Лёгкие шаги безумия

ГЛАВА 23

— Я из уголовного розыска, — Мишаня Сичкин протянул охраннику свое удостоверение.

Тот изучал тщательно и молча. Наконец, не сказав ни слова, отступил и пропустил Мишаню в дверь.

Редакция журнала для мужчин с многозначительным названием «Дикий мед» занимала один этаж четырехэтажного панельного здания на окраине Москвы. Когда-то здесь был детский сад. Во дворе еще стояли качели, лесенки, сказочные домики.

— Здравствуйте, где я могу найти Ирину Сергеевну Москвину? — обратился Мишаня к размалеванной, стриженной почти наголо девице, которая сидела за компьютером в приемной.

— До конца коридора, направо, — ответила девица, не отрывая глаз от экрана.

— Ирка, следи за лицом! — гремел раскатистый бас из-за приоткрытой двери в конце коридора. — Голову держи, держи, я сказал! Улыбайся! Да не скалься ты, как дворняжка на кота! Ласковей, Ира, ласковей!

Мишаня осторожно заглянул в дверь. Посреди большой комнаты, ярко освещенной софитами, на полосатом матраце полулежала грудастая блондинка. На ней не было ничего, кроме распахнутого ефрейторского кителя с какими-то значками и медальками и фуражки, кокетливо надвинутой на одну бровь.

Спиной к двери у штатива с фотоаппаратом прыгал приземистый коротконогий мужик в черных джинсах.

— Вам кого, молодой человек? — спросила девица. Она первая заметила Мишаню и обратилась к нему так спокойно, словно была полностью одета.

— Извините, — Мишаня кашлянул, — я из уголовного розыска. Мне надо поговорить с Ириной Москвиной.

— Документик покажите, — обернулся к нему фотограф. Мишаня протянул удостоверение.

— Ирина Москвина — это я, — сообщила девица. Лениво поднявшись с матраца, она скинула с себя китель, сладко потянулась, разминая затекшие мышцы. Фуражка упала на пол, фотомодель пнула ее босой ногой и прямо так, в чем мать родила, направилась к Мишане, застывшему у двери.

— Чем обязана?— Ирина Сергеевна, я должен задать вам несколько вопросов, — промямлил Мишаня, не зная, куда девать глаза.

— Задавайте, — разрешила красотка.

— Куда можно пройти, чтобы спокойно побеседовать? — спросил Мишаня, глядя в сторону. — И, простите, вы не могли бы одеться?

— Ах да! — спохватилась фотомодель. — Пардон, привычка.

Она исчезла за ширмой в углу комнаты и появилась через Минуту в белом махровом халате до пола.

— Пройдемте в соседний кабинет, — пригласила она Мишаню.

— Это надолго? — спросил коротконогий фотограф.

— Минут на двадцать, — пообещал Сичкин. Соседний кабинет оказался крошечной комнатой, уставленной ящиками с какой-то аппаратурой. В углу примостились журнальный столик и два кресла.

— Ирина Сергеевна, — начал Мишаня, усаживаясь, — вы были знакомы с певцом Юрием Азаровым?

— Вот оно что, вы насчет этого… Да, я была знакома с Юркой.

— Как давно и насколько близко?

— Нас Вероника Роговец познакомила, полгода назад.

— Вероника — ваша подруга?

— Да.

Ирина достала из кармана халата длинные коричневые сигареты «Мор» с ментолом, Мишаня вытащил свой «Ротманс», щелкнул зажигалкой, давая даме прикурить.

— Скажите, в последнее время у них с Азаровым не было каких-либо серьезных конфликтов, ссор?

— Я не люблю влезать в чужие дела, — пожала плечами Ирина.

В отличие от своей подруги и коллеги Вероники Роговец эта девица вела себя вполне естественно. Ей было совершенно все равно, какое она производит впечатление. На вопросы она отвечала вежливо и флегматично, не размахивая ресницами, не выпячивая нижнюю губу. Она просто сидела напротив, курила и спокойно глядела Сичкину в глаза.

— Я понимаю, — кивнул он, — и все-таки вы сами сказали, Вероника — ваша подруга. Наверняка она делилась с вами какими-нибудь проблемами.

— Да, Ника любит потрепаться. Она много чем делилась.

— Про ссоры с Азаровым рассказывала?

— Они серьезно не ссорились. Так, поцапаются иногда по мелочи. Знаете, Ника как газировка. Пены много, но оседает быстро.

— А вообще у нее есть проблемы в отношениях с мужчинами?

— У Ники? — Ирина засмеялась. — Да никаких у нее проблем. С чего вы взяли?

— Мне кажется, у женщины, которая постоянно прибегает к услугам психотерапевта, должны быть проблемы, — задумчиво пробормотал Мишаня.

— А, это вы про Градскую? — догадалась Ирина. — Я, честно говоря, тоже не понимаю, зачем Нике это понадобилось. Она прямо свихнулась на всякой мистической фигне, только и слышно: «карма», «астрал». Книжки стала читать.

