и утопили в ледяной Сити, которая тогда была границей между Новгородским и Владимиро-Суздальским княжествами... Выпили, помянув смерть принявших за Отчизну и убиенных в сече. Перешли на анекдоты.
    Знаете, я давно убедился, что лучшие из матерщинников это интеллигентные люди. Митрофан Афанасьевич под-шефе вспоминал исключительно пошлые и нелитературные истории. Самая пристойная звучала, приблизительно, так:
    - Еду я в прошлом году из Рыбинска в Ярославль, и подсаживаются в середине пути в моё купе три охотника - только из леса выползли. За плечами котомки, из которых торчит мех, шкуры, а на шее у одного - ожерелье из когтей медведя в три вершка, не вру как на духу (присказка у него такая была).
    - Представляете, - говорит один из охотников мне, - попались нам вчера под ружьё сначала медведица немолодая… примерно, пяти-шестилетнего возраста, а потом барсучиха, той точнёхонько два года и три с половиной месяца. Вот сняли шкуры, везём на продажу. С медведицей повозились, а барсучиху быстро распотрошили.
    - Постойте, чтобы определить половую принадлежность много ума не надо, а как же они так точно определили возраст барсучихи? - воскликнул внимательный Серафим.
    - Так у неё, как же мягче сказать (!), между ног… метрики нашли... при разделке! - мгновенно отреагировал торжествующий Митрофан Афанасьевич, и все неуклюже засмеялись...
  - Вот так и я попался, - успокаивал он оконфуженного Серафима.
  Слово за слово, проехали Максатиху. Тут мнения "учёных разошлись". Молодёжь предположила, что этимология названия места простая - максимально тихо или здесь проживал когда-то поселенец Макс-тихоня, или название берёт начало с глубочайшей древности, когда Землю населяли Боги. Серафим слыхал, будто река Молога берёт своё начало из этих болотистых мест, владениях богини Мокошь, и здесь край самых целительных ягод в мире: брусники, клюквы и морошки.
 
  - У меня иная версия, начал многозначительно пьяненький уже Митрофан Афанасьевич, - я не первый раз путешествую до Питера и название станции меня заинтересовало. Я нашёл татаро-русский словарь, а там есть слово "максат", означающий "где-то там" т. е. "в глуши" - осмысленный перевод, однако, господа! Кстати, известен точный год зарождения Максатихи, 1545-й… И он снова засмеялся...   
  - Митрофанушка, ты бы вздремнул немного. Видишь, ребята утомились уже, - тихо и ласково предложила мужу верная Анна Терентьевна.
  - Хорошо, голубушка, - сразу присмирел Митрофан Афанасьевич и через пять минут спокойно похрапывал на плече невозмутимой супруги, нежно обнимающей руку угомонившегося сказителя.
Серафим загрустил. Они проезжали мимо имения Прозоровских в Максатихе, где сейчас могла быть Александра…
    Через два часа поезд прибывал к станции Бологое...


Переезд

 Станция Бологое представляла из себя огромного спрута из железнодорожных рельсов, снующих паровозов, водоналивных ёмкостей, гор угля на подъездных путях и пакгаузов. Ребята вышли из вагона на платформу, чтобы размять ноги и подышать воздухом, хотя и здесь он был наполнен дымом и гарью. Чертёжник с женой остались в купе. Народ туда-сюда прогуливался вдоль состава.
    - Потешный дядька этот Митрофан, - усмехнулся Борис.
    - Да. Похоже, у них нет детей, но они любят друг друга, - задумчиво изрёк Серафим, - А политехнический институт в Сосновке это круто, особенно, кораблестроительное отделение.
    - Меня заинтересовал экономический факультет, но я так понял, что можно посещать любой курс, - мечтал Бор.
    - Приедем, переночуем на даче у Раушенбаха и завтра побываем сначала в университете. Узнаем, что да как, а послезавтра ломанёмся в политехнический.
- Слыхал, наверное, говорят: «Рыбинск-городок – Питера уголок». Вот скоро и проверим.
    Они зашли в вагон, заказали чай и погрузились в нехитрые рассуждения и фантазии. Соседи укладывались спать, а вскоре поезд дал гудок и тронулся в путь.
    В пять вечера он миновал Ижорский завод и через полчаса въехал в город, пересекая Обводный канал. На Николаевском вокзале ребята распрощались с попутными стариками и, взяв извозчика, направились на Каменный остров на дачу Раушенбаха, куда тот написал рекомендательное письмо с указанием содействовать молодым людям, разместить их, как полагается хозяевам, и выполнять приказы прибывших господ.
    Санкт-Петербург был неподражаем: Невский проспект и Михайловский замок, Марсово поле и Летний сад, Петропавловская крепость и Петроградская сторона с фасадами зданий в стиле модерн. Конки и извозчики неслись навстречу друг другу, чудом уворачиваясь от столкновений.
    - Слушай, мне уже здесь начинает нравиться, - весело сказал Бор и подмигнул барышням в открытой карете.
    - Городок-то побольше нашего будет, - улыбнулся Серафим и помахал девушкам рукой.
    - Прикинь, Нева вся в камне!
    - А львы как живые! - то и дело восклицали они...
    Небольшой кирпичный особнячок Раушенбаха скромно затаился в глубине острова. Экономка немецкого происхождения возрастная Эльза Оттовна, симпатичная гувернантка Верочка, 24 лет от роду, и сторож Кузьмич, мастер на все руки, составляли штат дома. Они привыкли жить одни и не очень обрадовались гостям, но письмо хозяина дома живо привело их в чувство, и ребятам был оказан достойный приём: ванна, сытный ужин, вечерний отдых и камин. Борис, распробовав вино из подвальчика запасливого купца, перед сном подкараулил и прижал в углу ничего не подозревающую Верочку.
    - Борис Васильевич! Бо-рис Василь-е-вич, что Вы! - приглушённо шептала она, отбиваясь полотенцем.
    - Скучные, вы какие-то здесь, - недовольно басил Бор, отпуская Верунчика, - никакой фантазии!
    Борис раздосадовано отобрал у девушки полотенце и пошёл умываться, оставив Верочку в недоумении. Подумав, она на следующий день отдалась нагловатому, но весёлому гостю, за что получила в подарок золотое колечко - не мелочь и очень приятно...

    Университет на Ваське, как местные называют Васильевский остров, не мог не произвести впечатления: старинный, с вместительными аудиториями и светлыми застекленными длинными коридорами, холлами, где хочется снять обувь и идти босиком по деревянному паркету. Большая Нева бьётся волнами о пороги главных корпусов и кличет чайками. Наука и романтика! Серафим и Борис вышли из универа в приподнятых чувствах. Недалеко на первых линиях Васильевского острова находились общежития студентов. Ребята заглянули к ним и были разочарованы. Серафим брезгливо уставился на стену с коричневыми пятнами, а потом попятился к выходу. Неустроенность и нищета бросились в глаза молодым людям, привыкшим к порядку в родном доме. Более всего не понравилось наличие клопов, ползающих по стенам. Студенты, главным образом, разъехались кто-куда, и в воздухе висела летняя влажная духота. Борис и Серафим пошли пешком до Дворцовой площади, знакомясь со столичным городом, где им предстояло долго учиться и жить. Стрелка с Ростральными колоннами, Дворцовый мост, Зимний дворец Николая II, и вот они на Невском проспекте - главной улице империи.
  Отобедав в ресторане напротив Гостиного Двора, ребята двинули к Исаакиевскому собору, на Сенатскую площадь, к памятнику Петру I, к Главному почтамту страны и Мариинскому театру. Вот куда мечтал попасть обязательно Серафим! На почте друзья телеграфировали родным, что добрались и разместились замечательно, город нравится, но пока выбирают, куда подать документы на учёбу в университет или в новый инженерный институт. Серафим не забыл послать открытку с видом Петропавловской крепости сестре Иришке с описанием Северной столицы и Еве с небольшим стихом:


 

  Борис написал несколько строк родителям на открытке с изображением Медного всадника. Друзья прогулялись по Мойке до самого Инженерного замка, поклонившись Пушкину А.С. и атлантам, потом взяли извозчика и, совершенно уставшие бродить, вернулись на Каменный остров.
    Бутылочка крымского вина привела ребят в норму, и они уже снова были готовы на героические свершения. Пока Серафим размышлял, что делать, Бор исчез из поля зрения, и они встретились лишь утром за чашкой душистого кофе. Морда Бора была настолько довольная, что Серафим всё понял и лишних вопросов не задавал - сам расскажет, если захочет.
    - Представляешь, она - девственница! - начал Бор, когда парни сели в двуколку. - А темпераментная! Я всегда знал, что тощие девицы зло...бучие, как обронил в питерском поезде наш незабвенный Митрофан Афанасьевич.
    - Они же костлявые, - засмеялся Серый.
    - Зато лёгкие и вёрткие, - подбил факты Борис.
    - Тебе видней, дон Жуан хренов.
  - Это, я чувствую, только начало, - мечтательно произнёс друг, подпрыгивая на пригородных кочках объездной дороги.
    - Не о том думаешь, - сказал Серафим, - смотри, впереди дворец, не иначе.
  Рыбинцы подъезжали к боковому входу белоснежного здания. Это с 1902 года был Главный корпус политехнического института, построенный благодаря европейской инспекции графа А.Г. Гагарина, назначенного первым ректором, гению архитектора Э.Ф. Вирриха и строителям. Рядом уже функционировали химический корпус, механический павильон, амбулатория, аптека, больница, столовая, общежитие для студентов и два четырёхэтажных дома с квартирами для преподавательского состава. Три года назад возведённая водонапорная башня с гидравлическими лабораториями украшала сосновый пейзаж. Академический городок создавался по образцам Оксфорда, Кембриджа и лучших лабораторий Франции, Швейцарии и Германии.
  Когда абитуриенты вошли внутрь главного здания, их поразили размах и широта проекта, мраморные лестницы и ярусные светлые аудитории. Везде был порядок и осмысленная суета, а после того, как ребята побывали на кафедрах отделений, выбора не осталось - они подали документы на зачисление: Серафим Ершов на кораблестроительный, а Борис Щаплеевский на экономический факультеты. К обеду оба были приняты и получили места в общежитии, в ста метрах от института. Они вселились в комнаты рядом, которые составляли каждая по площади восемь на три с небольшим саженей с высоким окном, и мебелировались кроватью, тумбочкой, столом, стулом и шкафом для одежды. Умывалка и столовая с буфетом были общими.


Гости

Занятия начинались осенью, и у молодых людей образовались три недели каникул, не возвращаться же, в самом деле, домой. Ребята решили осмотреть Питер и окрестности вдоль и поперёк. Целыми днями они мотались то по Петроградской стороне, то по Выборгской, то снова и снова бродили по центру вдоль окаменелых берегов многомильных каналов, по мостам и мостикам, церквям и соборам, площадям и скверам. Невозможно не влюбиться в город с шедевральной архитектурой, построенной вопреки приморской влажности и болотистой местности. Золотые шпили, взлетевшие к небесам ангелы, серые Нева и небо, величественные дворцы и широкие проспекты, а также проходные дворики, арки, решётки парков, воздушный Смольный собор, Петропавловка, каретное и трамвайное движение, застывшие кони, сфинксы и львы, парусные и военные корабли – магически действуют на воображение приезжего человека. Блеск и роскошь просто бросаются в глаза и вызывают глубокое уважение.
На психику и сознание двух парней более всего производило то, что здесь жили, гуляя в точности, как они сейчас, великие русские цари, полководцы, учёные, мореплаватели, писатели и поэты: Пётр I, Ломоносов, Крузенштерн, Лазарев, Суворов, Кутузов, Карамзин, Пушкин, Гоголь и др. Город, заложенный великим государственным деятелем и императором, вдохновлял на свершения и подвиги.

Скажите главные слова,
Я жду, заждался, неспокоен,
Моя неволжская Нева
В граните хлещется волною,

А ветер свищет водяной,
Промозглый, рваный парусами,
Летит крик чаек над Невой -
Вдоль берега иду часами.

КамЕнный влажный, сфинксы, львы,
Цветными строчками аллеи...
Замёрз, но не уйти с Невы -
Она мои мечты лелеет,

Потом камин, и чай, и ром,
И плед под свечкой восковою,
Вдруг чувствую себя Петром,
Идущим древнею Невою!

Какая воля и полёт
Великих дум и сотворенья!
Смеётся дух Его и шлёт
Не главные слова, а Зренье!

Кипит Нева, и в брызгах свет,
Вот чайка соскользнула с тучи,
Кричит, а страха больше нет.
Я рад, благословляя случай.

Серафим и Борис без устали изучали столицу, побывав на Охте, в порту, на железнодорожных красивейших вокзалах, прошли пешком Обводный канал и доехали до Пулковской обсерватории, куда их любезно пустили посмотреть на звёзды. Газеты захлёбывались об упавшем в тайге Тунгусском метеорите, о страшном взрыве, произошедшим в небе и о сейсмической волне, дважды обогнувшей планету.
- Я бы, наверняка, стал астрономом, если бы родился в Питере, - признался другу Серафим, - космос, буквально, меня затягивает, хочется подняться над Землёй.
- А я точно бы стал мореплавателем. Интересно открывать новые земли и страны! – мечтал Борис. 
- У нас всё впереди! – радовались они, чувствуя в себе силы, дерзость и желание сделать что-то дельное и существенное.
Исключительным днём явилось посещение Невской лавры с захоронением известных и упоминаемых имён империи.
В другой день поехали в Царское Село посмотреть на Екатерининский дворец и Лицей, где учился Пушкин А.С. и где ему по словам очевидцев поставлен сокурсниками по окончании учёбы памятник «Гению места».
- Где-то здесь живёт поэт Николай Гумилёв, - вспомнил любитель литературы восторженный Серафим. Они не встретили его, но обратили внимание на высокую худенькую чернявую девушку с горбатым тонким носом, мечтательно слушающую аллею парка. Иногда она отчаянно стреляла глазками по сторонам, что естественно выхватил Бор. Он хотел подкатить. Отнюдь! Серафим бессердечно отговорил товарища от коварных замыслов, интуитивно понимая, что здесь господствует иная судьба…

В серебре

Тонкая девушка в серебре,
Профиль печальный и взгляд,
А на скамье в её октябре
Томик старинный в заклад.

Смотрит она
        В девятнадцатый век,
Век же двадцатый настал,
А у того
              На голове
В двух томах «Капитал».

Там, на Невском,
        Движет народ,
Машины мчатся скорей.
Город плачущих зимних широт
Деву хранит в серебре.

Тонкая девушка в лучшей поре –
Царственный взгляд не спешит.
Здесь любовь её в серебре,
Как жёлтый брошенный щит.

Парни ежедневно приползали на Каменный «без задних ног», ужинали и, наметив цели на завтра, ложились спать. Их ждал нетерпеливо остров-порт Кронштадт, но попасть туда без разрешения было невозможно, и ребята, наняв катер, лишь проплыли вдоль берега, рассматривая боевые корабли в купленный накануне морской бинокль.
- Если бы я родился в Питере, я точно стал бы военным моряком, - убеждённо изрёк Борис, - завистливо глядя в морскую даль и виднеющиеся под парами боевые судна.
- Ещё не поздно, - лукаво подмигнул Серый, - и все женщины мира твои!
- Хватит и наших, - вспомнил Бор о Верунчике, засопел и засобирался обратно к дому, - Знаешь, зараза, чем меня ущучить. Он купил коробку конфет по дороге на Каменный, а по прибытии подозрительно долго шептался с девушкой наедине.
Серафим писал взволнованные письма Еве. Разлука обостряет нежные чувства влюблённых людей. Теперь он убедился в этом, и буря эмоций овладевала им у блещущего огнём жаркого камина:

Он, ослеплённый красотой,
При Ней терялся всякий раз ...
Вновь песни будут для
         Одной,
Снежинки мягкие
              И наст.
Её шаги, как шелест книг,
Как долгожданный
             Летний дождь,
И он, растягивая миг
Случайных встреч, твердил:
      "Ну, что ж!"

Она явилась на листок,
Который был безмерно пуст.
На улицах людей поток,
Казалось, уходил без чувств.

Она ж, сомкнув его уста,
Смеряла даль ("Куда глядишь?
Как будто смотришь из холста,
Где упокоенность и тишь...")

Он извлекал любовь из фраз,
Играл словесный менуэт.
Терялся линии рассказ,
Когда задумчив был поэт...

Он знал, что Ей необходим,
Как светлый дар, как амулет!
Он жизнь любил,
              Он был любим!
А окончанья сказки
                Нет.
 
Е.Щ.

Не сложно ходу дать словам
И даже рифмовать не сложно.
Мне хочется сказать ля фам,
Мы метко сходимся чертёжно

В одно мгновенье - я и Вы,
Ничто не отменяет встречи:
Сирень, амуры, соловьи
С ума сойдут, падут на плечи!

Мне чувств не отнести словам,
Ускорились Небес потоки.
Любимой женщине отдам
Всего себя... поэзий строки...

Я в дождь иду. Далёко Вы.
От Финского грохочут звуки,
И на мосту Большой Невы
Свинец грозы отнимет муки.

Я точно знаю

Пишу. Зачем пишу - не знаю,
Слова грохочут в голове.
Я впитываю мир, внимаю,
И волны светлые в ответ.

Смотрю. На перемене звёзды,
Не песни, а дурман в избе,
Туман и сожалений гроздья...
Не для тебя, не о тебе

Метелями от северов играю,
Блеск молний в божьей тетиве...
Тебе пишу - я точно знаю -
О петербуржском белом льве.
 
Ева писала меньше и реже, догадываясь о том, что её истории и открытия меркнут по сравнению с виденными картинами Серафима. Она переживала, как бы яркие виды и образы не затмили её скромную к нему любовь, и грустила в коротких девичьих посланиях:

Плывут туманы и дожди
Над нашим полем,
А между ними, посреди
Разлуки доля,
И ветер, чувствую, зовёт
Братьёв могучих:
Смерчей и ливней на извод,
Свинцовы тучи.

На сером ленты не пестры
В тревожном небе,
Как на Юпитере, вихры
Ползут от гребня.
Ночь чёрная и смутный день
Хранят печали,
А теплоту моих колен
Не знают дали...

Сказки, опьяняют сказки

Это присказка-не сказка –
Правит мир Любовь...
Звёздами сверкают глазки,
 Подымая бровь.

Вёсны, окрыляют вёсны,
Крылья – аромат.
Смоляные дышат сосны,
На янтарный лад.

А в губах нектара сладость,
То же в ласках рук.
Просто нам коснуться надо
И услышать стук

Сердца. Запылает сердце,
А за ним – душа,
Струны заиграют скерцо.
Нечего решать!

«Ты влюбилась, он влюбился», -
Скажет купидон.
Свет особенный включился,
И утерян сон.

Радугой играют краски,
Стелются руном…
Словом опьяняет сказка,
Колдовским вином.

