Пролапс Виктора Архив, 2018

Себе на память.

Мой первый, довольно экспериментальный и чрезмерно формалистский сборник, написанный под влиянием русского футуризма и в частности Велимира(в миру Виктора)Хлебникова, ему и посвящён.

«Человек-биде»

Здра́вствуй,
Здравствуй, Человек-биде́.
Здравствуй, нашедший счастье в воде́.
Здравствуй, кто моет зады́
Зады́ —
Золотые сады́!
За тобой двадцать первый ве́к
За тобо́й,
Золотой челове́к.
За губой у тебя спрятан клы́к
За губой, от него ты отвы́к.
Заблестел новой ролью язы́к.

Змейся, змейся языко́м!

Зызызы́
Зызызы́
За́!

Зализь зме́йкой!
Зализь зме́йкой!
Зали́зь.
Зазмеи́сь.

_ _ _ _


«Лающий верлибр»

Супрематизм. Картина:
Расколовшиеся на дольки
Зрачки моих глаз,
Когда я:

Увидел в лесополосе.
Увидел в лесополосе: насилие.
Между деревьев девушка
Между двух мужчин. Стонет.
Между мной и ими
Стол. Пивная лужа посередине.

Образ:
Её приоткрытый рот
Тонкие губы
В смазавшейся помаде,
Стучащие от близости зубы.
Сзади чужая рука по бедру:
Набегающий на ягодицы край юбки.
Спереди, обнажив грудь,
Рукой другого
Блузка
Задирается к самой шее.
Удушье.
Легко вздрагивающая белая талия.
Переминаются ноги.
Полоса слюны:
По щеке
К мочке уха
Ползёт язык.

Напротив я.
Вижу:
Она улыбается.
Закатываются глаза.
Закатывается в меня
Бильярдный шар,
Мешая дышать.
Рушится четвёртая стена:
Девушка,
Подчёркнуто вожделея –
Увитое руками тело –
Сзади себя
Шарит рукой по ремню.

Я чувствую,
Из моего рта
Рвётся слизнем язык.

Ухожу, подгоняемый  стонами.
Врезаюсь в ошарашенного прохожего.
И так получилось –
Из меня
Жестяной банкой об асфальт
Выстрелил покорёженный вопль.

Похотливая женщина оглохла.
С прохожего слезла и уползла кожа.

Я, завернув мясо,
Торчащее изо рта
В платок, побежал
Побежал
Побежал домой.
Тёплое мясо в платке.
Ягоды, завёрнутые в тетрадный лист.
 
Через платок
Сквозь пальцы
Проступает
Мой ужас.
Боль в горле:
Истерично дрыгающийся
Комок проволоки.

В доме.
Поднимаясь по лестнице,
Встретил родную:
От вида меня
Её стошнило на пол.

Сердце стучало невпопад,
Как моль по потолку.
Я хотел что-то сказать
но получилось:
Кхи-фху, кхи-фху.

Она
Упала,
Прислонившись к стене
И съехала на пол.
А затем
Страх перед моим
Безобразием
Испарил её
И она осталась
Песчаным осадком на стене.

В квартире я заперся в ванной комнате,
Страх проступил
По стенам ржавчиной.
По полу разлились
Рыжие скольские лужи.
Канализация.
Это пот моего беспокойного дома.

Хрипя, я подтянулся к зеркалу.
Увидел: вместо лица
У меня
Рваный рот распотрошённой рыбы.

От шока я бросился в окно.
Моё сердце схлопнулось ещё в полёте.
Ужас тела:
Танцующий лёжа труп
На асфальте –
Это конвульсии
Пропущенного через меня кошмара
За целую жизнь.

У трупа бурлило
Слезами лицо.
Кишки не лакали даже собаки:
Их пропитал жёлтым клеем мой страх.
Пожилой мужчина мастурбировал,
Стоя в луже моей крови.
Дети пускали в ней кораблики.
Кавалер застелил меня
Своей дамой,
Чтобы не наступить туфелькой.

Именно это я подразумеваю
Под трепетным отношением
К людям.


