Победители ЗП об Алтае-проза

   Победители ЗП об Алтае –Проза:
1. 15. Зенцова Анна С- Петербург
2. 26. Владимир Черданцев г. Хабаровск
3. 2. Сергей Гусев г. Кемерово


15. Анна Земцова г.Санкт-Петербург

ПРЕДАНИЕ ОБ ИВАШКЕ-РУДОКОПЕ
                Рассказ
    Эта история произошла много лет назад на необъятных просторах Алтая, в Змеиногорской волости. Алтай прекрасен во все времена года. Быстры и полноводны реки этого края, много богатств хранит земля его. Издревле живут здесь наши предки, россияне. Люди всегда чувствовали, что Алтай – это место силы, где земля встречается с Небом, и энергии Высших Миров нисходят здесь на земную твердь. Недаром Николай Рерих, который искал вход в легендарную Шамбалу, организовал экспедицию на Алтай. Энергетика этих мест просто удивительная: даже техника здесь порой из-за неё выходит из строя. На Алтае есть всё: священная гора Белуха, снежные вершины, бурные реки, бескрайние равнины, чистейшие горные озёра и пейзажи невероятной красоты, которые не встретишь в других уголках нашей планеты. О священной горе Белухе следует сказать особо. Местные жители раньше верили, что здесь обитает богиня Умай – высшее женское божество у тюрских народов. Вот почему алтайцы опасались восходить на неё. Считается, что человеку сначала необходимо очиститься от дурных помыслов и только тогда он может осмелиться подойти к Белухе. Исстари множество народностей населяли Алтай. Кто только не посетил этот благодатный край: от Фёдора Достоевского и Николая Рериха, до писателя Вячеслава Шишкова и современных исследователей или просто искателей приключений.
     Тёплым летним утром 1831 года, минуя деревни, шёл человек с котомкой за плечами. Был он высоким, ладным молодым парнем, широк в плечах, с голубыми глазами цвета незабудок. Шёл он по территории Змеиногорской волости Алтайской губернии, по холмистой местности. Эти высокие холмы, стремительно поднявшиеся в небо, были покрыты дёрном и высокими деревьями, а пики, валуны и обрывы оживляли ландшафт долин – густой лес и бесчисленные озёра. Путник вообразил, что эти холмы сотворил какой-то сказочный великан: он опустил свои мощные руки в складки гор и вытащил подковы хребтов из недр земли. Возмущённый камень взвился к небу огненными языками и застыл причудливым костром вытянутых, остроконечных скал. Валуны, как сказочные богатыри, встали в дозор, чтобы защитить эту землю. Душа гор бежит перед путником, манит его вперёд, холмы тяжело дышат, пульсируя складками возвышенностей.   Дойдя до горного ручья, бегущего между камнями, человек устало опустился и жадно припал потрескавшимися губами к студёной ключевой воде. Напившись вволю, он прилёг отдохнуть, закрыл глаза и задумался.
       Ещё вчера был он рабочим Корбалихинского рудника, который находится неподалёку от Змеиногорска.  Звали его Иван Данилов. Работал он шестой месяц на ручном насосе – глубокий рудник постоянно заливала сочившаяся откуда-то вода. Ивану было невмоготу работать на руднике – работа тяжёлая и однообразная. Собрав свои скудные пожитки, не сказав никому ни слова, он пошёл прямо в густой еловый лес. Больно щемило его сердце при воспоминании о крестьянской жизни – после смерти отца, а отдал он Богу душу в молодом возрасте, остался Иван старшим мужиком в семье, в которой было ещё кроме него пять младших детей. Угнал его на шахту голова горного приказа Ефим Серов.
     Спустившись с крутого обрывистого берега реки, юноша двигался по еле заметным лесным тропам. После двух дней пути, длинных и утомительных, подошёл он к своей деревне. Не заглядывая туда и не показываясь на глаза людям, Иван миновал густой, дремучий лес и вышел на большую поляну. На её краю у деревьев стоял шалаш, в котором жил односельчанин Ивана, дед Михей. Был он неутомимым тружеником, занимался разведением пчёл и славился своим острым языком. Старик, увидев юношу и не веря своим глазам, удивлённо воскликнул, почесав плешивый затылок:
 – Да неужто, Иван? Ты почто убёг, страдалец мой? Про тебя бумагу ужо прислали, чтоб изловить и немедля на шахту спровадить. Да ты садись, соколик, поешь, отдохни, охолонь чуток! Да умом пораскинь!
    Дед расстелил на лежанке небольшую полотняную тряпицу, положил на неё краюху свежевыпеченного хлеба и головку лука. Иван быстро съел всё угощение, потом встал и быстро перекрестился. Старик сказал с задумчивом видом:
 – Придумал я, парень, где тебе схорониться. Пойдём прямо сейчас!
    Через четверть часа путники спустились в речную, заросшую густым кустарником долину. Подойдя к зарослям кустарника и раздвинув его, они увидели еле заметный вход в какую-то нору. Лет семь назад, кажется, в селе строили церковь и брали в этом месте камень для фундамента. Каменоломня имела вид то узкого, то широкого коридора протяжённостью десять саженей.
 – Ну, прощевай, оставайся с Богом. Пока хватит, а потом ещё принесу, – сказал дед, передавая Ивану мешок с едой, и ушёл, оставив юношу одного.
     Скоро летний день погас, и вечер, сперва весь огнистый от медленно гаснущего заката, потом ясный и алый, потом бледный и смутный, тихо и незаметно перешёл в ночь. Распустившиеся волосы лунного света поймали тень небесного плотника. Неустанно трудясь, плотник вбивал серебряные гвоздики в нависающий над землёй тёмный гобелен небес. И скоро на небе тихо сияли, как драгоценные камни, яркие звёзды, и жемчужным поясом охватил небосвод Млечный путь. Безгрешно сиял месяц, отражаясь в стоящей воде спокойной реки, и рыбьим блеском серебрились вершины холмов.
      Утром, когда рудокоп проснулся, яркий солнечный свет уже мягко струился сквозь мелкие кружева кустарника, прикрывавшего вход. Иван смотрел на этот яркий свет и заметил вдруг весело и задорно сверкнувшее со стены яркое зелёное пятно.  Он ещё не успел сообразить, что это такое, а удивительная зелень уже пропала вместе с зелёным зайчиком. Но вот в другом месте показалась ещё более яркая зелень. Её цвет был очень красив и глубок, со множеством различных оттенков. Иван быстро вскочил, подошёл ко входу и раздвинул заросли. Тогда на серо-желтом фоне камня то там, то здесь появились участки различной формы и размера, имеющие приятный зелёный цвет. От радости захватило дух! Сомнений быть не могло – это медная руда. И какая богатая! Рудокоп знал, что крупные месторождения меди стоят много, очень много! И владельцы рудников дают первооткрывателям медных залежей богатое вознаграждение. Вынув из кармана большой складной нож, на котором было выцарапано его имя – Иван Данилов, – он наковырял целую горсть зелёной породы. На радостях юноша не заметил, что уронил свой нож на землю, так он и остался лежать в каменоломне. Иван вышел на свет и обнаружил, что эта руда заметно отличается от той, которую ему приходилось видеть на руднике, хотя она также имела ярко-зелёный цвет. Он точно знал, что своеобразная окраска является основным признаком, которая помогает в её поисках. Никакой другой руды или породы такого чистого зелёного цвета в этих местах встречаться не может. Нет! Конечно же, это самая настоящая руда, богатая и редко встречающаяся.
     А что если набрать полмешка руды и пойти к голове горного приказа Ефрему Серову, рассказать о сокровище и предложить ему эту находку вместо оставшихся копеечных долгов? Высыпав из мешка всё содержимое и наполнив его медной рудой, повеселевший Иван направился в привольно раскинувшееся на большой поляне село, где жил Ефрем Серов, дородный мужик средних лет. Был он себе на уме и заискивал перед начальством. Вначале, однако, Иван решил забежать к деду Михею – так хотелось рассказать ему о ценной находке.  Узнав о намерении беглого рудокопа пойти и добровольно сдаться властям, старик сказал, с сомнением качая седой головой:
 – И – и – и! Милый человек! Не резон ты придумал. Да разве простит тебя этот толстый ирод и кровопийца? Руду твою, ежели она и вправду денег каких стоит, он у тебя отберёт, да ещё тебя же и засадит в темницу!
 – Да мне терять нечего. А тут, может, вольным стану. Не поминай меня лихом, дед. Спасибо тебе за всё! Если что – скажешь нашим про меня.
Иван взвалил тяжёлый мешок с рудой на плечи и быстро зашагал в сторону села.
                * * *
 – Попался, каторжанин! Эй, мужики! Помогите заарестовать преступника, – злорадно завопил Серов, увидев беглого рудокопа. Он весь напрягся, выгнул свою бычью, налитую кровью шею, и стал похож на дикого бизона, готового прыгнуть на Ивана.
   Содружники Серова, крестьяне, окружили Ивана, вырвали мешок из его рук. Кто-то быстро услужливо снял с себя пояс и начал связывать ему руки. Беглец так растерялся, что не мог произнести ни слова. Когда опомнился, руки его уже были крепко связаны, так что не пошевелишь ими.
 – Ефрем Петрович! Как же так... Я же по доброй воле пришёл... Руду принёс...
–   Я тебе покажу добрую волю, каторжанин! Тащите его, православные, в амбар, – громко и надрывно орал Серов, опасливо оглядываясь по сторонам.
    Мужики поволочили юношу к амбару, у дверей которого суетился Серов, снимая тяжеленный замок и гремя увесистой перекладиной.
 – Погодь, мужики. Послушаем, что скажет нам хорошего висельник. Говори, где руду нашёл!