Разлука

 Серафима пронизывали Евины строчки. «У неё какая-то встроенная истинность», - восхищался он, засыпая и пытаясь безуспешно представить в деталях лицо любимой девушки. Она не решилась подарить Серафиму своё фото, потому что не получилось красиво, а ему хотелось умчаться сейчас же в Рыбинск!
Утром, которое утром назвать невозможно – хмарь серая - отчего никуда не поехали. Лил холодный нудный дождь и дул пронизывающий северо-западный ветер. Они собрались в Петергоф, но путешествовать в такую погоду смерти подобно.
Эльза Оттовна была как будто всегда чем-нибудь не довольна, но приезжие молодые люди вели себя достойно и обычно появлялись к ночи, не доставляя особых хлопот. Одно обстоятельство её беспокоило: поведение Верочки. Девушка похорошела и иногда пропадала на неопределённое время, правда, это не сказывалось на обслуживании дома и гостей. Старая служанка была не любопытна и глуховата, что часто спасало её от никому не нужных крайне-театральных сцен. Самообман полезен для спокойствия нервной системы и долголетия. Самым ужасным для прислуги чудачеством молодых людей было их утреннее ежедневное купание. На их заплывы и ныряние с моста сбегалась смотреть иногда вся округа. Что Борис, что Серафим, легко переплывающие Волгу, быстро перемахивали на другой берег Невки, бежали вверх против течения и снова ныряли в холодную невскую воду, показывая разные стили передвижения на поверхности реки. Морские чайки, крупные и задиристые, от такой наглости с криком кружили над весёлыми пловцами, не решаясь, однако, атаковать их. Ребята возвращались, оставляя после себя мокрые лужи, которые тут же ловко убирала таинственно улыбающаяся горничная Верочка.
Полдня друзья азартно рубились в шахматные поддавки. Вы играли когда-либо в поддавки? – Коварнейшее изобретение! Борис редко побеждал, но как он ликовал, оставаясь ни с чем! Подраться было не с кем, и пацаны занимались гимнастикой и тягали гири и гантели, не понятно для кого купленные Раушенбахом. Иногда и мужики делают странные алогичные приобретения. Вечером ребята обычно либо читали, либо писали письма. Серафим тогда ещё не вёл дневник, чуть не погубивший его в тридцатые годы. На полке у отчима он нашёл книгу о строительстве Петербурга, где на одной из страниц описывалось, как устанавливали памятник Петру. Оказывается, гранитный камень под него нашёлся недалеко от города, в Ольгино. Ясно, что в Петергоф, слухи о необыкновенном каскаде фонтанов которого ходили в городе, их никто не пустит. Решили съездить на «родину» постамента для Медного всадника.
Наконец, в среду погода наладилась. Красиво приближалась осень – самое прекрасное время Санкт-Петербурга и его окрестностей. Деревья и кусты выказывали невероятные оттенки и сочетания ярких красок, а листья начинали опадать, навевая грусть отлетающих тёплых деньков.
Дорога шла вдоль Финского залива, переливающегося на солнце и наполненного по случаю хорошей погоды многочисленными яхтами и парусниками. Через час друзей подвезли к просеке, вырубленной и слегка заросшей, посреди бесконечно уходящего на север соснового леса. Ребята шли по малоприметной тропинке, заходя за деревья и собирая замечательно вкусные грибы колпаки, не уступающие белым грибам по калорийности и имеющим собственный вкус, что ценится у любителей тихой охоты. Солнце жарило нещадно, но скоро просека закончилась вытянутым в длину прудом тридцать пять на десять саженей с глинистым берегом и чистейшей дождевой тёплой водой. Они нашли его! С огромным наслаждением, не раздеваясь, оба бултыхнулись в Петровский водоём, а потом купались голышом, пока одежда, скинутая за ненадобностью, сохла под лучами дневного светила… А камень тянули лошадьми волоком и накатом по настилу из брёвен, от него откололся приличный кусок, а большой водрузили на плот и по воде доставили на набережную Невы, где отесали и придали окончательный вид.
Вечером грибной запах дразнил округу Каменного острова, и на следующий день народ потянулся в сосняки загород. Двое друзей были нарасхват у гуляющих девичьих парочек на аллеях парка, но оба понимали, что надо оставить соседям добрые воспоминания, ведь надвигался учебный сентябрь, и им сюда придётся наезжать, а репутация, известное дело – немаловажная штука. Они знакомились с барышнями, шутили, дурачились и уходили домой, не отдавая предпочтения ни одной. Обидно, досадно - ну ладно. Было 20 августа, когда из Рыбинска пришла телеграмма, что у Глеба и Марии родился первенец, назвали Борисом в честь прадеда. Бор обалдел от радости и напился от счастья и глобальной несправедливости. Дай ему тогда транспарант с надписью «За свободу, за справедливость!», он бы с радостью и бешеной энергией разнёс любую преграду, возникшую бы на его великом пути. Серафим поддержал новоявленного папу и выпил с ним бокал-другой, но ушёл к себе в комнату из-за внезапно накатившей ревности писать стихи, виденные накануне:

         Сон

Легла любовь на кончик острия,
Неловкий жест,
        И ты пронзён-повержен.
Я не сопротивляюсь - смертен я,
Раним сегодня,
        Впрочем, как и прежде.

Уходишь ты,
        Уходишь и уйдёшь.
Похищен разум.
        Сорванной одеждой
Болтается, как тряпка.
            Каплет дождь,
А Ей явились новые надежды...

На край любовь легла,
               На остриё.
Я чувствую,
       Металл уж ткани режет.
Мне дождь багряный
           Капает-не льёт,
И от потери крови явно грежу.

У Евы начались занятия в гимназии. Она гнала прочь дурные мысли, туманящие её неокрепшую душу. То она обижалась, что Серафим не приехал летом, то ей казалось, что он нашёл другую, то снилось, как они вместе плывут по Волге на белом корабле, то ей хотелось быть чайкой, чтобы полететь в Петербург и подсмотреть за красавцем-парнем, сводившим бедную рыбинскую девушку с ума. Июль и август она провела в поместье отца на Юхоти.

Вольный ветер, мокрый песок

Не ходи за мной по пятам,
Я меняюсь каждое лето,
И останься где-нибудь там,
Не подглядывать - я раздета.

Дай же мне пошептать с песком,
Разравнять сыпучую груду,
Написать два слова тайком,
Сокровенные, будто чудо,

Пирамидку сложить камней,
Подобрать их, плоских, по росту,
Наибольший сверху, на ней -
Равновесие так непросто.

Вольный ветер обдует стан,
Тонкой тканью руно золотое,
Позабуду колкости ран,
Улыбнусь рассвету: "Пустое!"

И, нагая, в воде окунусь -
Обожжёт река и согреет,
Освежённая возвернусь
К самовару, и чай скорее…
 
Сестрёнки и братишка быстро росли, и скучно не было, потому что детвора увлекает на игры, и лучше поддаться шалостям, чем грустить в «никому ненужных» и таких красивых прибрежных берёзах. Когда она оказывалась одна, лились и лились грустные строчки. Некоторые Ева не записывала, часть - рвала и сжигала в своём камельке, а некоторые посылала «противному» Серафиму или оставляла в дневнике.

Стремятся к югу облака,
Скользят по атмосферной крыше.
Заброшенный рукою Свыше,
Я с ними двигаюсь
                пока.

На облаках весёлый смех,
Мне умные приелись вирши.
Лихие мысли ветр колышет,
 Готова я пойти на грех.

На этих белых островах
Луна покоится и дышит.
Любовь миротворённо слышу -
Доносятся с Земли слова,

А в них надежда, радость в них,
И акварелью воздух пишет.
Качаюсь я с Луною в нише...
Ты снизу на меня взгляни!

И я из облаков спущусь
В руках тумана - он нелишний.
Замрёт природа, станет тише
От накативших разом чувств.

Сейчас Ева хозяйничала одна в большом доме на Стрелке, готовя пищу на себя и братишку Егора, пошедшему в первый класс мужской гимназии №1. Мама с близняшками оставалась на природе до холодов, папа ушёл с Глебом в очередную навигацию, а Мария родила ребёнка, и туда Еву пока не пускали. Борис отдельно ей не писал, передавая приветы через родителей или Серафима. К соседям стала частенько заходить Ирина, неожиданно распустившаяся в прекрасный цветок и догнавшая в росте Еву. Она поднимала всем настроение, легко воспринимая изменения судьбы. Девушки нечаянно сдружились и часто ходили парой в гимназию, на рынок за продуктами, по магазинам. Набережная Волги, порой замолкая, слышала их девичий летний смех, который размягчал жёсткость мужских сердец, и радовалась…
Осень надвигалась на всю великую страну, меняя цвета и краски, заменяя виды сезонных работ, повышая или понижая среднее артериальное давление, влияющее на настроение и самочувствие каждого гражданина Российской империи и гостя нашего северного государства. Мои герои коварно подчинялись законам природы.

Повисли голубые облака.
Смеркалось, и холодный ветер.
Я не могу понять пока,
Туда попал, куда я метил? -

Разнятся люди и среда,
Специфика везде и всюду;
Моя так высоко звезда,
Достать - равно земному чуду.

И свет её далёк, но свеж,
Как утро раннее природы,
Я, приглашённый на манеж,
Тот зритель, клоуну угодный.

А сцены сцен чредой идут
Под голубыми облаками -
По схеме следующий редут
Брать будем голыми руками.

Крутится мир среди планет,
Они в долгу его не будут,
У Вечности лихой сюжет
И мне невидимый отсюда.


Студиодиусы

  В конце августа Серафим и Борис поехали в институт посмотреть, в какую группу они попали и расписание занятий. Пока сканировали списки, столкнулись на первом этаже с Митрофаном Афанасьевичем, который сильно обрадовался, встретив земляков.
    - Я раздумывал на днях, как вас найти, - начал он, - в общежитии сказали, что вы заселились, но не появляетесь, а мне нужна помощь, от которой и вам будет польза.
    - Не вопрос, мы всегда готовы, нам заняться пока нечем, - ответили парни.
    - Вот и здорово! Пойдёмте в чертёжную аудиторию на третий этаж, и я вам там объясню, что будем делать.
    - Как Вы разместились? Как Анна Терентьевна? - интересовались, поднимаясь вверх по мраморной лестнице, ребята.
    - Спасибо, Вашими и моими молитвами, хорошо. У нас трёхкомнатные апартаменты с видом на сосновый лес, и мы ни в чём не нуждаемся. Супруга рада, что место тихое и приличное, и столица рядом.
    Они оказались в огромном зале с невысоким потолком, учебными столами для чертежей и в две сажени шириной длинной площадкой по средине помещения для изготовления чертежей в масштабе 1:1, так называемым «плазом». В сторонке стояло с десяток кульманов, новых и нераспакованных. Если во многих учебных заведениях ещё даже не слыхали о них, политех оснащался самым передовым оборудованием. Митрофан Афанасьевич установил три кульмана у окон, закрепил листы ватмана и показал друзьям на готовом чертеже, что нужно сделать. Необходимо было начертить ряд проекций предметов в разрезе для начальных уроков студентов. Старый учитель подсказал, каким образом правильно пользоваться новыми приспособлениями, объяснил, как нужно точить карандаши и рассказал азы черчения. Выполненные работы шли в зачёт студенческих заданий за первый семестр. Парни с энтузиазмом принялись за работу. За неделю под чутким руководством Митрофана Афанасьевича они набили руку и уже почти без помарок чертили виды разных заготовок. Старик был очень доволен, потому что объём необходимого материала был огромен, и демонстрировать надо было чертежи реальных узлов и деталей механизмов. Учитель заприметил, что у Серафима твёрдый почерк и отличное пространственное мышление, а у Бориса цепкий взгляд, хороший глазомер и точный рисунок. Плакаты «намалевал» сам преподаватель, и вскоре наглядный материал висел для показа на стенах и учебных досках. По завершении срочной работы Митрофан Афанасьевич пригласил в воскресенье ребят на ужин к себе на квартиру, где милая Анна Терентьевна навела уют и порядок и ждала их с выпеченной шарлоткой по-Питерски. Отказать не было никакой возможности, и друзья явились в гости.
- Я так и не поинтересовался, нравится ли вам институт?
- Да, конечно, - дружно закивали молодые люди.
- Отсутствие женского общества не угнетает?
- Нет. У нас любимые девчонки остались на Волге, - ответил за обоих Серафим.
- Не до девушек пока, учиться охота, - соврал Борис. Тут Анна Терентьевна вышла посмотреть за пекущимися пирожками, и Митрофан Афанасьевич оживился и, «тяпнув» рюмашку, продолжил разговор:
- Кстати, об охоте! Когда я был молодым, как вы сейчас, поехал погостить в деревню к своим старикам. Там познакомился с восемнадцатилетней дочкой местного учителя. Она была очень красивой и …податливой. Жених её уехал на заработки в город. Пригласила она меня на блины. Ну думаю, сейчас случится, как в народе говорят: «Сначала жорево, потом порево, и это здорево!» Так вот лежим мы на сеновале, я на ней сверху, и в момент высшего экстаза вдруг будто из Преисподней слышу голос: «Не ту-да, не ту-да-а, Митрофанушка!» Пока я врубался, куда «туда-не туда», вся охота напрочь пропала.
- Ладно, милая, я пошёл, - выдавил я, натягивая штаны.
- Куда? – непонятливо спросила красотка.
- Ну, точно не «ту-да», - округлил, рассказывая, глаза беспутный Митрофан Афанасьевич.
Серый с Бором чуть чашки не уронили – артист, да и только!
…Они подружились, и молодые люди нет-нет да забегали к рыбинским старикам, привозя волжские гостинцы и рассказывая новости из родного края. Анна Терентьевна называла их "моими мальчиками" и не отпускала, пока не накормит вдоволь.

    Учебный процесс постепенно раскручивался, усложнялся и наполнялся учебниками, книгами, рефератами, опытами, занятиями днём и вечером. С утра обычно шли лекции по математике, физике или химии, а после обеда начиналась практика в лабораториях и павильонах института. Контингент учащихся оказался разным по происхождению, но студенты старались получить знания и не обращали внимания на то, откуда ты или кто у тебя отец, потому что инженеры требовались почти везде. Девушек тогда действительно в политех не брали, и студенты не отвлекались на любовь-морковь и чувственные похождения. Борис переживал о нехватке женских фигур, но Серафима отсутствие противоположного пола вполне устраивало, а скучать по ним... Мы все по кому-нибудь скучаем.

Грусть

Его опустошала грусть,
На август не было надежды,
Лишь грел температурный плюс,
Которого не чуял прежде.

Уж скоро бал, осенний вальс,
И вихрями гуляют краски,
Где листья с ветром кружат нас,
Неся оранжевые страсти.

Судить о лете не берусь,
Имея в осени надежды,
Сегодня умаляет грусть,
И мир уж не такой, как прежде.

    Серафим и Борис, частенько не видевшие друг друга днём, вечером собирались попеременно то у одного, то у другого в комнате, чтобы обсудить, как прошли занятия, что интересного было и нового, чем займутся в выходные. Когда голова от наук гудела и не хотела соображать, ребята шли играть в футбол на ровную полянку, где смастерили двое ворот. Оба играли в защите, и пройти их было почти невозможно. Серый всегда был капитаном, потому что хорошо владел мячом, часто организовывал атаки, быстро соображал и играл с неподдельной страстью. У него был страшной силы удар с правой ноги. Раз мимо поляны проходил задумчивый студент, и Серафим случайно попал ему мячом в нижнюю часть груди – сломал два ребра…

    В субботу после лекций новоявленные студенты в красивой форме, смахивающей на морскую, отправились на Каменный остров. Берёзовые аллеи уже шелестели разноцветными девичьими парочками, словно случайно прогуливающими рядом с их домом.
    - Нас ведь ждут, - тут же угадал Серафим, и вдруг барышни как по команде оглянулись или посмотрели в их сторону.
    - А ты хочешь отвертеться, - засмеялся Борис. - Ты, помнится, обещал меня поддерживать. Я понимаю, у вас любовь с Евой, но вы ведь не женаты, да и она ещё маленькая.
  - Маленькая, да удаленькая, - возразил Серый виновато, - но раз обещал, чего уж, банкуй.
    Перекусив, студиодиусы двинулись на «охоту». Не успели они пройти и несколько шагов, как их стали атаковать девичьи вопросы.
    - Ой, а куда вы пропали, господа?
    - Мы вас потеряли и обыскались.
    - А почему вы не раздеваетесь и не купаетесь?
    - Только после Вас, мадмуазель. Вы разденетесь, и мы за вами, - отвечал Бор и барышни хихикали и ещё больше распалялись. Парни не ожидали, право, такого напора, но вида не показывали.
    - Ой, а что у вас за форма? Мы такой не встречали.
    - Императорский волшебный легион, - врал сходу Борис, толкая Серафима в бок. - Ты что отмалчиваешься?
    - А где же ваши волшебные палочки?
    - Девушка, Вы вгоняете нас в краску... Не всё сразу... Без формы мы гораздо красивее, - включился Серый.
    - Мы оценили, - сказала вдруг симпатичная девушка с пронзительным взором, прошивающим насквозь.
    - Как Вас зовут, красавица? - быстро среагировал Бор.
    Пара комплиментов, и ребята, подхватив под ручки двух подружек вильнули через кустики налево и манёврами оторвались от других жаждущих. Пронзительную красавицу звали Натали, а её миловидную подружку - Ольгой.


Студенческая пора. АКА

 ...Дионису взгрустнулось. Читая похождения двух волжских друзей, он вспомнил свои университеты. Тогда он прилетел в Санкт-Петербург и стал абитуриентом Академии Космической Археологии по специальности "Разведка дальнего Космоса"(РДК). Он оказался самым молодым студентом, потому что в АКА зачисляли исключительно опытных пилотов и исследователей звёздного пространства. Просто Дио посчастливилось с рождения участвовать в биологических экспедициях родителей, изучающих флору и фауну планет, потенциально годных для человеческого заселения. Иногда за плохое поведение папа оставлял его со старшим братом Виктором в поместье на Марсе, но родители обнаружили у Диониса редкостную смесь хладнокровия и сообразительности в непростых ситуациях и обстоятельствах на разных планетах, которая часто спасала семью от реальной гибели. Оставив его, шестнадцатилетнего, в очередной раз дома, они поплатились жизнью на Иде, планете астероидного Дикого рукава...
Дионис легко сдал вступительные экзамены, удивив профессоров находчивостью в решении нестандартных задач по разведке объектов высшей категории сложности. Его поселили в комфортабельном общежитии на Васильевском острове в высотном номере с панорамой на Неву и Финский залив. Молодой человек отличался высоким ростом, атлетическим телосложением, типичным красноватым марсианским загаром и ярко- голубыми глазами. В академии сначала не было девушек, но город не страдал дефицитом живой божественной красоты. Петербурженки и не только млели под его, казалось, наивным взглядом. Он не был «серцеедом», но та, которая ему нравилась, не могла устоять под напором мужской силы, молодости, ума и красоты (Одни длинные курчавые чёрные волосы чего только стоили). Любовных похождений было масса, потому что на учёбу и обратно он по обыкновению добирался пешком по Невскому проспекту, где его цепляли девчонки, а он при взаимной симпатии сильно не сопротивлялся. Кроме того, его скоро признали и часто рисовали уличные художники.
…Дио вспомнилась история на двойной биологически пригодной системе планет, Х-Миноль, куда он попал на студенческую практику после первого курса обучения в АКА.
На необитаемом Миноле земляне устроили лагерь, исследовали его биосферу, а на планету Антарес, находящуюся в каких-то двухстах тысячах километров от Миноля, организовывали «кавалерийские наскоки». На базе Миноля у живописного озера с изумрудного цвета водой уютно расположились технические и жилые модули, научные лаборатории, астрономическая обсерватория непрерывного наблюдения за соседкой, медицинский госпиталь и спортивные площадки. За год научных исследований был собран богатейший материал, но аборигены Антареса по непонятным причинам не шли на контакт с человеческой цивилизацией, принимая любые попытки взаимодействия в штыки. По беспечности первых разведчиков они поняли, что пришельцы смертны и всячески препятствовали изучению их космического дома. Наши учёные не сдавались и тайно засылали крохотные группы на планету, не вступая в контакт с «синими», как прозвали местных человекообразных жителей, имеющих тёмно-синюю кожу.
Антерес удивлял преобладанием синего цвета планеты, хранившей причину его происхождения. Эта уникальность привлекала внимание учёных и не давала покоя разведчикам. Они покрывались синей расцветкой, маскируясь под аборигенов, но ничего не помогало – те быстро вычисляли «засланцев». Дионису не везло. Каждую экспедицию на синюю планету он получал травмы и глубокие резанные раны от сабель и пик негостеприимных хозяев и каждый раз попадал в руки двух очаровательных медсестёр-близняшек с красивыми древними именами, Синьхуа и Гуанхуй. Восточная земная красота всегда волшебно действовала на юношу, но к неудовольствию девушек Дионис слишком быстро восстанавливался, покидая их апартаменты досрочно.
 