_ _ _ _


«Приёмы пения»

Есть смысл уехать в Нагоя.
От Токио поезд-пуля
Туда едет, билеты стоят
Десять тысяч июлей.
Дней моего рождения
Не бывает в другое время.
Птицы — уроки пения:
Стоит послушать, и бремя,
Стягивающее голос,
Разжижается, и острее
Грани, что режут волос;
Крики ещё быстрее
Ножниц лишают чёлки.
Хрустальные перья люстры;
Под ними, точа иголки,
В отеле, как Заратустра,
Ищу нужное слово,
Чтобы в Нагоя стало
Больше, чем просто мало
Меня, но теперь другого:
Убежавшего от крысолова.


_ _ _ _


* * *

Мог бы собрать банду калек,
Примитивно играть на свирели в метро
Или площади, где разбег
Может взять барабан-ведро.
Разглашая всем, где я́,
Полутона́ми варган,
Между строками жуя́
Железо, ведь я шаман.
По-хорошему, это — сюр,
Как и жизнь, — конвульсивный танец
Сумасшедших уродов-фигур.
Человеческий оборванец,
Влюблённый в шизофазию
Алогизмов, нестройных фраз,
Дыроглазых трущоб России,
И раз...
...Так, то я буду из мусора
Создавать кривобоких Иисусов.


_ _ _ _


«Умрята, весёлые трупики»

Мёртвинец смеётся тишиной,
Мёртвинец играется ни с чем,
Мёртвинец умрует в трупоте,
Где ничто смешное в никогде.

Мёрт-умро.
Мёрт-умро.
Весёлое мёрт-умро!

Шишина ничты!
Ничто,
Нет ни точки.
Только хохоточки.
Сплошная ничева!
И это смешо.

Так сказал мой учитель
По хихихимии.


_ _ _ _


«Нежное в тарелочке»

(верлибр)

Моя голова — это чрево,
Из которого каждое утро
Рождаются любопытные гла́зы.

Я говорю "ку-ку",
Потому что у меня два глаза
И, стало быть, должно быть
Два слога,
Когда я говорю, что кого-то вижу.

Я не знаю,
Сколько глаз должно быть у кукушки,
Если в лесу мне слышится
Тысячекратное "ку".
                Я думаю, что всё же
Это множество двухглазых кукушек,
Хотя, может, и трёхглазых.
                Я в этом не уверен,
Но знаю точно,
Что мои гла́зы видят деревья,
Когда я в лесу.
А когда я у тебя дома,
Я вижу
Самые выразительные на свете ноги.
Ноги, которые могут:
Смеяться,
Кокетничать
     И даже стесняться.
           Но ещё многое другое!

Я хочу, чтобы эти ноги
Ходили
И я их видел,
И чтобы они смотрели на меня,
Но иногда прятались,
Потому что прикрытые
                Они тоже очень красивы.
Я думаю, что хочу этого,
Но на самом деле
Этого хотят мои гла́зы.
Нет, это всё лицо,
Которым я читаю стихи,
Включая рот,
Или даже всё тело.
Во всяком случае
Я бы потрогал твои ноги
Любой
(и даже глазом)
Частью тела.

Если подумать,
Я мог бы заняться сексом
С одними
      Твоими
            Ногами.
Я не думаю, что это вульгарно,
Потому что у меня два глаза,
А у тебя две ноги.

По моей логике это значит,
Что нам можно заниматься сексом,
Даже если только с ногами,
Или одними ногами.

Прошу заметить!
У меня всего один рот,
Но две губы,
Как у тебя.
Они шевелятся.
Ты можешь это проверить
Своими губами,
Или ногами,
Но не сейчас — сейчас я читаю.

У тебя тоже есть рот,
                А ещё тело,
       Две ноги
                И две губы,
Похожих на розовых медуз.
Руки
        Фарфоровой
            Куколки,
Которые абсолютно точно
Умеют говорить,
Но только не "ку".
Точнее, наверное, "ку" они тоже могут говорить,
Но не по-настоящему.

Есть примета,
Что кукушки знают...
Но я хочу,
Чтобы ты жила
Десять
       Тысяч
            Лет.
И кушала нежное в тарелочке.


_ _ _ _


«Я объявляю прыжок...»