 –   В каменоломне... в карьере, где камень для церкви брали. Такая руда тыщи стоит! Я сам пришёл к тебе, Ефим Петрович, по доброй воле. Отпусти меня Бога ради, ведь вон там сколько руды-то. Я это хорошо знаю – торопись, – выкрикивал Иван, сопротивляясь бешеному напору мужиков и крепко упираясь ногами в дверной проём амбара.
 –   Хватит! Искатель какой нашёлся. Про эту яму я и без тебя знал давно. Невидаль какая, сади его, – исступлённо кричал Ефрем, и толстое лицо его, и без того красное, стало багровым, а руки затряслись в предвкушении лёгкой наживы. Крестьяне с трудом пропихнули Ивана в дверь и так толкнули, что он, падая, ударился и сильно поранил руку. В это время сын Серова неторопливо подошёл к валявшемуся у амбара мешку Ивана и начал рассматривать содержимое. Увидев яркую зелень высыпавшихся из мешка камней, он наклонился, набрал пригоршню, и обратился к отцу:
 – Батя, глянь-ко – вправду руда!
    Старший Серов был знаком с различными рудами, потому как голове приказа было дано указание принимать от крестьян образцы полезных ископаемых и записывать их в «Книгу камней и руд». Книгу эту несколько раз просматривал представитель горного ведомства, приезжавший из Петербурга. Перед тем, как внести в книгу новую запись, Серов позвал писаря, старого дядьку Петра, и спросил его, где находится яма, из которой когда-то брали камень для церкви. Но тот ничего не знал об этом.
 – Вот иди, старый пень, выпытай у арестанта всё, что надо!
     Дядька Пётр, тощий и пронырливый, сунул под мышку «Книгу камней и руд», схватил гусиное перо, пробежал как-то боком широкий двор и, приблизившись к амбару, осторожно опустился на четвереньки у закрытой двери.
 – Голубчик, чуешь ты меня? Записать велено про твою руду. Где бишь ты её нашёл? Начальству надо про тебя доложить – там глядишь, и выпустят тебя. Да и денег дадут. Где ты говоришь? В каменоломне? Это недалеко от реки? Вот спасибо, касатик, – закончил дядька елейным, заискивающим голосом и довольный побежал к начальнику.
     Через несколько дней из Петербурга приехали в крытом тарантасе важные гости. Первым вышел инспектор Волков, одетый в летнюю форму должностного лица горного департамента, представительный мужчина среднего роста, а следом за ним – его заместитель – немец Людвиг Кремер. Приезжие потребовали имеющиеся образцы породы, найденной Иваном, и «Книгу камней и руд». Кремер, вооружившись увеличительным стеклом, изучал куски породы, а потом передавал их Волкову.
 – Таких я до сих пор никогда не видел. Возможно, это какая-то редкая модификация хрома. Мне кажется, из этой породы должна получиться отличная краска, – надев пенсне и сморщив лоб, заключил Волков после тщательного осмотра породы.
 – О, да! Я, конечно, согласен, – подобострастно подтвердил Кремер.
      В тот же день Волков поехал на осмотр старой каменоломни, где Иван нашёл необыкновенную зелёную охру. Он пришёл в неописуемый восторг, потому что никак не ожидал, что удивительной зелёной породы будет так много. Руки его тряслись от восторга и возбуждения, а пенсне бесконечное число раз выпадало из глаз. После тщательного трёхчасового осмотра у Волкова, видимо, созрел какой-то план.
     Возвратившись в Петербург, инспектор продолжал думать о необыкновенной зелёной породе. Это новое вещество, интересное само по себе, говорило, как много неведомых богатств скрыто в недрах Алтая, которые непременно – в этом Волков не сомневался – в конце концов будут найдены и использованы на благо людей.  В тот же день Волков написал письмо своему начальнику, главе горного департамента в котором говорилось: «Головою Змеиногорского приказа представлена мне была за образцы медной руды затвердевшая глина, густо проникнутая раствором хромиева окисла. Сей продукт по отличному своему зелёному цвету может быть употребляем на отличную краску. Я пришёл к выводу, что мы встретились с каким-то новым, доселе не известным минералом. О результатах химического анализа оного образца представлю отчёт благо уважаемому начальству моему».
                * *   *         
      Пять нестерпимо долгих дней и бессонных ночей томился Иван в неволе. Хоть руки ему развязали, из амбара не выпускали ни на минуту. Ночью он бежал, выломав в амбаре окно, и ушёл в дремучие заросли леса. Погуляв на прощание на свободе, насмотревшись на голубой свод неба, на рудник он возвратился только через несколько дней.
     Волков между тем проделал химический анализ найденной Иваном породы. Удалось установить, что зелёная охра почти на одну четверть состоит из соединений хрома с кислородом. Он окончательно убедился, что зелёное вещество является совершенно новым, не известным науке минералом. Новый минерал земли Русской! Как велика была его радость! Но как этот минерал назвать? И сможет ли он, провинциальный горняк, сын бедного сельского священника, позволить себе такую честь – дать название новому камню. При засилье в столичных учреждениях иностранных специалистов сунься туда попробуй, – моргнуть не успеешь, как и без тебя назовут, так что название и отдалённо не будет напоминать о России. И тут пришла мысль воспользоваться приближающимся пятидесяти пятилетием министра императорского двора светлейшего князя Петра Михайловича Волконского. Он решил попробовать уговорить начальника горного департамента Перовского преподнести новый минерал имениннику и испросить разрешения назвать его именем. Он имел в виду простой расчёт – если связать название минерала с именем человека, имеющего вес в государстве, то с большей уверенностью можно надеяться на успех разведки и изучения нового минерала.
     Через несколько дней на торжественном обеде в честь дня рождения князя Волконского среди многочисленных поздравлений и подарков имениннику было вручено описание нового минерала и в шкатулке из горного хрусталя с золотой отделкой – кусок зелёного камня, открытого беглым рудокопом Ивашкой Даниловым. Перовский, передав подарок имениннику, попросил позволить назвать не известный доселе минерал именем князя – волконсковит. Представительный и тучный светлейший князь Волконский, выражая своё благорасположение, поднял с колен своего подчинённого и, дружески обняв его, милостиво принял оригинальный подарок, чрезвычайно ему понравившийся. Он уже мысленно представлял, какое почётное место займёт этот новый зелёный камень в его домашней коллекции разных диковин. – Я очень тронут, дорогой Лев Сергеевич, и согласен дать своё имя новому русскому камню, – милостиво заключил он, обращаясь к Перовскому, и наклонил львиноподобную голову свою в знак согласия.
      Волков тоже несказанно радовался удачному завершению задуманного им мероприятия, и как было не радоваться? Ведь он содействовал рождению нового камня – минерала, найденного на его родной земле, на Алтае. Вскоре инспектор получил письмо от главы горного департамента Перовского, его непосредственного начальника, в котором тот грубо отчитывал Волкова за нерадение по службе. Он писал: «Поскольку ради большого и важного дела Вами не было приложено сколько требовалось усердия и старания, то присвоение новому минералу имени его светлости князя Волконского перестало быть приятной новостью; посему предписываю все хлопоты по освоению данного минерала окончить и делу условленного движения не давать». Волкову также предписывалось незамедлительно отбыть в Оренбург на новые медные рудники и навсегда забыть о новом, таинственном зелёном минерале – волконскоите.
     Иван оказался на удивление хорошим работником на руднике – сметливым в механике. Сам он считал, что попал на дно Божьего котла – так он называл шахту. Годы пролетали мимо один за другим, однообразные и монотонные, – быстро и незаметно, словно километровые столбы на заброшенном железнодорожном перегоне. Но однажды случилась страшная авария – стояки штольни прогнили и обрушились на голову Ивана, когда он спустился в неё для осмотра. Вслед за ними большой камень сорвался откуда-то с высоты и сильно ударил рудокопа по голове – из виска текла кровь, а голова кружилась. Скоро он уже весь был залит кровью, и на образовавшейся луже крови у его ног видны были какие-то беловатые жирные пятна. Седая прядь его волос прилипла к ране. Внезапно острая боль, зародившаяся где-то около сердца, как стрела, пронзила всё его сильное тело. Ужас нечеловеческий сковал его, казалось, сама смерть сжала ледяной рукой его горло и сдвинула к затылку кожу на его черепе. Он закричал от страха; его голос показался ему душераздирающим воплем, шахта подхватила этот звук и стократно усилила его. Казалось, сама смерть загнала рудокопа у узкую штольню и не выпускает. Вот ещё миг, и холодная рука смерти – чудовищная, страшная и таинственная – схватит Ивана за горло. «Я отдаю Богу душу», – внезапно, как молния, пронеслось в его голове.