В тот последний визит на Антарес Дио разделился с напарником в ночном лесу, чтобы обойти поселение аборигенов, вечно устанавливающих хитрые ловушки и сигнальные приспособления, на одну из которых он напоролся и вынужден был делать огромный обходной крюк. Синие уверенно шли по его следу, пока он чудом не спустился со скалистого обрыва к чёрно-синей реке и укрылся в гроте на почти отвесном высоком склоне. Преследователи ушли, но оставили пост наблюдения. Через неделю ожидания Дионис под утро привязал к уступу тридцатиметровую верёвку, не достигающую реки, и спустился по ней вниз, но оставалось до поверхности воды ещё метров двадцать. Он стал осторожно спускаться, но сорвался и плюхнулся в реку, сильно ударившись головой об острый подводный каменный осколок. Течением, его унесло на несколько километров вниз, и чудом прибило к берегу или в беспамятстве он зацепился за прибрежный ивняк. По слабому сигналу от изотопной метки его с трудом обнаружила спасательная команда и эвакуировала на Миноль, где он снова попал в ласковые руки сестричек. Девушки сделали ему нехитрую операцию, но настояли на длительной реабилитации, присовокупив лишний восстановительный месяц. На золотом песке Миноля они славно провели время…
Китояночки не отпустили бы его никогда, но были связаны контрактом, а Дионису строго предписали возвратиться на Землю. Вскоре Дио познакомился с Евгенией, которая вытеснила из его жизни всех других красавиц…   


 Весёлые картинки

    Девчонки жили на первой Берёзовой аллее ближе к берегу Малой Невки. Их родители арендовали домик у одного известного архитектора. Девушки оказались сёстрами единокровными: мать Натали умерла при родах, отец женился через год, а через три месяца родилась Ольга. С мачехой у Натали сложились непростые отношения, но она слушалась её. Отец, Христофор Александрович, обожал обеих дочерей и приготовил для каждой приличное наследство. Натали, черноволосая красавица и умница, похожая на отца, пыталась вырваться в самостоятельную жизнь, но обожглась на блестящем гусаре, князе Вилемском, убившим её репутацию нескромными ухаживаниями и последующим скандалом с любовницей-актрисой. Ольга, повторившая тонкую восточную красоту матери, имела, как ни странно, светлые волосы, карие глаза и длинные ресницы. "Везёт мне на блондинок", - пронеслось у Серафима, когда они вчетвером сбежали в кустики...
Смеркалось, и ребята весело пошли провожать симпатичных сестричек, которые, перемигнувшись, пригласили их в гости тем более, что папа с мамой были званы на важный ужин и собирались ночевать в своей квартире на Садовой улице. Девушки отослали горничную, и молодёжь загуляла без лишних свидетелей.
    Девчонки неплохо музицировали и пели превосходно дуэтом. Ребята подхватывали куплет, и квартет состоялся.
  Парни зависли бы до утра, но им нужно было хоть чуточку поспать, чтобы "не развалиться" на лекции по общей химии у профессора Крылова А. Н., не терпящего прогульщиков. В час ночи они вызвали извозчика и с Каменноостровского проспекта стартовали в общагу. И очень вовремя, потому что неожиданно вернулись "предки" девушек, решившие провести на свежем воздухе ещё недельку.
    - Ураган-девки, - начал итоговые комменсы Бор. - Натали сказала, они воспитывались в пансионе благородных девиц. Чему их там учат?!
    - И поют славно, - мечтательно согласился Серафим. - Чувствую, все наши сбережения пропоют!
    - Не дрейфь, что-нибудь придумаем, - обнадёжил Бор, разогретый горячим женским раутом. - Пару раз в месяц мы выдержим.
    На лекции в Большой химической аудитории сели повыше, чтобы не заметили, что они клюют носом. Конспекты после учебного часа можно было отдавать в "Весёлые картинки", такие там случились "лошадки", а профессор, умница, их всё равно заприметил, и, когда Серафим реально храпанул, выдал ремарку: "Химия здесь не причём, хотя как же без женской химии..." В общем, ребята прославились.
    Середина осени выдалась сухой и шуршащей. Парки и лесочки пригородов горели на солнце жёлто-красной палитрой и сбрасывали озябшие листья под ноги шикарно гуляющим прохожим. Золотые шпили Адмиралтейства и Петропавловки сверкали над сердитой Невой, вспенивающейся под господствующим холодным атлантическим ветром. Серафим не мучился угрызениями совести – ведь ничего же не было, но переставал писать Еве, а она, будто предчувствуя возможную неверность, заваливала его стихами.

Рисовала ногтём по стеклу,
Часто всматриваясь в горизонт,
Но к условленному числу
Не приехал - сугроб у ворот.

Дом просторный, но ни сидеть,
Ни лежать, ни есть не могла,
И поплакать, и песню спеть
Не даёт случайная мгла.

Жутко ветер качает ветлу,
Жар лица и жжение щёк,
Как он там и в каком пылу? -
Как приданое тяжкий Рок.

Вера бьётся - пятится Рок,
И Надежда в громе ночном...
Получился на славу пирог,
У печи печалимся с ним.

Завывает ненастье в трубе,
И колотится птица в груди:
"Я себя отдаю тебе,
Только ты обратно приди!"

   Или вот другое:


Плачет дождь, стекая с крыш,
У окна ты небо меришь,
Я люблю тебя, малыш,
Или ты ещё не веришь?!

Лист с деревьев не парит -
Падает платком мокренным,
Ничего не говорит
Шёпот нестихотворенный.

Впрочем, шорохи дождя
Рифмы ночи навевают
И, домой в плаще придя,
Слух и тело раздевают.

Кто-то молится, грустя,
Я же зажигаю свечи
И камин и, как дитя,
Вдруг лишаюсь дара речи.

Мне почудилось, что ты
В космосе запропастился,
Даришь девушкам цветы,
И в кого-то там влюбился.

Возвращайся поскорей -
Там иллюзии бесстыжи.
Я дежурю у дверей,
И наряды как в Париже.


   И ещё:

Потухли краски октября,
Без солнца полиняли,
Одежды люди поменяли,
Надев плащи не зря.

Песок и слякотная грязь,
На входе коврик плачет,
А капли по карнизу скачут,
Чему-то веселясь.

В новинку голубая высь,
Дожди дождей сменяют,
Пусть на себя октябрь пеняет,
Что люди разбрелись.

Октябрь - не солнечный Мадрид,
Вдруг потускнела осень,
И скоро лист, поникший, сбросит.
Когда? - не говорит.

    Серафим любил её безмерно, но совершенно запутался с навалившейся учёбой, осенью, симпатичной Ольгой, но в минуту просветления отвечал Еве:


В глаза твои счастливые смотреть
Хочу сейчас и целовать губами,
Соприкасаться нежно лбами,
Шепча слова, немыслимые впредь.

Опять замёрзнуть, но в объятиях гореть
И чувства пить от губ губами,
И прижиматься снова лбами,
И от объятий не стареть.

Впиваться пальцами в тела
И ласку отдавать друг другу,
И так по замкнутому кругу,
Куда бы ночь не увела.

    Осень - пора грусти, светлой печали и невыплаканной любви. Серафим полностью отдался учёбе, потому что шли базовые предметы, требующие внимания, ума и напряжения. Им преподавали математический аппарат, физические и химические основы, которыми должен владеть каждый будущий инженер... Каменный остров разделся, облетел, загрустил, похолодало, и припустил первый пушистый снежок. Борис, однако, не мог долго оставаться без женского внимания и потому звонил прямо из института то на Каменный, то сестрицам, то в разные заведения, смущая невольных слушателей в очереди к общественному телефону. Второго ноября он сделал Серафиму сюрприз, заказав места в ложе на четверых в Мариинке, и в субботу, во фраках и неотразимые, они «нарисовались» на Садовой, где в изящном особняке с эркерами зимовали знакомые сестрички.
    - Я почему-то думал, что они не очень богаты, - задумчиво бросил Бор удивлённому другу. Они вошли в парадную и были приятно поражены светлой прихожей с электрическим ярким освещением и высокими позолоченными зеркалами по бокам напротив друг друга. Девушки спускались по двусторонней лестнице с третьего этажа абсолютно обворожительные. С ними была и чета Горских, решившая взглянуть на кавалеров их взрослых дочерей.
    - Христофор Александрович, - представился князь. - Это моя супруга, Варвара Васильевна.
    - Борис Щаплеевский и Серафим Ершов. Мы будущие инженеры, а сейчас студенты политехнического института, - представился Бор.
    - Мадам, Вы прекрасно выглядите, но мы счастливы забрать Ваших чудесных дочерей на вечер, - не растерялся Серый.
    Парни смотрелись элегантно и чуть-чуть щеголевато. Их высокий рост, умение держаться сразу покорили родителей. Князь, и без того низенький, как-то потерялся, а маман улыбалась и была польщена комплиментом Серафима... Я всегда говорю: "Наглость и естественность - залог мужских побед"...


 Дуэль

    Красивая компания ехала на оперу "Евгений Онегин" Чайковского П.И. Честно говоря, сюжет несколько дебильный, впрочем, "Евгений Онегин" Пушкина А.С. тоже не блещет разнообразием картин и коллизий. Но музыка! Музыка, что бы не говорили об авторе, божественна. Ария Владимира Ленского "Паду ли я, стрелой пронзённый. Иль мимо пролетит он-на-а...", - тенором звучит, лишь вспомню название произведения. Кстати, "иль" - любимая часть речи моего друга…
    Серафим был совершенно покорён Мариинским театром: какие интерьеры, фойе, коридоры, большая партерная люстра, звучание музыки и пения, пронизывающие, казалось, душу и тело! Здание было пропитано музыкой. Рыбинский театр, безусловно, родней, но Петербургская Мариинка - это нечто! Если же в антракте не зевать, то можно одухотвориться парочкой фужеров игристого вина, что не преминули осуществить деятельные студенты. Шампанское оттеняет вкус прекрасных мелодий и делает удивительную жизнь воздушнее.
    Во втором антракте молодые люди парами только вышли прогуляться в коридор, как Натали остановилась, побледнела и вдруг высвободилась от руки Бориса, быстрыми шагами подошла к ничего не подозревающему молодому гусару и влепила ему пощёчину... Это был Вилемский. Потом она резко повернулась к Борису, и они, будто ничего не произошло, чинно двинулись далее.
    Молодой военный и его спутник исчезли, две красивые парочки медленно дошли до праздничного фойе, где молодые господа откланялись, чтобы отойти на минутку в мужскую комнату. Ребята зашли и тут же услышали, как побагровевший гусар громко говорил своему приятелю:
    - Если бы она была мужчиной, я тотчас бы вызвал её на дуэль!
    - Вам нужен мужчина? - Бор подошел, развернул наглеца и врезал ему промеж глаз так, что тот улетел под умывальники. Серафим тоже не ждал, крутанув второго гусара, и приложился с левой (Он говорил: "С левенькой"). Парниша валетом лёг рядом, а Бор произнёс:
    - Вот и рассчитались… до двух, - они перешагнули вскоре через временно бездыханные тела и вернулись к барышням.
    В ложе внимательная Натали обнаружила у Бориса сбитую кожу на кулаке и кровь. Она поняла, куда уходили кавалеры, приложила к руке парня беленький платочек с вышитым вензелем, посмотрела на него особенно глубоко и потом... всю оставшуюся жизнь ни смотря ни на что любила только его одного...
    Опера более всего понравилась Оленьке, которая отвлеклась и не видела инцидента с Виленским, а позже - разбитый кулак Бориса. Серафим, в свою очередь, мило улыбался, ничем не проявляя нервозности. Выезд удался на славу, и ребята галантно проводили девушек домой.


Зима. Ева

Двух смуглых высоких молодых людей примерно с полгода искали жандармы и военные, предполагая, что они иностранцы, потому что редкие очевидцы слышали, как те изъяснялись по-английски с двумя девушками. Виленский о Натали молчал, а, предупреждённые Серафим и Борис, в городе не появлялись. Сначала у них пошли зачётные периоды по предметам, а затем начались рождественские каникулы, и ребята отчалили в Рыбинск. Они путешествовали в студенческой форме и говорили по-русски. Дежурные наряды не ассоциировали их с иностранцами, поэтому парни спокойно отправились поездом на малую родину. Погода тоже выступала на стороне лихих студентов. Питер завалило снегом, и мело, мело неустанно.
Зима девятого года выдалась снежная. Вьюга переходила в буран, и поезд часто останавливали, чтобы откопать пути. В Бологое прибыли с опозданием в шесть часов. Вагон оказался напротив центрального входа на вокзал, и молодые люди решили по прошлому опыту, купить «Богемского» рыбинского пива на дорожку и размять кости. Только выскочили из тамбура к двери вокзала, как оттуда выплыл Виленский с двумя бутылками вина в руках. «Опять дуэль», - пробормотал не думающий долго Борис и врезал князю в залипающее снежинками лицо. Гусар «лёг отдохнуть», а друзья нырнули внутрь вокзала. Проводник, карауливший вход в вагон, смотрел в противоположную сторону, а у соседнего вагона люди садились в поезд. Никто ничего не заметил. Серый и Бор скоренько «затарились» пивом и запрыгнули в вагон, крикнув дежурному смотрителю, что «тут с пассажиром плохо стало».
Пока пробирались к своему седьмому купе, симпатичная девушка из пятого, стоящая у окна в коридоре, спросила:
- Зачем Вы его так?
- Пиво наше скупил.
- Криво взглянул.
- Вышел не в ту дверь, - сходу врали обрадованные общительной спутнице студенты. Кстати, Борис оказался прав – Виленский ошибся дверью. Он зашёл в вокзальный буфет, следуя поездом до Москвы. Они пережидали расчистку пути от снежного заноса и прибытие встречного состава «Москва-Петербург». Из-за пробегающих пассажиров он закружился и вышел на вторую платформу, влево, как ему надлежало идти в правую дверь. То-то удивились его товарищи, когда проворный Виленский не вернулся к отправлению. Они тотчас же подняли шум, но выяснили, что парню потребовалась медицинская помощь. У него сотрясение головы от падения на снег, и он ничего не помнит. Непонятно было, почему у него фингал на оба глаза, но никто не разбирался – разливая вино, оставили в загадки.
Пути поездов разошлись, к счастью, а любители пива пригласили Анну, так звали попутчицу, к ним в гости. Девушка ехала к родителям в Ярославль одна, потому что муж неожиданно заболел и слёг с температурой, а надо было срочно навестить стариков, тоже, как третьего дня сообщил управляющий имения, «прихворнувших сильно». Анна поняла, что парни не промах, а ей было грустно и страшно одной. Бор словно вцепился в женщину, не давая прохода. Он шутил, выдумывал истории, подливал пива и, наконец, добился своего, уединившись с Анечкой в её купе. Что там было – никто не расскажет, да и не надо…
Мысли Серафима были направлены к Еве: «Что я ей скажу, ведь она наверняка почувствует фальшь? Борис-то не выдаст… Какой же я дурачок всё-таки!» Запоздалые угрызения совести бодрили его, а, может быть, это пиво будоражило его буйное воображение под стук колёс и завывание метели снаружи. Ему сочинялось или чудилось в морозном тамбуре:

Чертит белая позёмка,
Шелестит и вьётся змейкой.
Свист пронзительный и тонкий
От хрустальной белошвейки,
Что в ночи стеклянным взором
Гонит вьюгу с умным вором,
Ледяным крепит затвором
Реки, стёкла и озёра.

Вмиг твердеют ткани дола,
Под копытом хруст морозный,
СнЕги мелкого помола
Вырывают с корнем слёзы,
Настигают, жгут двуколку,
Колокольчик еле слышен,
В белом брови,
          В искрах чёлка,
И едва от страха дышим.

