Социальные истории, рассказанные моей мамой...

СОЦИАЛЬНЫЕ ИСТОРИИ, рассказанные моей мамой
 1. Как мама чуть не стала артисткой…
Ей было восемь лет, когда в их населённый пункт пришла разнарядка из отдела культуры района – послать на обучение в Москву талантливого ребёнка (в количестве 1).
Мама росла тогда в семье своего родного дяди, Ивана Евдокимовича Голопузова, старого большевика ещё с дореволюционных лет. Он в ту пору работал председателем райисполкома, у него было полно разных забот, вероятно, и детскими проблемами не занимался, потому его жена Анна в данном случае приняла решение без его участия.
Она решила отправить на учёбу в столицу свою падчерицу, тут же собрала ей чемоданчик, и мама (крохотная девчушка), наверное, уже обескураженно видела перед собой непростую судьбу советской актрисы, как вдруг…
Появившийся поздно вечером дома отец (а именно так его называла юная Маня), увидев чемоданчик, поинтересовался, кто это и куда собрался ехать? Жёнка тут же доложила ему историю о разнарядке, о её решении отправить талантливую Маню учиться на артистку в Москву, отчего позавчерашний революционер неожиданно «вышел из себя» и проронил: - Никуда она не поедет.
Бабка (так позднее, уже в возрасте, наша мама называла свою мачеху) попробовала спорить, что ей там будет хорошо, и судьба сложится как надо, но отец настоял на своём, и Маша никуда не уехала. А способности её развивались постепенно, как и у большинства советских, небесталанных, детей…
 2.  Школьная история…
Историю эту она рассказала мне в очень уже пожилом возрасте, а случилась она в её подростковый период, примерно перед 1940-м годом.
Кто-то из пацанов-ровесников увидел, как одна из их учительниц занималась интимом с мужичком в каком-то пришкольном сарае. Тот разнёс эту весть по округе, называя учительницу «Верка, Верка…» Ну, дети и подумали на какую-то училку, сочинили длинный стих на эту тему, и стали его распространять среди ровесников.
Вдруг оказалось, что грех случился совсем не с этой учительницей, а с другой, которую тоже звали так же. Вышел конфуз. В школе собрали собрание, где авторов стиха всячески корили за клевету и оскорбление учительницы, обещали исключить из детской организации, и т.д.
Девчонки, авторы стиха, очень переживали, стали раздумывать – как же им теперь быть? - и порешили: надо отравиться. А как, где взять яд? Вспомнили, что у одного школьника сестра работает в аптеке, к нему и обратились: достань через сестру. Тот стал их отговаривать, они настаивали, наконец, согласился. Но всё рассказал сестре.
Та - вместо яда дала ему какие-то витамины, и эффекта от своей затеи девчонки не получили. Более того – вся история получила огласку, и, наконец-то, дошла даже до высокой должности отца моей мамы. Тот был разгневан, как руководитель - надавал чертей педагогам школы, а злополучного виновника всей этой истории (поклонника учительницы «Верки») заставили на ней жениться…
 3. Участие в ликбезе…
Как я поняла уже в зрелом возрасте – моя мама, по жизни, вообще не любила стариков. Она измывалась над ними, похоже, всегда, словно бы они мешали ей жить. Так было с её свекровью, так в один прекрасный момент она попросила покинуть наш дом свою вредную постаревшую мачеху, неожиданно приехавшую к нам «навсегда» после смерти Ивана Евдокимовича в 60-е годы…
Не была она, вероятно, и благодарной внучкой для старушки-бабушки, матери её отца, которая воспитывала её в детские годы.
Как-то она рассказала нам свою старую историю из того ещё, юного возраста. Даже рассказывала неоднократно, такой, видимо, остроумной ей казалась эта история.