      Он сокрушался, что не успел сделать то, о чём он мечтал все эти годы – выйти на свободу, собрать котомку, вскинуть её на плечо, и двинуться в путь по дорогам. Он хотел идти и идти, встречать людей, и добрых, и злых. Злым он хотел говорить о добре и любви, а добрым – улыбаться и садиться рядом с ними, и есть и пить вместе с ними, а потом просить их: добрые люди, дайте мне Христа ради, маленький шмоточек своей доброй души. И пошли бы они вместе к озеру Добра в Шамбале. И сидел бы он у этого озера и глядел бы на медленно заходящее солнце. Над чем звонят церковные колокола? Надо мной будут звонить, когда я умру? Нет, я бедняк, а над бедняками никто не звонит. Воистину? А что есть истина и смысл жизни? Я думал, что я знаю. Нет. Не знаю! Да и никто не знает. Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
         В это мгновение силы оставили Ивана, и его душа, навечно покинув тело, поднялась в воздух. Она возносилась в Небесные поля, и перед ней открылся сначала мощный изгиб полноводной реки, весенние грозовые тучи над землёй, ржавые шкуры лесов Алтая, янтарь степей, сыпучее золото пустынь, лазурь морей и бронза высоких, кучно стоящих горных цепей; видела она смещение и шевеление огромной, дикой суши, человек её только снаружи изгрыз, источил, как мышь, а внутри она была такой же мощной и прочной, и огромной, и страшной, как от сотворения мира...  Ему казалось, что колыхание пространств сотрясало всё вокруг; воздух, играя и блистая всеми цветами радуги, становился то светом, то тьмой. Солнце падало в чёрный провал, звёзды, кружась в неистовой пляске, ныряли в космическую синеву, всё мешалось и проникало друг в друга. Всюду пульсировали жидкие, клубящиеся, узкие, как змеи, слои материи, бесчисленные иерархии вселенных были наполнены яркими звёздами, туманностями и галактиками. Плоские, как диски, галактики вращались вокруг невидимого центра. Звёзды истекали в беспредельность. Временами в пространстве открывались порталы в другие измерения, в другие миры... И везде, везде была жизнь. И всюду был Свет! И этот Свет был живой, нежный, пульсирующий!  Он был то пронзительно ярким, слепящим, то потухал, мерцая, в одном месте и неожиданно вспыхивал в другом, он играл всеми цветами радуги. Свет заполнял собой всё! Весь космос был пронизан этими нежными вспышками, зигзагами яркого Света. Живого Света! Того, с которого начиналось творение мироздания, и в который всё вернётся.  И он понял, что такое Вечность, и его душа погрузилась в лучезарный покой... И узрела душа его тысячи солнц в бесконечной иерархии пространств, начало всех начал и планы всех вселенных. И поплыла она по водам Леты в лодке Вечности навстречу любви и беспредельности. И подхватили её воды Леты и вынесли за грань бытия...      
        Вдруг еле видимая молния мягко ударила Ивана в затылок. Его голову на секунду обнял светящийся, светоносный нимб, как у святых, он ярко вспыхнул, засветился и погас. И тогда его душа услышала, как кто-то позвал его: «Да светится имя твоё!». И из бесконечной иерархии миров ответило протяжное эхо: «Да светится вечно!» ...
                *   *   *
         Уже в советское время, после долгих поисков, одна из геологических экспедиций занималась геологоразведкой как раз в том месте, где происходили описанные выше события сто лет назад. Геологи обнаружили в этой местности большие запасы очень редкого минерала волконскоита.  Начальником экспедиции был Андрей Волошин.
           В шурфе оказалось целое окаменелое бревно, сплошь пропитанное волконскоитовым веществом. Волошин, тщательно обследовав забой, обнаружил в нём старый нож с медной ручкой, покрытой зелёной окисью. Откуда он здесь? Осмотр шуфта показал, что здесь была какая-то древняя подземная выработка, по-видимому, старая штольня. Выходило, что встреченная геологической экспедицией богатейшая залеж волконскоита была уже давно известна. Вот это сюрприз! Андрей заметил какие-то углубления на ручке найденного ножа. Соскоблив толстую зелёную корку, он прочитал на рукоятке ножа два слова: «Иван Данилов».

26.
 ДА РАСТУДЫТЬ ТВОЮ, ЧЕРЕЗ КОРОМЫСЛО
   - Кажись, Игорёха, сегодняшнее наше увольнение накроется большущим, медным тазом. Проверять нас будет, не кто иной, как твой “закадычный” друг, лейтенант Семеняго.
     - Вот это совсем хреново! Закон подлости в действии! У меня же сегодня важная встреча назначена. Нет, мне, кровь из носа, надо быть вечером в матросском парке.
     Так два первостатейных старшины, что служили в одной небольшой морской части, обсуждали свалившуюся на них неприятность. А всё началось несколькими месяцами ранее, когда вместо убывшего на повышение замполита, прибыл этот молоденький лейтенант. Скорей всего, попал он в часть сразу после окончания училища.
     У молодого замполита служба только начиналась, а у старшин наших, Игорёхи и Витальки, она к концу подходила. Вот на этой почве и образовался конфликт интересов. Первоклассные специалисты, старшины, мастера своего дела, отличники и т.д., и т.п., подготовившие вместо себя достойную смену, последние полгода, старались больше сачковать, быть подальше от сиюминутной суеты. Занимались втихаря изготовлением альбомов на ДМБ, подгонкой формы одежды, да мало ли дел у годка, кто через 3-4 месяца покинет расположение части.
     И в этот момент появляется новоиспеченный, молодой и амбициозный замполит с фамилией, оканчивающейся на букву О. Началось с малого. Замполит стал замечать, что два друга стали под всякими благовидными предлогами отлынивать от политзанятий. Дальше - больше. Игорь прямо во всеуслышание заявил лейтенанту: - Я, к 100-летию Ленина законспектировал 28 работ вождя в надежде получить к моему ДМБ юбилейную Ленинскую медаль. Увы, единственную медаль для матросов срочной службы, дали свинарю, который не законспектировал ни одной работы вождя. Так что, работайте с ним, товарищ замполит, а я политически подкован, дальше некуда.
    Обиду большую затаил на Игорёху замполит Семеняго, взял на особый контроль строптивого старшину. И вроде бы всё по уставу, а чувствовалась, неровно начинает дышать лейтенант, когда в сторону старшины первой статьи Игоря Морозова глядит.
      Когда в части лейтенант обеспечивающим был, то Игорёха и не пытался даже в тот вечер в увольнение идти, заранее зная, что замполит найдет кучу нарушений, чтобы не пустить его в поселок. Но сегодня, во чтобы то ни стало, он должен был встретиться со своей девушкой. Видимо, были у него веские причины, чтобы увидеть ее.
     - Бери, Виталик, ножницы с расческой. Будешь прическу уставную мне делать, а с остальным я уж как-нибудь сам разберусь.
     И вот вечером по громкой связи раздалась долгожданная команда: - Убывающим в увольнение построиться на среднем проходе для осмотра.
   Вскоре на проходе выстроилась шеренга из нескольких моряков. На правом фланге стояли наши старшины, причем правофланговым стоял наш несостоявшийся медаленосец, Игорь Морозов.
     Глаза замполита радостно заблестели. Ужо, погоди! Счас я тебя!
    - Кру-гом!
    - Это он с причесок начал. Ну-ну, смотри внимательно,- Игорёха спиной чувствовал, что замполит стоял позади него. Бояться нечего, Виталька потрудился на славу, фирма веников не вяжет.
    - Кру-у-гом!
    Чтобы не затягивать процесс, замполит решил ограничиться осмотром только строптивого старшины, так сказать, устроить “показательную порку” в назидание другим увольняющим. Пусть знает, что надобно любить и уважать советскую власть, конкретно в данный момент в лице замполита, лейтенанта Семеняго.
    - Приподнять брюки, старшина первой статьи Морозов.
     Ага, хрен ты угадал, замполит,- это в голове у Игорёхи мысли такие звучали. Хочешь убедиться, уставного ли цвета у меня носки, не обрезан ли рант на ботинках, и не изуродовал ли я каблуки, набив набойки и сточив их по бокам малость. Я же говорю, мне край нужно сегодня быть в поселке. Неужели я салабон какой, и мало прослужил, чтобы не учесть, что ты сейчас всячески будешь придираться к моей форме одежды. Да, взял я напрокат, и ботинки уставные у молодого и носки черного цвета раздобыл.
    Но замполит во враж начал входить. Первые неудачи только подстегнули его. Прозвучала новая команда: - Показать наличие иголок с белыми и черными нитками
    Шеренга замерла. Такого чуда они еще не видали, чтобы на осмотре в увольнение про наличие иголок спрашивали. Всё, попал Игорёха! Не видать ему сегодня увольнения.
    Моряк снял бескозырку и отвернув дерматиновую полоску внутри ее, сунул беску под нос лейтенанту. Под полоской красовались две воткнутые иголки, с намотанными на них, черными и белыми нитками.
    - Наличие носового платка?
       Вот незадача. И тут облом. Чистый платок в кармане брюк присутствовал. Но замполит был бы не замполитом, да еще с фамилией, оканчивающейся на букву О. Подойдя к Игорёхе вплотную, он своим указательным пальцем дотронулся до тельняшки, стараясь сдвинуть ее вниз. Не сдвигается. Надо тут отдать должное лейтенанту, откуда же он мог узнать или знать, что некоторые моряки делают с боков надрезы на тельниках, чтобы больше было видно их мужественную военно-морскую грудь, а полосок тельника, минимум. Надрезанный кусок тельника убирают внутрь, а на осмотре его временно примащивают на место. Была, одно время, такая мода на флоте, чтобы выглядывала только пара полосок тельника.
   А тут нашему лейтенанту снова не повезло. Делать нечего, придется отпускать старшину Морозова Игоря с товарищами в увольнение.
   А почему же, спросите вы, так стремился Игорёха сегодня в увольнение? И “како-тако” важное мероприятие он боялся пропустить? Дело действительно важное. Сегодня он, вместе с Наташкой, должен предстать перед Наташкиными родителями, так как родители её изъявили желание познакомиться с парнем, который сумел вскружить голову, в общем-то, серьезной и умной дочери.
    - Натаха, а кто твои родители, кем работают, чем интересуются?
    - Папа военный, а мама работает в библиотеке в ДОФе. Да ты сам сейчас их увидишь и расспросишь, - девушка загадочно улыбнулась. Хоть и встречались они уже несколько месяцев, но про родителей расспросить как-то времени не хватало.
     Что папа у девушки военный, немного Игорёху напрягло, но в поселке, где всё взрослое население, считай, поголовно военные, было бы удивительно даже, если бы он был гражданским.
    - Лишь бы не оказался таким занудой, как замполит наш, - подумалось парню.
    Неблизкий путь от матросского парка до Наташкиного дома, влюблённые шли, кажется, целую вечность, останавливаясь под каждым уличным фонарем, чтоб посмотреть друг другу в глаза, поклясться в любви и скрепить ее крепким поцелуем. Благо, на улице в этот час прохожих было совсем немного, а патрули остались вылавливать подвыпивших моряков на танцплощадке в матросском парке.