Поезд снова остановился, и Серафим, окоченев в холодном тамбуре, пошёл обратно на место. Пиво, слава Богу, закончилось, и он заказал у проводника горячего чая.
Они приехали в Рыбинск под утро. Серафим с трудом достучался до заснувшей парочки из пятого купе, но Борис успел привести себя в порядок. Удивительно, их встречали. На платформе, всматриваясь в пролетающие близко окна, стояли Василий Степанович в расстёгнутой медвежьей шубе и Ева в овчинном полушубке, тонкая и бледная от недосыпа. Отец пытался безуспешно отправить её домой, но дочь проявила неслыханное упорство, понимая, что при любых обстоятельствах надо стараться встречать и провожать любимых людей также, как не делать перестановок в квартире после отъезда детей, чтобы по их возвращении они бы оказывались в привычной с детства обстановке. Тогда дети будут подспудно стремиться вернуться в родительский дом. Я же говорил, она родилась мудрой…
Борис поцеловал сестру, подняв её за подмышки, а потом обнял довольного отца. Ева, боясь взглянуть на Рафа, уткнулась ему в грудь и заплакала. Серафим растерялся было, нежно гладя её по спине, затем подхватил на руки и понёс, повторяя:
- А то вдруг поскользнётся. Такая лёгкая! Ты хоть ешь что-нибудь, пушинка?
- Нет, тебя жду, - пропищала она тихонько.
- Ты же дрожишь и замёрзла. Бор, лови извозчика, она окоченела совсем, - бесцеремонно скомандовал он.
- Смотри, как вцепилась, - шепнул Василий Степанович Борису. – Сейчас бы женил, так невозможно!
Они в десять минут долетели до дома, где уже все заждались и частично разошлись. Глеб и Мария с сыном уехали к себе, обещаясь наведаться вечером, Раушенбахи сказали, что позвонят и подойдут, как только ребята пребудут, а младших как бы уложили спать. Антонина Фёдоровна душевно по очереди обняла и расцеловала мальчиков, не разделяя по родству, и улыбнулась Еве:
- Ну что, дождалась?
- Мамочка, горячего чая, я замёрзла, - улыбнулась в ответ дочь и пошла помогать матери накрывать на стол.
Серафим под шумок смотался к сестре наверх. Ирина не спала, а, услышав голоса внизу, поняла – приехали. Она встретила брата в дверях, и он ахнул:
- Когда ты успела вырасти? – Он поцеловал её и, разглядывая, отпрянул назад.
- Не всё же вам, мужикам, взрослеть - весело заметила она и, отстранившись, подбросила в потрескивающую печь три полешка.
- Тепло у нас, хорошо. Наконец-то, дома, - расслабился Серафим. – Рассказывай, как поживаешь? Что мама?
- Нормально…
Иришка шустро организовала самовар и причипуривалась у зеркала, заметно волнуясь.
- Хочешь произвести впечатление на Бориса? – полюбопытствовал прозорливо Серафим. – Так и быть, дам совет. Сегодня промелькни мимо и не показывайся более, как бы тебе не хотелось, чтобы он толком не разглядел, а на следующий год…
- Целый год! – воскликнула сестрёнка.
- Всего лишь год, - поправил брат. – Ты у меня красавица, а Бор любит красавиц.
- И много их у него? – напряглась, посерьёзнев, бедная девушка.
- Тебе в подмётки не годятся, - он подошёл и поцеловал выросшую неожиданно сестру. – Если сделаешь, как я сказал, никуда он не денется (влюбится и женится), - он обнял сестрёнку. – Хорошо, что ты у меня есть.
Снизу донеслось:
- Серый, ну, где ты там? – шумел Борис. Иришка вся, прямо, замерла.
- Идём! – крикнул он в лестничный проём. – Не бойся и сядь не на против него, а сбоку. Пойдём, потом почаёвничаем. Мама как?
Они стали спускаться по лестнице, и Ирина рассказала, что мама на сносях, что Илья Моисеевич души в ней не чает и что они живут замечательно.
- Я очень признателен Раушенбаху за дом, который он нам предоставил. Просто, подарок судьбы! – сообщил Серый.
- Та-ак, кто у нас там подарок судьбы? Рассказывай, - Василий Степанович уже опрокинул рюмашку на радостях. – Проходите, дорогие соседи. Иринка, жаль, что я такой старый. Я бы точно за Вами ухаживал. Так, Раушенбахов ждать не будем, сами придут, здесь рядом. Предлагаю тост за будущих инженеров Российской империи! Вы – наша надежда!
- Ура-а! – кричали детишки, выбравшиеся из кроватей, и молодёжь, проголодавшаяся и соскучившаяся по праздничной домашней еде. «Питерцы» накинулись на жареную рыбу, которая трепыхалась утром, когда её принёс с рынка подвижный Егор, поедающий глазами Бориса и Серафима. На них, безусловно, все любовались, особенно, женская половина, не исключая маленьких Алёнки и Алинки, которых, когда они будто бы проснулись, весело подбрасывал до потолка могучий старший брат. Визгу бы-ло…
На улице воцарилось спокойствие и тишь, только редкие пляски колокольчиков слышались вдали да крики детворы, летающих на санках и мешковине с крутого берега Волги. Облепленные с ног до головы, дети упорно поднимались наверх и опрометью сигали к реке. К вечеру ударил тридцатиградусный мороз, а у Марии Семёновны начались роды.
«То-то они запропали», - подумала Ева, помогая маме и гувернантке Дуняше на кухне. Приехавшие в санях Щаплеевские-средние с маленьким Борисом, названным в честь «прадеда», сбавили высокий тон приветствий, и все переговаривались вполголоса, мысленно молясь за хороший исход у родственников.
Слава Всевышнему, Мария Семёновна успешно разродилась мальчиком, которого обмыли повитухи и поднесли тут же к груди ослабевшей женщины. Дитяти зачмокал губками, почувствовав мамино молочко, и припал к груди. Извещённый Раушенбах, словно пацан, прыгал вокруг стола, а после одарил бабулек золотыми червонцами и абсолютно счастливый сидел у изголовья жены. Радость семейства быстро разлетелась по округе, и многие присылали поздравления и подарки.
 
Радостно и покойно в родном тепле было засыпать этой декабрьской ночью!
Утром на Волге, куда ни глянь, лежал морозный розовый иней, облепивший до полноты картины деревья и стены домов. Белый искрящийся снег сверкал, когда солнышко поднялось над дальним лесом. Наступило зимнее солнцестояние, которое длилось недолго на радость гуляющих влюблённых. Серафим и Ева, ни от кого не скрываясь, под ручку шествовали по Бульвару к театру и обратно, губы обоих горели, потому что, как только представлялся случай, они целовались. Любовь девушки оказалась такой силы, какую Серафим не мог и представить. Он благодарно утонул в океане её чувств, забыв обо вся и всех, иногда лишь вспоминая свои несовершенные стихи:

Я в Вас поверил, снова Ваш -
Переменился ветер,
И появился вдруг кураж -
Надежды друже светлый.

Ещё колеблется краса,
И рябь воды от дрожи,
Но осмелели небеса,
А дальше, Боже, что же?

Я Вас молю, поверьте мне,
Мгновенья - встречи эти,
И мы в своём волшебном сне
На всё потом ответим.
 
Или читал ей такое:

О, я не верю никому
Теперь, когда ты так доступна,
И я уверен, почему
Увы, не говорить преступно.

Меня энергия пьянит,
И это плохо, как ни странно,
А волны, захлестнув гранит,
Катятся по надежде плавно.

Я схвачен в вод водоворот,
Но утонуть нет позволенья,
Твоя любовь меня зовёт,
Я мчусь к тебе без промедленья.

И пусть стихами унесёт
Нас глубоко в пучину Леты,
Твоя любовь меня спасёт,
И в этом главные секреты.

Ева улыбалась его виршам, но виду не показывала, наслаждаясь самим присутствием любимого. Они подошли к своей Казанке, когда диск солнышка скрывался на горизонте. Девушка вдруг тоже отвечала ему стихотворением:

Понять его необходимо…
Почти без шанса плыл закат -
Цветной, густой, неизмеримый,
Он опускался наугад.

Завис на малое мгновенье,
Кого-то звал, чего-то ждал,
Лазурный луч лёг на растенья,
И волшебством глаза обдал,

Рассыпался, моргнув искрою,
В зелёной капле на листе,
И в хоре шорохов и строе
Заснул на купольном кресте.

Она не то чтобы не повторяла слово «любовь», она не упоминала его. Она говорила о закате, о пушистом и мягком снеге, об узорах на стекле, о яркой звезде «вон же, смотри!» – оказывалось, везде светилась Любовь. Она была этой Любовью.
Рождённого перед Рождеством Христовым племянника Серафима назвали Иваном (Раушенбах произносил «Иоанн»), молодёжь наряжала ёлку, фигуряла на коньках, гуляла, играла в снежки и каталась на тройке. Каникулы проскочили мгновенно: Рождество, Дни рождения друзей, Святки, Новый год, крещенье. В середине декабря отдохнувшие студенты неохотно вернулись к учёбе.


 Годы учёбы

В Питере климат отличается от такового в Ярославской губернии. Он приморский, более влажный, ветреный и промозглый. Может стоять плюс, а замёрзнешь как в минус тридцать на Волге. Бывает кругом с крыш течёт, на дороге слякоть, а не снег, солнце же не греет, но будто обтекает воздушную линзу столицы. Хорошо студенту: центральное отопление, теплые аудитории и столовая, в каждой комнате чайник со спиртовкой для разогрева, высокое в зимних узорах окно – сиди, занимайся, думай о важном и высоком.
 Бор решил взять тайм-аут с девчонками до лета и вместе с Серафимом или отдельно упорно грыз гранит науки. Лабораторные по химии и физике, начертательная геометрия и чертежи, перепечатывание учебников почти рукописных и вчера свёрстанных, коллоквиумы, мозговой штурм за одним столом с преподавателем, домашние задания и библиотека – будни и выходные обычного политехника. Кроме того, посещение интересных лекций других отделений института, диспуты и политические обсуждения.
Политика – не мой конёк, хотя куда от неё денешься. То забастовки, то стачки, то бойкоты, то демонстрации с новой силой случались в Питере. Революционеры разных мастей агитировали за свободу, за демократию, за братство, против гладомора и т. д. Некоторые студенты уходили с головой в профессиональную революционную деятельность, большинство продолжало учиться, потому что технологии хлынули в Россию, корабли строились, а своих специалистов почти не было или они до открытия политеха учились за границей.
Серафим с азартом изучал судостроение, потому что хотел быть квалифицированным инженером и капитаном. В мае объявили о наборе слушателей на курсы воздухоплавания, куда он с Бором записались одними из первых. Эти курсы стали потом первой авиационной школой страны, подготовившей лётчиков и техников к первой мировой войне и определившей развитие авиации в будущем. Гидро- и аэродинамика стали любимыми предметами отчаянного рыбинского дуэта.
  На отделении кораблестроения открылись аэродинамическая и аэрологическая лаборатории. Серафим по вечерам теперь пропадал в мастерской, где вручную выполнял макеты и изучал обтекаемость кораблей и крыльев, измерял потери горючего из-за сопротивления разных сред, делал опыты и демонстрации с полётами и плаванием тел. Часто Бор помогал ему, изучая в свою очередь торговое право, а также теорию финансов.
    Правительством в 1909 году было закуплено несколько самолётов у французов и у немцев. Наши лётчики осваивали новую технику. На юге, в Севастополе Николай Ефимов, прошедший авиа-подготовку во Франции, показывал военному руководству России возможности самолётов. Сергей Уточкин впервые по воздуху пересёк Чёрное море. Серафим и Борис рвались летать в небе, но необходимо было освоить материальную часть иностранных аэропланов: "Ньюпор", "Моран", "Виккерс", "Фарман", «Альбатрос» и др. Лето они провели на Комендантском аэродроме на севере Питера, наглядно изучая типы самолётов и наблюдая за полётами сертифицированных уже пилотов.
 
    Второй год завершал "Курс проектирования судов", который требовал отличных знаний по математике и физике. Эти предметы доминировали и требовали значительных сил и дисциплины. Оба молодых человека успешно занимались, выбираясь на отдых нерегулярно. Дача на Каменном острове видела теперь их крайне редко и устраивала праздник, когда они туда выбирались.
  Когда занят и увлечён делом, время летит незаметно. Зима, весна, лето 1910 года мелькнули, и вот в сентябре на лётном поле состоялась первая столичная демонстрация аэропланов. Собрался весь питерский бомонд. Взлетающим и приземляющим самолётам рукоплескали и восхищались мужеством двенадцати бесстрашных лётчиков. Серафим и Борис сделали по одному первому вылету. Они были счастливы. Радовались за них и Горские, присутствующие в качестве зрителей. Натали первой "вычислила" Бориса, кричала "Ура!", но чуть не упала в обморок, когда аэроплан Бориса качнуло перед посадкой. Авиационный праздник удался, правда осенью погиб лётчик Лев Мацкевич - самолёт развалился в воздухе.
    Россия сильно отставала от западных стран в авиационных вопросах, главное - не было своих двигателей. Однако, страна экономически бурно развивалась, формировалась промышленная буржуазия, росли вложения в различные акционерные общества, и к 1913 году темпы роста промышленности составляли 19% ежегодно, самые высокие на планете. Реформы С.Ю. Витте и П.А. Столыпина возымели действие. Если бы не первая мировая война и Октябрьская революция, страна имела великолепные шансы вырваться в лидеры мировых стран. Конечно, конкуренты, особенно Великобритания, не могли этого позволить. Серафим же думал о Еве.

На песке

Она сидела на песке,
Она - влюблённая в песок,
В ладони на её руке
Он рассыпал могучий рок.

Она - прекрасна и тонка,
Жизнь впереди и в цвете сок,
И дарят новые века
Приволжский золотой песок.

Он зрит тебя на островке,
Который ждёт, как холст мазок,
На Рыбинском, на том песке,
Легко объединяет рок,

А мне не важен год и срок,
Кровь при тебе горит в виске,
И утопический мой слог,
Когда весна в моём мазке!

    Моральные законы вместе с тем везде пересматривались в худшую сторону. Распущенность охватила западный и отчасти русский мир. Надо сказать, с общим падением нравов благосостояние граждан улучшалось, и это чувствовали студенты, потому что инженеры были востребованы, хорошо зарабатывали и имели радужные перспективы жизни. В политехе спадали революционные настроения, а студенты стремились получить современные на тот момент научные и технические знания. Серафим и Борис проявляли инициативу и сообразительность. Профессора обращали на них внимание и наряду с другими отличниками приглашали к себе в гости обсудить проблемы или решить в неформальной обстановке назревший научный вопрос.

    Как-то раз в очередной запланированный четверг профессор Пио-Залеский Иван Иванович попросил Серафима помочь отнести к нему на квартиру модели кораблей и учебники по динамике сред для проведения занятия по остойчивости судов. По пути преподавателя отвлекли по важному делу, и Серый, зная, где тот живёт, потащил учебные материалы сам. Говорили, у профессора дочь необыкновенной красоты - огненная Алиса. Серафим однажды видел её мельком, но она не произвела на него никакого впечатления: то ли болела, то ли ещё чего. Другие же студенты возжелали её и часто о ней мечтали вслух... Дверь, когда Серый позвонил, открыла высокая голубоглазая красавица с огненно-рыжими волнистыми волосами на выпуск лет осьмнадцати навскидку. Она знала, что бесподобна, и умела пользоваться этим обстоятельством, но в синих глазах вошедшего Аполлона Алиса не прочитала никакого восхищения и даже удивления. Это задело её.
Он поставил поклажу на стол в прихожей и бесчувственно направился на выход.
  - Молодой человек, не поможете ли мне застегнуть кулон сзади, - окликнула она его, подходя к зеркальному трельяжу. 
  - Извините, тороплюсь, - сказал он, не останавливаясь, - в следующий четверг (подразумевалось, после дождичка, в четверг).
    - Как Вас зовут? - крикнула она, выскочив вослед.
    - Серафим.
    - Вы обидели меня, Сера-фим! - бросила она чисто женскую фразу. Тут он остановился, повернувшись, медленно вернулся к будто загипнотизированной девушке и поцеловал её прямо в губы. Она не успела притворится, что закружилась голова, как Серый исчез из виду.
    - Ка-ков! - произнесла она и захлопнула дверь.
    "Каков" он услышал и потом на перемене между парами смачно рассказывал удивлённому Борису.
    - Прикинь, она меня отшила с ходу, - опешил друг. - Огонь-девка. Ты поосторожнее, о ней много чего болтают.
  - Забудь, она мне неинтересна, - слегка бравировал Серафим, получивший накануне письмо от Евы со стихами и грустью. Он целый вечер писал ей любовное послание на трёх страницах, а утром отправил.
    - Слыхал? В октябре открываются автомобильные курсы. Тебя записать?
  - Конечно.
    Они расстались, чтобы через неделю встретиться при следующем непрогнозируемом повороте судьбы...

 
    В камине

  Озорная встреча с Алисой стала сказываться. Иван Иванович (Иоанн Иоаннович) вёл себя при Серафиме несколько нервно. Он придумывал всяческие придирки по второстепенным несущественным вопросам к работам парня, вызывал к доске, когда тот подавал знаки невладения предметом или сомневался в решении, игнорировал обращения к себе, и, хотя Серафим дал зарок не ходить на "вечеринки" по четвергам, через неделю, в мае, решился посетить профессора Пио-Залеского и объясниться.
    Занятие оказалось полезным и интересным. Методом "мозгового штурма" решили сложную задачу, и по установленному обычаю вечер завершался ужином по-домашнему. Успели освободить стол, когда вместо горничной появилась Алиса в платье служанки, но без головной наколки с распущенными огненными волосами. Она приковала внимание даже отца. Серафим специально не поднимал голову. Алиса принесла столовые приборы, жаркое, пироги и кипяток в бульотке со спиртовкой, а потом удалилась и не показывалась до конца ужина. Иван Иванович проводил гостей, а Серафима намеренно задержал, усадив в кресло у зажжённого камина.
    - К Вам у меня есть разговор, - сказал он значительно, но зазвонил телефон - коллега просил зайти сейчас же к нему.
  - Подождите, я скоро, - суетно произнёс он и испарился.
    Серафим протянул ноги к огню и услышал сзади лёгкие шаги: Алиса в том же кружевном переднике, но и только, полностью обнажённая со спины проскользнула до двери и уверенным поворотом ключа щёлкнула замком входной двери, потом подплыла к разинувшему рот Серафиму и, плавно сняв белую горничную принадлежность, под которой не было ничего, грациозно переступила одной ногой ноги молодого человека, полностью ошеломлённого происходящим, уселась к нему лицом и медленно с чувством поцеловала в губы. Он, словно в трансе, обнял её, и в эту интимную секунду возвратился папа...
    - Пожалуй, я слишком... скоро, - пробормотал он и, уходя, захлопнул дверь.
    Серафим уже не смог остановиться. Когда они закончили "борьбу" на кресле и на полу, передник догорал в камине. Алиса потянула Серафима в спальню, где они до утра не спали вовсе. Поняв, что попался, Ершов выпустил всё напряжение двух лет и, когда Алиса угомонилась, поплёлся к себе в общагу.
    Его, словно воблу, выпотрошили, засолили и повесили сушить. В пятницу он не явился на лекции и обеспокоенный Бор нашёл его на Каменном острове лежащим в одежде на диване и смотрящим в потолок.
  - Здорово, я прибыл от психолога с бутылью для реанимации заучившихся и опростоволосившихся студентов.
Он налил по бокалу смертоносного зелья, и они выпили:
    - А теперь колись, что произошло.
    Серый, как мог, через матюги и повторные приёмы "огненной" воды поведал о случившемся.
    - Сговорились, падлы, - выругался друг. - Это ты у него должен писать диплом по теме?
    - Да, - мотнул башкой резко опьяневший товарищ.
    - Тогда пей!
    Серафим накатил, будто сроду не пил, и повалился на пол в беспамятности.
    - Ну, пьяный не убьётся с такой высоты. Полежи-ка покудова на холодненьком, - Борис укрыл несчастного одеялом, подсунул под голову подушку, налил алкоголь в фужер, накрыл его крышкой от чайника и поехал к Натали...
    Она так обрадовалась, что никого не предупредила и уехала с Борисом в гостиницу, где они заказали шампанское и фрукты в номер. В двух словах Бор обрисовал ситуацию и обнял Наталию за талию.
    - Посоветуй, как быть?
    - Вопрос чести затронут, раз, она может забеременеть, два, руководителя диплома можно поменять, три, его облапошили, четыре... Ничего страшного пока не произошло. Еве сообщать преждевременно, да и не нужно. Ждите месяц, а там всё проявится, - резюмировала девушка.
    - Какая же ты умница у меня. И богата, и умна - пора замуж брать.
    - Давай не сегодня. Я хочу тебя любить и пить шампанское, - завлекающе глянула она своим рентгеновским взглядом...
  На утро Бор отвёз её домой и рванул на Каменный. Серый проснулся и после выпитого фужера стал соображать.
    - Во, я вляпался.
    - Стоп! - тормознул его Бор и выказал расклад карт, очерченный Натали, добавив, что летом в Рыбинск ехать нельзя. Надо будет что-нибудь придумать, а пока, сжав зубы, получать зачёты по предметам и думать о лучшем. Еве он лично ничего не скажет, а "ты пока не пиши"...
    Спустя месяц выяснилось, Алиса беременна. Пио-Залеский вызвал Серафима на разговор и, смущаясь и напирая, сообщил о пикантности ситуации.
    - Надеюсь на Вашу порядочность, - заключил он с привкусом горечи.
   Серафим вдруг улыбнулся и спросил:
    - Профессор, а какое приданое у невесты?
    - Вот это мужской разговор, - залепетал Иван Иванович, - У вас будет имение на Валдае, около пятидесяти десятин земли с лесом и речкой. М-м, квартира на Невском у Казанского собора, и, - видя, как взвешивает шансы Серафим, добавил, - и научная карьера обеспечена.
    - Речка-то какая? - не унимался жених.
    - Что-что? Ах, речка. Речка называется "Гнилушка", - заискивающе причмокивал будущий тесть.
    - Если гнилушка, то надо брать, двусмысленно заметил Серафим. - Назначайте венчание. Когда мне подойти, чтобы мы обсудили детали?
    - Завтра вечером в шесть у меня на квартире, - обрадованный преподаватель пожал руку студенту и метнулся вон.
    Переговоры прошли мирно, никто никого не насиловал. Венчание назначили на 23 августа. Никаких гостей не приглашали. Серафим решил не сообщать родным и Еве. Иван Иванович от обещанного не отказался и отписал недвижимость на зятя, который подал официальное письмо директору политеха Посникову А.С. в просьбе разрешить женитьбу на девице Пио-Залеской Алисе Ивановне и предоставлении жилищной площади на период учёбы или работы в институте. Профессор брался за определение Серафима в группу иностранного обучения на преподавательскую деятельность. Серый переходил в группу профессора аэродинамики А.П. Фан-дер-Флита для написания дипломной работы, технические вопросы по свадьбе возлагались на Бориса и Пио-Залеского.
    - Попомнят они мужа и зятя, - говорил Серафим Борису, покидая преподавательский дом.
    - Серый, я взял билеты на завтра в Мариинский театр на оперу Чайковского "Пиковая дама". Поехали, возьмём наших девчонок и отметим, извини, твою погибель, - предложил Борис, дьявольски улыбаясь.
    - Годится, а сейчас на Каменный...


