Лёгкие шаги безумия

ГЛАВА 15, 16

Лиза долго не могла уснуть. Лена рассказывала ей, как они с бабой Верой поедут за город, в дом отдыха, будут гулять по лесу, дышать свежим воздухом и смотреть, как приходит весна.

— Кто такой домодых? — спрашивала Лиза.

— Это дом, который стоит в лесу, в красивом месте. Туда Приезжают отдыхать, — объясняла Лена.

— А ты с нами поедешь?

— Мы поедем все вместе, с тетей Олей на машине. А потом за вами приедет папа.

— Я хочу, чтобы ты в домодыхе жила с нами. Я хочу с тобой.

— Лизонька, вы там с бабой Верой поживете совсем недолго. А я поработаю.

— Зачем?

— Чтобы у нас были деньги и мы могли бы летом поехать к морю.

— Я не хочу к морю, я хочу с тобой и с папочкой. Скоро папочка вернется?

— Да, малыш, папочка вернется скоро. Ты уже решила какие игрушки возьмешь с собой в дом отдыха?

Лиза молнией выпрыгнула из кроватки, подбежала к ящику с игрушками, стала деловито вытаскивать их одну за другой, приговаривая:

— И тебя возьму, слоник, и тебя, собачка, и всех кубиков возьму. Вот эту большую машину, и кукольную коляску…Ты, куколка, не плачь, я тебя тоже возьму в домодых…

Только в половине двенадцатого Лиза закрыла глаза. Но даже во сне она продолжала бормотать:

— Мамочка, я хочу с тобой и с папочкой… Поехали в домодых все вместе, ну пожалуйста…

Тихонько сложив назад в ящик раскиданные игрушки, Лена подумала, что все они очень большие, громоздкие — и плюшевые звери, и куклы. Брать их с собой неудобно. Для поездки лучше купить что-нибудь маленькое, компактное. Все равно ведь завтра утром она собиралась отправиться с Лизой в магазин. К весне ножка у ребенка выросла на целый размер, нужны новые ботиночки, и колготки, и куча всяких мелочей.

По шестому каналу начался «Дорожный патруль». Лена включила чайник, забралась с ногами на кухонный диван, закурила и, не глядя на экран, рассеянно слушая закадровый голос диктора, думала о делах на завтра. Магазины и уборка днем, вечером прилетает Майкл. По телефону он спросил, нельзя ли две ночи до отлета в Тюмень переночевать у Лены, не связываться с гостиницей.— Таких дорогих гостиниц, как у вас в Москве, нет нигде в мире, — заметил он, извиняясь.

Стало быть, придется что-то готовить, устраивать ужин в честь его приезда…

"На улице Заславского произошел пожар, один человек погиб, — быстро говорил закадровый голос в телевизоре. Около трех часов утра жильцы первого и второго этажей были разбужены сильным запахом дыма. Горела квартира на первом этаже.

Прибывшие пожарные обнаружили в квартире, горящей открытым пламенем, труп молодой женщины. Погибшая, Екатерина Синицына, с недавнего времени проживала одна. По словам соседей, она вела замкнутый образ жизни, алкоголем не злоупотребляла".

Лена сильно вздрогнула и уставилась на экран. «По предварительной версии причиной возгорания послужило курение в постели, — сказал появившийся в кадре пожарный, — хочу еще раз повторить: это наиболее частая причина пожаров с трагическим исходом. Пожалуйста, будьте осторожны…»

Кадр сменился, дальше шла хроника дорожно-транспортных происшествий. Лена выключила телевизор и набрала Ольгин номер.

— Да, я знаю, — вздохнула Ольга, — этого следовало ожидать. Она вколола себе огромное количество морфия, смертельную дозу, и заснула с сигаретой.

— Пожар начался около двух ночи?

— Да, к трем все уже пылало.

— Я говорила с ней до начала второго. К ней пришла какая-то женщина. Катя извинилась, положила трубку рядом с телефоном, отправилась открывать дверь. А потом было все время занято. Оль, ведь ее убили… Это сделали те же люди, которые убили Митю. Опять все гладко и логично, не подкопаешься. Сложная творческая личность, певец-неудачник, балуется наркотиками вместе со своей наркоманкой-женой и вешается. А через несколько дней погибает жена в результате типичного для алкоголиков и наркоманов несчастного случая. Очень все логично. Один и тот же почерк.