    - Ну, вот и пришли. Подожди, не спеши, морячок. Дай на личико твоё гляну, не осталось ли помады на нем ненароком.
    А Игорёк меж тем вытаращил глаза свои на этот угловой дом, к которому они подошли. Он вспомнил, как однажды, идя с друзьями в фотографию, что была неподалеку, проходя мимо этого дома, кто-то обронил, что этот дом зовется “адмиральским”, потому как в нем живет всё командование военно-морской базы.
      Немножко поплохело, противно заныло под ложечкой у нашего влюбленного старшины, но вида старался не подавать. На минутку желание рвануть обратно у Игорька возникло, когда в прихожей, куда они вошли, он увидел, висевший на вешалке, плащ.
     Вернее, погон на нем. Одна звезда, не большая, но и не маленькая, да и вида, какого-то затрапезного, не впечатляющего. Но на погоне не было просветов, а значит это не капитан, ранга третьего и не майор.
      А посему, что болван ты, старшина первой статьи, как же ты не допёр сразу, что Наташкина фамилия такая же, как и у начальника политотдела базы, контр-адмирала Борисова.  До сего момента Игорю приходилось общаться с офицерами, звания которых были не выше капитанов 3 ранга, но тут то ситуация совсем другая. Где наша не пропадала! Не на строевой же смотр, в самом деле, парнишка пришел. Хотя эти смотрины, как и тот хрен, что редьки не слаще.
        - Папа, мама, мы пришли, встречайте гостя!
        Миловидная женщина, войдя в прихожую, приветливо поздоровалась с парнем, тут же провела в небольшой зальчик, где посредине комнаты стоял круглый стол, а на диване в сторонке, восседал сам хозяин, с газетой в руках.
       - Ну, здравствуй, здравствуй, моряк! Так вот значит ты какой, возмутитель спокойствия некоторых особ женского пола, что во вверенном мне коллективе находятся.
        Пророкотал неожиданно густым басом адмирал. Хотя в гражданской одежде он не вызывал того, что уж тут скрывать, невольного страха, будто пойманного с поличным матросика.
       - Папа! Прошу, не начинай! Опять ты за своё. Лучше свою молодость вспомни, спокойный ты наш.
    - Здравия желаю, товарищ контр-адмирал! Разрешите представиться – старшина первой статьи, Морозов Игорь, прибыл для знакомства с родителями своей девушки. Хотя, признаться, совсем не ожидал, что именно Вы являетесь отцом Наташи. Но это, в принципе ничего не меняет, готов ответить на все Ваши вопросы.
    - Нет, вы только гляньте, каков герой. Прям Македонский – пришел, увидел, победил. Ну, мать, приглашай к столу, удиви гостя своими кулинарными изысками.
     На столе появилась тарелка с румяными пирожками. Баночка варенья к чаю, что уже вовсю кипел в электрическом самоваре, посреди стола.
     Первоначальная скованность у Игорехи прошла, домашний уют располагал к задушевной, откровенной беседе. Вопросы больше задавал адмирал, Игорь отвечал, а женщины внимательно слушали, изредка вставляя свои реплики.
     - Так откуда ты призвался Игорь, где родина твоя малая?
     - Родился и вырос я на Алтае, так коротко мы называем свой Алтайский край, в котором больше пятидесяти районов, плюс Горно-Алтайская автономная область. В небольшом селе, затерявшимся в алтайских горах, недалеко от монгольской границы.
      Лицо адмирала вдруг стало каким-то задумчиво-отрешенным. Он замолчал, уставившись в блестящий бок самовара, будто что-то пытался там разглядеть. Наконец заговорил.
      - Во время войны, я, молодой тогда лейтенант, командовал бронекатером на Дунае. Доставалось нам тогда здорово, лиха хватили сполна. Частенько вспоминаю свой экипаж, скольких парней мы тогда потеряли, война давно прошла, а иногда так явственно вижу их лица.
     - Вот ты сейчас про свой Алтай говоришь, а я ведь парней с твоего края еще по той проклятой войне знаю. Был у меня на бронекатере рулевой, бесстрашный краснофлотец, из каких передряг мы выбирались, лишь благодаря его умению и смелости. Но угодил снаряд немецкий в наш катерок, половину экипажа убило, а вот рулевого нашего так и не могли отыскать. Ни живого, ни мертвого. Смыло, видать, волной дунайской, за борт. Фамилию его даже помню до сих пор. Атайкин. Царство ему небесное.
     - А рулевого, случайно, ни Егором ли Федоровичем звали-величали?
     Теперь настала очередь опешить адмиралу.
     - Точно, именно так его и звали. А ты откуда….
     - Так, товарищ адмирал, это же дядька мой родной. Брат мамкин. Живой он тогда остался, подобрали его в воде матросы с другого катера. В госпиталях провалялся долго, так и не попал больше на войну. Он и сейчас живой, в деревне нашей живет. Из-за него и я на флот пошел служить.
     - А я, пенёк старый, всё никак не могу сообразить, на кого же твоё обличье мне так здорово напоминает. Конечно же, ты – вылитый Егор Атайкин!
     Боже мой! На адмирала после этих слов, было страшно смотреть. Можно было представить, что творилось в голове у старого моряка. Буря эмоций и чувств, роем проносились в его голове. Новость, сказанная моряком, вероятно, была сродни тому снаряду, что попал тогда в их катер. Немного успокоившись, адмирал и старшина поочередно пытались что-то рассказывать, зачастую перебивая друг друга. Адмирал вспоминал истории из войны, Игорь рассказывал о послевоенной жизни дядьки. Матери с дочкой оставалось только слушать их, переводя взгляды с одного собеседника на другого.
     За воспоминаниями и разговорами совсем упустили, что время увольнения старшины первой статьи Морозова заканчивается, уже через тридцать минут. Игореха поспешно вскочил из-за стола, надеясь, что крупной рысью ему удастся добежать до части. Хотя уже представлял, с каким злорадством замполит Семеняго посмотрит на часы в момент его появления на КПП.
     - Сиди спокойно, моряк. Сейчас вызову машину свою, доедешь с комфортом. Это же я виноват, что задержал тебя со своими расспросами о дядьке твоем. Значит, договорились. Ты пишешь ему письмо, всё сообщаешь, а уж потом мы с ним договоримся о нашей встрече. А что она состоится, я нисколько не сомневаюсь. Ну вот, уже и машина подошла. До свидания, моряк. Хорошего парня дочь наша выбрала, скажу тебе по секрету.
      Когда, разрезая светом фар, ночную мглу, адмиральская машина остановилась у ворот части, из КПП пулей выскочил лейтенант Семеняго, на ходу поймав слетевшую с головы фуражку. Услужливо встал у дверцы, дожидаясь, когда выйдет адмирал. Передняя дверь открывается, рука лейтенанта взмывается к виску для отдания чести и медленно опускается.
      Из машины вылез улыбающийся Игорёха.
      - Вольно. По случаю, вот попутку пришлось поймать, товарищ замполит, чтоб из увольнения не опоздать. Вас не расстраивать.
     Сдав увольнительную записку, оставил лейтенанта в сомнениях и полном раздрае. И сам Игореха еще долго не мог уснуть в своей постели, раз за разом прокручивая в голове прошедший вечер, всё еще не веря, что такое может в жизни случаться.
      Прошел месяц. В часть, где служил Игорь Морозов, по случаю принятия присяги молодым пополнением, приехала группа старших офицеров из штаба, во главе с контр-адмиралом Борисовым. После торжественных мероприятий, когда офицеры уже направлялись к своим машинам, к адмиралу подбежал Игорёха и отдав честь, попросил разрешение обратиться.
     Получив добро, передал ему пару фотографий и письмо от бывшего рулевого. Адмирал тут же, прямо на плацу, прильнул к фотографиям. На одной, он, молодой лейтенант, стоял в обнимку со своим рулевым, на палубе их бронекатера. На второй, Егор Атайкин, постаревший, но вполне узнаваемый, уже в дни настоящие.
     Не сдержав своих чувств, донельзя растроганный адмирал, крепко прижав к своей груди моряка, прошептал: - Ну, теперь, сынок, нам надо всем непременно встретиться. Причем, на твоей малой родине, на Алтае. Так я Егору и напишу сегодня.
     А плац недоумевал. В большом неведении находился, и замполит Семеняго, во все глаза наблюдавший за сей картиной. Ну и ладно. В этой истории переплелось всё личное. От безобидных смотрин, до весточки от своего фронтового товарища, считавшегося все эти годы погибшим в водах Дуная. А то ли еще будет, когда они, наконец-то встретятся. Что ж, поживем, увидим.
         А в это время на Алтае бывший рулевой бронекатера, Егор Федорович Атайкин, был взволнован не меньше своего командира, известием, что тот жив, здоров и даже продолжает служить на Тихоокеанском флоте. Особенно после того, как получил он письмо от адмирала. Воспоминания о той страшной войне с новой силой нахлынули на бывшего краснофлотца.
       Бывало, проснется Егор среди ночи, тихонечко, на цыпочках, чтоб не разбудить жену, выйдет в ограду, сядет на чурку, достанет папироску, и закурив, вновь и вновь предается воспоминаниям. А утром, вдруг, ни с того, ни с сего, начал рыться в верхнем ящике комода, где лежали конверты с письмами, открытки поздравительные, что пришли в этот дом за все последние годы.
       - Ты чего это, отец, ни свет, ни заря, шебуршишь там? Али потерял чего?
       - Да вот, мать, хочу найти письмо от однополчанина, что воевал вместе со мной на Дунае.  Я не раз рассказывал тебе про него. И живет то он в соседнем районе, совсем рукой подать, а вот с войны так и не удосужились с ним повидаться. Козлов Николай Никитич, звать, величать его. Он в том письме номер телефона своего черканул. Если найду, то надо до почты потихоньку дошкандыбать, да позвонить ему. Ежели, живой еще.
