XII. Замороженная женщина

     (предыдущая глава из романа «Миледи и все, все, все»
              «XI. От нетерпенья вся извелась ты!»
                http://stihi.ru/202310/29/7949)

Нет счастья без любви? Прав сердца стук.
Любовь всё исцеляет, но и столь же
она напоминает нам недуг.
Пик счастья не бывает без потуг
на оном задержаться... и подольше.
Но пик не липнет ни к одной подошве.
Отчаянье теряющих подруг,
тем более, до одури любимых,
достойно слёз сочувствия обильных...
               *            *            *
Кому-то    седина   попала в прядь,
а кто-то неприлично юн, но милость
Судьба проявит к ним лишь за ретивость.
Злосчастье тоже (падко на шкодливость)
готова ноги им переставлять.
«Кураторы» не вызовут сонливость.
Встряхнут и взбудоражат вдругорядь…

Умеют же Издёвки удивлять,
цинично маскируясь под игривость!
Не с    каждым    мутят Фигли-Мигли в лад,
и тут хоть еретик, хоть сам прелат
в издёвках ощутит непоправимость!
Все знают, как, попавши под пригляд,   
привычно отбывать горбом повинность,
но выпятив своей натуры склад...

…Где щепки в вихре  над огнём искрят,
надеясь на свою неуязвимость,
и рай – всего лишь ширма, а не сад,
и правду скрыть вольна «многоязыкость»,
и Ложь со Злом-подельником не спят,
и белою не стала у    владык    кость,
там пыль в глаза – опасный камнепад.

Царице авантюр сам чёрт не брат,
но с ней расстаться – безнадёга, дикость...
...Что есть любовь и кто ей рад-не рад?
Что – жертвенность? В ней тоже – многоликость.
Шанс отыскать любимую – не лихость,
но стоил ли всех жизненных затрат?..
               .            .            .
...Воинственно дух выведен на старт.
Сошла с гасконца вся его сонливость:
«И где же Афродиту мне искать?
Что выдал мой логический расклад?
Пропала! Как сквозь землю провалилась,
иль хуже! Чёрт, твоя ли снова милость»?!

Задворки жизни (не театра) – Зло.
Гасконца от волнения трясло.
Увы, рвать и метать он без разбора
не смел – его иное ремесло
теперь не допускало произвола,
ведь выиграть в дурной игре – смешно!

Кто вспомнит проигравших поимённо?!
Секрет неуловимости шпиона
в    игре    лежит и в    выдержке    в игре,
где ценны нервы с крепостью бетона.
Вот в чём секрет ухватки обретённой.
Шпион в активе – как   вода    в ведре.

Откликнется ли кто на просьбы дона
Хосе, когда дон в яростной поре?
Чем взять, любовью иль казной, парней
Гаскони, чтоб ярились те вне дома
до сорванных в угаре якорей,
до бурь в стакане, как у Посейдона?!

Трактир был непохож на ресторан.
Неясно, кто и что порой тут хавал.
Со шпагой обнажённой д'Артаньян
к трактирщику, не мудрствуя лукаво,
зашёл на огонёк, хоть был не зван.
– Ну, что, не   спится,  старый таракан?!

   Накормлена ли досыта орава?
   Работа круглосуточная? Браво!
   А мне не спится только потому,
   что у меня в ночи жена бесследно
   исчезла. А не ты ли – тот последний,
   кто ночью в своём собственном дому

  мою супругу видел? Видишь шпагу,
  которая к всеобщему же благу,
  не любит похитителей, воров,
  лгунов и всяких хитрых молчунов?

  Заглядывал  к тебе шеф контрразведки?
  Надолго? Ты же в  сговоре  с ним, дед!
  К моей жене, разнузданной кокетке,
  ты, может, и не вхож, но ей во вред

  мог сделать что-то  сообща с Барасом.
  Рассказывай, что с ней и где она!
  Твоё лукавство пресеку я разом!
  Заврёшься – я тебя, как каплуна

  на вертел, насажу на эту шпагу.
  Используй  честно  роль говоруна.
– Да я готов вам принести присягу
   на честность! Ситуация трудна, –

косясь на шпагу, блеял дед, как агнец. –
  Поверьте, сударь, я не враг себе.
  И  вам  я – друг! Ведь вы – мой постоялец.
  Скажу вам, как у Бога на суде!

– Бог – всем  судья, но я на всякий случай
  тебе подсуну шпагу под кадык.
– Я к экстремальным выходкам привык,
  но нынче я вдвойне на них везунчик...

  Да, де Барас тут был, но ни о ком,
  кто интересен вам – со мной ни слова.
  А с вашею женой я не знаком
  и ничего не делал ей дурного.

  Шеф вышел от меня и сразу влип,
  как слышал я, в разборку с генералом.
  Колюч был, как всегда, но не  орал он.
– Хоть что-то интересное могли б

  мы сопоставить в действиях Бара'са?
– Да-да. Он не похож на лоботряса,
  но в этот раз был весел, возбуждён,
  урчал, как сытый кот. Простите... дон...