— Кстати, с Градской вы знакомы?

— Мельком.

— Вам приходилось с ней общаться, разговаривать?

— Ну так, здрасьте — пока, — она равнодушно пожала плечами. — На тусовках разных иногда встречаемся, она меня то узнает, то мимо смотрит. Сами подумайте, кто я и кто она.

— Но ваша подруга общается с Градской довольно тесно, — напомнил Миша.

— Ника вышла совсем на другой уровень, — усмехнулась Ирина. — Простите, я плохо разбираюсь в шоу-бизнесе, возможно, я задам вам глупый и бестактный вопрос. Выход, как вы выразились, «на другой уровень» зависит от чего — от характера, везения, внешних данных?

— От дурости.

— То есть?

— Не понимаете? — Ирина устало вздохнула и выбила еще одну сигарету из пачки. — Чем выше уровень, тем короче жизнь. Как только поднимешься на пару ступенек выше, сразу шлеп — и труп. Хорошо, если не ты, а кто-то рядом. Но завтра уже ты…

— Скажите, как вам кажется, Вероника сильно переживает смерть Азарова?

— Ну, переживает, конечно. Поплакала даже.

— В разговорах с вами она не высказывала никаких предположений, подозрений — кто мог это сделать?

— Ну, знаете, — Ирина презрительно хмыкнула, — Ника дурочка, конечно, но не до такой степени. Такие вещи не обсуждаются.

Мишаня прикусил язык. Вероятно, в этом кругу не сомневались, что Азарова прикончили друзья тех отморозков, про которых он давал показания. А стало быть, для Москвиной разговор на эту тему исключен. Вякнешь — не доживешь до завтра.

«Ладно, — решил Сичкин, — раз не обсуждаются такие вещи, так и не будем…»

— Ирина, вы сказали, что встречаетесь с Градской на разных тусовках. Вот когда и где вы видели ее в последний раз? Можете вспомнить?

— А чего вас Градская так интересует? — прищурилась Ира. — Она-то здесь при чем?

— Знаете, чтобы раскрыть убийство, приходится прощупывать массу разных людей, которые большей частью оказываются вовсе ни при чем. Вот я и хожу, сплетни собираю, — Мишаня улыбнулся устало и доверительно, — самому противно бывает. Но ничего не поделаешь, такая работа. Так вы можете вспомнить, когда и где в последний раз встречались с Градской?

— Поганая у вас работа, — сочувственно покачала головой Ирина, — но у меня не лучше. Градскую я видела около месяца назад на презентации Юркиного альбома в клубе «Статус». Там еще скандальчик небольшой вышел.

— А какой именно?

— Да ерунда. И вспоминать нечего, — махнула рукой Ирина.

— Ну все-таки, интересно, какие скандальчики бывают на презентациях? Я ведь сам никогда на них зван не бывал и вряд ли буду.

— Ну, прорвался какой-то псих, стал приставать к Волкову. Охрана его вывела за две минуты. Вот и весь скандал.

— А кто был этот псих? Не знаете случайно?

— Вроде певец или композитор. Точно не знаю. Если вам так интересно, вы у Ники спросите.

Веронику Роговец Мишаня нашел в оздоровительном центре «Фея» на Каширке. Она крутила ногами педали какого-то хитрого тренажера и вовсе не обрадовалась визиту нудного опера с Петровки.

Он и сам был не рад, что притащился в такую даль, в другой конец Москвы. Он еще недогрипповал, ходил со сбитой аспирином температурой. Голова была тяжелой, и соображал Мишаня туго. Скорее всего скандал, случившийся месяц тому назад, не стоил выеденного яйца и к убийству Азарова отношения не имел.

— Ну, ввалился какой-то придурок, — цедила сквозь зубы Вероника, продолжая старательно крутить педали, — стал чего-то орать Волкову в лицо.

— А вы сами видели этого человека?

— Видела.

— А раньше вы его встречали где-нибудь?

— Вроде мелькал где-то, на прослушивание приходил, что ли? Да какая разница?

Мишаня сам толком не понимал, чего он так привязался к этому несчастному неизвестному скандалисту? Зачем мучает вопросами забывчивую потную фотомодель, которая сидит верхом на тренажере и мысленно посылает его, настырного опера, куда подальше.

— То есть это был не совершенно посторонний человек? Не просто пьяница или сумасшедший с улицы? — не унимался Сичкин.

— Ну не помню я! — разозлилась Вероника и закрутила педали еще яростней. — Мало ли всяких неудачников вокруг «Вениамина» сшивается?

— То есть этот человек был певцом или композитором?

— Ну не слесарем же! — фыркнула Вероника. — Волков отшил очередного лабуха, тот напился и пришел отношения выяснять.

— И как же он их выяснял? Неужели драться полез? — сделав испуганные глаза, спросил Мишаня.

— Да нет, орал что-то.

— Матом?

— Нет, он не матюгался. Он просто обозвал Волкова убийцей, ну в том смысле, наверное, что талант его убил.