(вольный размер)

Я объявляю прыжок в абстрактные карандаши,
Сдувая стружкой ограниченный ум.
Меня воспитали индивидуалисты-дервиши,
Маньяки наддневных дум.

Управляя иррациональной игрой
Смеющихся букв и точек,
Пространство дырявлю иглой,
Издавая скупой хохоточек
Уснувшей, прислонившись к стене,
Простуженной собаки. Песню во сне
Пел бездомный.
Вокруг огромный
Город:

Теня моё лицо
Фасадами зданий,
Город говорит, ускоряя машины:
"Я не терплю мечтаний".
И апельсины,
Споткнувшись, роняет дама,
Всё забывая.
Цокает колесо трамвая...
Теперь реклама:

– Пространство огибает меня
Течением искривлений.
Смена свечений и помутнений
Неба в течение дня
Незаметно проходит.
Что делать, не знаю я...

– Вам нужно купить кастрюлю.

Во мне потонули
Музеи, жилища, террасы,
Я стал дырой внутри массы
Обволакивающего меня пространства.
Такого хулиганства
Не видел ещё никто.


_ _ _ _


«На разные звуки»

(распевное)

Невозможно быть ближе, че́м
За высокой травой вдали́.

Потянувшись руками, та́м
Меня манит ресницей тво́й
Силуэт или полунамёк:
Безупречность укиё-э́.

В этом поле любые костры́,
Несогласно календарю́,
Размываются на ветру́
Непрестанного ноября́.


_ _ _ _


«Звуководопад»

(медленно)

Коршун, свистя-шурша,
– клюва-карандаша
гнутое острие –
Точкой поставил себя
Кончиком тела в окно.
Плеснуло по полу стекло.
Ранил мне ухо звук.
Дверь, описав дугу,
Скрипела. Была холодна
Комната, из окна
Свет доносил неуклюж
Хлюпал автомобиль.
Хлопал мороз. Пустырь:
Лопали фонари
Дети, они глупы.
Трескались, говоря
что-то мне стены. Я
Забыл, что могу уйти.

Это в ушах звенит
Мысль, или правда он
(коршун) меня спросил:
"Куда это я попал?"

У моих ног цвело
Тело – наружу кость,
Пух закружила кровь.
Снег не ложился. Гость.
Этот предмет живой,
Ровно как я, момент –
И промелькнул вагон.
В нём и моё лицо.
Так же я вижу себя
В зеркале, как в окне,
Или наоборот.
Всё, что имею, вот:
Между двумя "ничто"
Есть промежуток – жизнь.


_ _ _ _


«Радио»

Радио "Активный отдых".
Активный радио-отдых.
Радиоактивный отдых.
Отдых активного радио.

"Отдых" — радио активных.
"Активное" — радио отдыха.

— Ради отдыха! Активней!

Радио активней отдыха.
Радио — отдых активный.
Активный отдых радия.
От активного радия дых.

Радио! Ради радия, — отдыхай активно!
До дыха отдыхай!

Надпись: "Не вдыхать! Радий".
Надпись: "Не вдыхать радио".

Отдыхай, это не радио.

Ради "Ооо!" можно по радио отдохнуть;
Ради "Я" можно активно!
От такого и радий станет как Аркадий, и Я как не Я!

— Я рад от дыхота отдохнуть.
— Отдохнуть и я рад, но активно.
— Пора! По радио про радий тарара.
— Дай отдохну.
— Ну-ну. А радио? Совсем активный?
— Ты про меня?
— Я променял.
— Про менял и я Про.
— Ну-ну.
— От радия отдохнём?
— Отдохнём. Радио активно?
— Активно. Радисты ради нас настроили.
Нас трое ли?
— Да. Вот Дыхня, накомься. От Дыхни радисты как радий стынут. Дыхня, а ну дыхни. Фу, лучше отдохни. Дыхне ни отдых, ни дыхот не ахти. И ноздри дых-дых.
У него их три.

— Ты смотри!

Радио: "Та-та-та-та".
Дыхня: "Красота-то ещё та-то!".
А потом: "Шмыг-шмыг".

"Активисты ели шашлык".


