Лёгкие шаги безумия

ГЛАВА 26, 27

Павел Севастьянов по кличке Сева, двадцатидвухлетний боевик ясеневской группировки, впервые в жизни сидел в КПЗ. Ему определили в забитой до предела камере место у параши. Вонь и духота не давали уснуть. К этому прибавилась чесотка.Лежа ночью на нарах, глядя в гнилую темноту камеры, Павел чесался до крови и думал о том, что лучше бы его взяли сразу, вместе со всеми, а не через несколько дней.

Он был единственным, кому удалось уйти и осесть на дно после разборки с дроздовской командой в «Витязе». Он сам удивился, что ушел так легко, и поверил, дурак, будто и дальше ему повезет. Но заложили свои же. Только свои знали, что он мог прятаться у Наташкиной бабки, в старой заброшенной деревне Коптево под Тулой. Только свои. Сами менты не то что бабку, и Наташку не вычислили бы. Никто про их дружбу-дюбовь не знал, даже родители.

А теперь выходит, что лучше бы его взяли сразу, со всеми. Тогда не шили бы ему еще одну тяжелую «мокруху». Кто-то шлепнул-таки певца Азарова, уцелевшего при разборке. И по всем раскладам получалось, что именно он, Пашка Севастьянов, первый подозреваемый. Азарова шлепнули утром, а Пашку взяли поздно вечером. Он вполне мог смотаться в Москву из села Коптева и вернуться обратно. И мотив у него был, и время. А что бабка Наташкина, слепая-глухая, честно сказала, что никуда Пашка не уезжал в тот день, наоборот, крышу чинил, так это не в счет. Никто его, кроме бабки, на крыше не видел. А она ведь слепая, глухая, ей девяносто лет. Она перепутать может и день, и час, и самого Пашку. Не в счет такой свидетель. Единственный свидетель — не в счет.

В тесной камере, под храп, стоны и сонные бормотания соседей, Пашка Севастьянов думал о том, что менты с удовольствием скинут на него убийство Азарова. И нет у него ни малейшего шанса отмазаться. А это вышак…

Уснуть Севастьянову удалось только на рассвете. Это был дурной, нездоровый сон. Зудела кожа, расчесанная до крови, снились кошмары, вставало из тухлой темноты смеющееся гладкое лицо Азарова, даже песенка звучала в ушах про неверную любовь.

— Уйди! — орал Пашка во сне. — Я тебя не мочил! Уйди! В камере был подъем, нарастала волна привычных звуков: кашель, кряхтение, унылые матюги просыпающихся соседей. Кто-то мочился у параши, и брызги летели прямо на Пашку. Лязгнуло железо, загремели миски с утренней баландой. Пашка тер кулаками слипшиеся, мутные глаза, тряс головой, чтобы кинуть с себя остатки кошмарного, тяжелого забытья.

— Севастьянов! На допрос! — услышал он сквозь звон в ушах и камерный шум.

Его ввели в пустую камеру. За столом сидел опер Сичкин. Пашка удивился и обрадовался. Он думал, допрашивать будет следователь, старый козел с колючими ледяными глазками, безжалостный, въедливый, к тому же некурящий. А этот опер — совсем другое дело. Он по сравнению со следователем просто отец родной.

— Чайку бы, — промямлил Пашка, затравленно озираясь по сторонам, — и это, покурить дайте!

Сичкин вызвал дежурного, чаю принесли горячего, сладкого и крепкого. Пашка зажмурился от удовольствия. А добрый опер выложил перед ним еще и два бутерброда, с колбасой и с сыром. Потом сигареты протянул.

— Здорово ты влип, Паша, — вздохнул опер, закуривая, — очень здорово влип. Но это ты и без меня знаешь.

— Я не убивал, — ковыряя отбитый уголок стола и не глядя оперу в глаза, произнес Севастьянов, — когда был тот базар с дроздовскими, я палил как все. Это правда. А певца я не убивал.

— Ты, Паша, человек грамотный. Ты понимаешь, что единственный твой шанс не получить вышака — это если мы найдем настоящего убийцу. Понимаешь?

Севастьянов кивнул, жадно докурил сигарету до фильтра и тут же вытянул следующую.

— Так кому охота корячиться, если вот он я, готовенький? Вам, что ли? Вы-то вообще свою работу закончили.

— Если б закончили, я бы с тобой разговаривать не стал. Ты, Паша, подумай хорошо и пойми, что от этого нашего разговора многое для тебя зависит. Ты мне поможешь, а значит — самому себе. Выбора у тебя нет. Твои «братки» дорогие тебя уже сдали и еще сдадут, поэтому давай поговорим с тобой совсем откровенно.

— Так я ж все сказал. И следователю, и вам…

— Сколько у тебя классов, Паша? — прищурив хитрый глаз, спросил Сичкин.

— Десять.

— Правильно, десять. Плюс два курса Института инженеров транспорта, в котором ты не доучился. Не потому, что не тянул, а просто пожадничал. Захотелось тебе легких денег. Захотелось быть не хуже других… Ладно, я проповеди тебе читать не собираюсь. Я это к тому говорю, что два курса все-таки есть. А еще армия. Ты ведь неплохо служил, и часть у тебя была отличная, без дедовщины. Получается четырнадцать лет. Четырнадцать лет своей сознательной жизни плюс еще раннее дошкольное детство был ты, Паша Севастьянов, нормальным парнем. Мама у тебя хорошая интеллигентная женщина. И говорить ты умеешь на человеческом языке, а не только матом и по фене. К бригаде ты прибился совсем недавно, всего-то полгода. Не успел ни денег настоящих отведать, ни красивой жизни, а уже светит тебе вышак. Но подставили тебя, лопуха, не твои «братки». Им это по фигу. Подставили тебя совсем другие люди, серьезные и очень сильные. И я хочу их, этих людей, вычислить. А ты мне поможешь. Ты должен вспомнить, Паша, как в твоей бригаде родилась замечательная идея устроить разборку на дроздовском юбилее. Кто конкретно навел на ресторан «Витязь»?