— А может, вы и фамилию этого лабуха сумеете вспомнить? — безнадежно спросил Мишаня.

— Да я и вашей-то фамилии не помню, хотя с вами уже раз десять встречалась. А к Волкову на прослушивание толпы ездят. Я ж говорю, случайно видела того парня. Мы клип снимали, Волков сидел в студии. А потом секретарша заглянула и говорит, мол, пришел какой-то… не помню, в общем, фамилию назвала. Волков даже съемку остановил, сказал, мод, перекур, ребята, без меня не продолжайте. И пошел в свой дурацкий зал. А нам, конечно, любопытно стало — из-за кого это Волков остановил съемку. Ну вот, мы с Юркой, оператор и еще ребята стали по очереди в зал заглядывать, даже послушали песенки этого самого… как его? — Вероника раздраженно поморщилась. — Нет, не помню.

Все-таки Мишане удалось растопить лед. И фея-доктор, вероятно, не обрабатывала больше надменную фотомодель. Ирина Москвина была права, ее подружка Ника действительно любила поболтать и посплетничать.

— Вот видите, как много вы вспомнили! — радостно заулыбался Мишаня. — Вам полезно вспоминать, вы ведь рассказывали, как страдали из-за своей забывчивости. А смотрите, какая вы умница! Ну, давайте дальше попробуем.

— Вот как ваша фамилия? — Вероника даже педали крутить перестала. Вероятно, ей понравилась эта игра под названием «А ну-ка, вспомни!».

— Сичкин.

— А тот был Синичкин!

— Может, Синицын? — спросил Мишаня, чувствуя, как замирает сердце и проясняется голова.

— Может, и Синицын, — легко согласилась Вероника.

— Вероника, а как вел себя Волков во время скандала? — спросила она серьезным, официальным голосом. — Все, Жорик, гаси свет. Перекур.— Может, и Синицын, — легко согласилась Вероника.

— Вероника, а как вел себя Волков во время скандала?

— А никак. Стоял, молчал. Что ж ему, отношения, что ли, выяснять с этим психом?

— То есть спокойно слушал?

— Нет, Юрка сказал, он аж позеленел весь и затрясся.

— А Юрий находился рядом?

— Да. Волков с Региной Валентиновной собрались уходить, Юрка пошел провожать. И тут как раз все и случилось.

— То есть он слышал все, что кричал Синицын? Он рассказывал вам об этом?

— Нет. Он только сказал, что Волков позеленел и затрясся, что он никогда его таким не видел и, мол, нервы у него сдают.

— Но вы ведь спрашивали, что такого сказал этот парень. Вам ведь было интересно, почему у Волкова сдали нервы?

— Да чего ж я, дура, что ли? Про такое не спрашивают.

— Значит, больше вы на эту тему не говорили?

— Делать нам нечего, — презрительно фыркнула Вероника.

— А вообще, этот скандал как-нибудь обсуждался среди ваших знакомых?

Но этот вопрос остался без ответа. Вероника помрачнела и замкнулась. Игра «А ну-ка, вспомни!» ей перестала нравиться.

* * *
Лена вошла вместе с Майклом в фойе Третьяковки, купила ему толстый путеводитель на английском языке и билет.

— У тебя рубли есть? — спросила она.

— Ох, я же забыл поменять! — Майкл звонко шлепнул себя по лысине. — Может, здесь есть банк?

Обменный пункт был, но оказался закрытым.

— Ладно, вот тебе сто тысяч, — Лена протянула ему несколько купюр, — ты сможешь перекусить в буфете. Если захочешь поесть серьезно, то иди в ресторан, там принимают кредитки.

— А там есть вегетарианская еда?

— Там кто-нибудь обязательно должен говорить по-английски, ты объяснишь, тебя поймут. Когда устанешь, езжай домой. Вот ключ, вот адрес. Дашь таксисту эту бумажку. Отсюда до моего дома не больше тридцати тысяч.

— Это сколько в долларах?

— Около пяти. Но доллары давать не надо. Вот смотри, три десятки. Понял? Не потеряешься?

Лена действительно волновалась за Майкла. Он был страшно общителен, рассеян, мог влипнуть запросто в какую-нибудь историю. К тому же запас его русских слов ограничивался десятком типа «мьюжжик, вуодка, пьеррэстройка».

Ольга, Лиза и Вера Федоровна ждали в машине. До Истры было два часа езды. По дороге Лиза заснула у Лены на коленях.

«Наверное, я сумасшедшая мать, — думала Лена, — за эти два года я не расставалась с Лизой больше чем на день. Мне будет без нее пусто и плохо. Мне без нее ничего не хочется. Скорей бы все это кончилось…»

Она запрещала себе думать о том, что произошло сегодня утром, старалась отогнать от себя этот холодный, липкий страх который поселился в душе… Когда же, собственно? В какой момент ей по-настоящему стало страшно? Вчера, когда взорвалась коляска? Нет, раньше, значительно раньше. Страх появился после прихода фальшивой докторши… Жену Волкова зовут Регина. Она врач. Мишаня Сичкин назвал это имя, когда они говорили о Кате Синицыной.

