Моя Пушкиниана

Александдр Сергеевич Пушкин в Гурзуфе.

       АКРОСТИХ
Античные стремятся к брегу волны,
лаская йодным запахом травы,
ещё луна плывёт над миром сонным,
каскадом бриз сливается с яйлы.
Светает. Тает тучка над горою,
Аврора пелену сняла с телес,
нетленною любуется красою,
дельфин в прыжке таранит свод небес.
Рукой прикрыв глаза от чар светила,
спустился к кромке вод "курчавый маг" -
его к себе стихия поманила -
резвится и ласкается в ногах.
Глядит на эту синь Он с лёгкой болью -
ещё денёк без хлопот и труда,
ещё денёк остался жизни вольной -
волшебный сон закончится тогда.
И в мыслях вдруг рождается прозренье,
чеканный слог сам просится в строку,
пусть станет долгим чудное виденье
у гения на прерванном веку!
Шутил с судьбой, играл неосторожно,
конца Ему пока знать не дано,
и всё Ему пока ещё возможно,
на посошок разлито уж вино.
Вино искрится терпкое в бокале,
гурзуфский окоём сулит сюжет:
у этих скал, у этих синих далей
роман задуман - дело долгих лет.
Зашло светило, ночь несёт прохладу,
уснул и Он в раздумьях о судьбе.
Фонтан бахчисарайский где-то рядом,
его манит слезой своей к себе...

  Александр Сергеевич Пушкин в Гурзуфе. 2

      АКРОСТИХ

 Алеет рассвет над седым Аюдагом,
 ложатся на воду светила лучи,
 ещё снится сон кучерявому магу,
 как дева всплывает из тёмных пучин.
 Он с ней не знаком, но до боли знакомый
 античной посланницы голос грудной,
 не няни ли голос, что входит в хоромы
 дитя осенить, не нарушив покой?
 Раскинув ручонки, он тянется к няне,

 сейчас он обнимет старушку, но вдруг
 его прошибает озноб, он на грани
 раскрывшейся бездны, химеры вокруг
 грозятся вцепиться, увлечь его в Тартар,
 ему их клыкастые пасти видны,
 ещё бы хоть миг и сработала б карма...
 В ушах сардонический смех Сатаны
 и с ним он проснулся в раздумье тяжёлом -
 что значил сей сон? Но вставать уж пора.

 Пьянящие астры, гудящие пчёлы
 у гения вскоре в размахе пера
 шутливой строфою в альбоме осядут,
 который он Машеньке весь исписал.
 И вот уж тропой цокотит кавалькада,
 несутся восторженных лиц голоса,

 Вершинами гор Его взгляды блуждают,

 громоздкими скалами, моря лазурь
 у ног его бурно валами играет,
 раздумья Его очищая от бурь.
 Задуман роман, что Юрзуфом навеян -
 у гения творчества бьющая новь,
 фонтан его ждёт во владеньях Гиреев,
 Его ожидает России любовь.

    ДУШИ ВОСТОРЖЕННЫЙ ПОЛЁТ

Зноем дышат горы в небо  -
для паренья рай!
Коль душе полёт потребен,
хочешь - полетай!
Полетай со мной, читатель,
возлетим вдвоём!
Помечтаем на закате
каждый о своём!

Пролетим над Аю-Дагом,
сядем, отдохнём,
иль пройдём неспешным шагом
этот окоём.
Здесь, среди друзей - Раевских
Пушкина глагол
жёг сердца, ложился в блеске
Машеньке на стол.
Резали пространство строки
взмахом от плеча:
глас Поэта и Пророка
над волной звучал.

Тонкой музыкой для слуха
воздух здесь звенит,
значит, Дух его к Юрзуфу
прилетел, парит!

ЛЁГКИЙ БРИЗ ПРОБЕГАЕТ ПО КОЖЕ...

Сонный берег волна не тревожит,
в дремоте тихо дышит "Медведь" *
лёгкий бриз пробегает по коже,
горизонт начинает светлеть.

Шорох гальки под медленным шагом
затихает под вздохи волны,
все раздумья "курчавого мага"
расставаньем с Юрзуфом полны.

Наглядевшись от мыса до мыса.
глаз прищурив, взбежал на обрыв,
пошептался в тиши с кипарисом,
дух почувствовав тёплой коры.

Солнца лучик по берегу прыснул,
заиграл, заблестел океан,
окруженьем навеянный, в мыслях
стихотворный родился роман.