— Ну, так это я помню, — обрадовался Севастьянов, — мы трое, Лопата, Коготь и я, были в казино «Европа», на Войковской. Там Лопата знакомую бабу встретил. У них с Лопатой был долгий разговор, я вообще-то не прислушивался. Но понял так, что она и навела. Лопата потом и говорит, мол, завтра пойдем дроздовских крошить. Есть повод подходящий. Хватит тянуть, мол, заел совсем Дрозд, влезает с ногами на нашу территорию.

— Ты раньше эту бабу встречал где-нибудь?

— Вроде нет. Не помню.

— Как она выглядит?

— Ну, шикарная женщина, лет сорок, может, меньше. Высокая, волосы… вроде светлые, но не блондинка.

— Глаза?

— Ну я ж не присматривался. Просто запомнил, что красивая, шикарная, классный прикид, все как надо.

— Азаров не упоминался в том разговоре? — тихо спросил Сичкин.

Паша задумался, опять стал ковырять ногтем уголок стола.

— Не помню я, — он грустно покачал головой, — врать не буду, не помню.

— Хорошо, — кивнул опер, — давай так попробуем. То, что на сцене в «Витязе» пел Азаров, было новостью для вас или вы знали об этом заранее? Лопата знал об этом, как тебе кажется?

— Лопата точно знал, — кивнул Паша, — вроде как баба та насчет Азарова лично Лопату просила, чтоб это… ну, мы, мол свои проблемы с Дроздом решим, а заодно и Азарова, в куче…

— То есть она его заказала? Так получается?

— Ну, вроде того… Я потом слышал, как Лопата с Когтем слегка побазарили, когда мы из казино уходили. Коготь говорит, мол, пусть она и платит, как за нормальное заказное, А Лопата посмеялся и сказал, что, мол, тебе пули жалко? Я тогда еще подумал, наверное, эта баба Лопате-то и заплатила либо пообещала. А ему делиться не в кайф. Но Коготь быстро заткнулся. Он Лопату знает, уж кому, а ему-то точно пули не жалко. И на перо поставит, глазом не моргнет. Он потому так долго в главарях держится.

Прежде чем вытащить конверт с фотографиями, Мишаня допил залпом свой остывший чай, закурил и только потом разложил перед Пашей веером несколько цветных снимков с женскими лицами.

Паша с первого взгляда узнал знакомую молодого авторитета Лиханова Андрея Игоревича, главаря небольшой, но крепкой ясеневской группировки, известного под кличкой Лопата. Из шести снимков он выбрал два. На обоих была заснята в разных ракурсах Регина Валентиновна Градская.

* * *
Он не сорвался в прямом эфире. Он был обаятелен, остроумен, уверен в себе. Никакой нервозности, прямо-таки воплощение здоровья и спокойствия. Регине даже показалось, что сквозь экран телевизора она чувствует тонкий, едва уловимый запах, которым пропитался пиджак ее мужа, запах чужих духов.

Она знала, что он отменил на сегодня все, что мог отменить. Он взял из гаража опять все тот же старый черный «Мерседес» и выехал из дома в одиннадцать утра, не сказав ни слова. Целый день ему звонили, кто-то важный и нужный разыскивал.

Она не знала, что сказать, впервые за годы, прожитые вместе, она не могла ответить, где ее муж. Конечно, она врала что-то, придумывала более или менее серьезные отговорки — в зависимости от важности отмененной или сорванной встречи.

Она автоматически прикрывала его. Вернее, не его, а их дело, которое не терпело ни дня, ни часа отсрочки. Какие-то вопросы Регина могла решить сама, и она решала. Но многое, очень многое без Волкова не решалось. Он нужен был сам, собственной персоной — не так Регине, как концерну. А важнее концерна не было ничего на свете.

Она ни разу не набрала номер его сотового телефона. Но те, кто разыскивал его дома, говорили ей, что сотовый не отвечает. Она раньше времени отпустила домой горничную, которая косилась на нее с любопытством, вылизывая огромную квартиру и краем уха прислушиваясь к Регининому телефонному вранью.Передача давно кончилась, был десятый час, шли вечерние новости по ОРТ. И тут Регина заметила, что все время теребит в руках черную кожаную перчатку, ту, которую нашла в «Мерседесе». Вот откуда этот запах, такой знакомый и чужой.

Регина отлично разбиралась в духах. Духи, которыми пользуется женщина, могут многое рассказать о ней, значительно больше, чем она сама того хочет. Теплые, холодные, сладкие, горьковатые, на разной коже они пахнут по-разному, могут быть приторно-навязчивыми, бесстыдными, а могут создать ауру загадочности и недоступности. Духи говорят о том, какой хочет казаться женщина, какой она себя видит, насколько сильно себя любит, комплексует ли по поводу своей внешности или уверена в том, что неотразима.

Регина, если бы захотела, могла бы написать фундаментальный труд под названием «Психология запахов». Но все недосуг было.

Теперь она знала, что всю оставшуюся жизнь будет чувствовать отвращение к легким и нежным духам «Мисс Диор». Теплый, ненавязчивый запах с оттенком теплого сандалового Дерева… Так пахла перчатка, которую она теребила в руках. Этот запах витал в салоне черного «Мерседеса». В нем не было ничего зазывного и наглого. Сегодня, когда вернется ее муж — если он вернется, от его пиджака будет исходить именно этот мягкий, ненавязчивый аромат.