Может, позвонить Мишане и рассказать о встрече с Волковым? Нет, это уже слишком — делиться с подчиненным и другом своего мужа историей о влюбленном продюсере. Рассказать Мишане, как она целовалась с Волковым в машине, изображая взаимность и готовность к бурному роману? А потом поехала вместе с ним покупать Лизе ботинки?

И вообще, нехорошо наваливать на Мишаню все свои проблемы. Из него и так фээсбэшники будут душу вытягивать, влезут в дела, потребуют материалы. Ему придется до Сережиного возвращения крутиться как ужу на сковородке. Отношения между двумя ведомствами весьма прохладные.

Мягко говоря, прохладные…

Чем он может помочь? Охрану организовать? Он и так сделал большое дело, поставил сигнализацию в квартире.

После сегодняшней встречи вся эта история приобретала какой-то двусмысленный оттенок. Если раньше она могла абсолютно все выложить Сереже и только ждала его приезда, то теперь стала сомневаться; а все ли можно выкладывать?

Она прожила с мужем чуть больше двух лет, но так и не поняла — ревнив он или нет. Не было ни малейшего повода для ревности, они оба настолько глубоко верили друг другу, что и мысли подобной не возникало. Лена попробовала представить себя на Сережином месте. Если бы он рассказал, что ему пришлось для работы, для дела или еще по каким-нибудь причинам изображать влюбленность, целоваться с другой женщиной? Нет, он ничего при этом не чувствовал, только делал вид… И тем не менее Лене было бы крайне неприятно узнать такое. Она бы все поняла, не осуждала бы, не ревновала. Но все равно было бы противно.

Лена устроила спектакль с поцелуями не по служебной необходимости. Сработал инстинкт самосохранения. Она таким образом пыталась запудрить мозги опасному, сильному и психически неуравновешенному человеку. Ничего, кроме страха, она при этом не испытывала. И все-таки…

"Нет, — раздраженно подумала она, — всю эту рефлексию с ревностью надо выкинуть из головы. Ревность здесь вообще ни при чем. Дело вовсе не в том, что Волков воспылал ко мне опять, через четырнадцать лет, романтической страстью. Ему надо было что-то узнать и понять, самому, без посредников. Однако зачем столько сложностей? Если я по каким-то причинам представляю для него опасность, почему бы ему просто не нанять киллера, который спокойно шлепнет меня из-за угла? При его-то возможностях, при его деньгах и связях это было бы вполне логично.

Главное сейчас — понять причину, нащупать связь — если она вообще существует. Ну что ж, потому я и отправляюсь в Сибирь, потому и копаюсь в старых письмах. Вероятно, никто другой за меня этого не сделает…"

Дом отдыха «Истра» был расположен в красивом сосновом бору. Лена давно не бывала за городом и, выйдя из машины, почувствовала, что от свежего воздуха кружится голова. Здесь по-настоящему пахло весной. Небо расчистилось, проступила мягкая, весенняя голубизна того особого, радостного оттенка, который заставляет вздохнуть глубоко и поверить, что скоро лето и все будет хорошо.

— Ленка, какая ты молодец, — сказала Ольга, вылезая из машины и сладко потягиваясь, — мне тоже надо своих отправить сюда на недельку. И мальчишек, и стариков. Пусть продышатся, нагуляются. Слушай, я ведь все равно на целый день отпросилась с работы. Давай побудем здесь немножко, очень не хочется сразу уезжать. — А Майкл?

— Лен, ну он ведь не младенец. Взрослый человек, ключ ты ему дала, адрес есть. Разберется как-нибудь.

— Да, Леночка, тебе надо подышать хоть несколько часов, — вмешалась в разговор Вера Федоровна, — ты посмотри на себя, бледная, худющая, синяки под глазами.

Лена не возражала. Ей хотелось еще немного побыть с Лизой.

У входа в дом отдыха стояли два дюжих охранника в камуфляже. Охранялись и ворота, но более формально. А вот охранники у входа внушали доверие. Полулюкс, в котором должны были прожить десять дней Вера Федоровна с Лизой, оказался отличным двухкомнатным номером, с телевизором и холодильником.

Гуляя по расчищенным дорожкам огромного парка, Лена рассказывала Лизе бесконечную сказку, которую сочиняла на ходу. В сказке за маленькой девочкой гонялись злые разбойники, но она постоянно побеждала их, оказывалась умней и сильней. Разбойники то и дело попадали впросак, злились, ни ничего не могли поделать с умной и сильной маленькой девочкой. Сказка должна была кончиться хорошо, но все никак не кончалась.

Стало темнеть. Вера Федоровна с Лизой отправились на ужин. Ольга и Лена выпили кофе в баре возле столовой. Потом еще немного погуляли по парку. Пора было уезжать.