       - Типун тебе на язык, старый. Он еще нас переживет, особливо после слов то, твоих. Да куда ты смотришь? Вот письмо его.
      Утром, в небольшой комнатке сельской почты, появился сухонький мужичок, с палочкой в руке.
      - Здравствуй, красавица! Помоги мне, Надюшенька, дозвониться вот до этого человека. Край нужно мне с ним переговорить.
      - Счас, Егор Федорович, попробуем. Ну, вот, пожалуйста, говорите.
     После первых, “кто”, “откуда”, “как жизнь молодая”, Егору, наконец, удалось сообщить новость об их бывшем командире.
     - Ты вот что, Егор. Давай сделаем так. Дня через два, я буду в твоей деревне, вот тогда встретимся и всё досконально обмозгуем.
     Через два дня, старые вояки, сидя за столиком в черемуховом садике, бурно обсуждали, “что такое не везет и как с ним бороться”. Горячие речи бывших краснофлотцев прерывались лишь на опрокидывание очередной стопочки, с последующим громким кряканьем и хрустом огурчика малосольного.
       Посиделки фронтовиков затянулись до позднего вечера. Но, не зря, знать, сидели мужики так долго в садике. Егор и Николай, окончательно и бесповоротно, решили сами ехать к своему командиру на Дальний Восток, не дожидаясь его приезда к ним. Адмиральские обещания, она ведь вишь, какая штука. Сегодня пообещал, а назавтра дан приказ ему в другую сторону. Хватило мужикам всего лишь одной бутылки беленькой, чтоб все нюансы будущей поездки были согласованы и скреплены крепким рукопожатием с троекратным поцелуем.
      Поездку договорились держать в строжайшей тайне, как от самого адмирала, так и от племянника Егора, первостатейного старшины Игоря Морозова. Как им действовать на месте, старые вояки “будут посмотреть” по сложившимся обстоятельствам.
      И вот ярким, летним, дальневосточным утром, в вагоне поезда, где ехали ветераны-катерники, раздался голос миловидной проводницы, что всегда с неизменной улыбкой приносила им в купе чай с сахаром: - Уважаемые пассажиры! Наш поезд прибыл на конечную станцию. Просьба при выходе не забывать свои личные вещи. До новых поездок.  И всего вам самого доброго.
     На привокзальной площади стояло несколько “Волг” с черными шашечками на салатных боках своих. Мужики подошли к крайнему таксомотору.
     - Привет, командир! Не откажи в помощи. Нужно нам в несколько мест попасть, значитца, придется немного покататься. За деньги не волнуйся, не будешь наглеть – заплатим достойно. Сначала в гостиницу, затем в магазин, а напоследок к дому “адмиральскому” подвезешь, где ваше командование флотское живет.
       Услыхав про последний адрес, у молодого таксиста отчего-то пропало желание торговаться и набивать себе цену. А ну их, этих стариков. На лбу ведь не написано, кто они на самом деле, а вот под фанфары загреметь можно запросто.
       Утопающий в зелени поселок, поразил Егора и Николая идеальной чистотой на главной улице, по которой они ехали. Электрические столбы вдоль улицы были украшены флагами, кое-где висели растяжки через дорогу, но далеко еще, никак не прочитать, что на них написано.
       - А что у вас за праздник, командир? Вроде майские, то, уже давно прошли.
       - Ну, вы даёте! Вы откуда свалились, старче? Ведь завтра День Военно-Морского флота СССР! Может, краем уха, довелось вам слышать о флоте таком?
       Это им то, прошедшим в рядах славного ВМФ, суровую годину войны, посмели задавать такие бестактные вопросы. И кто? Какой-то таксист, сопливый.
     - Ты, чилим, говори, да не заговаривайся. Сам то, салажонок, где служить изволил, в каких войсках? – неожиданно вспылил Николай Никитович.
     Обиделся парень, зашмыгал носом. Вот скажи им сейчас сущую правду, что служил то он здесь, только, хоть и носил погоны черные, с буквами ТФ на гимнастерке, но был всего лишь военным строителем. Стройбатовцем, если по-простому.
     - Да, ты парень, не обижайся на нас. Мы ведь последние три десятка лет далековато от морей-окиянов жили. Нам простительно. А что такой праздник завтра, так это хоть и неожиданно, но очень даже кстати! Скажи, Егор Федорович?
     В небольшой поселковой гостинице, девушка-администратор вручила алтайским гостям ключи от двухместного номера на втором этаже, а это уже как гора с плеч. Есть, где головушки свои приткнуть ближе к ночи.
     Заехали друзья и в магазин Военторга, где в советские времена можно было купить почти всю флотскую амуницию. Посовещавшись у прилавка, мужики купили себе по бескозырке, с белым верхом, ленточками и звездочками. Покрасовались поочередно у зеркала. Продавщицы, те сразу смикитили, что не впервой, в жизни своей, сей головной убор они к голове своей примеряют.
        Егор, тот по уставу, на палец от брови, и всенепременно ребром ладони звездочку не забыл пощупать, ровно ли по центру сидит. А, Николай, тот сразу беску свою на затылок и подмигивает заговорщески изображению своему, рожи ему всякие корчит. Мол, а что? А мы еще очень даже ничего. Да если еще к тёплой печке нас прислонить. Видать, у алтайцев уже созрела задумка, как будет проходить их первая встреча с командиром, коль бескозырки понадобились.
     - Теперь давай, шеф, вези нас к “адмиральскому” дому, затем обратно в гостиницу, и мы распрощаемся с тобой на сегодня.
    У означенного дома, мужики вышли из такси, прошли во внутренний дворик, огляделись там, посовещались немного, присев на лавочку. Видимо, договорившись окончательно, довольные, сели в такси и укатили в гостиницу.
      Пообедали там же, на первом этаже. Повалялись, малость, на своих скрипучих кроватях, пытаясь вздремнуть, а ближе к вечеру парочка вновь двинулась к адмиральскому дому. Пешим ходом, благо недалече. Улицы поселка заметно оживились, матросы, офицеры в белых чехлах на бескозырках и фуражках, казалось, сделали улицы эти гораздо светлее. Смеющиеся девчонки, стайками выпрыгивали, из останавливающихся на остановках, рейсовых автобусов, и бегом в матросский парк, где уже вовсю гремела музыка местного духового оркестра.
     - Слушай, товарищ старший краснофлотец Атайкин, а не припозднились ли мы с визитом к командиру нашему. Сдается мне, он уже давно дома, и чай свой вечерний допивает с булочками.
      - Совершенно от жизни флотской отстать изволили, краснофлотец Козлов. Наш командир сейчас к вашему сведению, не какой-то вам задрипанный, рядовой политработник, а контр-адмирал, целый начальник политотдела военно-морской базы. А сегодня у него, я так мыслю, очень напряженный день, накануне такого праздника. Собрания и заседания разные. Я вот что думаю, как бы нам сейчас не встретить раньше времени, племянника моего, Игоря. Ведь должен, паренек алтайский, тоже в увольнение сегодня рвануть. Может где-то здесь рядом, со своей невестой, шлындают. А девушка то, ты сам знаешь, чья дочка.
      За разговорами мужики не заметили, как подошли к “адмиральскому” дому. Сели на знакомую скамейку во дворе, закурили.
     - Слушай, Федорович, ты вот как мыслишь, узнает нас командир после стольких лет разлуки? Обличьем то своим, мы, я так думаю, изменились чуток.
     - Вот сегодня и посмотрим. Меня то, должон наверняка признать, я ведь ему карточку свою высылал с письмом к племяннику. А тебя едва ли, ты ведь в башне своей безвылазно просидел на бронекатере, где тебя ему запомнить. Да, шуткую я так! Смотри, какой обидчивый!
        На дворе стало понемногу темнеть, и друзья уже стали всерьёз сомневаться, в реализации задуманного ими плана встречи, как у дома остановилась черная “Волга”. Попрощавшись с водителем, пассажир неторопливо зашагал к подъезду.
     - Егор, ты чего притих? Наш это командир, или другой, какой адмирал? Может у них тут этих адмиралов, как не… Короче, пруд пруди, - это комендор Козлов рулевому Атайкину в ухо шепчет.
    - Да хрен его знает. Я ведь тоже его только на фотке видел. Вроде он. А может и не он. Ну, давай начинай. А то сейчас в дом зайдет, и будет нам - здравия желаю, с большим прибором в придачу.
      План встречи с командиром составил Николай Никитич, еще, когда в поезде ехали. Он вспомнил, как их командир, лейтенант Борисов, со смеху закатывался, когда в часы затишья, земляки начинали меж собой разговаривать. Он им признавался, что в жизни своей, таких слов сроду не слыхал. И частенько переспрашивал, что-то, или иное слово означает. Повторял их, будто заучить на всю жизнь собирался. Вот и захотелось Николаю проверить, помнит ли командир, где он впервые услыхал словечки эти, от кого, и при каких обстоятельствах.
     - Ну, давай, Николай, мели, чо ни попадя. Посмотрим, как твой план сработает. Только погромче говори, может он глуховатый, как и мы с тобой.
       - Эх, и на кого самустился я! Вертихвостка ты и есть вертихвостка! Ты это куда накопытилась, вся така начепурена? А мамон то, батюшки свет, какой отрастила! Страмота! Тебе бы литовку в руки, и куды с добром. Ни кака мошкара тебя кусать не станет. Вот и наяривала бы там. И хаять тебя некому было бы. И не кособенься мне тут! Вишь ты, не ндравится ей, правда глаза колет.
      По мере того как Николай выкрикивал эту ересь, адмирал замедлял свой шаг, но как воспитанный и культурный человек, продолжал тихонько идти дальше, даже не оборачиваясь на говорившего. Пришлось Егору прийти на помощь земляку.