— Что значит «если вернется»? — произнесла она вслух, громко и внятно. — Куда он денется? Он, конечно, свихнулся, но не до такой же степени!

Она оказалась права — как всегда. В половине одиннадцатого вечера он вернулся. Небрежно чмокнув ее в подставленную для поцелуя щеку и отказавшись от ужина, он прошел к себе в кабинет. От пиджака, который он не глядя скинул по дороге на кресло в гостиной, действительно пахло духами «Мисс Диор».

Подождав минут десять, она осторожно приоткрыла дверь кабинета. Он лежал на диване, в брюках и расстегнутой рубашке. Лежал и смотрел в потолок.

— Устал? — спросила она, подходя и присаживаясь рядом с ним на диван.

— Да, немного, — ответил он, не глядя на нее.

— Знаешь, было много звонков, я наврала с три короба, — она стала рассказывать о звонках, делах, о проблемах, которые решила за него и без него.

Он отвечал односложно: «Да, нет, правильно, надо подумать…» И продолжал глядеть в потолок.

— Да, я смотрела твой прямой эфир. Все прошло отлично. Ты сейчас действительно в очень хорошей форме. Как ты думаешь, с чем это связано?

— А почему это должно быть с чем-то связано? — спросил он спокойно. — Я что, все еще безнадежно болен и мне требуется постоянное медицинское вмешательство, чтобы быть в хорошей форме?

— Нет, Венечка, ты здоров, — она весело рассмеялась и потрепала его по колючей щеке, — ты вообще у меня молодец. В последнее время нам так много приходилось работать, ты и дня не мог прожить без сеанса. Я ведь тоже сильно выматываюсь, когда мы так работаем. Поэтому я очень рада, что сейчас могу расслабиться и не волноваться за тебя.

— Да, Регина. Ты можешь расслабиться и не волноваться. Вся эта возня со скандалом в «Витязе» закончилась. Я теперь в полном порядке. Знаешь, я, пожалуй, выпью чаю.

Он резко встал с дивана и отправился на кухню.

— Да, я забыла тебе сказать, — она включила электрический чайник и поставила на стол две чашки, — кто-то потерял перчатку в салоне «Мерседеса». Наверное, надо вернуть. Она лежит на журнальном столике в гостиной, черная, кожаная, маленького размера. Ты помнишь, кого ты подвозил вчера?

— Да, — кивнул он, — я помню. Я верну перчатку.

— У Полянской очень тонкие руки, — сказала она. Он вскинул на нее свои светлые, почти прозрачные глаза и, помолчав минуту, тихо произнес:

— Регина, если хоть один волос упадет с головы этой женщины, я убью тебя.

— Ого! — весело рассмеялась она в ответ. — Даже так?

— Я тебя предупредил. — Он встал из-за стола, достал с полки пачку с пакетиками чая «Липтон», не спеша распечатал, опустив в обе чашки по пакетику, залил кипятком.

Регина внимательно наблюдала за его руками. Они не дрожали, были уверенными и спокойными. Она поймала себя на том, что ей хочется, чтобы рука его дрогнула и кипяток из чайника попал на кожу, чтобы он вскрикнул от боли.

— Веня, Веня, — она покачала головой, — неужели ты веришь, что эта добропорядочная ментовская жена действительно разделяет твои нежные чувства? Она просто боится тебя. Могу поспорить на что угодно, у вас еще не было ничего и не будет. Она морочит тебе голову и не собирается изменять своему полковнику. Поверь мне, я сейчас говорю не как воя жена, а как психиатр с двадцатипятилетним опытом работы, как твой партнер и друг.

Он сидел, молча уставившись в свою чашку.

— Ты молчишь потому, что тебе нечего возразить. Ты понимаешь, что я права. Тебе не пришлось пережить первую юношескую любовь. Мы с тобой знаем почему. И теперь, в сорок, ты спохватился, ты решил, что жизнь проходит, а настоящего чувства нет. Сейчас тебе кажется, что мир перевернулся. Ты встретил женщину, к которой когда-то, четырнадцать лет назад, тебя тянуло со страшной силой. Это был не твой голод, не болезнь, а здоровое мужское чувство. Полянская не изменилась за эти годы. Она молода и хороша собой. Да, Веня, я признаю, что Полянская — очень красивая женщина. В ней есть то, чего нет во мне и в бесчисленных стандартных кралях, которые работают в нашем бизнесе. В ней есть порода и благородство. Тебе сейчас кажется, что всю жизнь тебя окружали говорящие куклы и только от этой женщины исходит живое тепло. Заметь, я говорю об этом спокойно. Я слишком люблю тебя, чтобы ревновать. Я не устраиваю сцен, не поливаю ее грязью. Я не против вашего романа. В конце концов, идеально верных мужей не бывает. Но партнеры должны хранить друг другу монашескую верность. Иначе страдает дело. И романа не будет, Веня. Полянская тебя не любит. Она врет тебе.

Голос Регины становился все глубже, она не отрываясь смотрела на мужа. Ее разумный монолог плавно переходил в сеанс мощного гипноза.

— Полянская врет тебе, ты ей не нужен. Она смеется над тобой. Ты успокоишься и поймешь, что есть только я, ни одна другая женщина для тебя не существует. Только мне ты можешь верить, больше никому. Она чужая тебе, она твой враг. Есть только мой голос, это мост над бездной, это лунная светящаяся дорога, по которой ты идешь, спокойно и уверенно. Только со мной ты можешь не бояться…

Он уже закрыл глаза. Он уже медленно покачивался в ритме ее плавной речи. Она успела подумать, что надо осторожно пересадить его на пол, иначе, выходя из транса, он может свалиться со стула. Она сделала шаг к нему, и тут громко зазвонил телефон.