Александра и Париж
 
    В восемь вечера на следующий день две молодые пары в гражданской одежде расположились в ложе по левую руку от сцены. Повестью "Пиковая дама" очень гордился А.С. Пушкин, которому отовсюду сообщали после выхода её в печать, что игроки понтируют на тройку, семёрку, туза… Серафим не слышал оперы и был в ожидании. Ольга давно поняла, как к ней относится возлюбленный, и при случае не терялась, но не скучать же дома, когда вокруг веселье. Борис и Наталия ворковали голубками, и тут Серый скорее почувствовал, чем увидел, Александру Прозоровскую с мужем. Они оказались в соседней ложе. Те же духи?! Они одновременно отпросились на минутку и столкнулись в коридоре у дверей.
    - Где? - спросил он.
    - Я передам записку в антракте, - быстро прошептала девушка, и они вернулись на приобретённые места, купив программки...
Исполнение музыкального произведения вдвойне приятнее, если влюблённые рядом. Александра и Серафим сидели, как на иголках. Опера была великолепна. За три минуты до окончания первого действия Борис умчался в буфет за шампанским, и в антракте два дуэта наслаждались терпким французским винным вкусом. В конце перерыва Серафим отлучился на минутку, чтобы пересечься с Прозоровской, юркнувшей в дамскую комнату для составления краткой записки (карандаш и бумага нашлись в сумочке). В ней княгиня указала адрес с припиской «После театра в полночь у правой боковой двери». Когда она подходила к своему ложу, то уронила ридикюль перед Серафимом, который рад был услужить прекрасной даме, передавшей незаметно ему бумажный комочек.
Ни в первом, ни во втором антракте Серафим не пил, скрытно вылив содержимое узкого бокала в папоротник фойе. Он сообщил другу, что должен удалиться по срочному делу и, попрощавшись с дамами, исчез…
Она ждала.
- Почему так долго? Я вся замёрзла, - начала Александра, но он обнял её и заставил замолчать нежным поцелуем.
- У Вас калитка заперта, моя дорогая, - сказал он, неся её на руках.
- Говори тише, могут услышать, - прошипела девушка. – На самый верх!
Он нёс её, не чувствуя тяжести, с трудом разглядывая сумеречную дорогу к счастью. Александра жестом остановила его, прислушалась и толкнула маленькую узкую дверцу в свой будуар, освещаемый единственной свечкой на столе.
- Муж на всю ночь укатил играть в карты. Он так любит «Пиковую даму», что не сможет угомониться до утра.
Оба понимали, их связь – это недоразумение, отголосок нездешней песни, может быть, птичьей или кошачьей, добравшейся до Земли с космическим ветром из другой Вселенной. Нельзя было терять ни минуты. Оба, как в бой, ринулись друг на друга, и оказались на вершине телесного и космического блаженства…
- Ты родила мне сына? – спросил он, когда они измучились и обессилили.
- Да. Ты же просил.
- Как назвала?
- Львом. Хочешь посмотреть на него? Он сейчас спит в соседней с нами комнате.
- Конечно.
Они облачились и зашли в детскую. Екатерина, четырёхлетняя дочка, и Лев спали, разделённые перегородкой. Родители со свечой подошли к сыну, и он вдруг проснулся и уставился на Серафима. Три секунды, и Александра прервала сеанс, чтобы ребёнок не проснулся окончательно и подумал поутру, что ему было видение. Она задула свечу и прошептала:
- Спи, спи малыш, - а Серафима подтолкнула к выходу.
- На меня похож, - гордо и задумчиво произнёс любовник. – Дочь не увидел.
- Тоже вылитая ты.
- Я рада и так загадывала, когда мы с тобой тогда в яблоневом саду были вместе.
- И я думал о дочери и о сыне в те разы, а сейчас хочу девочку, точь-в-точь похожую на тебя.
- Будет исполнено, господин генерал или инженер. Я слыхала, ты здесь учишься. Где? Рассказывай!
- Я в следующем году оканчиваю политехнический институт и становлюсь инженером-корабельщиком и ещё я – лётчик, - похвастался он.
- Ты не женился?
- Нет, но в конце августа венчание, - грустно вымолвил он и поведал о судьбе-злодейке.
- Радоваться надо, а не печалиться. Девки на тебя, Ершов, постоянно клюют, отбою нет.
- Не о ней я мечтал.
- Человек предполагает, а Бог располагает. Стерпится-слюбится, - пошутила Александра. – Нам с тобой ничего же не мешает встречаться? Ты умный, что-нибудь придумаешь. А как та девушка в Рыбинске?
Серафим сразу будто обмяк, но она не дала ему и шанса продолжить грустить.
- Я люблю тебя, дурачок. Забудь обо всём!
Они провалились в свою космическую, такую редкую и такую сладкую любовь… Поговорить о многом не удалось – петербургские летние ночи без теней, но очень светлые. В который раз ему приходилось уходить не через калитку, а через сад...
История с Александрой успокоила Серафима. Он понял, что жизнь многообразна, написав днём стихотворение:

Балконы, лестница, фойе -
Ведёшь меня по коридорам,
В непринуждённом разговоре
Коснёшься Байрона, Винье.

И в перламутровых туфлях
Стучишь (ступеньки любят счёт)
Здесь фраки, мантии, почёт,
Паденья и платки в соплях.

А с этих стен на нас глядят
Руководители Времён:
Их взгляд Вам в душу устремлён,
Вы - мимо, а они следят.

По сю пору доклады шлют
В инстанции высоких сфер,
И я иду, как кавалер
С обеда ресторанных блюд.

Вот мы свернули, наконец, в проём
И лестницей витой,
Вам так знакомой и крутой,
Поднялись выше этажом,

Где утончённый будуар
Шелками приглушен и тих,
И Вы - блеск глаз и щёк пожар,
Вы - мой непревзойдённый стих!

И колокольчик будет глух,
Ваш муж на Мойке взял висты
И Вам послал слугой цветы,
Когда над страстью веял дух...

А, кто судья? - читатель вновь,
Ему гадать, как дальше жить.
Мы будем небесам служить:
У нас - Амуры и Любовь!

Две недели спустя Прозоровские покинули Россию навсегда, перебравшись в столицу Австрии, Вену.

Серафим получил годичные зачёты, и тут как тут появился будущий тесть, который пробил у руководства поездку во Францию для повышения квалификации молодых преподавателей и студентов-отличников на два месяца. Если будущий зять готов ехать, то свадьбу придётся отложить на месяц и три недели, потому что загранкомандировка заканчивается седьмого октября. Серафима обрадовало это обстоятельство, он согласился мгновенно. Это давало ему отсрочку объяснения с Евой минимум на полгода, так как защита диплома представляется сложным (и является таковым) делом. Борис отправлялся летом на Волгу помогать отцу, и друзья впервые расставались на такой длительный срок. Отвальную закатили на Каменном, куда пригласили сестричек и оторвались по полной программе развлечений.

Вечером в 19-45 по местному времени с Варшавского вокзала Серафим с группой остальных «яйцеголовых», как он называл командировочных учёных, на Норд-Экспрессе отправился в Европу. Он решил серьёзно подтянуть языковые знания французского, поэтому набрал словарей и учебников, которые ему действительно пригодились. В поезде с коричневыми вагонами класса «люкс» хорошо поразмышлять о жизни, не важно, прошлой, настоящей или будущей. У него начиналась реальная взрослая самостоятельная работа, а скоро предстояло выполнение супружеских обязанностей. Заграничное путешествие – первый этап новой стези. «Права, конечно, Александра. Испытания и переломы судьбы даются не случайно. Мы – достижение того, что заслужили на данный момент, и только Провидению известен исход», - думал под стук колёс, успокоенный навязчивой скоростной мерностью, блестящий студент… «Надо найти симпатичную француженку, и совсем запутать происходящее, - весело решил он. -  В конце концов, это так по-русски!» Мысль о француженке показалась ему замечательной, и Серафим, наконец-то, спокойно заснул. Ему приснился стих, который он записал при смене колеи в Вержболове:

Что Счастие? - не знаем мы.
Мелькают в сочетаньях руки,
Нам слышатся иные звуки
И восклицания мольбы,

На дисках, бережных, судьбы
Записаны любви куплеты.
Тебя Единственной на свете
Я звал в витаниях борьбы.

Мы наготой ослеплены,
И поцелуи роем властны,
А губы горячи и страстны -
Так в счастье погибаем мы.

В дороге Серафим ни с кем близко не сходился, предпочитая пирушкам попутчиков сменяющиеся виды за окном. Они следовали маршрутом Санкт-Петербург – Вильно – Варшава – Берлин - Дуйсбург – Амстердам – Брюссель – Париж, и сорок четыре часа спустя оказались в пункте назначения, на Северном вокзале (Gare du Nord), центральный дебаркадер которого напоминал родной в Питере. Накрапывал дождь, но он не помешал русской группе сесть в конку и отправиться к Сорбонне. Через мост Сен-Мишель они пересекли реку Сену и, миновав собор Нотр-Дам, повернули на бульвар Сен-Жермен, где попали в «пробку»: дождь превратился в ливень, и образовался огромный поток с разливом воды у красивой парадной. Здесь по центру лужищи стоял извозчик, с коляски которого не решалась сойти тоненькая девушка в голубом платье с открытым зонтиком от солнца в одной руке и саквояжем в другой. Она кричала на возницу, но тот улыбался, пожимая плечами, и ждал, когда та поднимет полы платья и покажет свои оголённые ножки, а потом, возможно, плюхнется в лужу. Француженка звонко кричала, ротозеи и извозчик смеялись. Серафим, возмущённый странным затором, выскочил под ливень, подскочил к подножке коляски, взял девушку за талию и в восемь широких и глубоких шагов перенёс несчастную на каменное крыльцо.
- Merсi, - сказала она и от неожиданного спасения или от синих глаз Серафима растерялась, когда он взглянул на неё.
- La bagatelle, - буркнул промокший напрочь парень. – Пустяки. - Он задержал на ней взгляд, чмокнул девицу в губы по обыкновению и поскакал широкими прыжками обратно в конку.
- Как тебя зовут? - крикнула красавица вдогонку по-французски, но Серафим не расслышал, чувствуя на губах запах прелестных духов. «Пьёт она их что ли?!» - промелькнуло у него. Место он запомнил.

Ева
 
О Нём

Сегодня май, цветёт сирень,
Гроза плескается огнём,
И лета зеленится тень,
А ты всё думаешь о Нём.

И тишина, замокся день,
Слеза стекается ручьём,
И из запечатленных сцен
Мы говорили ни о чём:

"С ума сойти, опять мигрень,
Торшер включился невзначай,
Пошевелиться будет лень,
Как вреден на ночь чёрный чай!"

Скулит собака, грусти сень,
Угодно Богу сечь дождём.
Сегодня май, цветёт сирень,
А ты всё думаешь о Нём...

Ева на лето ждала Серафима. Она ожидала бы его в любой день, но надо реально смотреть на вещи, раньше он никак не мог появиться в Рыбинске, на Юхоти.

Край родной

Край за краем, снова край,
У большой страны свобода
И везде своя погода,
Что желаешь, выбирай!

Север, запад, юг, восток,
Горы, дол, пустыни, море
Радость принесут и... горе,
И надежды, и восторг.

Родина - святая мать,
Куст сирени, цвет берёзки
И росы, зелёной, слёзки,
И туман, что не поймать,

А в горах кристальный звон,
Вниз - студёные потоки;
Зимы на ветрах жестоки,
Вёсны - счастье из времён.

Речка, озеро и лес -
Шелест волн и шелест листьев,
Птиц прерывистые свисты,
Из цветов венки невест.

Даль за далью, снова даль,
Вот моя страна – Россия!
В небе голубом и синем
Я забуду про печаль.

Храм

Похолодало. Древний храм,
Блестя остатком позолоты,
Сползает в утренний туман,
И, кажется, утонет кто-то,

Но вдруг навстречу резкий "бом!",
Вибрации тонов глубоких,
Ты расстаёшься с тёплым сном,
Забывшись в небесах далёких.

Бегу извилистой тропой
По камням и по травам влажным,
Туман клубится и столпом
Стоит, густой, многоэтажный.

Ну вот, и он, мой белый храм,
Ухоженная дверь с иконой!
Молюсь и отдаюсь лучам
Звезды, с рождения знакомой.

 «Он уже совершенно отбился от рук, - размышляла девушка, сидя на кровати между двух его изображений, - почти не пишет, какие-то пустые отговорки о загруженности, без стихов, без слов любви. Девушки любят ушами – всем известно. Точно! У него кто-то появился. В столице, как водится, соблазнов больше и девушек красивых тоже, а он… Он – парень видный. С ума я сойду - скоро же приедут с Борисом.

Отчалила любовь

Отчалила любовь, и пенный след
Угомонился, и затихло море,
И чайкой промелькнули сотня лет
И сотня незаписанных историй.

Отчалила она, далёкий брег
Уж возгордился, звёздочки над флагом.
Что там не знаю - белый снег
Ещё кружится, словно сага.

Отчалила любовь, окончен круг
И завершился, но твой запах длится,
Ловлю забытый сердца стук:
Стучит в неволе сине-птица.

Отчалила любовь, не плачу, нет,
Угомонилась, отупело горе,
И с чайкой улетели сотни бед
Придумывать сюжет историй.

…В прошлое лето не получилось, видите ли, у них полёты, а ведь это невообразимо опасно: подняться в воздух на огромную высоту на деревянной этажерке с хрюкающим двигателем и пропеллером впереди. Ду-ра-ки! Мужчины, вообще, по большей части не умны, впрочем, как и женщины. Я и Серафим не в счёт… У нас будут славные дети… Почему же они не едут, я уже вся извелась… Мама говорит, что я исхудала понапрасну, а я точно знаю – парни любят тонких и стройных, не жирных. Девушке непременно надо в кого-нибудь влюбиться и переживать за него, даже за случайную выдумку, чтобы всегда быть в форме, а то подымет на руки, и треснут позвонки. Хрясь-хрусь!» Ева засмеялась, рассматривая себя в зеркале: «А я ничего, хорошенькая». Она повеселела, а тут прилетели сестрицы упрашивать играть в прятки.
- Что ж, кто водит?
- Ты! – дружно закричали Алёна и Алина, - считай до десяти. Они умчались. Прятаться можно было исключительно в доме. Девчонки, как искушённые «пропажи», доставляли Еве массу хлопот. Куда они только не залезали: в подвал, за печку, на чердак и на антресоли, но перехитрить «лису» невозможно. Ева обязательно одну из них находила, и той приходилось считать, не подглядывая. Девушка поняла, куда девочки побаиваются заходить, и спряталась в родительской комнате, у мамы под высокой кроватью с сундуками, да и задремала. Вдруг спросонья она, словно в отдалении, неохотно услышала «ахи» и «охи», а потом кто-то зашёл, и она узнала говоривших вполголоса:
- Мамочка, - продолжал Борис, - Серафим не приедет. Его отправили во Францию, в Сорбонну для повышения квалификации, а в сентябре у него свадьба с одной рыжей аферисткой.
- Как! – мать всплеснула руками, - А Ева! Она же не перенесёт. Она так ждёт его.
- Его окрутили и обманули, мама. Не говори Еве ничего. Он просил не расстраивать её, - простодушно вещал Бор. В эту секунду под кроватью послышался шорох и выползла белая, как снег, Ева. Борис с матерью округлили глаза, но откровение состоялось.
- За что, мама?! – отчаянно выкрикнула потрясённая девушка и осеклась.
Родные потеряли дар речи.
- Я знала, что так произойдёт, - жёстко сказала несчастная «невеста» и, не видя окружающего, быстро побежала в свою комнату наверх.
- Ева! – крикнул Борис, но мать замахала рукой и побежала вслед дочери. Послышался удар и звон стекла. Это Ева, влетев к себе и увидев фотографию Серафима, сорвала её и в сердцах грохнула об пол, потом закрыла лицо руками и горько зарыдала. Мама обняла её нежно, прижала к груди. Сестрёнки, сбежавшие на шум, прилипли сбоку, и все заплакали безутешно, словно на похоронах…
- Помоги, Боже, - шептала Антонина Фёдоровна, понимая, как тяжело сейчас красавице-дочке.
Пока Ева была в трансе, порванную фотографию, сломанную рамку и разбитое стекло убрали. Исчез и портрет, нарисованный Евой. Борис, принесший дурные вести, в тот же день покинул поместье и вскоре ушёл с отцом в навигацию.
 
