К портрету джазмена и композитора

           Представленные ниже тексты объединены единым заглавием. Выбрано самое интересное, что касается музыки и личности Германа Лукьянова: отрывки из интервью  Наталии Нагибиной, психолога и педагога,  публикации известных отечественных музыковедов джаза Аркадия Петрова, Евгения Билькиса и американского   журналиста и поэта Вильяма Майнора, а также высказывания отечественных музыкантов: саксофонистов Сергея Резанцева и Олега Степурко и украинского пианиста Сергея Ляховского. Эти короткие тексты, не связанные общим повествованием, даются в мозаичном порядке, иногда предваряясь вопросами интервьюера.
       
 Д ж а з
Звуки, сжатые давлением
в несколько атмосфер.
Звуки, ищущие место
во времени.
Идолопоклонники хронометра.

Крик лебедя,
усиленный раструбом саксофона.
Танец философов.
Хромой, жаждущий танцевать.

Чёрный слон рояль,
по мановению десяти пальцев,
ценою многолетней дрессировки
стоящий на трёх ногах.
Клоун, смеющийся бесплатно.

Авторское право
на звучащий воздух.
Микрофоны,
усиливающие микромысли.
Немые,
поющие песни немым.
*****
 Флюгельгорн, милая, -
 это слуховая трубка,
 через которую люди
 во время концерта
 слушают ритм моего сердца.
*****
Труба -
извилины моего мозга,
водопровод моей души.
      