Веня вздрогнул, открыл глаза и резко выкрикнул:

— Прекрати! Я не просил тебя!

Это был Регинин сотовый, который лежал на телевизоре. Взяв трубку и сказав: «Я слушаю», она вышла из кухни.

Оставшись один, он сделал несколько жадных глотков чаю и закурил.

— Веня, у тебя есть наличные, долларов четыреста? — спросила Регина, появившись в дверях через минуту. — Мне надо срочно встретиться с информатором, шестьсот у меня есть, я должна дать ему тысячу. А банк закрыт, ночь уже.

— Четыреста, наверно, найдется, — кивнул он. — А почему такая срочность? Нельзя подождать до завтра?

— Нельзя, Веня. Это только тебе кажется, что все кончилось. На самом деле все только начинается.

— Регина, объясни мне толком, в чем дело? — Он встал и вышел в гостиную. Бумажник лежал во внутреннем кармане пиджака. Четыреста долларов там нашлось.

— Вернусь через час, объясню, — пообещала она, — не волнуйся. Это не касается твоей Полянской.

«Скоро уже ничего не будет касаться Полянской, — думала она, садясь в свой синий „Вольво“ и выруливая в черноту мартовской ночи. — Я совсем не ревную. Смешно ревновать к женщине, которой жить осталось считанные дни».

Остановив машину неподалеку от Пушкинского музея, Регина прошла пешком к Гоголевскому бульвару. Бульвар был пуст. В зыбком, подрагивающем свете фонарей поблескивала рыхлая, как размокший чернослив, весенняя слякоть. Ступая очень осторожно, стараясь не замарать замшевых светлых сапожек, Регина направилась в глубину бульвара. На одной из скамеек чернел силуэт мужчины. В темноте попыхивал яркий огонек сигареты.

Регина молча села рядом и тоже закурила. Из темноты послышалось тяжелое шлепанье шагов по грязи. По бульвару брел неверной, спотыкающейся походкой какой-то поддатый бомж. Шарахнувшись к скамейке, он хрипло произнес:

— Я извиняюсь, сигареточкой не угостите? Регина молча выбила сигарету из своей пачки и брезгливо, двумя пальцами, протянула пьянчуге.

— Очень вам спасибочки, — прохрипел тот, — и огоньку уж тогда, если не затруднит.

Мужчина, сидевший рядом с Региной, щелкнул зажигалкой. Прикуривая, бомж на секунду вскинул глаза на их лица, освещенные язычком пламени.— Еще раз спасибочки.

Пошатываясь и что-то бормоча себе под нос, он побрел прочь и растворился в темноте бульвара.

Подождав еще минуту, мужчина быстро сунул Регине в руку какой-то маленький плоский сверток. Через минуту в кармане его куртки оказалось десять стодолларовых купюр.

— Я буду ждать вашего звонка ровно в два ночи, — сказал мужчина.

Регина кивнула, бросила недокуренную сигарету в лужу под скамейкой и так же не спеша, осторожно ступая, вернулась к машине. Там, прежде чем завести мотор, она вытащила и развернула маленький сверток. Это была обыкновенная магнитофонная кассета. Регина тут же вставила ее в магнитофон.

Домой она приехала в половине второго. Веня мирно спал по-детски положив руку под щеку. Регина разделась и встала под горячий душ.

«Как странно, — думала она, — я потратила столько лет, заставляя его и себя балансировать на грани тяжелого психоза. Болезнь не мешала ему отлично соображать и работать. Наоборот, он был сильным и осторожным. Он остро чувствовал опасность и умел легко обойти ее. Именно на этом я когда-то построила свой расчет. Болезнь была чем-то вроде защитной капсулы, второй кожи. Он не знал сомнений и сожалений, не рефлексировал. Энергия болезни, энергия ненасытного самоутверждения двигала его вперед и делала непобедимым. Мне казалось, что окончательно он не поправится никогда. Оказывается, все так просто. Страшно просто. Он влюбился. Он стал здоров и беззащитен. Он сейчас как маленький ребенок, который заново открывает для себя мир. Это мешает ему ясно соображать и адекватно реагировать на происходящее. С ним, здоровым, куда трудней, чем с больным. Он выходит из-под контроля. Он расслабился только тогда, когда я стала петь дифирамбы Полянской. Я всегда знала, что он сумасшедший, но никогда не думала, что он такой дурак…»

Через полчаса, сидя на кухне в халате, она набрала номер на своем сотовом телефоне и произнесла всего три слова:

— Лопата. Коготь. Пять.

— За каждого? — уточнил невидимый собеседник.

— Хорошо. Восемь за обоих. Но очень срочно.

— Если срочно, то десять.

— Ладно, — вздохнула Регина, — грабите бедную женщину. Девять. За сутки сделаете?

— Уж постараемся, — усмехнулся в ответ ее собеседник и повесил трубку.

Надо было ложиться спать. Завтра утром придется съездить в банк и снять со счета девять тысяч долларов. Нет, лучше десять — на всякий случай. И не завтра. Уже сегодня.

* * *
Майор Иевлев, слушая запись разговоров, которые велись в черном «Мерседесе», думал о том, что женщинам верить нельзя. Подслушивающее устройство успели вмонтировать, пока веселая троица гуляла в окрестностях Поклонной горы. Конечно, основные разговоры велись не в машине, а на улице и в закрытом клубе "К", куда «наружники» проникнуть даже не пытались.

Но и так все было ясно. Суперпродюсер вовсю ухлестывает за женой полковника милиции. И она ничего не имеет против. Поэтому и не стала вызванивать мужа из Лондона. Зачем ей муж, когда назревает любовь с миллионером? А взрывчатку коляску подложила жена Волкова. Кто ж, как не она? Какая нормальная баба потерпит горячее увлечение своего богатого и знаменитого мужа? Вероятно, госпожа Градская почуяла в тих зарождающихся романтических отношениях серьезную угрозу для своего семейного и финансового благополучия.

