У храма

                Светлане Молчановой

1

В тихую, светлую, необычайную,
как и во всякую, впрочем, погоду
тихую и никому не злосчастную,
светлую всем, урожайному плоду
всякому ведая сочную цену,
вдаль зазывая свою благочинную,
лето приветствует в каждую церкву
белых ромашек молитву пчелиную.

2

……………………………………….
………………….……………………
……………………………………….
……………………………………….

Прости, что я в святилище барочном
не понял, приближаясь к образам,
сумевших о зачатье непорочном
прочесть по богородичным глазам.

3

Собирается с мыслями солнце
над полями забот и затей,
отстраняется возле колодца
от плетня долговязая тень.

И мадонна от чистого сердца
в череду ненадёжных систем
отпускает на землю Младенца,
от которого хлопотно всем.

4

…И пала ночь, едва химеры
подслушали, как про ворьё,
калиги сняв, легионеры
гнилое скалили враньё,
смешав на радостях скабрезно
тепло вина с теплом костра,
вогнав имперское железо
с обратной стороны креста.

5

Забор, чертополох, репейник, сныть
и тихая красавица, как слово
светящаяся, как душа — по грудь
слетевшая июльским утром ранним,
не ведая, зачем всё время что-то
планировала, тут же отменяла,
раскаивалась и куда-то долго
летела, ехала, плыла, бежала, шла,
светящаяся, как сама душа,
не знающая правильного толка,
злословьем и каменьями немало
побитая средой иного рода,
стоит с таким потерянным желаньем
увидеть ускользающую суть,
что ветер поднимается и снова,
стихая, не решается спросить:

— А заходила ли когда под эти доски,
мазню на стенах, многопудный взгляд
архиеерев и надсадный — служек,
которые всё время гасят свечи
с таким остервененьем и враждой,
как будто они технику прошли
пожарной безопасности недавно?

Глаза мне говорят, что никогда. Но
тебе я — не епископ. От души
прикинься для распутника — бедой,
для ветра — пухом, что гораздо легче.
А — нет, тогда забудь своих подружек,
и продавай в мерцании лампад
церковные безделицы в киоске.

6

Уйти от дел, зарыться с головой
в Евангелия вымыслов, о крахе
не сожалея, говорить с листвой,
одолевая суетные страхи,
читать псалмы, горячим молоком
поправив горло, а под вечер праздно
ходить перед подругой голубком
и ворковать на ушко ей развязно:
— Что женского в тебе? Ты не умеешь
любить. А биться — участь не твоя.
Засим победу и фиаско мне лишь
вручает Марс под крики воронья.
Но, если нет растерянной любви,
тогда зачем так бойко о высоком
мне ласточкино слышится «тлюи-
тлюи-тлюи» под выцветшим виссоном?

Стократно отражённые грома
от водоёма, ряженого в ряску,
переполняют щедро закрома
простуженного неба подзавязку.

А ласточка — с неё и взятки гладки —
летит, сердешная, ну что ей голубок?
Восьмирики, прирубы, бочки, главки,
кресты — и только небо, только — Бог.

7

Я стреляный, а всё — не воробей.
И мне сулили то златые зёрна,
то целые пригоршни отрубей,
то счастье, чья природа иллюзорна,

то семечки, то чёрт-те что ещё
навроде чёрствой булочки в подпыле.
Не понимало, видно, дурачьё,
что не по мне продукты эти были.

Одутловатый напевает сквер
мелодию то скверно, то не очень,
раздумывая вслух: «Зачем потерь
не избежать, когда шальная осень
нагрянет, лето выставив за дверь?»

Листва окрест нарядней, чем цветы.
И знать мне совершенно неугодно:
какой определился к тридцати
серебреникам курс рубля сегодня.

Ведь ласточкина песня, от меня
метнувшаяся в сторону востока,
в конце концов, мне более мила,
ведь ей лететь и маяться далёко.