Новости разносит сорока на хвосте, молва распространяется ещё быстрее. Ирине с невероятными подробностями о Серафиме рассказала мама, а кто ей, поди спроси. Иришка долго не размышляла, а сбегала в центральную студию и выкупила выставочный портрет брата с негативом на пластине. «Какая трагедия!», - она проплакала весь вечер, вспоминая ребят, почти без шансов влюблённая в Бориса Щаплеевского.
Если бы не постоянное внимание родных, Ева, наверное, умерла бы. Тогда ей казалось, что это единственный для неё выход. Она будто одеревенела, осунулась и выглядела старше своих лет. Ничто не успокаивало, но, как бы кто не спорил, только время лечит и помогает отыскать лучик надежды в сложных хитросплетениях жизни.
Прошёл месяц. Сначала Ева хотела тайно уйти в женский монастырь, чтобы никто не знал, где она, но ведь родные ни в чём не виноваты, и девушка запросилась в город увидеть отца. В сопровождении Егора её отпустили, а в Рыбинск как раз вернулся караван Щаплеевских. Василий Степанович не мог отказать в просьбе дочери о выделении ей приданого и отдельной комнаты, которую девушка превратила в богадельню, переоделась в чёрное и стала каждый день ходить в Казанскую церковь служкой. Отец понимал бесполезность слов утешения, полагаясь на сильный характер дочери. Та мыла полы, протирала подсвечники, убирала огарки, продавала церковные книжицы и молилась, молилась до слёз и исступления…

Дождь на Волге

Ты плачешь у окна на Волгу,
И дождь стекает по стеклу,
А плечи вздрагивают долго.
Как трудно противляться злу!?

"А он ушёл и прав, конечно…
Чего же я не додала?"-
Как сладкая блестит черешня,
Как вздрагивает от дождя!

В горшке колючему алоэ
Не ведома из слёз вода.
Как горестно течёт былое
В воспоминанье иногда!

Рыдаешь, даже тучам больно,
И силы Богу отданы,
Ты плачешь у окна невольно
И вздрагиваешь со спины.

Борис, вернувшийся с отцом, чувствовал себя виноватым и перед сестрой, и перед другом, не смея взглянуть на верхний этаж, но вдруг как-то вечером нос к носу столкнулся в парадной с Иришкой и обалдел, как она выросла и какой красавицей стала.
- Ирина, неужели это ты или Вы? Я что-то совсем запутался, но хочу исповедаться тебе насчёт Серафима. Можно я зайду к тебе?
- Раньше ты разрешения не спрашивал, - улыбнулась девушка, а Бориса будто озноб пробил. Он покраснел, однако нашёлся.
- Раньше я дураком был, а через год стану умным.
- Заходи через час, я только сбегаю в магазин и вернусь, - перебила она его, - чай будешь пить?
- Да, так может мне сходить?
- Я тебе не доверяю… пока, - сказала Иришка игриво и внимательно глянула в глаза обрадованного соседа.
Скоро Борис и Ирина сидели в квартире Ершовых, распивая вкусный брусничный чай («Сама собирала!»). Всегда лёгкий на язык, Бор мямлил и путался, однако разговорился и открыл Ирине тайну женитьбы её брата с коварной еврейкой.
- Он не будет с ней жить, - говорил он, - а любит только Еву. Думаю, они с Алисой скоро разбегутся в разные стороны. Хорошо бы будущий ребёнок остался с нами. Я имею в виду – с Серафимом. Я же всегда рядом и помогу, ежели что.
- Помощники… Нагородили дел – поди разгреби! Еву жалко. Мы с ней сдружились, пока вы там по девкам шастались, а сейчас посмотри на неё – шаг от Бога, - выдала Ирина и замолчала с обидой. – Она вас раз обманула, и опять обведёт вокруг пальца.
Борису расхотелось пить вкусный чай, и он окончательно сник.
- Ладно, пойду я, уже поздно. Прости, Иришка.
- До свидания. Заходи, не обижаюсь я на тебя, нет причины.
- До свидания, - тихо сказал Бор и пошёл домой.


Oui
 

Российскую группу разместили в гостинице при университете, и разбили по интересам. Корабельного дела в университете не было, но точные науки преподавались, и Серафим стал постигать учебный процесс со стороны лектора, потом он переключился на общие вопросы, просиживая и засыпая в библиотеке, пока у него из-под руки не упал с грохотом на паркет толстенный фолиант по истории Сорбонны.
- Упала-таки, - ухмыльнулся Серый и понял, что библиотека много выиграет от его отсутствия в ней, поэтому отдался на волю случая, который не преминул выпасть.
- Будем знакомиться со столицей, - смело решил он и уже через час болтал в кафе с той очаровательной, нерешительной, промокшей малышкой, которую звали Сабриной. Это она его вычислила, догнала и так тараторила «по-ихнему», что Серафим догадался пригласить её на чашечку кофе. Он не бельмес не понимал, о чём она эмоционально рассказывала, но тембр голоса её успокаивал, поэтому парень улыбался и кивал, кивал и снова улыбался, пока девушка не поняла, что перед ней абсолютно красивый, но абсолютно безмозглый кретин. Она даже встала и топнула ножкой. Серафим внимательно посмотрел на неё. Усадил и сказал, вспомнив, чему учила его Ева, по-французски:
- Je ne parle pas France presque, mais tu vas enseigner me. D'accord?
(- Я почти не говорю по-французски, но ты научишь меня. Хорошо?)
- Oui, - коротко ответила Сабрина и мило улыбнулась, потому что все девушки оборачивались на её русского спутника.
- Oui, неужели она поняла меня? – пробормотал Серафим.
“Oui” добросовестно потом обучала его французскому со всех сторон, ночью и днём, правда, в ночное время получалось пока лучше.

Француженка

Моя француженка-любовь
Лопочет мне нетерпеливо,
Не понимать её готов,
Кивать на все "а ля" учтиво

И делать так, чтобы мадам
Порхала подле - не наука:
Она и так, тонка ля фам,
Витает, бормоча без скуки.

Французский слышу аромат:
И тонкий чуть, и чуть капризный,
Но как-то в самый аккурат,
Ну что ещё вам надо в жизни?

Мяучит что-то, мол пардон,
И манит в зал нетерпеливо...
Дрожат бокалы в унисон
Тому, что не всегда учтиво.
 
Парочка часто и много гуляла по Парижу, и Сабрина, воодушевлённая тёмной частью суток, тараторила не переставая, перехватывая завистливые или восхищённые взгляды парижских модниц. Серафим, поначалу слушавший лишь музыку речи, постепенно стал понимать французский. Новый язык, новое мироощущение стёрли прошлое, будто не было России, невесты в Питере, любви в Рыбинске к далёкой Еве. Только река приводила его в чувства, потому что невольно сравнивалась с родной Волгой.
Сена, как и Нева, в камне и узкая, не впечатлила «руссо туристо», но архитектура и жители нравились: раскованные, нарядные, улыбчивые и свободные. Так бы он это определил. Париж умел радоваться жизни – вот, что бросалось в глаза.
На Серафима и Сабрину люди часто обращали внимание. Она не доставала до его плеча на целую голову, но выглядела миниатюрно и гармонично. Девушке льстило, что её сопровождает красавец и атлет, и она расцветала от любви и благодарности. Более того, у неё была замечательно красивая улыбка, подчёркивающая её привлекательность. Пара обошла весь Париж вдоль и поперёк: реку Сену с её уютными кафешками, Лувр с замечательными мировыми коллекциями, Дом Инвалидов с захоронением Величайшего из великих, Наполеона Бонапарта, Елисейские поля. Серафим уже настолько ориентировался в центре, что порой направлял заболтавшуюся красавицу в нужном им направлении.
 
Париж

Париж всегда чуть-чуть влюблён,
Монмартр заснежен и затих.
Вольтер, Дюма, Наполеон
Приходят благосклонно в стих.

Париж снегами занесён,
Но ветра нет, и снег летит.
Нам под зонтом расскажет он,
Как счастливы и я, и ты.

Париж красиво убелён,
Скрыт Башни Эйфелевой пик,
И Сеной серой разделён,
И по мосту... кареты шик,

И цокот бешеных коней;
Палач у гильотины строг…
Бастилию лишат камней -
Любовь и смерть предвидел Бог...

    Сабрина могла позволить себе вести беспечный образ жизни, потому что не нуждалась. Её отец, месье Ришар, успешно занимался торговлей и коллекционированием. Он объехал полмира, привозя древнейшие артефакты с разных концов света. Прямо в гостиной стояли старинные мавританские часы с боем, а вокруг, скрывая цвет стен, висели картины мастеров из всех стран и, кроме того, оружие, мечи, ятаганы, сабли и арбалеты. С верхотуры стен смотрели страшные африканские маски и шлемы рыцарей. Месье Ришар обладал огромной коллекцией древних и современных монет и много знал интересного о них, но, кроме дочери, никому не показывал своё состояние. Сейчас он пересекал Индийский океан, направляясь в Индокитай и Индонезию.
    В жизни часто приходится делать то, что не нравится и понимать, что от тебя ничего не зависит. Пара часто прогуливалась вдоль Сены. "Как там моя Волга?" - мысленно вопрошал Серафим и тут же отвлекался, обнимая французскую девушку, доверчиво-улыбчивую и солнечно красивую. Он написал ей несколько стихотворений, но она по-русски не понимала – чувствовала, что про любовь, и этого ей было достаточно:

Если бы ты захотела,
Я бы многое сложил,
Всласть красивое тело,
Но не главное тоже.

Вот реснички взлетели!
Как в тебя не влюбиться?
Смотришь весело, смело.
Словно крылья ресницы!

Буря рядом ревела,
Но рассвет зримо брезжил,
Если б ты захотела,
Я бы был самым нежным.

Ещё одно:

Ваши локоны-завитки
Так нежданны и так неточны,
Что слова мои не чутки,
Влюблены, наверно, заочно,

А в глазах затихли грехи,
Прорываются ненарочно.
Через фразочки и стихи
Вы воспитаны непорочно.

Я колечки волос держу
Виртуально и внеурочно,
Ненавижу в себе ханжу,
Опечален, и не помочь мне.

Притягательны завитки -
Не спрямить помадой –
                не очень.
Вам, наверно, "идут" платки,
Ошибаться способен
                впрочем.

 Он проникся Парижем, его архитектурой, его Эйфелевой башней, его художниками и, вообще, парижанами, свободными и весёлыми, которые умели соизмерять жизнь... Когда Сабрина оказалась на вершине блаженства от знакомства с красивым русским, он объявил, что послезавтра уезжает. Как она не умоляла его, чем не пыталась привлечь - бесполезно. В его синих глазах читалось возвращение на родину. Сабрина поехала бы с ним на край света, но француженка догадывалась - у него была в России таинственная любовь. Тогда она решилась родить ребёнка от этого "несносного" человека. Серафим усадил её и строго спросил по-французски:
    - Ты понимаешь, что я не смогу помогать тебе?
    - Oui.
    - Ты всегда должна думать обо мне хорошо.
    - Oui.
    - Когда родится и подрастёт сын, похожий на меня, ты будешь рассказывать ему обо мне только хорошее. Поняла?
    - Oui.
    Ночь перед отъездом они не спали вовсе, и в будущего сына вложились и любовь, и отчаяние, и сожаление, и ...ответственность, а днём одухотворённый Серафим поцеловал её на прощание и убыл...

    Питер встречал "французов" мелким дождём с северо-западным холодным ветром. Они сели в трамвай и долго хмуро ехали на Выборгскую сторону, где переместились в конку и через шесть вёрст подъехали к центральному входу главного здания политеха. Здесь, сидя в институтской столовой, их ожидал Борис, который увидел друга в окно и выскочил навстречу. Они обнялись.
    - Как ты? - спросил Бор, и грусть проскользнула в его глазах.
    - Поговорим позже.
    - Ты занят? - удивился Борис.
    - Мне и группе сейчас нужно к директору, а потом я свободен и принадлежу тебе.
    - Ловлю на слове. Приходи в общагу, я буду у себя в комнате.
    - Саквояж захватишь?
    - Не вопрос. Ну, пока.
    В институте шли занятия, но Серафим получил неделю отдыха и, более того, он значился на последнем курсе и должен был писать дипломную работу, не забывая параллельно посещать автомобильные курсы. У директора его выловил Пио-Залеский с просьбой зайти и обсудить подробности венчания.
    - Завтра, дорогой Иван Иванович. Сегодня я с дороги и жутко устал. Завтра вечером и обсуждения, и подарки.
    Серафим поспешил к Борису, который явно что-то замышлял, а ведь проблем не уменьшалось.
    - А-а-а! - закричал друг, затаскивая его к столу, где ждали две кружки, бочонок рыбинского пива и вяленная чехонь. Теперь Серафиму пришла очередь кричать: "А-а-а!" Они расселись, и пошёл «гужбан». Серый привёз другу в подарок редкий бронзовый бюст Наполеона, купленный при случае на блошином рынке, а Борис подготовился и не стал говорить сходу, что Ева знает о свадьбе Серафима и что она ушла в монашки, напротив, Серый стал рассказывать и показывать, как он оторвался в столице мира:
    - Это Сабрина, это мы с ней на Эйфелевой башне, это мы на фоне Лувра, у собора Богоматери Нотр-Дам.
    - Красивая девчонка, - заметил Бор, - сестрёнка у неё есть? Слушай, о сестрёнке. Твоя Иришка - такая красавица! Я, наверное, влюблюсь в неё, не возражаешь?
    - Сестра - это, брат, серьёзно.
    - Вот и я говорю...
    - А ну-ка колись, что случилось? - напрягся Серафим.
    - …Ева подслушала мой разговор с матерью, и всё знает про тебя, - выпалил простодушный товарищ. - Я потом твоей Иришке поведал подробности, но что толку. Ева психанула и ударилась в религию, сейчас она - послушница при нашей Казанке, ходит в чёрном и молится в своей комнате. "Прощение, - говорит, - вымаливаю у Бога". Она ни с кем не разговаривает, даже со мной, и с Ириной ни слова, будто и нет нас...
    - Обиделась она, - сказал хмуро Серафим, - зато у меня через неделю пьяное веселье: венчание-гуляние, свадьба-у-бля, - зло рифмовал он. - Почему всё так не складно, Бор, ведь я люблю её по-настоящему?
    - Не знаю, Серый. Участь, рок, судьба, карма - выбирай что по вкусу. Думаю, вы скоро расстанетесь с Алисой. Она далеко не дура - поймёт, надеюсь. Давай-ка нашего пивка накатим по кружечке. Хуже-то не будет от родного...
    Вечер перешёл плавно в ночь, которую они проговорили до утра, а потом вырубились.


Да

В молодости мы большей частью учимся, пытаясь достичь некоего идеала. Наши приключения, трагедии, промежуточные победы и поражения - результат эксперимента, который человек вытворяет сам с собой и с окружающим миром. Редко кому удаётся с первой попытки найти счастье, умиротворение, семейное благополучие. Парни, если у них не получается то, что они хотят, либо уходят в преступный мир, либо начинают пить горькую, либо опускаются. Девчонки любят попробовать грех телесного соития, выдавая его за безумную любовь, чтобы рассказывать подругам, какие мужики козлы и наслаждаться, гордо неся за плечами свою "трагедию", выдуманную, конечно или чаще всего. Многие смиряются с обстоятельствами, а, если рожают от случайной связи, «уродуют» единственного ребёнка избыточной опекой и вниманием. Единицы из женщин управляют событиями вокруг них.
    Алиса могла творить жизнь. Она была, безусловно, красива и знала это по восхищённым взглядам всех мужских возрастов. Ей доставляло наслаждение манипулировать мужчинами, сталкивать лбами, бесить и мучить. Власть над кем-нибудь - губительная сила. Она развращает человека. В своём роде, Алиса была гениальной: редкая красота, тонкий ум, умение заметить малейшую эмоцию собеседника, врождённый такт с чувством гармонии и вкуса. Она понимала прекрасно, что Серафим уникальный, что он влюблён в какую-то провинциалку, но сколько раз случалось - любишь одного, а живёшь с другим. «А потом, чем я хуже той?! Почему она может претендовать на его любовь, а я нет? Он сам не знает, какое счастье дам я ему, обладая такими талантами и деньгами. Глупый «исчо»! - нервно думала она. - Посмотрим, чья возьмёт." Она привыкла побеждать и очень не хотела проигрывать.
    Надо заметить объективности ради, на их с Серафимом венчании люди не скрывали восхищения. Невеста выглядела принцессой, а жених был ей под стать. Высокие, стройные, голубоглазые оба - они украшали человечество, приковывая всеобщее внимание, что не могли не замечать молодые. Венчание проходило в институтской церкви Покрова пресвятой Богородицы, открывшейся и освящённой накануне, где присутствовали преподаватели и директор политеха. За пять дней до торжества приехала мама Серафима, Мария Семёновна, в сопровождении мужа, Ильи Моисеевича, и дочери Ирины. Раушенбахи поручили маленького почти трёхгодовалого сына Ивана Марии и Глебу. Они остановились на Каменном острове и познакомились с семьёй Пио-Залеских за день до свадьбы. "Иришка, - шепнул брат. - Я рад, что ты здесь." Ирину определили на попечение Борису, а он был на небе от счастья: распушил перья, давай показывать Питер. "Смотри, Бармалей, отвечаешь головой за сестрёнку", - строго сказал ему Серый.
    - А чё это я Бармалей? - наигранно удивился Бор.
    - Ты не возбухай, назвали Бармалеем, сиди, отращивай бороду и ищи золотой ключик. Его нет здесь, на Неве, он на Волге, - веселился взвинченный внутренне Серафим.
    - Я и не воз... хм-хм... бухаю, - пытался шутить друг.
    Бор не отходил от рыбинской светлой красавицы-гостьи ни на шаг, предупреждая её желания, а Ирине это было приятно...
Матери очень понравилась Алиса, и они подружились. В феврале невестка должна была разродиться, им хватало, о чём поговорить наедине. Мария Семёновна не разбиралась в людях, но желала всем счастья по доброте душевной, а у Алисы Мария Семёновна ощущала волю, характер и женскую хитрость, что немаловажно в быту и взаимоотношениях, считала без пяти минут свекровь. Мама навела порядок в вещах Серафима, выкинув старую одежду и купив всё новое и модное. Вместе с Ириной она навела идеальную чистоту и красоту в выделенной институтом квартире для новой супружеской пары и была довольна, что выбралась к старшему сыну на такое событие.
    На венчании мама выглядела шикарно, всплакнула, когда дьякон произносил: "Венчается раба Божия Алиса рабу Божьему Серафиму", и благословила молодожёнов, перекрестив их по обычаю и расцеловав. Оба ответили перед престолом "Да", и закончилась холостая жизнь парня с широкой и полноводной реки Волги.
    Естественно, Борис был дружкой, а у Алисы свидетельницей - Аннет, очкастенькая подруга по пансиону благородных девиц.
    Раушенбах снял отдельное помещение в ресторане у Казанского собора, и небольшая компания близких людей в количестве десяти человек интеллигентно отпраздновала создание новой семьи. Молодожёны уехали раньше остальных в роскошной свадебной карете, а гости гуляли допоздна.

    ...Алиса понимала, что только сейчас Серафим по-настоящему выскажется, смиренно приготовилась и не ошиблась. Переступив порог, муж заявил:
    - Спать мы будем в разных комнатах, дорогая. Понятно?
    - Да.
    - Сексом заниматься, когда я захочу.
    - Да.
    - Если замечу, что косо смотришь в сторону Бориса, будешь жить с отцом. Ясно?
    - Да.
  - Семейные деньги подотчётны и будут хранится у меня.
    - Хорошо.
    - Вопросы?
    - Нет.
    - Постели мне в кабинете и можешь идти рыдать или радоваться в спальню. У меня пока всё.
    К некоторому удивлению мужа, Алиса покорно застелила диван и ушла, сказав вполголоса:
    - Спасибо. Спокойной ночи.
    - Наилучших снов! - ответил Серафим и принялся писать в Рыбинск письмо Еве.
   