Лена замолчала, она услышала, как Ольга тихо всхлипывает в трубку.

— Олюша, я очень тебя прошу, пожалуйста, попытайся успокоиться. Возьми себя в руки. Ты не захотела слушать Катю вчера вечером. Послушай, что она мне прочитала.

Лена вошла с телефоном в спальню, включила компьютер и быстро нашла файл «Rabbit».

— Этот текст был на скомканном листочке, в кармане Митиной куртки. А вот второй, он был на кассете с песнями, которую оставил мне Митя, в самом конце пленки.

— Ты хочешь сказать, что Митюша пытался кого-то шантажировать? — дослушав до конца, хрипло спросила Ольга.

— Во всяком случае, он размышлял, делать ему это или нет. И, разумеется, решил не делать. Ему стало противно. Попробуй вспомнить все ваши последние разговоры, поищи у себя дома, может, осталось еще что-нибудь — записка, текст на кассете. Может быть, ежедневник и телефонную книжку он забыл у вас?

— Хорошо, — всхлипнула Ольга, — я попробую. Но ежедневника и записной книжки у нас точно нет. Ты же знаешь, какой в нашей квартире идеальный порядок. Просто так ничего не валяется, у каждой вещи свое место.

После разговора с Ольгой Лена тут же набрала номер Мишани Сичкина. Но там никто не отвечал. Слушая протяжные гудки, Лена вспомнила, что Мишанина жена Ксения часто выключает телефон после двенадцати. А сейчас уже без двадцати час.

Кому еще из Сережиного отдела можно позвонить в такое время? Да, пожалуй, некому. Все ложатся спать рано. Выдергивать из постели человека, которому вставать в половине седьмого, обрушивать на него поток странной, путаной, полубредовой информации — это было выше Лениных сил. Надо подождать до завтра и позвонить Мишане на работу. Хотя бы не придется объяснять все с самого начала. Он уже знает — и про Митю, и про фальшивую докторшу.

Теперь Лена почти не сомневалась, что загадочная Валентина Юрьевна — не наводчица, не сумасшедшая. Недаром после ее ухода у Лены осталось ощущение, будто милая гостья насквозь просвечивала ее рентгеном. Эта женщина связана с теми, кто убрал Митю и Катю. Лену просто прощупывали таким образом, хотели понять, что она знает и насколько опасна.

Но почему в таком случае никто не явился к Ольге с той же целью? Ольга все-таки родная сестра… Впрочем, в офис фирмы «Кокусай-Коеки» без конца приходят посетители, с утра до вечера там толкутся разные люди.

Со старшим менеджером компьютерной фирмы можно оговаривать очень долго. Компьютеры — дело тонкое и многогранное. В разговор о них можно аккуратно вклинить любую постороннюю тему. Ольга обязана уделять внимание каждому посетителю, который может стать покупателем. Это ее работа.

Ольгу вполне могли прощупать на службе, а она и не заметила. Она ведь рассказывала, ей приходится столько общаться и разговаривать в своем офисе, что к вечеру слова сливаются в бессмысленный гул.

Впрочем, сейчас важно другое. Важно понять, почему все это происходит. Кому это понадобилось и зачем.

Пока можно сделать лишь один осторожный и весьма неопределенный вывод: это как-то связано с их давней поездкой по Сибири. Собственно, ради этих воспоминаний и пришел к ней Митя месяц назад. Он что-то пытался выяснить у нее, но она тогда не придала этому значения, думала, у него разыгралась легкая ностальгия по юности. У Лены была неплохая память, но события четырнадцатилетней давности осели где-то совсем глубоко. За многие годы наслоилось сверху столько всего важного, значительного. Четырнадцать лет — это почти целая жизнь.

Возможно, помогут фотографии. От поездки вряд ли что-то осталось, у них не было с собой фотоаппарата, а вот университетских снимков 82-го года должно быть много. Вдруг всплывет в памяти какая-нибудь неожиданная, важная подробность?