       Вильям Майнор: «Его душа, пересеченная холодным «водопроводом трубы» - душа человека, который сам себя укрощает, человека, обречённого (а может, это немного поза?) страдать, как положено джазмену, страдать, как музыка, которую он так любит. Он человек, внутри которого сидит Иванушка-дурачок, который зубоскалит, человек, который ищет своё место во времени среди идолопоклонников хронометра. Он человек со своими мыслями, разбросанными перед уже не немой толпой, которая, как он надеется, может отличить лучших от тех, кто пробивает себе дорогу локтями в искусстве, в поэзии, музыке и нашем мире».
 ******      
         Евгений Билькис: «За Германом Лукьяновым установилась прочная репутация «стоящего особняком», чему помимо слухов о неуживчивости в немалой степени способствовали и характер его музыки, и характер его… внешности. Он никогда не улыбался, по крайней мере, на сцене. Улыбка, разве что ироничная, казалась вовсе несообразной всему его облику. По сравнению с приплясывающими, притоптывающими трубачами он казался человеком иного мира. Это привлекало внимание. И это внимание он всегда оправдывал, заставляя себя слушать. Не только потому, что его репутация сильного музыканта была всеми признана, и не потому, что его мастерству трубача и пианиста аплодировали даже с бОльшим  жаром, чем его композициям. Он не был ни скучен, ни претенциозен, в нем угадывалась спокойная уверенность в себе. Не весельчак и не расположенный к мечтательности лирик, он был просто-напросто серьезен. Его стихией было размышление. Как это происходит с личностью, про которую мы говорим «цельная», он не способен был к дроблению и оставался Германом Лукьяновым и в музыке, и в жизни».
*****
Из интервью с Наталией  Нагибиной:
    НН: Кого бы Вы выделили из классиков?   
    ГЛ:  Барток, Шостакович, Прокофьев, Стравинский, Пендерецкий, Глинка, Чайковский, Бах. Шостакович – потрясающий симфонист. Симфония требует особого мышления. Симфонизм – это прием трансформации образа, событий, картин. Это главное. На протяжении короткого времени происходят удивительные трансформации, и на наших глазах рождаются неповторимые картины драм и трагедий. У Шостаковича и образы, и темы необычайно яркие. Так писать никто не мог. Моя композиция, посвященная памяти Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, - дань преклонения перед гением. Шостакович – мой бог в музыке. 
      Влияние музыки Шостаковича испытывает на себе и джаз. Оно не может быть прослежено в каких-то конкретных эпизодах джазовых композиций. Тут речь идет о том, что музыка Шостаковича влияет на само мышление джазовых музыкантов. Нельзя пройти мимо этой музыки, не осмыслив ее замечательной простоты, магии ее полифонии и изысканной конструктивности. Хотя ритмически Шостакович – джазовый антипод. У него очень мало синкоп. Я попытался проанализировать значение ритма в его музыке. Оно оказалось весьма скромным. Это еще раз подчеркивает особенность, своеобразие художественных средств джазовой музыки.      
       …Джаз развивается и творчеством импровизаторов, и творчеством композиторов. В джазе музыкант, который придумал 5-10 собственных интонаций, можно сказать, родил свой язык, потому что всё остальное – общие слова и выражения. Так же, как в литературе, скажем, в поэзии, все наши поэты и все английские поэты писали на своем языке. И, в лучшем случае, они были оригинальны, потому что несколько самобытных выражений принадлежит их перу. Этого было достаточно, чтобы Блок был Блоком, а Маяковский – Маяковским. То же и в джазовой музыке, если удается сочинить какие-то оригинальные интонации и ритмические формулы. Я бы провел такую параллель: если «по проволоке идет» музыкант симфонического оркестра и не падает, то все аплодируют и говорят, что партия  исполнена прекрасно. Но в джазовой музыке мало  «идти по проволоке». Надо на ней ещё и плясать, и чтобы одной ногой ты крутил бы круги, и на шее у тебя вертелись бы кольца, и ты ещё и жонглировал булавами. Вот тогда ты - джазовый музыкант, и у тебя - гораздо более сложная и тонкая задача. В этом суть джазового искусства. Оно демонстрирует в бесконечных вариантах свободу обращения со временем и свободу владения  ритмом. Особая задача  - вовлечение  слушателя в активный процесс восприятия музыки. Слушатель не просто пассивно воспринимает звуки. Я считаю, что джаз рождается не на сцене, а где-то в середине между последним рядом зала и авансценой.
         НН: В любой из ваших  пьес присутствует  образ?
         ГЛ: А зачем же просто так писать? Что касается эмоциональных и образных моментов, то здесь мой диапазон не так уж и узок: есть гротескные вещи, шаржированные, откровенная клоунада, и есть элегичные, какие-то мрачные партитуры, в которых присутствует сосредоточенная эмоция, раздумье. Получаются разные картины, но при этом стремлюсь, чтобы язык и почерк оставались единообразными.
          НН: Но музыка же искусство абстрактное?               
          ГЛ: Абстрактное, но не более, чем литература. Вот говорят, что музыка отличается от литературы тем, что она абстрактна и ничего не выражает. Это большое заблуждение. Литература выражает содержание словами. А слова – это только скелет смысла. И мы же читаем не слова, а  то, что создается с помощью слов, это новое качество текста - художественный  образ героя, событий, картин. Он действует на наше сознание и чувства: мы представляем себе, видим, слышим, переживаем, думаем и мечтаем, смеемся и плачем… В музыке то же самое  - можно изобразить многое: и прыгающего зайчика, и медведя, и войну, как  у Шостаковича, и жуткую трагедию, как у Прокофьева, и скоморохов, как это сделал Стравинский.  Все, видимо, зависит от степени ассоциативного мышления…. Поэзия  более абстрактна, чем нам представляется. И еще это кратчайший способ передачи информации. Возьмите любое короткое стихотворение и передайте его смысл: вам понадобится гораздо больше слов, чем в поэтическом тексте.