       - В стайке одна яловая коровенка стоит, одни мослы, худоба, одним словом, да супоросная свинья в придачу. Да на седале пара курчонок облезлых. Чуть совсем не забыл про имана с иманушкой. Откель тут богатым быть. А в фатере одни метляки, да мизгири ползают, тинёты по углам, мухота кишмя кишит. Лопоть грязная, рваная, висит на гвозде.
    Адмирал уже собрался входную дверь открывать, как друзья, не сговариваясь, враз прокричали: - Да растудыть твою, через коромысло!
     Это “через коромысло” как пароль заветный, заставил адмирала резко повернуться и подойти к сидящим. “Через коромысло” только двое могли на его катере посылать нерадивых.
     - Добрый вечер, уважаемые незнакомцы! Чьи, же вы хлопцы будете, и откуда вам известны эти алтайские словечки, что вы сейчас произнесли?
   Ага, значит, настала пора переходить к следующему этапу. Друзья встали со скамьи, театральным жестом накинули на головы, вытащенные из пакета, бескозырки и Егор Федорович лихо отрапортовал.
     - Товарищ командир! Личный состав бронекатера полста пять бис построен. В строю, рулевой катера, старший краснофлотец Егор Атайкин и комендор носового орудия, краснофлотец Николай Козлов.
     И совсем по-домашнему, добавил: - Мы приветствуем тебя, дорогой наш командир. Как долго же мы с тобой не виделись. Сколько воды то утекло с той поры. Извини за балаган, командир, вот захотелось нам проверить, способом таким дурацким, вспомнишь ли нас, своих алтайских балагуров.
   - Ребятушки мои! Да что же вы со мной делаете! Ведь так можно и до инфаркта довести старика, - адмирал без сил плюхнулся на скамейку.
       Жена адмирала, обеспокоенная долгим отсутствием мужа, выйдя во двор, увидела необычную картину. На скамье, обнявшись, сидели три немолодых человека, посередине ее муж, контр-адмирал, Аркадий Михайлович Борисов. Прижались мужики своими седыми головами друг к другу, плечи у всех содрогались от беззвучных рыданий. Мужчины, ничуть не стыдясь, слез своих, натуральным образом, плакали.
       А потом в адмиральской квартире, уже далеко за полночь, продолжались воспоминания бывших катерников. На столе красовались подарки, что привезли мужики своему командиру. Сало двух сортов, соленое и копченое. Алтайский, пахучий мед, с пасеки бывшего комендора Козлова, варенье из полевой клубники, переданное матерью Игоря, от которого Лидия Алексеевна, именно так звали жену адмирала, была просто без ума. И видя, что Егор хочет вопрос задать, да не насмелиться никак, умная женщина сама пришла ему на помощь.
     - А дочка наша, Наташа, сейчас в краевую столицу уехала по делам своим. У них с Игорем, племянником вашим, всё хорошо, возможно в скором времени мы еще и породнимся с вами.
    Несмотря на все уговоры, земляки, ни в какую, не захотели оставаться на ночь в просторной адмиральской квартире. Договорились, что утром адмирал сам заедет за ними в гостиницу и оттуда прямиком на парадный пирс.  А пока комендантский уазик, рассекая фарами ночную тьму, доставил дорогих гостей прямо до дверей их нового места обитания.
     Утром, меж друзьями произошел разговор на повышенных тонах. Теперь кипятиться начал Егор Федорович.
     - Николай! Ты пошто, такой поперешный, то! Ну, ты же сам, дома еще, когда у меня под черемухой сидели, самустил меня взять с собой награды наши. Мол, вдруг придется с командиром сфотографироваться. А без наград будем, мол, стоять рядом с ним, как бедные родственники, его позорить. Говорил? А сейчас, с чего это вдруг, заартачился? Прикручивай скорей ордена свои, пока командир не приехал. Сегодня, самый, что ни на есть, повод нам фотографироваться на память.
      Когда бывшие катерники вышли к подъехавшей за ними “Волге”, у стоявшего рядом адмирала, фуражка сама по себе вдруг стала съезжать на затылок.
     - Ёк, макарёк! Вот это иконостасы! Да вы, когда, мои родненькие, столько орденов то успели заслужить? - притворно удивился адмирал.
     - Ты, командир, на свой иконостас со стороны глянь. Небось, сюртучок то к земле тянет, когда все свои регалии нацепишь. А про нас, что теперича говорить. Вот повоюй с таким командиром, как нам пришлось. Тогда не будешь спрашивать, откуда орденов столько, - парировал Егор.
     На потертых пиджаках алтайских ветеранов, золотом и серебром блестели не менее трех орденов у каждого, не считая множества медалей. Разные ордена. Если у одного орден Славы, у другого орден Отечественной войны, если орден Красной звезды у одного рубиновым цветом горит, на груди другого ветерана орден Красного знамени красуется. И у обоих ветеранов на груди истинно флотские медали. Это медаль Ушакова, с якорями и цепочками, что ценится среди моряков не меньше, чем медаль за отвагу.
    Бухта, со стоящими, в строгом парадном строю, надводными кораблями и подводными лодками, очень впечатлила наших ветеранов, сидящих на почетных местах, куда их усадил адмирал, исчезнувший куда-то, по своим важным, неотложным, политическим делам.
    Командир базы, тем временем, на своем командирском катере, объехал с поздравлениями весь строй кораблей и лодок. Затем начались различные представления. Подводная лодка, неожиданно всплывшая из глубин морских, реконструкция подвига краснофлотца Вилкова, повторившего подвиг Матросова на Курилах, Нептун со свитой, соревнование на шестивесельных ялах и многое, многое другое. А когда прошли по бухте ракетные катера, оставляя за собой пенящие буруны, восторгу земляков, казалось, не было предела.
     - Егор, глянь-ка вон в ту сторону. Видишь, морячок пялится на тебя, я давно за ним наблюдаю. Прям, глаз не сводит. Случаем, не племянник ли твой? Немудрено, если он. Думает наверняка, ну надо же, как вон тот дряхлый старикашка, что сидит на почетном месте, так похож на моего алтайского дядьку Егора. Правда весь в орденах и медалях, а так, ну прям, копия, ни дать, ни взять.
      - Ну и балабол, же ты, Николай. На себя лучше посмотри, чудо гороховое.
      - Увёл какой-то лейтенант твоего неопознанного племянника, не успел показать тебе его.
       Наконец, контр-адмирал Борисов, смог оторваться от своих политических обязанностей и присоединиться к алтайским гостям. Глядя на морскую гладь бухты, на замершие, в строгом парадном строю, корабли и подводные лодки, воспоминания ветеранов возобновились с новой силой.
      - Командир, надо бы встречу как-то организовать с племянником моим, зятем твоим будущим. Вон у Никитича давеча подозрение возникло, что один моряк издали очень уж пристально рассматривал меня, как бы это не он был.
     - Что, и не подошел поближе, чтобы удостовериться?
     - Не успел, видать. С каким-то лейтенантом вдвоём ушли. Да и какому дураку может прийти в голову, что я, Егор Атайкин, сижу вот здесь с вами. За тыщи вёрст от родного дома.
     Поразмыслив чуток, адмирал произнес: - Скорей всего, он с замполитом своим, лейтенантом Семеняго, ушел. Вот его мы и озадачим с организацией вашей встречи с Игорем.
    На следующее утро в кабинете замполита, по фамилии Семеняго, раздался телефонный звонок.
   - Это из политотдела базы. Вам надлежит сегодня, в девятнадцать ноль ноль, организовать и провести встречу личного состава части, с двумя бывшими краснофлотцами, ветеранами Великой Отечественной войны. Обеспечьте стопроцентную явку всех свободных от вахт и нарядов моряков. Гостей доставят к назначенному времени в часть на автомобиле политотдела. Вопросы?
    - Вопросов нет. Есть, провести встречу с ветеранами войны.
    Вечером, в зрительном зале клуба части, не было ни одного свободного места. На пустой сцене стоял стол, покрытый красным кумачом и три стула. Замполит Семеняго дежурил на КПП части, чтобы достойно встретить и сопроводить гостей, к месту предстоящей встречи.
     И вот, дверь в зрительный зал открывается, шум моментально стихает, первым на сцену поднимается лейтенант, за ним, два алтайских ветерана. Замполит Семеняго знает свое дело туго, хоть и молодой совсем. Усадив гостей за стол, бегом к трибуне, чтобы начать действо. И тут на весь зал раздаётся: - Обалдеть! Уснуть и не проснуться! Дядька Егор! Ты ли это! Или мне уже мерещится!
      Обалдели, поголовно все! В зале обалдели, но в первую голову, обалдел замполит Семеняго. Он ведь еще и слова не успел вымолвить, так и остался, бедолага, стоять с открытым ртом за трибуной.
      А на сцене племянник с дядькой Егором, и попавшим ему под руку, дядькой Николаем, и обнимались, и целовались, пока, очухавшийся замполит, не усадил возмутителя спокойствия между земляками. Бурные овации в зале стихли, вечер потёк в надлежащем русле.
    Незаметно подошла к концу неделя пребывания алтайских ветеранов в гостях у своего бывшего командира, контр-адмирала Аркадия Михайловича Борисова. Это сейчас он адмирал, а тогда, будучи молодым лейтенантом, командуя бронекатером на Дунае, он со своим экипажем, изрядно попортил кровушки супостатам.
    А в последний день их пребывания, адмирал преподнес им, поистине царский подарок. Забрав с гостиницы гостей, он привез их в расположение бригады ракетных катеров, чтобы показать, какие катера сейчас в Военно-Морском Флоте стоят на вооружении. Молодой командир катера, но уже капитан 3 ранга, любезно провел гостей по кораблю, ответил на все вопросы ветеранов. По лицам гостей было видно, что показ и рассказ, очень даже впечатлил мужиков алтайских. Боже, это сколько же свободных ушей надо найти по приезду, чтобы всё это им рассказать. Ладно, это их проблемы.