Альбом с фотографиями был только один. Его купил Сережа, специально для Лизиных снимков. Лена никогда не заводила альбомов. Старые фотографии хранились в ужасном, неразобранном виде, под ворохом всякого барахла, на самом дне старинного, прабабушкиного сундука, который стоял в прихожей.

Разбирая сундук, Лена в который раз ругала себя за свое несусветное домашнее разгильдяйство. Так и не научилась она к тридцати шести годам содержать в порядке вещи, отдельно нужное от ненужного, раскладывать все по полочкам.

У каждой женщины есть масса вещей, слишком старых и надоевших, чтобы их носить, но недостаточно изношенных и ветхих, чтобы выкинуть. Разумные и хозяйственные женщины приводят эти старые вещи в порядок, штопают, пришивав красивые заплатки, носят дома или на даче. Лене было проще скидывать все в сундук или на антресоли. В итоге дом зарастал барахлом. Иногда Лена собирала все в большие мешки выносила во двор и клала рядом с мусорным баком. Тут же приходили бомжи, и мешки исчезали.

Сейчас, добираясь до дна старого сундука, Лена подумала что пора опять сложить все в мешок и вынести во двор. Все но только не этот свитер, большой, светло-серый. Ему очень много лет, его сначала носил папа, но Лена беспардонно отняла. Она любила ходить в больших папиных свитерах, в них было как-то особенно тепло и уютно. Да, именно этот светло-серый свитер она взяла с собой в Сибирь летом 82-го.

Тогда еще он был совсем новый, нарядный. Папа, глядя, как она собирает рюкзак, сказал:

— Возьми что-нибудь теплое, все-таки в Сибирь отправляешься.

Лена вытянула из шкафа светло-серый свитер.

— Только не этот, — стал протестовать папа, — он у меня парадный, совсем новый. Любой другой, только не этот!

— Тогда вообще ничего теплого не возьму! Буду мерзнуть в Сибири! — заявила Лена и тут же, уткнувшись лбом в папино плечо, стала утешать:

— Пап, ты не волнуйся, я привезу его целым и невредимым, я буду очень аккуратно носить. Ты ведь не хочешь, чтобы я замерзла…

Папа умер пять лет назад, но до сих пор достаточно было какой-нибудь мелочи, случайной вещи или фразы, чтобы воспоминания о нем нахлынули и затопили все остальное — сегодняшнее. Особенно больно было, что папа так и не увидел Лизу. Ему очень хотелось внука или внучку, а у Лены была для этого слишком сложная личная жизнь, слишком интересная работа. Казалось, так много лет впереди…

Папа никогда ничем не болел. Когда в онкологической центре на Каширке поставили страшный диагноз: рак желудка и сообщили Лене, что сделать уже ничего нельзя, что жить Николаю Владимировичу Полянскому осталось не больше двух месяцев, она не поверила. Она до самого конца не верила, все надеялась, что врачи ошиблись, что произойдет чудо…

У Лены никого на свете не было, кроме папы. Он вырастил ее один. Мама, альпинистка, мастер спорта, сорвалась со скалы на Эльбрусе, когда Лене едва исполнилось два года.

«Я была такой, как сейчас моя Лизонька, — вдруг подумала Лена, — я не лазаю по горам, как мама. Но что-то такое происходит сейчас в моей жизни, что-то серьезное и опасное…»

Лена очнулась от нахлынувших воспоминаний и обнаружила, что сидит на полу в прихожей, среди вороха ненужного барахла, уткнувшись лицом в старый папин свитер.


Именно в этом свитере четырнадцать лет назад она сидела в проеме вагонной двери, на ступеньке. Поезд шел из Тюмени в Тобольск. Была светлая, туманная ночь. Ощущение одиночества и бегущей мимо бесконечной тайги накрепко врезалось в память. А потом был какой-то странный, неприятный разговор с тобольским комсомольцем. С Волковым… с тем самым Вениамином Волковым.

Оказывается, он стал знаменитым продюсером, владельцем концерна. Он занимается шоу-бизнесом. Гоша Галицын прямо-таки затрясся, когда Лена вспомнила, что была знакома с «самим Волковым…».

И вдруг сердце бешено застучало. О каком-то знаменитом продюсере говорил Митя, но имени не называл… Нет, ерунда. Не может быть…

Добравшись наконец до драной, распухшей папки со старыми фотографиями, быстро перебирая их, Лена неожиданно наткнулась на одну, совсем забытую.