                Письмо.

    Здравствуй, Ева. Не могу приехать, поэтому пишу, а пишу, потому что не могу не объясниться. Я виноват перед тобой, но оправдываться не буду. Я наказан за свою распущенность. Не мучайся из-за меня - я не стою того. Занятно, я ни о чём не сожалею. Переживаю? - Да. Корю себя? - Да, но не сожалею. Мне обидно, что я не вижу твоих счастливых глаз. Будущий ребёнок и вопрос чести заставляют меня выполнять долг перед судьбой, но знай, я принял решение и от него не отступлюсь: ты моя на веки вечные, и только тебя я люблю по-настоящему.

                15. 09. 1911 г.    Серафим.

    Он запечатал письмо и положил в карман сюртука. Только сейчас пришло, наконец, осознание, что Ева не его собственность, и он её потерял. "Я проживаю чужую роль. Почему всё так нелепо?!" - подумал Серафим и, выйдя из квартиры, неосознанно направился к Лепёшиным. Гуляя по парку, будто в полусне, оказался у их дверей, позвонил, и ему открыла почти родная Анна Терентьевна:
    - Заходи, Фима! Тебя можно поздравить или нет? Что-то случилось?
    - Нет, ничего. Я не поздно?
    - Проходи-проходи, сынок. Я тебя сейчас напою липовым чаем и накормлю домашними пирожками с клюквой. То ли от пирожков с клюквой, то ли от тона милой Анны Терентьевны, но он вдруг обнял её нежно и зарыдал - прорвало. Женщина усадила его в кресло у камина, дала платочек и принесла чай, посуду и угощения.
    - Рассказывай, сынок, не держи в себе. Я никому не передам.
   И он ей выложил все свои беды и победы...
    - Ты вот что, оставайся ночевать у нас, и, вообще, приходи к нам, когда захочешь. Этот диван будет твоим. Я постелю, ложись и ни о чём не беспокойся. Утро вечера мудренее...
    Серафим прилёг и словно провалился в детство, спокойное и безмятежное. Он не слыхал, как Анна Терентьевна убирала со столика, как пришёл поздно Митрофан Афанасьевич, как они старались не шуметь, чтобы не разбудить его...
    Утром Серафим проснулся, поводил глазами, не понимая, где он, а, когда прозрел, его ждали кофе с бутербродами и гостеприимные хозяева. Парень догадался о том, что как он незримыми нитями был связан с Евой, так невидимые связи любви обвивали его и этих одиноких стариков, заброшенных сюда из родных земель, быть может, ему на помощь.

    Неделю после свадьбы родственники посещали театры, музеи и гуляли по историческому центру города. Им казалось, что ребята живут в раю, который, на самом деле, они видели крайне редко. Гости уехали, но грустить осенью никто не давал. Нужно было заниматься наукой, ходить на курсы вождения автомобилем, писать дипломную работу. Ребята по понятным причинам забыли про гулянки и отдались политеху. Алиса мало видела мужа, занимаясь шитьём, чтением и музыкой. Ребёночек в животе сказывался более и более, толкаясь ножками и ручками. Молодая женщина наслаждалась красками уходящей мирной осени, сухой и холодной, словно её муж. Серафим часто ночевал у соседей, но Алиса не травила его, полагаясь на время и появление детей. Борис тоже остепенился, лишь изредка встречаясь с Натали на очередной премьере театра. Спокойно прошли Дни рождения, Рождество и встреча Нового года. Зима оказалась мягкой, похожей на роды Алисы, которая произвела на свет близняшек, Софью и Василису. Хлопот сразу прибавилось, наняли гувернантку и повариху. Серафим радовался дочкам, но, как большинство мужчин, мало касался их. Он заканчивал изыскания по конвективным течениям, уточняя расчёты и сверяя графики. Сразу за Пасхой, которая неожиданно выдалась снежной и такой, что извозчики "переобулись" обратно в сани, предстояла защита у профессора Фан-дер-Флита.
    Экономические выкладки Бориса тоже были близки к завершению, когда он получил телеграмму, что мама тяжело заболела и просит причаститься. Борис и Серафим сорвались в Рыбинск, отложив защиту. Город встретил пропащих парней весёлой тёплой весной, только она не радовала, Антонина Фёдоровна умирала. Отец встретил ребят, подавленный и потерявший надежду на докторов. Мать увидела своих мальчиков, узнала, простилась жестом и упокоилась с миром. Хоронили на Семёновском кладбище, на высоком берегу Волги под молодыми берёзками. Прибыли все родственники, Ева тоже, но лишь раз взглянула на Серафима, сторонилась и незаметно исчезла после погребения, а в Питер на адрес общежития пришла открытка, где по-французски Сабрина сообщала о рождении сына, которого назвала Сержем.
    Жизнь и смерть чередуют друг друга, радуют и печалят, мучают и освобождают от страданий. Мы питаемся иллюзиями, думаем, не получилось сегодня, сделаем завтра, а секундная стрелка бежит и бежит по циферблату, холодно отсчитывая прожитую часть и уменьшая оставшуюся.
    Парни вернулись в Питер, успешно защитились и получили дипломы инженеров. На этом этапе им снова пришло расставание. Борис обязан был вернуться на Волгу и быть с отцом, а Серафима тесть устроил адъюнктом на Кораблестроительном отделении и выбил в очередной раз поездку в Париж. Из командированных в прошлом году Серафим, оказалось, лучше всех говорил по-французски. Ему вменялось вести практические занятия по физике и математике для начала, а в Сорбонне понаблюдать за экзаменами по точным предметам.
    Не будьте наивными, Алиса и дочки ехали с ним...


Тулуза

  В Сорбонне русских встретили по традиции тепло, а Серафиму с семьёй выделили отдельную квартиру из пяти комнат: кабинета, гостиной, спальни, детской и столовой. Алиса тут же приступила осваивать жилое пространство, а Серафим отправился на кафедру точных наук. Определившись по обязанностям в университете, Ершову не терпелось увидеть Сабрину с сыном Сержем, и, улучив свободный час, он постучал в знакомый дом на Сен-Жермен. Ему открыла незнакомая девушка со светлыми вьющимися волосами и серыми выразительными глазами.
    - Tu as Serathim! - вскричала она и втянула его за руку. - Je m'appelle Susanna... Sabrina!
    - Bonjour, Susanna, - улыбнулся он (ему показалось, что между ними сверкнула серебряная стрелка), и тут на лестнице появилась испуганная Сабрина. Если бы не Серафим, она бы грохнулась на лестнице, когда слетала по ступенькам вниз, но он поймал её. Она уткнулась ему в грудь со слезами, залепетала что-то бессвязное по-своему, а он гладил её по голове, как маленькую.
    Волнительная встреча продолжилась, когда папе показали сына. Трудно было разобрать, на кого он похож, но глазки светились синим цветом. Серафим подержал на руках малыша, поцеловал его и положил в люлечку, висевшую рядом с кроватью счастливой матери. "Вспомнит ли он обо мне когда-нибудь?", - подумалось Серафиму, от которого не решалась отойти ни на шаг радостная Сабрина. Ей померещилось, что "несносный" русский приехал навсегда.
    Сюзанна организовала праздничный столик с вином и алычой.
    - За встречу и за знакомство! - объявил весело молодой отец и осушил бокал. Вино бальзамом растеклось по клеточкам организма и ударило в голову.
    - Ничего себе! - удивился Серый.
    - Это моё, самодельное, - гордо призналась Сюзанна, всматриваясь в глаза парню.
    - Эй, подруга, не отбивай у меня мужа, - ревниво сказала Сабрина, но к её разочарованию Серафим заявил грустно, что приехал на лето с супругой и двумя дочерями.
- А сейчас-то ты свободен? – весело спросила Сьюз.
- Полчаса времени.
- О-о, за тридцать минут можно много чего натворить, - подмигнула она смутившемуся гостю.
- Натворил уже-расхлёбываю. Ладно, я убегаю, чтобы не спохватились, увидимся, - сказал он напоследок и вышел на улицу. Сюзанна, недолго думая, следом выпорхнула за ним.
- Я так поняла, жена тебя не устраивает, - начала она, взяв его под ручку. – Давай её позлим! Не против?
- Нет. Только сейчас она не увидит – дома с дочками, а вот по окончании занятия пойдёт гулять с ними прямо к учебному корпусу мне навстречу.
- Так идём учиться? – веселилась девушка, - а меня пустят внутрь?
- Здесь свободный вход на лекции. Идём «не хочу жениться – хочу учиться», - подхватил он её за талию и легко сделал круг. У Сьюз перехватило дыхание, после чего она ещё более распалилась... Чтобы не мешать студентам, парочка уселась на самый верх ярусной аудитории, откуда Серафиму хорошо было слышно и видно, что происходит у доски внизу. Во Франции давно вместе учились юноши и девушки. Сюзанна расположилась рядом слева от спутника, взяла у него карандаш в левую руку, положила перед собой лист бумаги и, делая вид, будто записывает, правую руку нагло запустила парню в брюки. Чего-чего, а этого Серафим не ожидал, а она, как ни в чём небывало, с серьёзной миной посматривала на преподавателя.
- Сюзанна, веди себя прилично, - шепнул парень и перехватил шаловливую ручонку.
- Господин, учитель! Молодой человек мешает мне слушать Вас, - громко пожаловалась коварная девица.
- Я рассажу вас, если будете мешать вести занятие, - строго предупредил преподаватель. Покрасневший Серафим вскочил, чтобы пересесть, и все увидели его расстёгнутую ширинку и пойманную девичью руку. Девушки прыснули, аудитория восторженно захлопала, а профессор, улыбнувшись, покачал головой. – Итак, продолжим… раз вы закончили… Все засмеялись опять, а Серафим с позором двинулся к выходу, сопровождаемый сзади ухохатывающейся Сьюз. Когда они выбрались в коридор, аудитория снова громыхнула смехом – видимо, лектор снова удачно сострил, типа: «Они-таки не закончили, здесь слишком шумно…»
- А теперь можешь наказать меня, - продолжала дразнить Сюзанна.
- Ну, ты даёшь, – смеясь, не нашёлся, что сказать россиянин, и потом наглое наказание не входило в арсенал, в общем-то, целомудренного Серафима. – Вот, стервочка, - по-русски ругнулся он, заходя в студенческое кафе. Она не дала ему сесть на виду, а утащила в угол, где села ему на колени и, нежно обнимая, поцеловала.
- Из огня да в полымя, - прокомментировал едва очухавшийся от поцелуев Серый. – Мне тоже что ли податься в монахи, чтобы девки оставили в покое!
- Ты не доволен, повторить? - спросила она.
- Всё хорошо, пошли злить мою супругу – она скоро покажется…
Алиса, без сомнения, заметила выходящую их кафе парочку и идущую под ручку с Серафимом модную красивую девушку, но виду не подала.
- Она что, слепая? – обиделась Сюзанна.
- Нет, она очень хитрая и воспитанная, не то, что некоторые, - вспомнил недавнюю лекцию смеющийся Серафим.
- Уж и пошутить нельзя, - деланно возмутилась тулузская красотка. Она, действительно, как и Сабрина, родом была из Тулузы, с юга Франции. Девушки познакомились и подружились именно там. Их отцы начинали заниматься бизнесом вместе.
- Сьюз, спасибо тебе, пора нам прощаться, - виновато сказал семейный Серафим.
- Мы ещё увидимся? – не унималась шалунья. – Я не против.
- Не знаю. Пока!
Серый поцеловал её в щёчку и, не оборачиваясь, скоренько от греха подальше скрылся за углом университетского общежития.
- Он точно с другой планеты, - завистливо прошептала Сюзанна и пошла к Сабрине делиться свежими эмоциями…
 

- Завтра выходные. Я хочу побывать на парижских выставках и магазинах, - неожиданно заговорила молчавшая до этого супруга.
- Хорошо, но тогда надо нанять гувернантку, - резонно отвечал муж.
- Днём на тебе «висела» будущая гувернантка?
- Да, Я привык немного планировать работу и быт, а ты? Я с ней договаривался на понедельник, но можно попробовать с субботнего обеда, если невтерпёж.
- Пусть выходит в воскресенье. Она рядом живёт?
- Да. Она студентка, но сейчас летние каникулы. Кроме того, девица рукастая и ищет работу поблизости.
- Может, в… близости, - съязвила супруга, - и что значит «рукастая»?
- Ну… всё умеет.
- В сексуальном плане, наверное, - догадывалась Алиса.
- Ну, ты женщина умная, ищи сама, давай объявления, устраивай собеседование. У меня здесь работа, а ты сама увязалась в путешествие. Газеты с объявлениями у меня на столе.
- Нет, студентка много не запросит. Пусть выходит. Как её зовут?  – уже мягче спросила Алиса.
- Сюзанна. Завтра приведу к обеду. Уточним, её работа с 8-00 до 17-00, выходной – понедельник, завтрак и обед за наш счёт. Так?
- Так, только не понедельник, а вторник, - уточнила Алиса.
- Нанимать тебе. Не понравится, ищи другую. Сама с ней договоришься, ты же знаешь французский.
- Не так хорошо, как ты, но дни недели отличаю…
Алиса четыре раза на день кормила грудью девочек, после чего они обычно засыпали часа на три и дольше, если их выгуливали на свежем воздухе. У неё не возникало проблем с материнским молоком, а продукты, которые Серафим покупал на местном рынке, и еда всегда были свежими. Алиса умела вкусно готовить, но муж не выказывал предпочтений и, вообще, мало с ней общался, поэтому супруга была предоставлена самой себе довольно часто.
В субботу Серафим заявился к Сабрине, которой идея с гувернанткой не понравилась, зато с радостью принялась Сюзанной. С рождением Сержа она постоянно помогала молодой матери, но её заинтересовал Серафим как мужчина, поэтому Сьюз тут же согласилась, обещая подруге помогать по вечерам.
Воскресенье началось с детских неожиданностей – девочки дружно «сходили» в пелёнки, но нанятая гувернантка умело справилась с «тяжёлыми осадками», и супружеская пара выехала в центр Парижа. Как обычно, они вдвоём отлично смотрелись и радовали глаза городской публике. Алиса вновь ощутила, что на неё заглядываются и она желанна. В столице Франции, Алисе было всё интересно, тем более что, как потом назвали, страна переживала «Прекрасную эпоху», наслаждаясь продуктами технического прогресса и политических свобод. Чувствовались достаток и насыщенность товарами и услугами. Молодая русская женщина была шокирована новым огромным магазином «Галери Лафайет», где обзавелась модными нарядами и провела там около двух часов, поэтому более никуда не успевали, и на метро, куда петербургская Алиса впервые спустилась, супруги добрались домой кормить уже проснувшихся малюток. Сюзанна состряпала приличный французский обед, и взрослые молодые люди мило отдохнули за столом с тем, чтобы снова отправиться для знакомства с городом.
Соскучившаяся по нормальному общению, Алиса лихо сдружилась с Сюзанной, умелой и свободной (у неё не было таких слуг в России). Та ей рассказала, куда можно сходить, что можно посмотреть и где дешевле, и где лучше. В середине августа Алиса упросила мужа посетить выставку импрессионистов и футуристов, куда, конечно, они съездили. Там вокруг них крутился какой-то военный, неприлично открыто восхищавшийся супругой Серафима, но он так посмотрел на вояку, что того словно ветром сдуло. Пытались заводить разговоры с Алисой и другие мужчины, однако, появление мужа резко меняло их намерения. После той поездки Алиса стала более задумчивой, и двадцать пятого августа, когда Серафим пришёл домой на обед, жены не оказалось дома. Сюзанна гуляла с детьми, спящими в коляске, и не видела, как исчезла хозяйка. К моменту пропажи у Алисы пропало грудное молоко, и Сьюз делала молочные смеси и варила каши для девочек, поэтому дети были накормлены и спокойно спали, укачиваемые мерным движением и свежим воздухом.
Но вечером Алиса не вернулась, и Серафим обратился в жандармерию. Только на восьмой день стало ясно, что женщина уплыла на пароходе с каким-то мужчиной в военной форме. Корабль шёл через Амстердам на Гамбург, Копенгаген и далее на Стокгольм. Серафим оповестил руководство политеха и Пио-Залеского о затруднительном положении, в котором оказался он и его дети, и просил продлить командировку на полгода до выяснения недоразумений, а также поддержать его материально. Институт дал согласие, а тесть по просьбе зятя продал имение на Валдае и выслал вырученную сумму. Политех договорился с Сорбонной, что Серафим будет вести практические занятия со студентами по математике и физике, получая университетский оклад преподавателя с доплатой командировочных из Петербурга.
В российской столице готовились к торжественному празднованию столетия победы в Бородинской битве, которую, по правде говоря, Россия проиграла. Выпустили огромное количество сувениров, духов и изделий, посвящённых этой дате. У храма Христа Спасителя установили памятник Александру III замечательного скульптора А.М. Опекушина, уроженца ярославской земли.
Серафим оказался в двояком положении: сбежала жена, бросила его и двух малолетних детей, и он фактически стал свободным мужчиной. Алиса, вырвавшись из ею же созданной искусственной семьи, хотела отомстить супругу за полученное поражение и обрести мужское обожание своим прелестям. Брошенный муж слишком любил дочерей, чтобы расстраиваться об исчезновении нелюбимой женщины, второй раз обманувшей, а теперь и предавшей его. Никому не показалось странным, что Сюзанна стала жить с Серафимом и заботиться о его малютках, а через месяц Сабрина уговорила новую семью перебраться к ней в особняк - вместе веселей, удобней и плевать на мнение обывателей. Молодые люди с тремя детьми наслаждались тройным «одиночеством» и строили радужные планы на будущее. Серафим осторожничал:

Я в будущее не хочу,
Мне настоящее любимо.
Я бережно зажгу свечу
Под звёздами
                и рядом с ними.
Но к небесам не полечу,
Здесь дочери мои хранимы.
Я бережно зажгу свечу,
Чтобы лелеять их
                вестимо.
О прошлом гимны настрочу,
Мечты пусть будут исполнимы.
Я бережно зажгу свечу,
Свет передать
                любви ранимой.

На пике их удивительного союза пришло сообщение из Тулузы (через Сорбонну) о нахождении на излечении мадам Ершовой Алисы Ивановны в городской больнице. Женщина находилась в тяжёлом состоянии. Срочно наняли гувернантку для детей, и Серафим с Сюзанной отправились в Тулузу к больной и проведать квартиру Сьюз, оставленную на попечении её бабушки по отцу.
Русская подданная после того, как её бросил любовник, уплывший в свою Швецию, без денег очутилась в борделе, где её то ли по ошибке, то ли по другой причине жестоко избил ненормальный клиент. Серафим оплатил услуги приличного лечения, а, когда бедная Алиса стала поправляться, снабдил её деньгами, посадил на корабль в Бордо и отправил в Америку, обещая по прибытии выслать оставшуюся часть денег на первое проживание, получив от неё заверенную у нотариуса бумагу о разводе. Океанический пассажирский корабль, удаляющийся от причала, вызвал у Серафима чувство сожаления и грусти. Алиса печально махала изящной ручкой в белой перчатке.…
В отсутствии русского спутника Сюзанна умудрилась заболеть воспалением лёгких и слегла надолго. Договорившись с лечащим доктором и бабушкой об уходе за простывшей девушкой, Серафим к ноябрю прибыл в Париж и приступил к проведению занятий в университете. Работа захватила его ум и силы, но иногда он страшно тосковал по родине: Волге, Рыбинску и Питеру. Часто Серафим не писал, но открытки сестре и матери отсылал регулярно, иной раз, со стихами.