В жизни бывает всякое. Женщина из ревности может пойти на разные неожиданные мерзости. Мужчина, конечно, тоже. Но сейчас речь именно о женщине. Ее видели во дворе, где взорвалась коляска. Она пыталась проникнуть в квартиру Полянской. Женщина среднего или выше среднего роста, от сорока до пятидесяти, в первом случае на ней была короткая дубленка, во втором — длинное пальто.

После недолгих размышлений майор Иевлев пришел к выводу, что если бы на Полянскую покушались те, кто навел отморозков на Дрозда, то никакой женщины на горизонте не возникло бы. Это люди с другими методами и возможностями. Они бы действовали иначе.

У Регины Валентиновны Градской тоже возможности немаленькие. Но, вероятно, свои личные проблемы она хочет решить самостоятельно. Она женщина опытная и неглупая, криминальный мир ей известен вовсе не со стороны. Это только наивным обывателям, которые смотрят «Дорожный патруль», кажется, что решать все проблемы при помощи киллеров просто и нехлопотно — были бы деньги. На самом деле все совсем не просто и далеко не безопасно. Практический опыт показывает, что тот, кто хоть немного шевелит мозгами, прежде чем оплачивает услуги киллера, живет, как правило, значительно дольше. А то, что профессиональный психотерапевт, кандидат медицинских наук доктор Градская мозгами шевелить умеет, это точно.

Наверняка связи с криминалом у них с мужем общие. А ну как кто-нибудь из общих знакомых прознает и настучит Вениамину Борисовичу? В общем, раз обманутая жена суперпродюсера решает свои личные проблемы самостоятельно значит, есть у нее какая-нибудь уважительная причина.

Обидно, что нет никакой связи с гибелью Дрозда, очень обидно. Но заниматься взрывом коляски все равно надо. Покушение на убийство должно быть раскрыто. Конечно, потенциальная жертва теперь не вызывала у майора особых симпатий. Но закон не наказывает неверных жен. А ничего дороже и ближе закона для майора ФСБ Иевлева на свете не было.

Ему не давало покоя, что круг фигурантов, так и не возникнув, сразу сузился до одной точки. Слишком уж это просто и быстро. Улик и фактов — кот наплакал, одни сплошные домыслы. Прежде чем путаться в них, стоило набрать еще фактурки.

Почти не надеясь на удачу, майор сам лично решил понаблюдать за ревнивой дамой, посмотреть, что она будет делать дальше. Сидя в своем неприметном «жигуленке» у шикарного девятиэтажного дома на Мещанской улице, в котором находилась городская квартира Волкова и Градской, майор уже задремал было, когда увидел, как выкатывает из подземного гаража синий «Вольво» Регины Валентиновны. Была мокрая, мрачная полночь. Иевлев проснулся, встрепенулся и осторожно поехал следом.

В темноте Гоголевского бульвара майору в потрепанных джинсах и старой лыжной куртке было совсем несложно сыграть роль поддатого бомжа.

У Регины Валентиновны было вовсе не любовное свидание в начале первого ночи на Гоголевском бульваре. В отличие от своего легкомысленного супруга, она занималась делом. Чтобы понять, каким именно, Иевлев переключился на мужчину, лицо которого в неверном свете огонька зажигалки показалось ему смутно знакомым. Но мужчина был не лыком шит. Он рванул в арбатские переулки, стал быстро вилять по подъездам и проходным дворам, мелькнул в последний раз у станции метро «Арбатская», которая уже закрывалась, почти кубарем слетел вниз по эскалатору. Иевлев успел увидеть, как последний поезд увозит в неизвестность парнишку лет тридцати, среднего роста, в коричневой кожаной куртке, стриженного бобриком, по-военному.

Ночной собеседник Регины Валентиновны Градской бегал быстро, центр Москвы знал как свои пять пальцев, и был таков. А майор Иевлев, возвращаясь к своему «жигуленку», мучительно старался вспомнить, где же раньше видел он этого парня, и видел ли вообще…

ГЛАВА 27

В Тюмени весна и не думала начинаться. Шел снег, крупный, мягкий, он падал на утренний сибирский город и не таял. В Москве была хоть грязная и холодная, но весна.

Лене почему-то стало грустно. Она не любила зиму, и вот в нее пришлось вернуться. Поеживаясь в кожаной куртке, слишком легкой для минус пяти градусов, Лена пыталась поймать машину на площади перед тюменским аэропортом. Майкл восторженно оглядывался по сторонам.

— Ну скажи, изменилось здесь что-нибудь за десять лет? — спрашивал он. — Ты помнишь, когда прилетала сюда в последний раз? Это ведь было еще в советское время?

— Майкл, давай сначала доедем до гостиницы, — умоляюще повторяла Лена.

Машин было много, но, вероятно, их маршруты строго распределялись местной мафией. Одни шоферы почему-то отказывались ехать к гостинице «Тура», другие заламывали такие запредельные цены, что Лене не хотелось пользоваться их услугами из принципа. Усталая и продрогшая насквозь, она все-таки не могла допустить, чтобы Майкл выкидывал на Дорогу сто долларов. Нельзя поощрять бессовестных мерзавцев, которые каким-то бандитским чутьем угадывали в веселом бородатом старикане богатого иностранца. Нельзя, даже если зубы стучат от холода.

— Почему ты отказалась от этой машины? — спросил профессор. — Это уже четвертая!

— Там сидят двое и требуют сто долларов. Во-первых, опасно, во-вторых, дорого.