Это был большой черно-белый снимок. Несколько человек, юноши и девушки в стройотрядовской форме, стоят на фоне какого-то вагончика. А в середине — Митя, Ольга, Лена и Вениамин Волков.

Улыбающийся Митя смотрит прямо в объектив. Ольга тоже улыбается, но опустила глаза. У самой Лены на фотографии лицо напряженное и растерянное. Вглядевшись внимательней, она поняла почему: стоящий рядом с ней высокий, широкоплечий Волков смотрит на нее. Поэтому он получился в профиль. Он смотрит на нее, а не в объектив фотоаппарата, и Лене не по себе под его взглядом.

На обратной стороне снимка было написано: "Тобольск, июнь 1982, стройотряд «Надежда».

Они выступали перед стройотрядовцами. Это было одно из самых долгих и приятных выступлений. Потом пили чай в строительном вагончике. На фоне этого вагончика и сделан снимок. Его прислали в редакцию молодежного журнала, в котором Лена и Ольга проходили практику, сопроводив забавным письмом. Письмо давно затерялось, а фотография сохранилась.

ГЛАВА 16

Тюмень — Тобольск, июнь 1982 года


Поезд медленно шел сквозь тайгу. Ночь была светлая, почти белая. Спать не хотелось. Под уютный стук колес четверо в купе пили чай.

— Чем ближе к северу, тем светлее ночи. В Хантах они совсем белые. — Веня Волков острым, как бритва, туристическим ножом нарезал батон сырокопченой колбасы идеально ровными, тонкими ломтиками.

— Такую колбаску, — мечтательно произнесла Ольга, — такую колбаску я в последний раз ела позапрошлым летом, во время Олимпиады-80.

— Ну уж, не прибедняйся, сестренка, — Митя отправил себе в рот сразу два тонких колбасных кружочка, — всего две недели назад в буфете кинотеатра «Россия» ты купила восемь бутербродов по шестьдесят копеек. Хлеб выкинула, а колбасу съела. И молочным коктейлем запила. — Еще один ломтик исчез за Митиной щекой.

— Да, действительно. Только та колбаса была значительно хуже. А потом был какой-то дрянной фильм. Пока я его смотрела, все мои колбасные впечатления испарились.

— А колбасные впечатления вообще быстро испаряются, — улыбнулся Веня, — одна изжога остается. Интересно, почему, как только люди садятся в поезд, сразу начинают есть и говорить о еде?

— От скуки, — пожал плечами Митя.

— То-то видно, как тебе скучно, — заметила Ольга, — десятый кусок уплетаешь, без хлеба.

— Веня, что там за избушка мелькнула? — спросила Лена, глядя в окно на бесконечную глухую тайгу. — Неужели живет кто-нибудь?

— Сейчас нет, — ответил Волков, — а раньше здесь жили старообрядцы, раскольники. Прятались от советской власти до тридцать второго года. Скиты у них здесь были.

— А в тридцать втором что?

— Устроили самосожжение. Девять взрослых и трое детей. Отряд НКВД за ними пришел. А их кто-то успел предупредить. Вот они и заперлись в одном из скитов, обложились хворостом. Отряд стоял и смотрел; как они горят.

— И ничего нельзя было сделать?

— Ничего, — Волков покачал головой, — да и зачем? Кто стал бы рисковать жизнью ради лагерной пыли? Их ведь все равно собирались арестовывать. Ладно, давайте выпьем. — Он извлек из сумки бутылку пятизвездочного армянского коньяка.

— Хорошо живет тобольский комсомол, — заметил Митя.

— Не жалуемся. — Волков отвинтил пробку и разлил коньяк по пустым чайным стаканам.

От коньяка захотелось спать. Езды до Тобольска осталось пять часов. Никакого постельного белья в этом поезде, разумеется, не было. Все легли одетыми.

Когда Волков залезал на свою верхнюю полку, какой-то маленький предмет выпал из его кармана. Лена подняла с пола дешевенький финифтевый медальон на короткой толстой цепочке из простого металла. Белое сердечко с красной розочкой в серединке.