А дело было так. Однажды отец с мачехой вечером, после рабочего дня, уходили на какое-то собрание. И чтобы другие члены семьи не скучали, наверное, они дали Маше задание: - Научи бабушку писать…
Маша, наверное, была зловредным ребёнком, или помнила какие-то бабушкины обиды, потому дала старушке образец для написания: Я – старая дура… - Бабушка добросовестно исписала всю тетрадку, и позднее родители смогли убедиться, как их воспитанница «уважает» старушку…
Когда мама нам это рассказывала, она не говорила об эмоциях взрослых, а мы не спрашивали, чем закончилась эта история, но коль рассказывала,  – вероятно, гордилась событием, как детским  подвигом…
 4. Выпитое вино…
Ещё позднее -  в одном из разговоров я поняла, что бабулька с мамой в детстве была груба, и даже называла её неприятным словосочетанием из двух слов. Слова – оба приличные, но в своём сочетании, конечно, обидные, для малого ребёнка, особенно – для растущего без родной матери.
Но бабе, видимо, некогда было в этом разбираться, её задача была – накормить-напоить – да и ладно, а в малышке это воспитывало протест против грубости… 
История была такова. Как-то к маминой бабуле в гости пришли подружки, с бутылкой вина. Старухи сидели, пили, потом пели, потом поуснули тут же, за столом, а в бутылке оставалось недопитое… Малышка Маня налила и себе, выпила, порадовалась новому состоянию, и тоже заснула. Но прежде, правда, догадавшись положить бутылку на пол, сделав вид, что она упала и вино пролилось…
Когда старухи проснулись и хотели допить оставшееся, оказалось, что допивать нечего. Разбудили Маню, устроили допрос, а та всё отрицала, - дескать, пролилось вино…  Бабка недоверчиво поглядывала на неё.
…Не удержавшись, помню, я высказала маме: - Ишь, какая ты была хитрая ещё с малых лет! - На что она мне как раз и ответила: - А зачем она меня обзывала ш… с…?
Так я впервые услышала это неприятное словосочетание. Такой, видать, у бабки был бытовой лексикон, конечно, очень обидный для маленькой девочки…
 5. О жандармах и бабушке снова…
По правде сказать, когда я от мамы слышала отдельные эпизоды её семейственной жизни из детства, я полагала, что так оно всё и было, - более того, полагала, что наша мама сама была участником всех этих событий. И только с возрастом «вычислила», что это не так, что многое она рассказывала по воспоминаниям своей бабки-бабушки. Поскольку иные события могли происходить ещё до её рождения.
Как, например, эта история с жандармами.
Оказывается, они приходили с обысками в дом Голопузовых. Копались в вещах, всё переворачивали вверх дном. Мама неоднократно поминала пуховую шаль, которую выкрали у семьи при этих обысках.
Мать рассказывала так, что я воспринимала – будто у неё и украли. Позднее, поразмыслив, поняла, что это было уже семейное предание, видимо, со слов всё той же старушки–бабушки мамы. Её памятливость в этом пустячном эпизоде и понять, в общем, можно: при их семейной бедности в канун революции, пожалуй, та шаль могла быть самым светлым лучом в её женской неказистой доле…
Второй эпизод, связанный с жандармами, был интереснее.
Как-то они остановили бабушку (в те годы ещё не старую женщину)* на улице, и, надеясь, видимо, на её простоту – стали расспрашивать с пристрастием: - Говори, сын у тебя большевик?..
А молодица была, видать, не робкого десятка, да находчива, отвечала им по-народному остроумно: - А як же? Одын -  бильщэнькый, другый – мэньшэнькый… 
(В роду нашем по женской линии были, видимо, украинцы, откуда-то с Кубани и Донбасса, и говорили они на смешанном русско-украинском языке, хотя все описанные здесь события происходили в Северном Казахстане, куда семейства нашего рода переехали в начале ХХ-го века, в период столыпинских земельных реформ).