— Лена, ты уже синяя от холода. Что я буду делать, если ты простудишься? — покачал головой Майкл. — Пусть сто долларов, я хочу в гостиницу!Рядом с ними остановился неприметный «Москвич». Кроме шофера, молодого худенького очкарика, в салоне никого не было.

— Гостиница «Тура», — устало сказала Лена.

— Садитесь, — кивнул шофер.

Лена и Майкл сели на заднее сиденье, и, только когда выехали на шоссе, ведущее к городу, Лена спросила:

— Сколько?

— Полтинничек дадите? — улыбнулся шофер в зеркало заднего вида.

— Полтинничек дадим, — улыбнулась в ответ Лена.

— Из Москвы, что ли? — осведомился разговорчивый водитель.

— Из Москвы.

— А дядечка этот — иностранец? — Шофер чуть понизил голос и подмигнул в зеркале.

— Американец.

— Что, по делу? Или частный тур? Решил на старости лет русскую Сибирь посмотреть?

— По делу. Он ученый, историк.

— Да, сразу видно, что профессор. А вы при нем, значит, переводчица?

Лена кивнула и стала смотреть в окно, на наплывающим заснеженный город, в котором не была четырнадцать лет. Она наконец согрелась — шофер включил печку в машине, Майкл задремал, откинув голову на спинку сиденья. Он хоть и бодрился, но тоже устал от долгого ночного перелета.

Город несильно изменился за эти годы. Все те же серые панельные хрущобы, только красные коммунистические плакаты сменились рекламными щитами, такими же, как в Москве, в Петербурге, в Нью-Йорке и во всем мире. Жизнерадостные люди призывали пить кока-колу и растворимый аспирин, жевать жвачку без сахара, курить «Мальборо» и покупать обувь фирмы «Салита». Если ты будешь все это делать, то станешь таким же красивым и счастливым, как человек с рекламы…

Конечно, появились коммерческие ларьки. Иномарки иногда мелькали в толпе автомобилей, кавказцы в дубленках и приспущенных широких штанах крутились мрачными стайками у магазинов, ресторанов и кафе, которых стало значительно больше.

— Надолго в наши края? — спросил шофер.

— Дня на два-три, — ответила Лена.

— А потом?

— Потом Тобольск и Ханты-Мансийск.

— Большая у вас программа. А улетать будете из Тюмени?

— Откуда же еще? — пожала плечами Лена.

— Слушай, — шофер легко перешел на «ты», — вам ведь все равно машина понадобится, чтоб по городу ездить. Давай я вас повожу куда нужно и потом, когда вернетесь, в аэропорт доставлю. Это дешевле выйдет, чем каждый раз такси ловить.

Лена внимательно вгляделась в узкое, приятное лицо, отражавшееся в зеркале. А ведь она действительно не подумала о машине. Если таксисты и частники каждый раз, угадывая в Майкле иностранца, будут заламывать дикие цены, то профессор на этой поездке разорится. Майкл хоть и состоятельный человек, но не миллионер. А в парнишке нет ничего неприятного, пугающего. Он не похож на бандита. И город знает хорошо.

— А сколько будут стоить твои шоферские услуги?

— Как наездим, — улыбнулся он, — много не возьму, ты за кошелек своего профессора не беспокойся. У меня совесть есть. Тебя звать-то как?

— Лена.

— Очень приятно. А я Саша. Телефончик мой домашний запиши.

Лена достала блокнот и ручку из сумки, он продиктовал номер.

— На сегодня у вас какие планы?

— Отдохнем немного в гостинице, пообедаем, потом пойдем гулять по старому центру.

— Так, может, я вас лучше повожу по центру-то? Я город хорошо знаю, родился здесь.

Майкл тем временем проснулся, сладко зевнул и спросил, о чем беседа. Лена изложила ему предложение шофера Саши.

— Отлично, — обрадовался Майкл, — этот парень не похож на бандита. А мне интересно поговорить с коренным сибиряком. Спроси, кто он по специальности.

— Я работал инженером на деревообрабатывающем комбинате, — охотно сообщил Саша, — но зарплату задерживают месяцами и платят копейки. А у меня семья, ребенок маленький. Вот и кручусь теперь, подрабатываю чем Бог даст. В основном калымлю. Или калымю? Ты вот переводчик, с высшим гуманитарным образованием. Как правильно?

— Не знаю, — улыбнулась Лена, — это ненормативная лексика.

— Ненормативная, — кивнул шофер, — грубая и жаргонная лексика. Как хочешь, так и склоняй. А вот вопрос на засыпку: что оно обозначает, это словечко, и откуда произошло?

— От татарского «калым», выкуп за невесту. В русском обозначает незаконные поборы и взятки. Так что калымщик в исходном смысле скорее рэкетир. А ты, Саша, занимаешься частным извозом — если я не ошибаюсь.

— Не ошибаешься, — рассмеялся Саша, — а на досуге люблю кроссворды разгадывать. Вхожу в небывалый азарт. Поэтому и набираюсь эрудиции у пассажиров. Про запас, так сказать. Вдруг пригодится? А заодно и память тренирую. Но вообще-то, стал я уже подумывать, а не переквалифицироваться ли мне в калымщика-рэкетира? Совсем заела местная мафия, дышать не дает, особенно в аэропорту и у гостиниц… Местные на такси не ездят, только приезжие.

Остаток пути Майкл оживленно болтал с шофером Сашей. Лена переводила.

Гостиница «Тура» была лучшей в городе. Когда Лена осталась наконец одна в своем маленьком одноместном номере, она бросила на пол дорожную сумку, сняла сапоги, упала в кресло и несколько минут сидела, глядя в окно на медленный крупный снег, на сизое северное небо. В маленькой черной сумке, в отдельном кармашке, лежали письма от Васи Слепака и от матери погибшего старшего лейтенанта Захарова. На обоих были домашние адреса — тюменский и тобольский. Надо ли ходить по этим адресам? Возможно, по ним живут уже совсем другие люди, а если все те же, то что она скажет?