— Давайте все вместе поднимемся в номер, — зашептала Вера Федоровна Лене на ухо, — пока Лиза будет смотреть «Спокойной ночи», ты тихонечко уйдешь.

Но Лизу обмануть не удалось. Стоило Лене сделать несколько осторожных шагов к двери, ребенок бросился к ней с отчаянным ревом:

— Мамочка, не уезжай! Пожалуйста! Пусть тетя Оля едет одна!

Вера Федоровна взяла ее на руки, попыталась отвлечь, стала заговаривать зубы. Все было напрасно. Лиза плакала так горько, что пришлось остаться еще на час. Лена уложила ее спать, посидела, тихонько рассказывая все ту же бесконечную сказку. Даже уснув, Лиза продолжала крепко держать мамину руку.

— Все, девочки, идите тихонько, — прошептала Вера Федоровна, — поздно уже. Леночка, не переживай так, ты же не в детском саду ее оставляешь.

В машину они сели только в половине одиннадцатого. По дороге Лена выложила Ольге все: и про докторшу, и про взрыв коляски, и про сегодняшнюю встречу с Волковым. Ольга слушала молча, только иногда задавала какой-нибудь короткий дельный вопрос.

Вечернее шоссе было почти пустым, Ольгин «Фольксваген» двигался плавно и легко.

— А теперь вспомни, — попросила Лена, закончив свой рассказ, — заводил ли кто-нибудь с тобой разговоры о самоубийцах, о суициде и вообще?..— И вспоминать нечего, — отрезала Ольга. — Никто. А знаешь почему? — Она горько усмехнулась. — Потому, что в доме повешенного не говорят о веревке. Не надо быть доктором психологии, чтобы просчитать заранее мою реакцию. Я просто послала бы куда подальше — даже, если бы этот некто прикинулся клиентом фирмы. Я бы имела полное моральное право послать.

— То есть степень твоей осведомленности таким образом нельзя было выяснить?

— А не надо выяснять. То, что я знаю или не знаю, никому не угрожает. Это только в американских боевиках герои-одиночки рвутся расследовать обстоятельства загадочной гибели своих близких родственников, искать коварных убийц и карать их. А в жизни такое случается крайне редко. Я не собираюсь искать убийцу — если таковой вообще существует. Коли бы я столкнулась с ним лицом к лицу, я бы, наверное, могла прикончить его сгоряча. А может, и не могла бы. Не знаю. Но то, что мне не стало бы от этого легче, знаю точно. Мне надо жить дальше, привыкать к тому, что Митюши нет больше, и приучать к этому маму, папу и бабушку. Это такой тяжкий душевный труд, что на все прочее сил не хватает.

— Интересно, а почему они решили, что я намерена заниматься частным сыском? Если они могли просчитать, что ты, родная сестра, не полезешь в это…

— К взрыву коляски Митина и Катина смерть не имеют ни малейшего отношения. Я, во всяком случае, связи не вижу. Мне кажется, тебя пытается убрать жена Волкова.

— Жена Волкова? — усмехнулась Лена. — Из ревности, что ли? Ты хоть понимаешь, что это бред полный?

— А почему бред? Убийство из ревности — дело вполне реальное, это не редкость, как триста лет назад, так и сейчас, — твердо сказала Ольга.

— Но коляска взорвалась вчера. А с Волковым я встретилась сегодня. Мы не виделись четырнадцать лет. Если бы у нас был роман, если бы этот роман угрожал благополучию семьи, тогда можно было бы говорить о ревности.

— А почему ты не допускаешь, что жена решила убрать тебя заранее? Она могла почувствовать что-то. Пойми, потерять такого мужа, как Волков, — это очень серьезно. Дело может быть не только в ревности, но и в огромных деньгах.

— Оля, мы с Волковым никто друг другу. Я вообще забыла о его существовании.

— А он тебя не забыл. Может, он все эти четырнадцать лет во сне произносил твое имя!

— И фамилию? — нервно хохотнула Лена. — В таком случае почему раньше она меня не трогала?

— Люди меняются, — вздохнула Ольга, — у мужиков между сорока и сорока пятью бывают кризисы. Жил себе Веня Волков, делал карьеру, деньги, видел вокруг горы дерьма и сам хлюпался в них с удовольствием. Но в какой-то момент надоело. Понял вдруг, что жизнь проходит, а любви и нежности нет. А когда-то был он страстно влюблен в красивую, загадочную и недоступную Леночку Полянскую. И осталась для него Леночка на все эти годы самым теплым и чистым воспоминанием. Тем более до койки у вас тогда не дошло. А ему так хотелось. Я же помню…

— Ага, — кивнула Лена, — и поэтому его жена, одна из богатейших леди России, решает подложить взрывчатку в детскую коляску? Оль, хватит придуриваться. Нас с Лизой чуть не убили вчера.

— И ты считаешь, что это сделал Волков?

— Нет… Я не знаю. Но я не думаю, что это могла сделать его жена — из ревности. Оль, ну смешно, в самом деле! Вокруг него самые красивые женщины России и СНГ. Ну почему я? При чем здесь я?