– Я – дон Хосе и вижу: вы не врёте.
  Что ж, с вами буду я теперь нежней.
  Всё выглядит теперь ещё сложней
  и даже безнадёжнее, как вроде

  иди туда, не знаю, мол, куда,
  найди, не знаю что...                – Всегда беда               
  приходит не одна: при вашем горе
  ещё и с  контрразведкой  вы в раздоре.

  В гостинице моей есть чёрный ход.
  Он заперт. Дубль ключа – у де Бараса.
  И… между нами… Я не полиглот,
  но понял. Вы – гасконец?                – Дед, ты трясся

  под  шпагою  моей.  Так уясни:
  не надо лишних домыслов. Грешны,
  увы, мы все, обманывая ближних,
  но обвинений не  плоди  облыжных!

  Я очень на тебя  надеюсь,  дед.
  Вот золото – в долгу я не останусь.
  А уличу в предательстве – в твой анус
   нещадно острый  вертел  будет вдет!

Хозяин, вид имея удручённый,
за грубость не  держал  на гостя зла:
– Берите лампу. Чёрный ход есть чёрный.
  Но ваша там жена пройти могла.

  Не стану я пугать вас перечётом
  всего, что ожидает впереди.
– Не пропаду ни с Богом я, ни с чёртом.
  Веди и душу мне не береди.

  В конце концов, любая передряга
  ничтожна в мире вечной суеты.
– Тут будет пыльно – это нам на благо.
  Заметны станут свежие следы.

– О, сколько крыс!  Известна небылица,
  что крысы нападают на людей.
  Крыс леди Клер панически боится.
  Она тут не могла пройти, ей-ей.

– Напрасно, дон Хосе, вы так предвзяты.
  Я вижу отпечатки башмачков.
– Ходило  много  баб – разуй    глаза    ты!
– Нет, след особый – вижу без очков.

– А пыль лежит, похоже, вековая.
  Ну, прямо  вопиющий  пыльный пласт!
– Команду подмести никто не даст.
  И сам бы засучил тут    рукава    я,

  но гнева приведения боюсь
  настолько, что со страхом не борюсь.
  Оно тут по  своим  законам правит.
  С ним ладить завещал ещё мой прадед.

  А он-то не труслив был и не квел.
– Ты хочешь мне сказать, что леди Клер
  прошла сквозь царство крыс и приведений?!
– Особенность, увы, моих владений,

   не сделав популярным чёрный ход,
   наводит страх на слуг и на господ.
   Но ваша дама  –  храбрая    особа,
    в чём убедимся мы попутно оба...

Работа подсознания не вдруг
гасконца развернула к тёмной нише.
Герой напрягся, поднял лампу выше.
В нём внутренний проснулся некий слух.

– А  это  что за дверь с замком амбарным?
– Она ведёт к подвалу с ледником.
  Моя жена туда лишь с мясником,
  с большим таким и бесшабашным парнем,

  спускается, и то не каждый раз –
  боится приведений. Сам я глаз
  туда не ка'жу. Склонен я к простуде.
  Я – бог на кухне! Суп, жаркое, студень...

– Открой замок! – герой был возбуждён. –
  Заглянем внутрь! Охота до зарезу!
– Как    скАжете,    бесчувственный вы дон.
– Согрею: за мой счёт хлебнём шартрезу.

Подвал их встретил холодом и тьмой,
но д'Артаньяну вмиг там стало жарко:
родной до боли образ, боже мой!
На глыбах льда, что явно не лежанка,

лежала дама. Шарль взглянул в упор
на голову в тени:    – Дед, освети-ка!
  Залиты кровью волосы с затылка.
  Моя жена! Поверить до сих пор

  тому нет сил – не выдержит рассудок!
  Она и  тридцати  не прожила!
   Нет, кажется жива. Иль не жива?!
Дед простонал:   – Держите  лампу, сударь!

  Мне дурно и вот-вот я упаду!
   За    что    ей  и всем нам такие муки?
Шарль вынужден схватить был лампу в руки,
поднялся в рост и на свою беду

взор бросил в угол. Не из слабонервных,
гасконец, тем не менее, струхнул
и стоило ему неимоверных
усилий, пусть он малость и срыгнул,

загнать в себя обратно приступ рвоты.
Шарль зарычал:    – Эй, старый чёрт,    кого     ты
   тут изрубить на  мясо  приказал?!
    Быть может, ты и  сам  что выгрызал?!

Не доверяя издали глазам,
Шарль подбежал к останкам расчленёнки.
Та, что цвела при жизни как розан,
была обезображена – в сторонке

лежал ряд отсечённых топором
частей уже мороженого тела.
– Не  знал  я! Не моё доставка дело!
– Быть может, зряшно на  растяп орём?!