Придет чужая женщина, станет расспрашивать о давнем горе, копаться в болезненных подробностях. Это ведь только жжется, что время лечит. Вася Слепак вряд ли забыл расстрелянного отца. А Надежда Ивановна Захарова наверняка до сих пор плачет ночами по убитому сыну. «И с чего я взяла, что та история имеет отношение к смерти Мити и Кати, к взрыву коляски, к Волкову и его жене? Какая тут может быть связь?» — спросила она себя и, поднявшись с кресла, стала разбирать дорожную сумку, достала тапочки и большую косметичку.

«Отца Васи Слепака обвиняли в изнасиловании и убийстве нескольких девочек, — думала она, выкладывая на полочку в ванной бутылку шампуня, зубную пасту, мыльницу, — в последнем рассказе Захарова речь идет о несправедливо подозреваемом в изнасилованиях и убийствах. Слепака-старшего расстреляли. Захарова убили. От Тюмени до Тобольска всего ночь езды поездом. А самолетом — час. Волков родился и жил в Тобольске. Четырнадцать лет назад в парке над Тоболом нашли убитую изнасилованную девочку. Мы той ночью жгли костер, жарили шашлык и пели песни. А тем временем кто-то насиловал и убивал девочку. Совсем рядом… Веня Волков был с нами постоянно…»

Лена повернула кран гостиничного душа и не поверила: сразу полилась горячая вода. Все-таки многое изменилось в этом городе за четырнадцать лет! Быстро раздевшись, она с наслаждением встала под душ.

«Нет, — думала она, смывая с себя дорожную грязь и усталость, — он уходил той ночью. Он исчез на какое-то время. Митя отправился его искать. А потом — пятна крови на светлом свитере. Волков выглядел очень странно, у него был какой-то безумный, блуждающий взгляд. Он сказал, что кровь пошла из носа, что ему совсем нельзя пить… Но ведь он почти не пил той ночью. Почему я так хорошо помню? Может, я путаю, фантазирую?»

Закутавшись в большое гостиничное полотенце и сунув ноги в тапочки, Лена извлекла со дна сумки эмалированную кружку, кипятильник, банку молотого кофе, сахар и маленькую мельхиоровую чашечку, которую многие годы возила с собой в командировки. Конечно, растворимый кофе в гостиничных условиях сделать проще. Но Лена его терпеть не могла. Кофе должен быть сварен из мелко смолотых, тщательно обжаренных зерен. И пить его надо из маленькой, тонкостей ной чашки. Иначе это кислая бурда, а не кофе.

Когда вода в кружке закипела, Лена выключила кипятильник, бросила в воду четыре полные ложки кофе, три куска сахару и опять вставила вилку кипятильника в розетку, буквально на две минуты, только чтобы чуть поднялась пена.

Пока кофе отстаивался, Лена оделась — очень вовремя Как только она застегнула «молнию» на джинсах, послышался стук в дверь.

Это был Майкл, розовый, с сияющей лысиной. Он тоже успел принять душ, переодеться и побрызгаться туалетной водой.

— Я вот все думаю, — сказал он, усаживаясь в кресло, — вдруг в местном ресторане нет ничего вегетарианского? Что мне тогда делать?

— Давай для начала выпьем кофе, — предложила Лена.

— Кофе и сигареты — твоя основная еда. Я понимаю, почему ты такая худая. Обе мои невестки после родов и кормлений прибавили фунтов по десять. Для младшей, Джози, это стало главным содержанием жизни — диеты, гимнастики, всякие вредные таблетки. А главное — характер испортился. Когда женщина себе не нравится, у нее катастрофически портится характер. Скажи мне честно, как тебе удалось сохранить фигуру? Неужели только кофе и сигареты?— У меня сразу все ушло в молоко, — улыбнулась Лена, — я кормила Лизу до года. При этом, естественно, не курила и кофе не пила. Но за первые три месяца после родов похудела на восемь килограммов. То есть на шестнадцать фунтов. Сколько набрала за беременность, столько сразу и сбросила. Все, что я ела, уходило в молоко. Так что передай Джози: лучший способ сбросить вес — это родить ребенка и кормить его как можно дольше. Не надо никаких диет, таблеток и гимнастик.

— Вот могла же ты не курить, когда кормила ребенка? — Майкл назидательно поднял палец. — И когда была беременной, тоже не курила. Правильно?

— Правильно, — кивнула Лена.

— Вот видишь, — Майкл радостно шлепнул себя по коленке и залпом выпил остывший кофе, — можешь ведь, если захочешь! Не хочу утомлять тебя прописными истинами, но, по статистике, каждый третий курильщик страдает тахикардией, риск рака легких увеличивается на восемьдесят процентов…

Лена слушала и кивала. Майкл мужественно терпел два дня, не трогал ее с лекциями о вреде курения. Но наконец не выдержал. Надо было дать ему выговориться. Все-таки он являлся почетным членом бруклинского клуба «антисмоккеров» и выступал с лекциями не реже двух раз в неделю.

«На свитере были пятна крови, — думала Лена, — я не помню, как долго отсутствовал Волков, но… Когда я складывала в сумку посуду после пикника, там не было ножа. Я запомнила этот нож потому, что Волков очень ловко резал лук для шашлыка, тонкими, ровными колечками. Лук был молодой, крепкий, у нас троих текли слезы, хотя мы отворачивались. А он резал и не плакал. Это было так удивительно, что я запомнила…»

— Сигареты с пониженным содержанием никотина и смол — это всего лишь уловки табачных компаний. Заметь, такие сигареты всегда стоят дороже, то есть тебя заставляют платить еще и за иллюзию того, что ты все-таки меньше вредишь организму… — Майкл даже поднялся с кресла и стал расхаживать по маленькому гостиничному номеру, выразительно жестикулируя.