— Вокруг него лучшие ноги и сиськи России, — усмехнулась Ольга, — как сказал бы мой брат, куски севрюги. Женщин там очень мало.

— Не надо, — махнула рукой Лена, — именно там женщин достаточно, шикарных, суперсексуальных, на любой вкус. Далеко не все они безмозглы и корыстны. Разные есть, как везде.

— Не преувеличивай, — поморщилась Ольга, — там в основном ширпотреб. И экстерьер здесь вообще ни при чем.

Хотя — между нами, девочками, — с экстерьером у тебя тоже все в порядке. Но дело не в этом. Если бы все было так просто и скучно, люди бы давно перестали влюбляться.

— Хорошо, предположим, у Волкова крыша поехала, влюбился, как шестнадцатилетний юнец. Но почему в таком случае одно упоминание моей фамилии вызвало у него истерику? Он заорал: «Нет!..»

— Именно поэтому. От чуйств-с.

— Замечательно, — Лена передернула плечами и закурила, — очень логично… А на следующее утро устроил спектакль с планеркой и блокировкой дверей?

— А ты не ищи логики, — посоветовала Ольга, — какая может быть логика, когда страсти кипят?

— Да уж, кипят, — кивнула Лена, — Волков влюбился, его жена явилась ко мне под видом доктора, а потом подложила взрывчатку в коляску. Я, честно говоря, в эти шекспировские страсти не верю, но допустим. Однако волковская осторожная жена могла бы спокойно нанять киллера. Ей средства и связи это позволяют.

— Ну, во-первых, это тоже не так просто. Мы с тобой никогда киллеров не нанимали и не знаем, как это делается. Я уверена, это только кажется, будто нанять киллера проще, чем вызвать сантехника. Она боится, вдруг муж узнает. Или, может, ей приятней все сделать самой? Твоя беда в том, что ты всегда скидываешь со счетов человеческие страсти, банальные и древние, как мир. Ты путаешься во всяких логических построениях, а простая мысль о том, что мужик в тебя влюбился, а его ревнивая жена хочет, чтобы тебя не было, в голову твою умную не приходит. А зря. Если одна только ревность кажется тебе недостаточно серьезным мотивом, добавь к этому деньги. Огромные деньги. А то, что она попыталась убрать тебя до того, как у вас вспыхнет роман, тоже вполне объяснимо. Если бы она взялась за это позже, то рисковала бы значительно серьезней. Если бы с тобой что-то случилось в разгар Романа с Волковым, то его жену стали бы подозревать в первую очередь.

— А почему она думает, что роман непременно должен колыхнуть? Я замужем. И наставлять рога своему мужу не собираюсь. Почему, если она такая умная, ей не приходит это в голову?

— Да потому, что до твоих намерений ей дела нет. Ее волнует Волков. Ты для нее нечто вроде стихийного бедствия, которое надо срочно ликвидировать. Она понимает: чем дольше ты будешь держать оборону, тем сильней он будет пылать. Она чувствует, что он не успокоится.

— Она что же, гений предвиденья? — усмехнулась Лена.

— Для этого не надо быть гением. Достаточно обычного бабьего чутья.

— И что мне теперь делать?

— Ничего. Что собиралась, то и делай. Лети в Сибирь. Возможно, за эти десять дней она немного охладит свой пыл.

— А Волков?

— Волков тебя везде достанет, — хохотнула Ольга, — и не успокоится, пока не затащит в койку. Это я тебе гарантирую. Есть такая порода мужиков, для которых затащить в койку — дело чести. А если еще и страсть пылает… Ух! Тогда уж держись! Но он для тебя не опасен. В том смысле, что он не собирается тебя убивать, а совсем наоборот.

Лена была совершенно не согласна со своей близкой подругой. Но спорить не стала. Она вообще не любила спорить. Зачем? Каждый имеет право на собственную точку зрения.

Они не заметили, как доехали до Москвы. Была глубокая ночь.

— Слушай, — предложила Ольга, — пойдем в кабак? Честное слово, тебе надо оттянуться. И мне тоже.

— В какой кабак? Ночь на дворе!

— А в какой хочешь. Можно в «Трамп», можно в «Клуб Станиславского». Там тихо и прилично.

— Ни в какой не хочу, — покачала головой Лена, — мне очень стыдно, но всяким ресторанным роскошествам я предпочитаю чипсы с кока-колой и макдоналдсовские пирожки с яблоками.

— Был у меня один знакомый, похожий на тебя. Как-то в Париже в дорогом ресторане, где исключительно французская кухня, потребовал хот-дог с кетчупом.

— Американец?

— Русский! Ладно, хочешь чипсов с кока-колой, тогда пошли в американский бар на Маяковке. Там это все есть.

— А Майкл?

— Вот тебе жетон, позвони ему и предупреди, что вернешься поздно. А к обязанностям консультанта-переводчика приступишь завтра с утра.