Но не скоро застонет бумага
под Его гениальной строкой...
А пока что в тени Аюдага
Он вкушает прощанья покой.

        * "Медведь" - гора Аюдаг.

  ПРОЩАЙ, СВОБОДНАЯ СТИХИЯ!

Из Тамани, из Тмутаракани,
Еникальскую* ширь одолев,
юный Пушкин своими стопами
осчастливил таврический брег.
Митридат, киммерийское поле,
стены Кафы*, Сугдеи* твердынь,
привкус йодного бриза и соли
стали частью великой Судьбы.

Ночь. Качаются звёзды на реях,
хлоп ветрил, тихий шелест волны,
Аюдага могучая шея
с головою у самой воды
показалась в рассветном тумане.
Генуэзских руин антураж
на переднем красуется плане,
лёгкий вал набегает на пляж...

Дни летят в окоёме Юрзуфа,
ришельевских пенат кипарис
полон в кроне таинственных слухов,
гриф в высоком полёте завис.
Шарм семейства Раевских, прогулки,
скал неслышимый шёпот и троп
экзотичной природы негулкой -
ОН воспринял умом и нутром.

В раннеутренних бденьях на бреге,
в алых отблесках медленных волн,
в ласках их неумолчного бега
у подножья Горы думал ОН...
Дерзость мысли явилась отселе,
вскоре так напугавшая трон...
Над Авиндой*, сбегая, висели
тучи старых и новых времён...

А потом долгий путь побережьем:
над Ауткой тропой верховой
ОН в Алупку проследовал прежде,
чем стал городом Ялты покой.
Коренному, мне грустно, обидно,
что нет Гения в ней ни следа
среди дюжины хаток безвидных -
не влекла к себе Ялта тогда.

Сам Раевский с охранников горсткой,
коим чужды поспешность и лень,
горный путь одолели с упорством -
на Байдары* их вывел Мердвень.*
Монастырь, врат дубовых оковы,
впереди ещё Бахчисарай...
Наш герой потрясён, очарован
и бросает стихии: "Прощай!"

             Еникальская ширь - керченский пролив,
             Кафа - атичное название Феодосии.
             Сугдея - одно из названий Судака.
             Авинда - скала над Гурзуфом (с видовой площадкой)
             Байдары - посёлок в западных предгорьях Крыма (Севастоп. р-н)
             Мердвень (тюркск.) - "шайтан Мердвень" - чёртова лестница,
             единственная в те времена тропа, ведшая с побережья на плато и в
             предгорья.

     ************************

Многое видел, не видел - несметно!
Мчал на закат. на зарю,
очень немногое знаю конкретно,
думаю, что говорю.

И предыдущих столетий восторги
женщин любовью, вином,
разных поэтов пути и дороги
я отражаю в своём.

Многие с Пушкиным встречами грезят,
за руку даже берут.
В мой рюкзачок этот Гений не влезет -
Он для меня очень крут.

Но за глаголов хрустальные брызги,
благоговейный досуг,
радости до поросячьего визга
я благодарен ЕМУ!

  ЦВЕТАЕВОЙ ОТКРЫЛ НАВСКИДКУ СТИХ...

Цветаевой открыл навскидку стих
и бризом потянуло с Аюдага.!
С "курчавым магом" встреча ...я затих,
читая фэнтези другого мага.

Сбежали, взявшись за руки, к воде...
известный маг растаял в небе синем...
Она ещё не знала о судьбе
и вся была от встречи в эйфории.

И долго тем видением жила
на побережье Крыма и в Париже.
Елабуга далёкою была,
но в эйфории там её не вижу.

Ржавел капкан там на её ногах,,
а на руках поблёскивали цепи,
висел замок цензуры на устах -
что может для поэта быть нелепей?

За чтением пронёсся только миг,
но на ладонях выступила влага...
Цветаевой открыл навскидку стих
и бризом потянуло с Аюдага!

   К ПУШКИНСКОМУ ПРАЗДНИКУ В ГУРЗУФЕ  02.06. 2002г

Я вряд ли что-нибудь добавлю,
к тому, что в воздухе звенит,
и, в общем, сам себя я славлю,
и Пушкин мне принадлежит,
коль вольно обращаюсь с Музой,
быть может, ветреной, увы,
но нас не связывают узы,
и не склоняю головы
я перед девственной старухой -
над ней злословил сам А,С,
А Он в то время был, по слухам,
влюблённым в море, горы, лес,
и в Машу в дерзости сердечной
влюблён был и легко творил.
Любовь - не Муза - стала вечным
брожением Его крови.