  Они могли    случайно    спутать бабу
  со свинкой или тёлкой – пустяки!
  Но сам бы предпочёл я скушать жабу,
   чем  людоедом  сделаться-таки! –

Шарль гневно крикнул, оторвать не в силах
свой взор от жертвы. Сколько  баб  красивых
безвинно погибает! Ведь ни счесть!
А кто-то их ещё и будет есть.

Светильник дрогнул. Пляшущие тени –
последнее, что видел он в тот миг.
Удар гасконцу нанесён был в темя
жестоко. Застонав, герой поник,

но мысль сверкнуть успела: «Дед – подонок!
А я – дурак, и за меня потомок
мой не отмстит, поскольку не зачат»...
Нет, это  нЕ  был жизненный закат.

Очнулся Шарль от холода – на череп
приятно возложили в тряпке лёд.
Не важно в чём – в батисте ли, в парче ли,
но лёд облегчил боль. Гасконский род

в лице жизнелюбивого шпиона
обрёл шанс жить на славу без урона.
Быть впредь разумней – дав себе зарок,
Шарль огляделся.  За спиной в рядок

лежали дед с трактирщицей супругой.
Шарль встал на четвереньки и, с натугой
припомнив способ, как вставать с копыт,
принял достойный офицера вид.

Ни мёртвой, ни живой во всём подвале
не видел    Афродиты    он – едва ли
её успели зверски порубить,
хотя вполне могли употребить

на собственные нужды некрофилы.
Но Шарль почти  спокоен  был: вот дверь
оставлена открытой и кровили
затылки у хозяев. Кто злодей,

а кто его спаситель – этой темой
займётся он немедля. С хищной стервой –
трактирщицей – ещё поговорит
без сантиментов и без волокит!

В её руке зажатая дубина –
чем не улика? Мол, сия бабина,
видать, и  нанесла  ему удар,
а муж, скорее, робок, чем удал.

Эх, знал бы всю изнанку заведенья,
Мчал загодя б отсель во весь опор!
Одно лишь хорошо, что до сих пор
Обещанного нету привидения.

– Очнись, старик! Твои делишки – дрянь! –
Шарль в чувства приводил хрыча упорно,
используя пощёчины и брань.
Дед с видом, что ему ничуть не больно,

в сознанье возвращаться не спешил.
– Ну, всё, дед, значит ты – уже покойник.
Вдову Шарль вообще не тормошил,
а деду погрозил:    – Послушай, комик,

   ты с холодом так долго не шути!
   Простудишься! Вставай, дохляк, скорее!
«Покойник» встрепенулся враз:    – Ух, ты!
   Как зябко-то! В два  счёта  околею!

Одной рукой придерживая лёд,
другою поднимая старикана,
Шарль взвыл:    – В тебе не только интригана
  разоблачу, но и убийцу! Вот!

  В два счёта околеешь, коль не скажешь,
  дед, кто меня предательски зашиб!
  Коль скажешь,  пощажу тебя,    рассказ    же –
  предам огласке – рот мой не зашит.

– Вас стукнула моя злодейка Жанна.
  Она и  мне  тем самым угрожала,
  коль не простил бы ей  её вины.
  А после всё ж     вмочила     со спины.

  Башка трещит – боль не идёт на убыль.
  Ударить со всей дури – ей пустяк.
– А кто ж её  саму-то  приголубил?
  Известно будет в местных новостях?

– Супруги    вашей    что-то я не вижу –
  она и    отомстила,    не ленясь,
  не только за себя, но и за нас.
  Надеюсь, никого я не унижу,

  сказав, что Смерти...  Клер не по зубам.
– Быть может, ты бесчестен и упрям,
  сейчас от обвинений отпираясь,
  но тут     свои     для сыска   оперА    есть,

   а мне с тобой судиться не досуг, –
гасконец, взявши деда на испуг,
использовал его  вновь в роли гида. –
  Веди на выход и    свети     мне, гнида!

– …Ага! Входная дверь не заперта!
   А вот след башмачка.   Знакомый,   вроде.
   Пойдёте к церкви Павла и Петра
   и к дому де Бараса попадёте.

    Но вам сейчас нужнее эскулап, –
напутствовал хозяин постояльца.
Шарль взял у деда ключ, одну из ламп:
– Хотел я оторвать тебе, дед, яйца,

  но есть дела пока что поважней.
  Беги к жене. Отваришь  овощ   ей,
  а вместо мяса сунь    укропа    ветку.
  Совсем    избаловал ты людоедку!

– Нет, стерва не получит     вовсе      крох!
    На гадину душа моя сердита!..
А дальше Шарль помчался со всех ног,
нагнать в пути надеясь Афродиту:

«В опаснейшем из жутких городов
она, бедняжка, ввергнется в опасность!
Любой злодей вогнать перо готов
ей в грудь: грабёж и прочее – лишь частность»!

         (продолжение следует)