     Вечером, на перроне железнодорожного вокзала, стояла небольшая группа, знакомых нам людей. Адмирал Аркадий Михайлович с супругой Лидией Алексеевной, два алтайских гостя, Егор Федорович и Николай Никитович. Молодая парочка, Игорь и Наташа, успевшая, в самый последний момент, познакомиться с гостями.
     - Большущее спасибо за ваш приезд, друзья! Теперь обязательно ждите нас, на следующий год, на вашем благословенном Алтае. Да растудыть твою, через коромысло!
     - Ты, глядикося! Командир, то наш, как заговорил! Значит, точно приедет!
   Вот и поезд подошел. Напротив, наших героев остановился вагон. С флажком, в дверях стояла знакомая, миловидная девушка. Значит, чай с сахаром и неизменной улыбкой, нашим мужикам будет и на этот раз.
2. Чудовище (глава повести)

     Наконец – то зима! Как надоела эта слякоть, нудный моросящий дождь, ветер, завывающий в трубе. В ночь выпал снег, закрыв грязь толстым покрывалом.
Проснувшись, Степан выглянул в окно и обрадовался – можно отправляться в тайгу, на свой участок, закрепленный за ним, как за охотником – профессионалом.   Участок был богат соболями и белками, лосями и медведями, а пернатой дичи было видимо – невидимо на реденьких озерцах посредине пихт и елей, по берегам небольшой реки.  Ежегодно Степан перевыполнял свой личный план, тянувший план всей артели. За это давали солидные премиальные, а однажды на правлении охотничьего хозяйства было вынесено решение о награждении его охотничьим карабином.
   Радости не было предела: сбылась мечта - иметь нарезное оружие! Вообще – то, охотникам выдавали государственные карабины, но такие старые и разболтанные, что попасть в дичь с большого расстояния было большой проблемой. А здесь – новье! Степан каждый день доставал из чехла оружие, разговаривал с ним, как с человеком, гладил, разбирал и смазывал, с любовью помещал обратно в чехол и ставил в изголовье кровати. И не дай Бог, что бы кто - то к нему прикоснулся! Наказ был строгим!
   Плотно позавтракав, Степан закинул за плечи приготовленный загодя рюкзак с продовольствием, карабин, поцеловал жену, надев широкие охотничьи лыжи, свистнул охотничьей собаке Найде, и, не оглядываясь, пошел знакомой дорогой на зимовье. Путь предстоял трудный, далекий, почти двадцать верст, вдоль по берегу реки, а потом по бурелому к охотничьим угодьям.
   Добрался до избушки почти под вечер, смертельно устав и взмокнув. Открыл пудовый замок на двери, обитой толстым оцинкованным листом железа, вошел внутрь. За лето здесь основательно похозяйствовали вездесущие мыши, усыпав мелким пометом стол, лежанку, полки для продуктов. Растопив печурку – буржуйку, переоделся в сухое, развесил влажную одежду для просушки, и принялся за уборку. Лайка, нанюхавшись пыли, непрерывно чихала. Степан, пожалел собаку, и выпустил ее за дверь. Найда весело помчалась, оглашая звонким лаем тайгу. — Ишь ты, забесилась, застоялась, — с любовью подумал он, — ниччо, начнем охоту, быстро жирок веселья сойдет!
   Разложив в банки и металлические сетки продукты, Степан взял лопату, карабин, небольшое ведерко, и пошел чистить родник, бьющий метрах в двадцати от избушки. Почистив, дождался, когда он наполнится, и осядет муть, с удовольствием напился ароматной ледяной водицы. — Надо бы натаскать во флягу, — подумал он, — ладно, завтра натаскаю!
   Начерпав кружкой из ямки родника полведра, пошел назад. Становище Степан сделал давно, пригласив сельских мастеров. Добротное было помещение – из толстых, полуметрового диаметра бревен лиственницы, одной стороной была вкопана в яр, вторая, со стороны двери, открывавшейся внутрь, укреплена скобами, через каждое второе бревно. Крыша – из наката таких же бревен, скрепленных скобами, покрыта толстой корой березы, лиственницы и кедра.
Дверь – на кованых, мощных петлях, все делалось в целях защиты от медведей. Не раз, приходя осенью, видел на бревнах следы медвежьих когтей, но взломать избушку они не смогли. Осенью быстро кончается световой день, Степан, закончив уборку, вышел, посвистев, окликнул Найду. Прибежала проказница быстро, словно ждала сигнала: пора ужинать!
   Зашли внутрь, охотник зажег старенькую керосиновую лампу, достал съестные припасы: кусок отварного мяса, шмат сала, хлеб, лук. Отхватил большим охотничьим ножом добрый ломоть, и бросил лайке. Найда схватила мясо на лету, в два жевка управилась с ним. Проглотив, села и просяще уставилась на хозяина, разметая хвостом соринки на земляном полу. — Хватит, моя хорошая, ишь, привыкла к обжорству, так и зайца не догонишь, дыхалки не хватит, — пожурил ее Степан. Пожалев, отрезал ломоть хлеба, бросил. Найда презрительно отвернула морду, типа: «Ты чо, хозяин, после мяса кто хлеб ест?» — Ишь ты, — снова удивился хозяин, — не промялась, однако, не голодна, жеманничаешь! — Ничо, белковать начнем, будешь белок хряпать за милу душу, — с теплотой подумал Степан, — сейчас спать!
   Подошел к двери, закрыл все четыре засова, сделанных тоже добротно, скобы вбили в косяки «шиперистые», с насечками, такие выдрать практически невозможно.
Улеглись спать: Степан на лежанке, Найда под лежанкой на лапнике.
   Проснувшись рано утром, пошли по угодьям, проверить наличие дичи, посмотреть места установки капканов и кулемок* на соболя, количество белок и куниц.
Степан был старым, опытным следопытом, читал на снегу то, что не видит простой человек. — Да, нынче год будет благоприятным для охоты! – с радостью в душе думал он, снова план перевыполним, наконец – то куплю себе мотоцикл Иж – Юпитер, вещь незаменимая в хозяйстве.
   Захваченный приятными размышлениями и планами, ходил по угодьям, отмечая, где и что необходимо поставить из ловушек. На обратном пути обратил внимание, что западный край неба потемнел, скрыв уходящее на покой солнце. — Кажется, буря идет, — подумалось с тревогой, — Найда, а ну - ка, прибавим ходу домой, а то застанет непогодь в пути!
   Прибавили скорости и вовремя! Не успели зайти в избушку, зажечь керосиновую лампу, как на тайгу обрушился невиданной мощи ураган. Дверь избушки тряслась и скрипела, труба гудела, как тепловоз перед станцией. Земля непрерывно вздрагивала от гула падающих вековых деревьев. Найда, поскуливая, жалась к ногам хозяина, то и дело, посматривая на него. — Буря это, Найда, буря, — поглаживая, успокаивал собаку Степан, думая: — худо, ой, как худо!  — Сколько зверя и птицы погибнет!
   Утром, чуть свет, откинул дверные засовы, осторожно приоткрыл дверь. Тайгу не узнал… Стоящий перед избушкой столетний кедр был повержен на землю, нелепо растопырив к небу обрывки корней и сучьев, словно десятки рук, молящих небо о помощи, лес стал прорежен, как будто пьяный лесоповальщик навалил деревья, как попало…
   — Вот и всё, отохотились мы, — обреченно подумал Степан, конец мечтам о перевыполнении плана, прощай мотоцикл. Хоть бы дотянуть до плана, не до жиру! — Ну, что, собакен, — потрепав Найду за загривок, — пошли смотреть и считать убытки! А убытки были, действительно, велики: исчезли белки, за полдня ходьбы встретили только пару штук, следов соболя – ни одного…Мертвая территория, заваленная стволами деревьев. Говорят, что животные, как и человек, покидают разоренное место обитания, остаются только те, кто не может уйти. — Что делать будем? А? – спросил собаку Степан, — домой отправляться, или немного поживем тут, — может, зверье вернется? Найда, поскуливая, никуда не убегала, жалась к его ногам…
   Прошло два дня. Степан каждый день ходил в тайгу, но все безрезультатно – зверье не возвращалось на свои обжитые места, словно их выдуло ураганом.
   На третий день Степан решил не ходить на участок, чего понапрасну мять ноги. Утром придумал сварить из остатков продуктов похлебку, последний раз обойти угодья и идти домой.  Сходил на родник, набрал полведерка воды (к чему лишняя?), заварил в небольшой алюминиевой кастрюльке супец, положив оставшееся сало, открыл банку китайской свиной тушенки, бросил пару картофелин, заправил лучком – получилось неплохо!  Наелся до отвала, накормил собаку, вышли в тайгу. Ничего глаз не радовало…Поваленные деревья, всюду преграждали путь, ни следочка, ни зверька, ни птички. Найда убежала вперед, рыская между деревьев, вдруг послышался лай, по звуку определил: что – то не, то… Побежал на голос лайки. Выйдя на пригорок, увидел громадные следы медведя.
   — Шатун! Откуда? – заметались мысли.  — Видать, падающее дерево его разбудило…
Свистнув собаке, быстрым шагом пошли к зимовью. Степан не боялся медведей, приходилось сталкиваться с ними лоб в лоб, завалил не одного…
Встреча с шатуном не входила в планы охотника: не было лицензии на отстрел, застрелишь, попробуй, докажи, что убил шатуна!
   Подошли к избушке, все было тихо. Степан постоял некоторое время, сняв шапку, послушал таежные звуки. Неожиданно забурчало в животе. — Черт тебя подери, эту тушенку узкоглазиков, — один жир, наелся на славу!