Я по себе всё это знаю
и не боюсь признаться вдруг:
Любовь! - Она нас возвышает,
а Муза лишь ласкает слух.
Мне не грозит дуэли лихо,
пусть кто-то скажет: парвеню!
А.С. мне слышен голос тихий
и я ему благоволю!

         *****

     ВНОВЬ С ГЕНИЕМ ВСТРЕЧА

Вновь с Пушкиным встреча в том парке  тенистом,
Где  бродит доныне поэта астрал,
Блеснуло мгновеньем татарки монисто,
Как прежде шумит набегающий вал..

Здесь тема созрела и стала сюжетом,
Не зря же попал под опалу поэт,
Тут, в доме друзей, в окружении этом
Онегин-герой появился на Свет.

Ласкающий берег,  ночные прогулки,
Колосс Аюдага, вкус зрелых гроздей,
И Машеньки щебет под цокот негулкий
Выносливых, смирных татарских коней…

Настали прощанья с Юрзуфом минуты,
Уже кавалькада обвыклась с тропой,
Застава, аул, хуторок арнаутов,*
Аутка, Алупка - ночлега покой.

А вот и Мердвень* – и крутой, и опасный –
Тропа   вьётся  в скалах, и конь в поводу,
Стихии  далёкой, сверкающей властно,
Кричит Он :"Прощай!" у друзей на виду…

Осеннее Болдино. Снова напасти  -
Страда декабристов и царский вердикт,
Поэт поглощён – он у Музы во власти,
России любовь у него впереди!

                арнауты - местные греки.
                Мердвень - "шайтан мердвень" (чёртова лестница)
                в те времена - единственная тропа через перевал
                с Южного берега в байдарскую долину.
               
                ***

       В АУРЕ ПУШКИНСКОГО ГЕНИЯ

Письмо автору 10-й главы  "Евгения Онегина" А.С. Пушкина
Шехтману Марку по прочтении оной.
 
                Здравствуйте, Марк!
 Моя рецензия к вашему "Евгению Онегину" ничего не убавила и не прибавила бы к тому пиетету, которым я руководствуюсь, обращаясь к Вам, как к поэту и человеку, дерзнувшему приблизиться к самому А.С. Пушкину.

 Труд замечательный и, судя по вашей переписке с рецензентами, написанный в моменты мистических явлений, отнюдь не из желания причислить себя к классику, а исключительно под воздействием Его Величества ИНТЕРЕСА.
 А теперь по существу: Вы знаете, что Пушкин закончил-таки свой роман и написал
 десятую главу, но потом сжёг её. С чего бы это? А не потому ли, что Пушкин пришёл в ужас от того, что сталось с декабристами после их фиаско. Очевидно, его герой (Онегин) был связан с декабристами в той же степени, что и сам А.С.,
 Пушкин симпатизировал движению и был дружен со многими из них, и вот, когда всё рухнуло в одночасье,  А.С. осознал, что он ошибался в благих намерениях декабризма, когда стали просачиваться сведения о допросах и деталях признаний некоторых декабристов, Пушкин не столько испугался, сколько ужаснулся той метаморфозе, что случилась с его мировоззрением. Из-за пустяков он не стал бы уничтожать самую значительную, на мой взгляд, часть своего труда. Вот если бы А.С. не написал эту главу, тогда оставалось бы нетронутым поле домыслов,  и тогда карты в руки, но после того, что он по неизвестным доныне причинам сжёг её, тут нужен серьёзный мотив, что-то выше простого интереса, чтобы рискнуть пренебречь отношением самого А.С. к своему детищу.
 И ещё: наш крымский поэт Эдуард Абрамов (Феодосия) более десяти лет назад тоже написал 10 главу, тоже прошёл через чистилище (понимаю, что ожидало бы Вас на поэзии.ру, не убери Вы её с сайта) и тоже довольно естественно вписался в пушкинский стиль, строфику и склонность к глагольной рифме. Эту главу Абрамов подарил мне более десяти лет назад на учредительном съезде Союза писателей Крыма, значит, написал он её значительно раньше. Он отличился ещё больше, написав и закончив шолоховский "Тихий Дон"!!! Но это уже другая тема.
 Своими соображениями по поводу разочарования декабристским движением Пушкина я частично поделился в своей работе "Сколько дуэлей было у Пушкина", с которой можно ознакомиться (при желании) и на стихи.ру , и на проза.ру.
 Именно эти соображения и подвигли меня на излияния по поводу Вашей работы.
 С уважением.

      
                *****