«Что-то такое было еще и в Тюмени, — Лена посмотрела на эмалированную синюю кружку с кипятильником и вдруг ясно вспомнила июньское утро в гостинице „Восток“. — У Мити была такая же кружка, но в два раза больше, и кипятильник… Он пошел в гостиничный буфет, а они с Ольгой готовили кофе. Когда Митя вернулся, он был весь белый. Ему кто-то рассказал об изнасилованной и убитой девочке. Девочка училась в ПТУ, в котором они накануне вечером выступали. Стоп… не сходится!» — Ты можешь возразить мне и привести в пример Луи Армстронга, который курил многие годы и дожил до глубокой старости. Ты можешь вспомнить нашего общего знакомого Стивена Подлита, который курит со времен второй мировой войны и тоже здоров в свои семьдесят семь лет. Но это счастливые исключения, которые только подтверждают общее жестокое правило…

«Почему не сходится? — спросила себя Лена. — Только потому, что мне будет очень страшно, если сойдется все на Волкове? Ведь он был в это время в Тюмени! Конечно, мы же вместе ехали в Тобольск. Как раз тогда и произошел между нами тот странный разговор в ночном тамбуре…»

Сердце сильно стукнуло. Лена машинально выбила сигарету из пачки и закурила.

— Лена! — в отчаянии закричал Майкл. — Я, конечно, не настолько наивен, чтобы подумать, что от одной лекции ты тут же бросишь курить, но нельзя же так! Ты, оказывается, вообще меня не слушаешь, думаешь о чем-то своем!

— Ох, Майкл, прости! — спохватилась Лена. — Прости, пожалуйста. Я машинально.

— Вот! Именно машинально это и происходит! Ты даже не отдаешь себе в этом отчет. Скажи честно, ты думаешь о том парне, о Вениамине, который возил нас в шикарный клуб?

— Почему ты так решил? — испуганно спросила Лена.

— Деточка, я старый человек. Я многое повидал в жизни, хоть и живу сорок лет с одной женой. Я опять скажу банальность, но, поверь мне, романтическая влюбленность кончается очень быстро. Остается горечь и разочарование. Ты молодая красивая женщина, то, что ты замужем, никому не мешает за тобой ухаживать. Но будь осторожна. Не заходи слишком далеко. Прости, что я лезу со своими советами. Но я знаю, как переживает за тебя Стивен, а мы с ним близкие друзья. У меня, к сожалению, нет дочерей. Три сына и две невестки. Ник, младший, пока не женился… Если бы у меня была дочь, я бы сказал ей то же самое: будь осторожна, не заходи слишком далеко.

— Я и не собираюсь, — тихо ответила Лена, — нет никакой романтической влюбленности, с моей стороны во всяком случае.

— Ну вот и хорошо, — радостно улыбнулся Майкл. — Знаешь, я пока читал тебе лекцию о вреде курения, успел здорово проголодаться. Пойдем-ка спустимся с тобой в ресторан и посмотрим, есть ли там вегетарианская еда.

Когда Лена уже запирала снаружи дверь номера, зазвонил телефон.

— Очень интересно, — удивился Майкл, — кто это может быть?

Это был шофер Саша. Он сказал, что стоит внизу, у администратора.

— Я думал, вы уже пообедали и готовы отправиться на экскурсию по городу. Но ничего, я подожду.

Лену слегка удивило такое рвение. Но потом она подумала, что парнишке не терпится подзаработать, а возможно, он боится, вдруг отобьют богатого клиента-иностранца.

— Да, ты подожди в холле. Возможно, нам придется поехать обедать куда-нибудь еще, если в этом ресторане не окажется вегетарианской еды.

— А что, твой профессор не ест мяса?

— И рыбы тоже.

— Да, сочувствую. Тяжело ему здесь придется. Ладно, если в гостиничном ресторане для него ничего нет, я придумаю, куда вас отвезти.

«На самом деле, мне очень повезло с этим Сашей, — подумала Лена, вешая трубку, — он наверняка знает, где находится Малая Пролетарская улица».

На Малой Пролетарской жила когда-то Раиса Даниловна Слепак. Возможно, она живет там и по сей день…

Гостиничный ресторан оказался вполне приличным. Скатерти на столах были белыми, официантки — вежливыми и улыбчивыми. Правда, вегетарианскими оказались только овощные закуски и жареная картошка.

— Есть еще блины со сметаной, специально к масленице, — сообщила официантка, — возьмите для иностранца, очень советую. И сами попробуйте.

Блинов она принесла такую гору, что Майкл всплеснул руками.

— Я читал, что на масленицу русские купцы умирали от обжорства! Если мы все это съедим, нам обеспечен заворот кишок. Послушай, ты сказала, тот парень, шофер, сидит в холле. Позови его, будь добра. Пусть поможет нам осилить эту гору.

Саша сидел в кресле и рассеянно листал журналы, разложенные на столе.

— Привет еще раз! — обрадовался он. — Уже пообедали?

— Нет, только начали. Майкл приглашает тебя в ресторан на блины.

— Спасибо. Я сегодня только завтракал, но это было давно и не правда.

Возвращаясь в зал вместе с Сашей, Лена вдруг спиной почувствовала чей-то пристальный взгляд. Оглянувшись, она заметила молодого усатого бармена, который протирал бокалы за своей стойкой. Встретившись с Леной глазами, он тут же отвернулся и стал надраивать тонкое стекло с такой яростью что бокал не выдержал и треснул в его руках.

Полина Дашкова