   Повесив карабин на гвоздь, вбитый возле дверей избушки, трусцой понесся в туалет, сделанный из жердей, в виде шалаша, на ходу расстегивая поясной ремень. Вдруг послышался злобный лай собаки, Степан глянул и остолбенел: размашистой рысью по их следам из тайги бежал громадный медведь.  Подхватив в пригоршню полурасстегнутые штаны, Степан кинулся в зимовье, и следом заскочила собака. Едва успел заложить все засовы, как в дверь ударили словно тараном – избушка заскрипела и затряслась. Послышался злобный рев зверя, скрежет когтей по металлу дверей, треск отдираемых от бревен щепок.
   — Карабин! Карабин, ёма – ёёёё-о-о-о! — взвыл Степан, — дурень старый, сам учил молодых, чтобы в тайге спать ложились с оружием, и так опростоволоситься! В отчаянии и злобе замолотил кулаками по начинающей седеть голове.
   Присев на лежанку, немного успокоился, обдумывая ситуацию, в которую попал. — Так, жилище добротное, разворошить медведю не удастся, продовольствие есть, хлеб, консервы, хуже дело обстояло с водой, которой после варки супа осталось в ведерке с литр.  Открыть дверь, быстро схватить с гвоздя карабин было делом десяти секунд, но где гарантия, что зверь не затаился рядом, успеет закогтить и «ох» сказать не успеешь! Снаружи не слышалось ни звука. Неожиданно до чуткого уха охотника донеслось стрекотание сороки. — Вот, спасибо тебе, помощница, предупредила, что медведь не ушел, затаился здесь! — Ну, что, Найда, будем держать осаду, — потрепав собаку по загривку, пробормотал Степан, — кто – кого пересидит.
   Всю ночь медведь ходил вокруг избушки, раскапывал крышу, скребся в дверь, слышался треск отдираемых щепок, но крепкие лиственничные бревна не поддавались.
Вдруг заскрипела и закачалась дымовая труба печурки и стала подниматься вверх. Медведь вытаскивал трубу! Это было худо. Теперь ко всем проблемам добавилась еще одна – окочуриться от холода. Без трубы затоплять печурку смысла не было.
Медведь вытащил трубу, засунул в отверстие нос и с шумом, словно насос, втягивал и выдыхал воздух жилья. Дико ревел, разрывая отверстие и снова нюхал. — Сейчас я тебе дам понюхать кое-что, — со злобой подумал Степан.
Взял небольшую палку, намотал на конец обрывок тряпки и обильно смочил керосином. Приготовил и поставил рядом горящую свечу. Дождался, когда медведь снова залезет на крышу и начнет раскапывать отверстие, зажег факел и поднес к носу медведя. Тот, не видя огня, втянул носом пламя и дым. Раздался отчаянный вопль боли и ужаса, сменяемый диким, злобным ревом, и оголодавший зверь предпринял отчаянную попытку штурма. Снаружи раздавалось рычание, треск бревен, избушка вот – вот была готова развалиться.
   Но, нет, крепкие скобы держали надежно! Неожиданно послышался звук, словно лопнула гитарная струна и второй снизу от земли венец, торцом упиравшейся в косяк двери со скрипом и стоном отъехал в сторону.  Степана охватил смертный пот – порвал скобу! Теперь, кажется, конец…Что можно сделать против такой громадины ножом, или топором? Ну, воткнешь нож, один черт, медведь успеет тебя изломать, а ломаному в тайге без помощи людей – смерть…
   Медведь, ободренный успехом, просовывал громадную лапу в отверстие вывернутого бревна, стараясь достать обитателей. Забившись в дальний угол, Степан и собака ждали неминуемого. Медведь мощными когтями остервенело вырывал второе бревно.
   Степан подумал: «Пан, или пропал, — схватив остро отточенный топор, подойдя сбоку, резким ударом прорубил крепкую шкуру на внутренней стороне лапы медведя, рассек вену. Горячей струей, толщиной в палец, брызнула кровь, раздался оглушительный рев, лапа исчезла из проема. — Вот, так – то, топтыгин, обрадовался Степан, — теперь ты кровью изойдешь!
   Снаружи сутки ничего не было слышно. Мучила жажда, воду давно выпили, сам Степан пил немного, отдавал собаке. Утром, следующего дня, Степан решил приоткрыть дверь, чтобы снять карабин с гвоздя у входа. Осторожно сняв запоры, чуть отворил, приготовив на всякий случай нож.
Выглянул в щель – и похолодел… карабина на стене не было.  Удрученный увиденным, снова заложил дверь на засовы, и стали ждать. Прошли вторые сутки. Жажда мучила все сильнее, язык пересох, прилипал к гортани. — Найда, давай – ка, выйди на разведку, — подталкивал к выломанному проему собаку Степан. Лайка нехотя вылезла, оглядевшись, с жадностью стала хватать снег, а потом, куда – то убежала. Немного выждав, охотник открыл дверь, вышел на улицу. От яркого снега и морозца закружилась голова, Степан, подобно собаке, начал есть снег, утоляя жажду. Из ложка, где был родник, послышался лай Найды, по звуку определил, что лает на крупного зверя. — Где карабин? Не мог же медведь его унести! — метались мысли. Срубив топором молодую березку, Степан привязал на один конец нож, второй заострил, подобно стогометным вилам, чтобы легче втыкались в землю. Пошел на лай собаки.
   У родника лежала громадная туша зверя, лайка, вцепившись зубами в заднюю лапу со злостью ее рвала. Зверь не шевелился. Степан знал повадки раненых медведей: притаится дохляком, а потом молниеносно проведет атаку. Подойдя ближе, прицелился под лопатку, нанес колющий удар. Острый нож, усиленный жердью, как в масло, вошел в тушу зверя. Она не дрогнула. — Готов, значит истек кровью, чудовище, — с облегчением подумал Степан.
   Ослабли ноги, затряслись, в руках появилась незнакомая дрожь, устало присел на поваленную лиственницу. Собака продолжала терзать медведя. — Найда, фу! – дал команду, брось его! — Сдох, вражина!
   Собака не унималась, бросив терзать задние лапы, перебежала к передним. И тут Степан обратил внимание, что уши зверя так и остались прижатыми, значит жив! — Найда, назад! – отчаянно крикнул охотник.
   Но было поздно. Неуловимым движением когтистой лапы медведь, на последнем вздохе прижал собаку к земле, раздавив грудь. Степан в панике бросился снова в избушку и тут на глаза попал торчащий из снега ремень карабина. Выхватив оружие из сугроба с удивлением обнаружил, что приклад был до основания изгрызен.
Передернув затвор, подбежал к медведю и выпустил в голову все оставшиеся в магазине патроны.
Лайка была мертва. Горю Степана не было границ!  Похоронив собаку, собрал пожитки, опустив голову, понуро пошел в направлении дома. Без собаки в тайге делать нечего…
Дома встретила испуганная жена: «Степа, что случилось? – Где Найда?» Степан молча разделся, поставил в угол у кровати обломки карабина.
Мария со страхом смотрела на мужа. — Степа, глянь на себя в зеркало! – взволнованно сказала она.
   Степан подошел к висевшему на стене овальному зеркалу и в испуге отшатнулся, не узнавая себя. На него смотрел незнакомый мужчина, сильно похудевший, заросший бородой и совершенно белый! — Да что там у вас случилось – то? — с надрывом в голосе произнесла жена, — не мучай, расскажи!
   Степан коротко рассказал о буре, как его чуть не придавило упавшим деревом, погибла собака.  О медведе – ни слова…
   На утро следующего дня Степан пошел в правление охотничьей артели, написал заявление об уходе. Председатель правления долго уговаривал остаться, выясняя причину увольнения, Степан был непреклонен. Дома коротко сказал жене: «Собирай манатки, переезжаем к сыну в город, — хватит вести кочевую жизнь!» Мария обрадованно засуетилась: «Наконец – то согласился! – А то жили, как на заимке, людей не видели».
   Весной новый хозяин охотничьего участка принес в контору громадный череп медведя, едва поместившегося в рюкзаке, пронзенный пулями и невиданной длины когти. Все с удивлением разглядывали медвежьи останки, удивляясь размерам. Точно, чудовище! — Где нашел? – спросил председатель.
Охотник объяснил все, что видел у избушки. Стала понятна причина увольнения Степана. — Ну, что поделаешь, это было его решение, человек, побывавший в когтях смерти, достоин уважения, — сделал он вывод…
…Сборы были недолгими – много ли вещей в простой, крестьянской избе? Десяток тарелок, ложки, вилки, да пяток кастрюль. Чугунки пришлось бросить – в городской квартире они не нужны. Собрали постельное, одежду, Степан стал укладывать в деревянный ящик плотницкие инструменты: топор, ножевку, стамески, молотки и гвозди. — Бать, — а это, зачем тебе в городе? – спросил подошедший сын, там все готово к вашему приезду, есть мебель – стол и стулья, большая двухместная кровать. — Всю жизнь с Марией прожили, а добра не нажили, — с грустью подумал Степан, — что мы оставили после себя на этой земле? – Отцовский старый дом, который продал по дешевке приезжим? – Тайгу со зверьем и знакомых охотников? – Зимовье, в котором едва не погиб, но потерял верного друга? — Вы поезжайте вперед, — я напоследок пройду по улице, попрощаюсь с селом, — дождитесь меня на окраине, — попросил сына охотник.
   Шел по улице медленным шагом, стараясь в последние минуты запомнить все, что увидел. Проходя мимо домика знакомого охотника, увидел в ограде Найду!
Сердце кольнула незнакомая боль, словно молния, вспыхнули в голове воспоминания последних, трагических часов, проведенных в зимовье.
— Надо же, до чего похож на мать выросший щенок, недавно еще, смешно перебирая лапками, бежал, падая в траве, — с теплом в душе, подумал Степан, — значит, не зря мы прожили здесь, — осталась память…
Впереди Степана и Марию ждала новая, городская жизнь.
Впишутся ли они в нее, привыкшие к тайге и свободе – как знать…