Холод апрельских ветров

А в городе нашем, голодном до зелени,
Царит прозябание, плюс невеселие;
Вершится безмолвие, плюс безразличие…
Бессовестно жить – значит быть обезличенным.
И мир обезличенных, выжатый ложностью,
Заправленный мусором, накипью, пошлостью
Гуляет, как донный песок, во все стороны,
Подъятый акульими стаями скорыми.
Послушно болтаясь, согласно течению,
Безвольный песок не имеет значения.

А в городе нашем засела бессмыслица.
Как просто в нём стало, поддакнув, возвыситься;
Средь мраморных бюстов занять положение,
Которым пока не грозит разрушение,
И, впялившись вдаль омертвевшими взорами,
Вещать громогласно легенды с «Аврорами».

Флажки поистрёпаны, выдуты шарики,
Разряжены души – не светят фонарики…
Но странная странность – не видя крушения,
Послушный народ продолжает движение…
Движение к смерти. Составы двухсотые,
Изглоданы рыжею сыпью особенной,
Стучат на просторах утраченной родины,
Что за чемоданчик зелёненьких продана.

А в городе нашем, чертой ограниченном,
Снуют вдоль поребриков псы-пограничники,
Штампуются цензоры, шпики и критики,
Чтоб люди червём не вгрызались в политику.
Ну разве возможно в такой безвоздушности
Творить свою правду любви за ненужностью
Картонных трибун и пластмассовых лидеров?
Наверно, нельзя,– запрещается, видимо.

А в городе нашем, зачищенном пулями,
Давно уж не пахнет февральскими бурями.
Инертность, безмолвие и безразличие.
Бессовестно жить – значит быть обезличенным.