Еве

Отчаянный, как дождь, иду,
Тот моросит и заливает,
Кусты, деревья раздевает,
Скользит по веткам, как по льду.

Нечаянно к тебе иду,
Любовь окно не затмевает
И форточку не закрывает,
А жизнь твоя не на виду.

Я под окном твоим сижу,
Где тень по потолку гуляет,
Живые мысли впечатляют,
Но их тебе не расскажу.

По мокрому ковру скольжу,
Листы гниют и цвет меняют,
Кусты, деревья раздевают,
Шуршат, когда по ним брожу.

Его не смущали глагольные рифмы – он просто тосковал.
Как-то ответил скучающей и никак не поправляющейся Сюзанне, приславшей им в Париж свою фотографию:

У нас здесь осень, а у Вас?
Что в Вашей западной Тулузе?
Печаль у Ваших чудных глаз
На фото виснет тайным грузом.

У нас всё в золоте сейчас,
А что у Вас, течёт Гаронна?
Печаль у Ваших серых глаз
Лежать, ну почему же, склонна?

У нас дожди и снег зараз,
Что в Ваших нижних Пиренеях?
Печаль невыразима глаз,
И с ними улечу во сне я.

Прозрачна осень, шепчет глас -
Что видеть Вас пришла охота…
Печаль у Ваших милых глаз
Влюбила, поменяла что-то.

У нас снежинки, а у Вас?
Что в Вашей солнечной Тулузе?
…Печаль у Ваших русских глаз
В холодной отзывалась Музе...

Рождество и Новый 1913 год парижане встретили весело и беззаботно. Мирное спокойствие поселилось в домах и надежда на лучшие года. Газета «de Petit Parisien» полуторамиллионным тиражом отметила начало года и свой издательский рекорд, самый высокий в мире на тот момент. В России стояли морозы, а царская семья предвкушала празднование 300-летия Дома Романовых.


Монашка

 

Ева органично вписалась в церковную суету и службу, изредка вспоминая Серафима, но отгоняя видения, идущие по наущению беса. Красавица, на неё заглядывалась мужская монашеская братия, но она читала в их глазах сальные намёки и неприкрытое богохульство. Приехал брат Борис. Если он находился в Рыбинске, то увивался за Ириной Ершовой, проходу ей не давал, а другим парням обещал кости переломать, кто сунется к ней, не дай Бог. Борис сообщил, что жена сбежала от Серафима с каким-то военным шведом - так Ему и надо! Дети вот только, две девочки. «Жалею его, дура», - отмахивалась она. Бор оставил сестре письмо от Серафима, которое она долго боялась взять в руки...
    В городе бурлила обычная приволжская жизнь. Летом непрестанно шли караваны и погрузочно-разгрузочные работы: кораблики на воде, возы на берегу, крючники и грузчики муравьиными змейками, гужевой грохот в центре. По воскресениям люди шли в церкви и соборы, катались по Шексне на лодках, ходили на гуляния в Петровский парк за Волгой, где дивились на животных в заезжем зверинце, катались на карусели и кричали в "живопырнях". В городском саду прохожих освежал работающий фонтан, а по вечерам в театрах шли пьесы и представления. То на Сенной, то на Ярмарочной площадях сколачивали цирк, в который привозили клоунов, дрессированных зверей и, конечно, атлетов французской борьбы.
Грузчики города, которые ценили силу и выносливость, особенно уважали классическую борьбу, и на представления заезжих атлетов неизменно собирались толпы орущих, часто подвыпивших мужиков. Обычно, после нескольких поединков борцов, где всегда побеждал спортсмен в маске, на арену вызывался желающий из толпы. Маска была уверена в своём мастерстве, но однажды на помост вызвался юноша, Бацкевич Викентий Семёнович, недавно устроившийся грузчиком на главную пристань. Толпа заржала, глядя на худосочного стройного юношу, а он уложил победителя одной левой. Народ от неожиданности «взорвался», а трактиры бесплатно наливали парню пиво целый год, подсчитывая огромные прибыли от довольных жителей и гостей Рыбинска. Парень впоследствии стал чемпионом СССР и известным тренером…
    Борис писал Серафиму об очередной навигации по Волге, на этот раз он добрался до Астрахани, но в Нижнем, пока шла разгрузка, ему удалось отличиться. С давнишним другом, Аляевым Владимиром, они напились в кабаке и опять набили морду жандарму, сделавшему неаккуратно замечание отдыхающему трудовому народу. Мировую не пили, но штраф Борис заплатил существенный. Щаплеевский старший сказал: "Молодец, сынок, в следующий раз будут заискивать." Борис сообщал, что не пьёт два месяца и просит нижайше у него, как старшего мужчины в семье, руки сестры Ирины. "Поверь на слово, буду любить до гроба!" Ирина не против. Венчание будет в декабре, ждём тебя.
    В следующем письме Бор переживал, что часть судов пришлось оставить зимовать на Шексне из-за тёплого сезона, а также позднего, в ноябре, прибывшего каравана и нехватки места в гавани Черемхи. Купцы выбили денег на мощные ледорезы (21 штука по 60 брёвен в каждом, были забиты в грунт на две сажени и забутованы камнем). Заканчивалось послание: "Приезжай, ждём только тебя!" Однако, тут же вслед пришла телеграмма: отец тяжело заболел брюшным тифом, свадьбу отложили до весны.
    Весна 1913 года удивила и омрачила рыбинцев. Она, необыкновенно жаркая, нагрянула в середине марта. Вода с верховья бурным потоком ринулась к Рыбинску. Лёд поднимало на десятиметровую высоту, и ледорезы, за которыми прятались 250 судов, сломало за пять минут в щепки. Катастрофа была ужасной: только 50 кораблей не пострадали, погибли 30 человек - урон колоссальный, а в городе разразилась эпидемия тифа. Борис и Ирина снова перенесли свадьбу, теперь - на осень, главное, Василий Степанович выздоровел, вколов придуманную накануне гениальным Мичуриным вакцину от тифа. Приключения Рыбинска продолжались. Летом налетел ураган, срывающий крыши с домов и потопивший ряд мелких судов и лодок. Около десяти человек погибло. Осенняя погода тоже преподнесла сюрприз - Волга не замерзала до середины декабря и ледовое сообщение через реку задержалось, увеличивая трудозатраты населения.
    Почти каждый день на протяжении года газеты писали об обстановке и боевых действиях на Балканах. И в первую, и во вторую Балканскую войну, начавшуюся в конце июня 1913 года, русские добровольцы помогали братьям-славянам. Борису позвонили лётчики из Петербурга, и он посчитал своим долгом участвовать в благородном деле. Ирина сильно волновалась, но поделать ничего не могла. В июле вагон с пилотами и авиатехниками Бор отправился от перрона Николаевского вокзала на помощь болгарам. Компания оказалась быстротечной, полтора месяца, но русские успели полетать на французских аэропланах: фотографировали местность, вели воздушную разведку и бомбометание, поддерживали сообщения между штабами. Многие вернулись с наградами, в том числе, Борис, получивший медаль "За боевые заслуги". В сентябре он возвратился домой и успел сходить в очередной торговый рейс.
    Щаплеевские, потеряв часть барж в мартовский ледоход, умудрились компенсировать урон за навигацию и дифференцировать проблемы. С опытом и образованием, оказалось, можно широко шагнуть, даже при неблагоприятных условиях. В очередном письме Борис звал на свадьбу в декабре перед Рождеством.
    Что делать! Серафим уладил формальности, умаслил Сабрину, накупил подарков ("Свадебное платье - с меня!") и на скоростном бельгийском рванул в Питер. Перескочив с Варшавского на Николаевский вокзал, он уже на следующий день пересёк Волгу и подъезжал к родному вокзалу. Его встречали Борис и Иришка, молодые и красивые. "Ты бы поговорил с ней, - бубнил Бор по дороге до Стрелки домой, имея в виду Еву. - Она в курсе, что ты разведён", но Серафима не надо было уговаривать. Он давно решил организовать с ней встречу тет-а-тет и растормошить драгоценную монашку-черняшку.

Почти во всём

Ты независима, права
Почти во всём, почти во всём,
И слишком прямо голова
В моём сознании мужском.

Ты много пишешь и умна
Почти во всём, почти во всём
Качает головой Луна
В видении моём мужском.

Ты даже красишься легко
Почти во всём, почти во всём,
Рисую дьявольским мазком
Эскиз не верный, но мужской.

Ты предсказуема пока
Почти во всём, почти во всём,
Мгновения летят, века
На ожидании мужском...

    До венчания сестры Серафиму не удалось выловить казанскую послушницу. Он увидел её на церемонии венчального церковного обряда, где собрались друзья и родственники, приехавшие из Мологи, из Ягудки и из Ярославля: Щаплеевские, Ершовы, Раушенбахи. Она явилась лишь бледной тенью той Евы, которую любил и знал Серафим, но очарование волнами исходило от неё. Девушка пыталась улизнуть через боковую дверь северного прихода, но парень зорко следил за её манёврами. Серафим подхватил девушку на руки, когда она пыталась шмыгнуть за колокольню, а оттуда в свою домашнюю келию. Ева не закричала, но вся напряглась, словно пытаясь зазвенеть, потом как-то мгновенно потеряла силы и… сознание.
 
    Серый усадил её на тенистую скамейку, неприметную от церкви, и пустился веточкой махать перед лицом, навевая прохладу - она не приходила в себя. Тогда парень решился расстегнуть у неё пуговицу на шее, но при касновении она вдруг очнулась и отпрыгнула на край скамьи, прижавшись к её спинке.
    - Чудная, ты сознание потеряла. Плохо кормят при церкви?  - спросил он, пытаясь шутить. Ева молчала, недоверчиво глядя расширенными глазами и, казалось, внимая ими. - Ты можешь не говорить, но выслушай меня, пожалуйста.
    Он помолчал, собираясь с мыслями.
    - Я понимаю, что страшно обидел тебя (Ты, наверное, считаешь - предал). Это не так. Я любил и люблю только тебя. Не буду оправдываться, не могу и не умею - всё равно, не поверишь, - повторился он. - Я прошу, подумай и выходи за меня замуж. Конечно, ты можешь выйти за кого-нибудь другого, но это будет твоей ошибкой, как то, что ты ударилась в религию. Молодые люди должны любить и создавать семью, рожать детей, радоваться жизни. Ты спроси у Бога, для чего он создал людей, разве для того, чтобы они постоянно молились и смотрелись в иконы? Почему Богородица держит младенца Иисуса Христа на руках? - Наверно, потому что нужно продолжать род человеческий, пусть даже со страданиями и болями...
    Он долго нёс разную умную чепуху, а она с трудом привыкала к его голосу, изменившейся манере, правильности произношения.
    - Ева, мне никто не нужен, кроме тебя. Скажи хоть слово, избей меня что ли… нос откуси, - неожиданно предложил он, и впервые «хрустальная» девушка незаметно от Серафима приулыбнулась.
    - Хочешь, пойдём со мной прямо сейчас, и мы никогда не расстанемся, - он протянул ей руку, но Ева, скрестившая руки на груди, лишь молча отклонилась.
    - Мучаешься напрасно, но я понимаю, что доверия мне нет. Я завтра уезжаю во Францию через Петербург, у меня заключён контракт до лета с университетом Сорбонны на преподавательский курс, потом я возвращаюсь в Рыбинск. Прошу тебя подумать.
    Он поднялся со скамьи, тяжёлая мысль скользнула по его челу, и Серафим, не оглядываясь, пошёл к набережной Волги. Когда до поворота, скрывающим фигуру, оставалось три шага, Ева протянула руку и перекрестила его в спину...
 

Не монашка

Серафим уехал, но за час свидания выбил из привычной религиозной колеи Еву Щаплеевскую. Она не могла концентрироваться ни на молитве, ни на церковной службе - всё время вспоминался разговор, точнее, монолог гостя, и надежда на счастье стала прорастать в измученном обидой сердце. От шальных мыслей её кидало то в жар, то в холод. "Действительно, может хватит заживо хоронить себя. Люди подчас большее теряют и находят силы потом жить, влюбляться, детей рожать и воспитывать. Что я слабее других. Он вона какой красавец, девки липнут наши-не наши, а он ко мне. Всю душу вымотал, паршивец, а лучше него во всём свете нет. Как ни крути, люблю я его, распроклятого. И сына хочу только от него, и чтоб вылитый он был. Дочки две близняшки у него, на жену его похожи, говорит. Посмотрим, что у него за краса ненаглядная была"...
    В лице Бориса и Ирины Ева вдруг заметила, что счастье ходит рядом, что они помолодели и окрылились. Иришка не хотела переезжать вниз, и Борис порой по нескольку раз за день громыхал по ступенькам с четвёртого этажа на улицу и обратно, забегая изредка домой. К удивлению Бориса, в марте Ева вдруг поздоровалась и спросила, упирая на втором слове:
    - Что, пишет тебе Серафим?
    - Да. Редко, но сообщает, мол не знает, как дождаться лета.
    - Врёт, наверное. Девочки его ножками, наверное, пошли, - задумчиво, словно пропела, она. Такое поведение сестры озадачило и обрадовало Бора.
  - Напиши ему или хочешь, я сам напишу.
  - Нет, пусть будет, как свыше дано, а вы детей планируете?
    - Иришка уже беременна. Ева заходи к нам, мы будем очень рады, - он нежно поцеловал сестру. - Я должен в магазин сгонять. Тебе что-нибудь надо?
    - Нет, спасибо. Беги, счастливчик, - она улыбнулась своему неожиданно уверенному голосу и вышла на набережную Волги, купающейся в ярком солнечном свете.

    ...У Серафима действительно была шумно, когда за маленьким Сержем ножками пошли Софья и Василиса. Крику и рёву в семье прибавилось, потому что дети стукались лбами о мебель или падали больно на пол, но радость от идущих и бегущих малышей перевешивала огорчения. Сабрина пятый месяц ходила беременной от Серафима, в тайне надеясь на то, что он останется в Париже с ней и Сюзанной, бесплодной по природе. На днях они вместе с детьми сфотографировались на память, и этот снимок стал последним в их мирном существовании. На улице стоял устойчивый запах сирени, который пьянил без вина и дарил радостное настроение.
    Май в Рыбинске тоже окунул жителей в ароматы черёмухи и сирени. Ева не закрывала окна, выходящие в палисадник во дворе. Она родилась в запахе этих кустов. Здесь на узкой скамеечке она давала первые уроки французского Серафиму, схватывающему и запоминающему налету. Волга с другой стороны дома горланила песнями и криками трудового народа, гудели трубы корабликов, подплывающих и отчаливающих по своим водным делам. Лодки, плоты, беляны, баржи заполняли пойменную часть реки, а на берегу рыбаки несли утренний улов, и вкусно пахло свежей рыбой.
    Время бежало. Ева снова стала заходить к Ирине, чтобы чем-нибудь помочь, так как Борис ушёл в открывшуюся навигацию, а Ира была в положении на шестом месяце. Она частенько улыбалась, мысленно уходя внутрь, и Ева чуточку завидовала ей. В августе должен был возвратиться из Франции Серафим с дочерями, и она уже сильно ждала их. Ева не уехала в поместье под Мышкин с сёстрами и братом Егором, которому оставался год обучения в гимназии, из-за плохих воспоминаний, охватывающих её на даче, а потом она продолжала трудиться в Казанской церкви.
    В городе наступили летняя жара и светлые короткие ночи. Девушка вслушивалась в ночное пение птиц, крики чаек и пыхтящую пароходами Волгу. Словно гром средь ясного неба прозвучал приказ царя о Всеобщей мобилизации.
На следующий день Германия объявила войну России, и началась Первая Мировая война, унесшая в итоге свыше 9,5 миллионов жизней и оставившая 20 млн. человек ранеными и искалеченными. Планы на семейное счастье рушились в одночасье, но теперь, проснувшаяся для жизни, Ева молилась за любимого человека. Она записалась на курсы медсестёр, а 12 октября пришёл первый санитарный поезд с ранеными. Лазареты в городе уже были подготовлены для приёма, и девушка приступила к работе, тяжёлой физически и морально. Повсеместно собирались пожертвования на нужды семьям мобилизованных, для раненых и воюющих мужчин. В Дамском помещении в саду при Казанской церкви Ева организовывала кружечные сборы для нужд фронта. С началом войны транспортные связи между странами Антанты, Германии и России оборвались.

    Серафим связался с Российским дипломатическим консульством в Париже, чтобы определить путь возвращения на родину. С детьми затея вернуться выглядела совершенно невозможной, и Серафим договорился с Сабриной, чтобы девчонки остались у неё. Мобилизация мужчин шла полным ходом и во Франции, поэтому женщины не пытались удержать парня, подлежащего обязательному призыву либо здесь, либо там. После разных согласований и переговоров Серафима, как лётчика, отправили сначала в Великобританию, а оттуда - в Россию с тремя английскими гидропланами на военно-транспортном корабле в составе северного конвоя. В начале октября он прибыл в Архангельск, где перегрузил самолёты на поезд до Ярославля транзитом в Петербург, а сам литерным рванул в Рыбинск.
    Ева потеряла дар речи, когда вечером увидела военного с погонами поручика в дверях лазарета, узнала Серафима по глазам, а потом кинулась к нему на шею, и трое суток, пока он не уехал в столицу, они не расставались. На следующий же день пара срочно венчалась в родной церкви Казанской иконы Божьей матери на Стрелке, и, расчувствовавшиеся Щаплеевские: Василий Степанович, Глеб и Борис, наконец-то, обняли молодожёнов. "Жаль, Антонина Фёдоровна не дожила до этого дня. Она молилась за вас", - вспоминали они.
 
    За трое суток Ева подарила Серафиму столько любви, какой он не испытывал никогда. Она держалась какого-то своего тонкого представления жизни, от которого не желала отступать и не отступала. Откуда была такая сила любви и зарождения детей? Кто её научил? - Серафим не знал, но понимал интуитивно правильность этого древнего волжского ведического кода. Она снова его, чистого, одетого с иголочки, в отглаженной без какой-либо складочки форме, провожала на рыбинском вокзале. Теперь его жена, Ева знала, что он обязательно вернётся, а внутри себя она несла его частичку, отражённую в звёздной божественной Вселенной.

Отними

Сказку долгую не рассказывай,
Просто облаком обними
И тихонечко между фразами
От земли меня отними.

Я же вижу, как ты забраживал.
Ты рубашечку-то сними,
Улетим счастливые сразу же
В лунной спаливаться тени.

Пусть глаза заблестят алмазами,
Без ума от тебя - пойми!
А потом фантазии сказывай,
От себя меня отними.

Ты рисунком меня поглаживал
По плечу, уж искры в крови,
И огонь по телу забраживал
В заигравшей снова любви.



      Конец тетради № 2