_ _ _ _


«Пробовал…».

Пробовал выловить нужного угря кишащих слов,
Пока за стеной шатались люстры-берёзки.
Там по гранёной щеке хрусталя ползла любовь –
Перламутровая слёзка.
Бровью нахмурил глаза бороду,
Под соседские вздохи вечера выходного.
Сочиню тебе словом по сердцу борозду
В виде себя одиноко кривого.
Горечь цветочную губ твоих вижу,
Слышу щекой касание уст.
Не будет сегодня задвижек
В голове-коробке перекошенных чувств.
Я не стану – а как ведь хотелось–
Учителем русского языка.
Пустяки, я хочу лишь, чтоб люстрою грелась
Ты для меня с потолка.
И тогда, может быть, из меня что-то выйдет
_ _ _ _

«Фокус на безработицу».

Я смотрю на чумазую кошку и чувствую, как во рту у меня скрипит песок у неё за ушами, как становится шершавее язык, лакавший из лужи. Из раздвоенных губ у меня вырастают бамбуком усы, такие же смело-великолепные.

Нигде не новатор, хожу по помойке взглядом, мечтая, что перезвонят начальники и сделают скучным, занятым. Куда идти, когда нет даже кошелька, но есть девушка, говорящая, что ты откуда-то хорош? На самом деле ты даже кошку забрать не можешь, потому что теперь от двери до двери тебя ведёт не сострадание, а жалость к самому себе, не сдавшемуся. И тебе вечно куда-то зачем-то надо.

Нахожу занятие по способностям: сижу, распутывая наушники, на лавочке, похожий на бездомного, уронившего в прорубь монету. Несколько раз промотал про себя слово “личность”, потом в оба уха влетели грустные трели. И тут вдруг увидел в луже бога – испугался. Вроде лицом со мной чем-то похож, но может всё, а я нет – как-то даже странно. Спрошу у него, через дефис ли пишется “сексуально-озабоченный”, а он воспримет это на свой счёт и расплескается колёсами мне в лицо. Буду тогда больше похож на ту, что бросил и не покормил – пушистую. А другая вечером снова скажет об эмиграции, когда самому мне от матери хорошо бы съехать. И ведь это ничего, что, измотанный, я снова захочу быть одним из двоих самых прекрасных людей на свете?

_ _ _ _

«Нужен щелчок».

Выпал из тела и застукал по ступенькам мой прежний полёт.
Огоньки укатились, но знаю – вернутся, станут проситься обратно.
Соплю как вспоротый мяч; руку суну в карман, а там – лёд.
Человеческий, безотрадный.
Во мне-то откуда? Может, начихали?
Или бронхит наплакал, когда сам собою промок?
Не дамы вокруг, а какие-то крали:
Вон у той по лицу свежий образ потёк.
Попрошу себе немного отлить,
Будет жалко – отдам лицо своё в тазике.
Родной внушу, что должна меня застрелить –
Это самая странная из моих сексуальных фантазий.
_ _ _ _

«Фокус на самого себя».

;Открытый новой боли, он жаждет быть уничтоженным. Но никто не топчет и те, от кого особенно хочется, целуют куда-то и гладят по голове. Мягче молока, его натура блестит как лысина, и сам он голый, готовый освободиться от ногтей, волос – всего не ощущающего, стать рецептором. И, щетинясь мурашками, мокрый, он любит дрожащий свой голос.

Его сила в открытости чувствовать и поглощать всё, что ещё не успело его впечатлить. Вечно влажный, разгорячённый, тёплый… Ему ли не знать, как вы прекрасны, слипшиеся щеками с пивными лужами на столе, называющие неудачный приход «плохим путешествием», спящие со сводными сёстрами и чужими жёнами. И хотя не любил никогда людей, он всё же восхищён этими – неуспевшими согреться, как уже умирают они – тёплыми рисинками, остывающими. Особенно изящны они, когда своей липкостью соприкасаются и отдают тепло, хотя жадные. Это грусно и так красиво, что он, не в ладах с эмоциями, мажет губы горячим стеклом, трётся лицом о древесную кору – ощущает. Предоставленный самому себе, он непобедим, весел, порочен.