— А если он спит?

— Тем более расслабься.

Лена выскочила из машины у телефона-автомата и набрала свой домашний номер. Майкл не спал. Он начал тут же взахлеб делиться впечатлениями о Третьяковке.

— Не жди меня, — сказала Лена, — ложись спать. Я вернусь поздно. Запри дверь на нижний дополнительный замок. У меня есть от него ключ.

— Я долго не усну, — пообещал профессор, — у вас такое интересное телевидение. Ни слова не понимаю, но не могу оторваться.

— Это ты брал старый «мерс» из гаража? — спросила Регина.

— Я, — кивнул Волков.

— Да? А я уже хотела устроить разнос охране, думала, кто-то из них. Кстати, где ты был сегодня утром? Звонили из банка.

— Я ездил по делам, — спокойно ответил Веня, не глядя на нее.

— А почему такой мрачный? — улыбнулась Регина. — Ну по делам так по делам. Как ты себя чувствуешь?

— Нормально.

— Приятно слышать. — Регина подошла к нему вплотную и погладила по щеке. — Знаешь, я сегодня виделась с Вероникой Роговец.
— Нормально.

— Приятно слышать. — Регина подошла к нему вплотную и погладила по щеке. — Знаешь, я сегодня виделась с Вероникой Роговец.

— С чем тебя и поздравляю, — буркнул он и чуть дернул головой, стряхивая ее руку со своего лица.

— Ты зря веселишься, Веня. Эта идиотка рассказала оперу с Петровки о том, что произошло в «Статусе». Она даже припомнила фамилию Синицына. Не помню, говорила я тебе или нет, но опер этот — непосредственный подчиненный Кротова.

— Ну и что? Кто такой Кротов?

— Веня, Веня, — она грустно покачала головой, — полковник милиции Сергей Сергеевич Кротов — муж Полянской. Правда, сейчас он в Лондоне, но вернется очень скоро. И тут же услышит от своей любимой жены массу любопытного. Ты думаешь, он останется равнодушен?

— Нет, Регина, я так не думаю, — он вздохнул и откинулся в кресле, — чего ты от меня хочешь?

— Венечка, я хочу, чтобы ты сосредоточился. Все это очень серьезно. А ты отключился в самый ответственный момент. Завтра ты начнешь опять биться в истерике, вздрагивать при появлении очередного сопляка журналиста, зеленеть, шептать: «Регина, я умираю!» Веня, об этом уже говорят, это уже обсуждается вовсю. Завтра утром у тебя прямой эфир на ОРТ. Где гарантия, что ты не сорвешься?

— Я не сорвусь, — сказал он спокойно и твердо, — можешь не волноваться.

— Откуда такая уверенность? Еще вчера…

— Регина, я не сорвусь в прямом эфире, — повторил он и взглянул ей в глаза.

Секунду они молча смотрели друг на друга, и Регина вдруг с удивлением поняла, что нет, он и правда не сорвется. Что-то случилось с ним. С того проклятого дня, когда появился в зале для прослушиваний Синицын, Регина ни разу не видела своего мужа таким спокойным и уверенным.

Час назад, тщательно обшарив салон старого «Мерседеса», она нашла там одинокую дамскую перчатку, черную, кожаную, маленького размера. Перчатка эта могла налезть только на очень тонкую руку.

— Венечка, — прошептала Регина и осторожно коснулась губами его губ, — как я люблю, когда ты такой…

— Какой? — спросил он, чуть отстраняясь. Но она не ответила. Она медленно и нежно скользила губами по его груди, расстегивая пуговицы рубашки, одну за другой. Сначала он сидел как изваяние, с застывшим и отрешенным лицом. Но все-таки ей удалось расшевелить его. Он закрыл глаза, она почувствовала, что сердце его забилось чаще, руки и губы ожили.

Он никогда еще не был так нежен и нетороплив. Все происходило словно на замедленной кинопленке. Они упали на толстый ковер, прямо в гостиной, забыв о том, что не заперта дверь и в любой момент может войти кухарка или горничная. Регине показалось, что время остановилось. Она с удивлением поймала себя на том, что впервые за многие годы ей не надо контролировать своего мужа, не надо быть настороже и следить за его состоянием, особенно к финалу, когда он начинал дышать быстро и часто и руки его в любой момент могли потянуться к ее горлу. Впервые она могла расслабиться по-настоящему, ибо все эти годы даже в постели она оставалась врачом, а он пациентом — опасным и непредсказуемым.

И она расслабилась. Ей стало хорошо, как никогда в жизни. Она шептала ему какие-то быстрые, бессмысленные слова, он что-то шептал в ответ, она не прислушивалась…

Глубоко дыша, не чувствуя ничего, кроме сладкой, летящей слабости, она открыла глаза и увидела его лицо. Его веки были плотно сжаты, рот приоткрыт.

— Лена… — произнес он медленно и внятно.