     НН:  Во многих ваших произведениях бездна игры и юмора. Что вас воодушевляет? 
     ГЛ: «Иванушка-дурачок», «Белая ворона» - для меня это фольклорные достижения русской культуры. Иванушка-дурачок – это один из главнейших героев русских сказок и самый оригинальный. Он соответствует русскому духу: есть в нем и находчивость, и некоторая юродивость, неприспособленность к жизни, - на первый взгляд. Когда же доходит до дела, то начинают твориться чудеса: он может всех обмануть, оказаться самым ловким, хитрым и добиться успеха, результата. Это самое главное. Иванушка-дурачок – это же не дурак, не обиженный богом человек. Он смешной и забавный, над ним и подсмеиваются, и  его жалеют. Но, оказывается, это только маска.
       Белая ворона – нечто из ряда вон выходящее, аномалия, иногда  уродство, гиперэксцентрика.
*****
     Аркадий Петров. Из аннотации к пластинке:
     «Белая ворона». Это пьеса – своего рода автопортрет. Герман Лукьянов всегда был таким в среде отечественных джазменов. Другой «белой вороной» является смастеренная им цуг-флейта, на которой он играл».
*****
      Евгений Билькис: «Ему хватает ресурсов собственной личности, чтобы заинтересовывать и убеждать. При всем при том, его музыка, не являясь джазовым авангардом, современна. Она и сейчас не проста для восприятия: в нее надо вслушиваться. «Тогда это не джаз» - могут возразить многие. Но такое заявление будет свидетельствовать о поверхностном понимании джаза. Творческий путь Германа Лукьянова можно представить себе как настойчивую полемику вокруг этого отнюдь не простого вопроса. Он прибегает и к иным художественным средствам в попытке выразить свою точку зрения. Многим его музыкальным композициям присуща некоторая жесткость, чеканность, лаконичность в отрывистых, угловатых пассажах медных».
*****
     Сергей Ляховский: «Ни у кого больше в мировом джазе я не слышал таких фирменных лукьяновских патчей, присущих только ему одному. Его уникальный почерк не спутаешь ни с кем».
*****
    Сергей Резанцев: «Таких аккордов никто в мире никогда не писал на нотной бумаге! Лишь ему это было дано слышать!»   
*****
     Аркадий Петров: «Музыка «Каданса» - одно из самых сложных и совершенных достижений советского джаза 70-80-х годов. Лукьянов – композитор активно использует сложные размеры, необычные приемы аранжировок, непривычные тембровые сочетания, нетрадиционные композиторские техники – хроматику, почти атональность, додекафонию». (Сборник «Советский джаз. Проблемы, события, мастера», 1987 год)
*****
       Олег Степурко: «Герман, конечно, выдающийся композитор, обладающий необыкновенной интонацией. … Настоящей композиторской удачей можно назвать «Золотые руки Сильвера». Этой композицией, когда я работал в «Кадансе», мы заканчивали концерт и редко  уходили без «биса». Самое удивительное, что «Золотые руки Сильвера» - это всего две попевки, как говорят джазмены: два риффа. Лукьянов, как Господь Бог, который из ничего сотворил мир, смог практически из ничего сотворить маленький шедевр, который провоцирует импровизацию и создает сильный музыкальный образ».
*****
     Из воспоминаний Натальи Нагибиной: «Как-то несколько лет назад, на концерте в Доме композиторов, посвященном закрытию джазового фестиваля, Андрей Эшпай сказал, к некоторому удивлению публики:
«Сегодняшний вечер интересен для меня уже тем, что я могу послушать такого крупного музыканта, как Герман Лукьянов». Это, конечно, личное мнение, но мнение Андрея Яковлевича"
*****
        Вильям Майнор: «Я спросил Лукьянова, какие аспекты российского джаза являются уникальными свойствами русской культуры. «Все», - сказал он убежденно. Герман стал рассказывать о тех задачах, которые он ставил перед собой в юности: прежде всего, найти свой язык, свой голос, свою форму выражения. Я тогда совершил грубую ошибку, сказав, что где-то читал о его намерении переехать в Соединенные Штаты. И тут грянул гром! Лукьянов не допускал  даже мысли об этом. Ошибка, по-моему, непростительная для советского музыканта. Ведь, казалось бы, настолько велико  стремление играть с первоклассными артистами мирового уровня.  Герман подпрыгнул со стула, стал размахивать руками, быстро ходить, нахмурив брови, говоря: «Где, где, где вы это прочли?!». Тогда я рассказал, что в  Соединенных Штатах вышел компакт-диск с музыкой Лукьянова. Его московский коллега контрабасист Виктор Двоскин, находясь в Америке, написал на конверте, что это - лучший музыкант: «Америка, тебя ждет нечто фантастическое - готовься!» Герман улыбнулся грустно и сказал: «Давайте пожелаем Герману Лукьянову, который уезжает, всего наилучшего». И добавил, что хотел бы посетить Америку, но только для того, чтобы выступить там».
*****
     Из интервью с Наталией  Нагибиной:
     «Высокая самооценка» - так определила Наталия Нагибина итог беседы, когда речь зашла о самооценке Германа... Вот что он сказал:
ГЛ: Шостакович однажды, во время застолья, расслабился и,  лукаво улыбаясь, сказал (слышала моя мама): 
- Талантливых много, но у них нет идей, а у меня - есть.
НН: А у вас есть идеи?
ГЛ: Да. У меня есть.
НН: Как приходит идея?
ГЛ: Идея осеняет тогда, когда «простые мысли приходят в непростую голову». Вот так поэтично можно определить изобретение.