…Так что жандармы присутствовали в жизни нашего семейства. Они даже были весьма опасны в жизни деда Ивана, в событиях, связанных с манифестациями и стачками в тех краях (когда  дед, тоже тогда очень ещё молодой человек, 1895 года рождения, был активным участником, а порой и организатором, этих событий. Но всё это описано мною в иной статье, ещё в 90-е годы, и опубликовано в одной из местных газет).**
  6. Смерть отца…
Эта история, конечно, длинная. Случилась она в начале тридцатых годов прошлого века. Её родной отец – Степан – как она рассказывала нам ещё в очень раннем нашем детстве, погиб от рук «кулаков». Он был намного моложе старшего брата Ивана, у него не было революционного прошлого, но он во всём поддерживал брата старшего, работал на какой-то ответственной должности перед гибелью (по-моему, завскладом какой-то сельской продукции в колхозе).
Вокруг было много недоброжелателей, на языке тех лет – врагов советской власти, которые старались везде вредить, и, в общем ненавидели коммунистов и их верных сторонников.
Не помню, был ли Степан коммунистом, мама об этом не говорила, но старшего брата во всём поддерживал, работал «на советы». И вот как-то на его складе сопрело просо. Обвинили его, заключили в кутузку. Стали разбираться, а он тем временем в этой кутузке заболел сыпным тифом. Пока разбирались – пошёл на поправку, но тут враги не зевали: в больнице, якобы перепутав пищу, дали ему еду, которую его организм, после тяжёлой болезни, ещё не способен был переварить, почему он и умер.
Так рассказывала мама. Когда пришло постановление о его невиновности – его уже в живых не было.  На руках у беременной жены остались двое детей, которых той уже самой было «не потянуть», именно поэтому мама позднее и попадёт в семью старшего брата Ивана, а позднее будет удочерена и станет носить его отчество…
Горькая история, в итоге осиротившая мою мать. За долгие годы моя мать так никогда и не привыкнет, и не полюбит свою мачеху, и не простит родную мать за это отдаление от себя. Думаю, её тёплые чувства, по жизни, только и распространялись, что на «дядю Ваню» (отца, - иногда  она по-разному называла его).
 7. О наследственных признаках…
Наша мамочка всегда гордилась своей красотой, знала себе цену. И не в силу своего эгоизма, а потому, что это было внушено ей окружающими.
Она рассказывала, как один парнишка в школе всё смотрел на неё постоянно, не отрываясь, на уроках, а когда её однажды спросили по физике, а она не выучила урок, он изрёк: - Вообще-то, она такая же, как все мы, но только очень красивая…
А когда стала подрастать, в подростковом возрасте, односельчане в один голос говорили: - Она очень похожа на Таньку… - и все понимали, о ком речь. Это была её тётка, проживала в соседней деревне.  О ней говаривали, что люди со всей округи специально приходили, чтобы посмотреть на неё, такой она была красоты.
В силу того, что в четырнадцать или пятнадцать лет наша мама, приписав себе год, уехала из дому учиться в ФЗО, и больше никогда не возвращалась в места своего детства, то даже общих фото её семейства – бабки, отца, тётки или других родственников у неё, фактически, не осталось.
Правда, одну из фотографий как-то ей прислала с письмом мачеха, да как-то, примерно в начале 50-х годов, наше семейство на Украине посетили Иван Евдокимович  с супругой Анной, тогда и сфотографировались все вместе. По этим только фото я и имею представление о своём деде, воспитавшем нашу маму.
Он и на фото (видимо, как в жизни) - скромный, умный, серьёзный, стройный, подтянутый, - ответственный, похоже, - человек. С очень располагающим к себе, добрым, лицом.  В реальности, – не считая нас, детей, - единственный близкий маме, по жизни, человек…
 8.  Двойственность ситуаций, двойственность натуры…
Этот «параграф» писан не со слов мамы, но уже есть моё философское осмысление её жизни.***
___________________________________
Примечания автора:
* Я ныне не помню имя этой бабульки, хотя в записях где-то в блокноте, со слов мамы, оно должно быть.
** Никак не соберусь её заново набрать и разместить в Инете.
*** Эти слишком серьёзные мои обобщения я опишу в части второй историй о маме.
______________________________________________
25–27.10.2023.
В. Лефтерова