Майкл не спал. Он смотрел телевизор, то и дело щелкая пультом управления, перепрыгивая с одного канала на другой. Он не понимал ни слова, но хохотал до слез. Особенно забавляла его русская реклама, сделанная по образцу американкой, но с точностью до наоборот. Шоколадки и шампуни рекламировались актерами с такими омерзительными лицами и голосами, словно кто-то нарочно отговаривал покупать, Употреблять и вообще пользоваться чем бы то ни было. Это было похоже на антирекламный терроризм.

«Русские так торопятся наверстать упущенное, — думал старый профессор, — что забывают о здравом смысле. Они несутся сломя голову вдогонку за капитализмом и демократией, как маленькие дети, разбивая колени и локти на бегу…»

Почувствовав, что глаза слипаются, он взглянул на часы. Было без четверти два. Майкл выключил телевизор, принял душ и, отправляясь спать, вспомнил, что надо закрыть нижний замок. Он подошел к двери, протянул руку, и в этот момент ему показалось, что за дверью кто-то есть. Он услышал тихий скрежет в скважине верхнего замка.

— Лена? — громко позвал он. — Это ты? Скрежет прекратился. Стало тихо.

— Кто здесь? — Майкл прильнул к дверному «глазку», на площадке было пусто.

Кроме двух замков, была еще задвижка. Майкл щелкнул ею, потом быстро закрыл дополнительный замок. В верхней скважине опять что-то заскрежетало.

— Если вы грабитель, я вызываю полицию! — громко предупредил профессор.

Разумеется, никакого ответа не последовало. Майклу стало не по себе.

«Какая полиция? — подумал он. — Я не знаю номера, я вряд ли там кто-то говорит по-английски». Человек за дверью стоял и не уходил.

— Уходите сейчас же! Слышите?

«Если он и слышит меня, этот странный грабитель, то вряд ли понимает, — решил Майкл, — вряд ли он владеет иностранными языками. Интересно, он так и будет стоять под дверью? Я ведь не могу лечь спать, не убедившись, что он ушел».

— Если вы решили ночевать у этой двери, я действительно вызову полицию, — сказал он громко. — Вы, вероятно, думаете, что я не сумею сделать этого, так как не говорю по-русски. Ошибаетесь. Я найду способ, — все это было сказано скорее для самоуспокоения, чем для устрашения неизвестного за дверью.

Послышался собачий лай. Щелкнул замок, Майкл сопя припал к дверному «глазку». Из квартиры напротив вышел мужчина с толстым боксером на поводке. Последовал звук двигающегося лифта. Собака еще раз гавкнула, мужчина произнес несколько слов по-русски. Грохнула дверь лифта, и Майклу показалось, что мужчине ответил женский голос. Или вообще никто не ответил? Просто хозяин обращался к своему псу. Пространство возле лифта не просматривалось через "глазок «В любом случае, — подумал старый профессор, — если кто-нибудь и стоял у двери, то сосед с собакой наверняка спугнул злоумышленника».

На всякий случай он подошел к кухонному окну, которое выходило во двор. В ярком фонарном свете Майкл разглядел мужчину с собакой и высокую женщину в темном пальто. Она вышла из подъезда вместе с мужчиной и направилась в противоположную сторону.

Когда Регина услышала из-за двери английскую речь, она нервно усмехнулась. Она представила себе, какой получился бы конфуз, если бы она все-таки вошла в квартиру со своим пистолетом, но вместо Полянской обнаружила бы там пожилого американца.

«Нью-Йоркец, с высшим образованием», — механически отметила она про себя, слушая испуганные обещания вызвать полицию и осторожно вытаскивая отмычку из замка. Она едва успела убрать руку со связкой отмычек в карман пальто и шагнуть к лифту. Из квартиры напротив вышел мужчина с боксером.

Она вызвала лифт. Боксер дернул поводок, оскалился и гавкнул. Регина вздрогнула.

— Гарри, нельзя! — прикрикнул на пса хозяин. — Не боитесь, он не кусается, — обратился он к Регине, вежливо пропуская ее вперед.

— А я и не боюсь, — ответила она и попыталась улыбнуться.

В лифте было зеркало, и собственная улыбка показалась Регине натянутой, какой-то резиновой.

«Надо взять себя в руки, — думала она, — да, у меня опять ничего не вышло. Идея была неплоха — просто войти в квартиру и выстрелить в упор. Просто войти и выстрелить… Если бы это было так просто! Можно считать, мне повезло. Если бы этот смешной американец не подошел к двери именно в тот момент, когда я пыталась ее открыть, мне пришлось бы как-то откручиваться и я бы очень здорово засветилась. А возможно, пришлось бы убить совершенно постороннего человека, иностранца. Нет, определенно, каждый должен заниматься своим делом. Хватит играть в эти бандитские игры, надо обратиться к профессионалу. Теперь у меня есть для этого вполне уважительная причина: мой Волков втюрился в какую-то бабу, и вполне естественно, что меня это раздражает. Собственно, так оно и есть. И выдумывать ничего не надо».

Полина Дашкова