— Веня, это ваше? — спросила она, протягивая ему медальон на ладони. — У вас цепочка порвалась.

— Да, это мое, спасибо.

Сонный Митя приподнял голову на своей верхней полке, взглянул на дешевенькое украшение, которое тут же исчезло в кармане волковских джинсов, и пробормотал:

— Вот что носят комсомольцы вместо нательных крестов!

Лена никак не могла уснуть. Было холодно и неприятно лежать в джинсах и фланелевой ковбойке на голом матраце, под влажным байковым одеялом, от которого пахло хлоркой. Перед глазами встала жуткая, отчетливая картина: горящая изба в тайге у железной дороги, солдаты вокруг с ружьями наперевес.

«И что ты застреваешь на всяких ужасах? — уговаривала она себя. — Сейчас ты еще представишь, как трое детей погибали в огне… Так нельзя».

Она тихонько встала, надела кроссовки, вытянула из своей сумки теплый свитер, захватила сигареты, спички и выскользнула из спящего купе.

В тамбуре было душно, накурено. Сквозь грязные, закопченные стекла вагонных дверей пробивался таинственный свет белой ночи.

Лена осторожно дернула ручку. Вагонная дверь поддалась Со скрежетом. Запахло туманом и свежей хвоей. Прохладный ночной ветер ударил в лицо, стал трепать волосы. Тайга проплывала мимо, совсем близко. Лена села на ступеньку в дверном проеме. Прямо под ногами были рельсы.

Ей вдруг показалось, что она одна в этой огромной, бескрайней тайге, которая качается вокруг, словно океан, живет своей сложной таинственной жизнью. Поскрипывают стволы, созревают орешки в кедровых шишках, рыщут бессонные волки и медведи, с тяжелым уханьем лопаются болотные пузыри.

«А каково на самом деле человеку одному в тайге? — думала она. — Я проеду мимо, в любой момент я могу вернуться в купе, для меня это одиночество — просто игра. Наверное, если оказаться там, среди этих скрипучих толстых стволов, то почувствуешь себя страшно одиноким, незащищенным».

Она закурила.

— Лена, вы не боитесь упасть? — послышался сзади, совсем близко, тихий голос.

Лена вздрогнула от неожиданности и действительно чуть не упала. Волков подал ей руку, она встала. Он тут же захлопнул наружную дверь.

— Так нельзя сидеть, — сказал он, закуривая, — это очень опасно.

— Веня, вы меня напугали. Я не слышала, как вы подошли.

— Простите. Я испугался за вас. Наверное, ваш муж не хотел отпускать вас в эту поездку.

— Я не замужем.

— Честно говоря, я рад этому, — он мягко улыбнулся, — мы с вами едва знакомы, а мне уже не спится. Возможно, вам это вовсе неинтересно, но я тоже не женат. Мне сложно общаться с женщинами, чувствую себя кретином.

— Глядя на вас, этого не скажешь, — пожала плечами Лена.

— Что, я произвожу впечатление человека без комплексов?

— Не знаю. У каждого есть какие-нибудь комплексы.

— А у вас?

— Наверное, тоже.

— Мне кажется, у вас, как и у меня, есть комплекс одиночества. Вы быстро устаете от людей, от общения, особенно пустого и бессмысленного. Вам хочется уйти и побыть одной. Но вы боитесь обидеть своих собеседников, это вас смущает, иногда даже терзает. Вот и сейчас вы хотите уйти. Незнакомый, чужой человек, какой-то тобольский комсомолец, полез к вам с откровениями. Вы боитесь меня обидеть, но и разговор вам неприятен. Вам так хотелось побыть одной, а тут явился я и пристаю со своей болтовней. Я прав?

— Ну почему же? В поезде незнакомые люди часто начинают откровенничать. Случайному человеку, которого никогда больше не встретишь, удобно исповедаться. Это ни к чему не обязывает. А о себе хочется каждому поговорить.

— Продолжения бывают? — тихо спросил Веня.

— То есть?

— Ну, возможно такое, что случайные собеседники в результате дорожных откровений становятся близкими людьми?

— В жизни всякое бывает.

— А для вас такое возможно?

Его лицо было совсем близко. В красивых голубых глазах она вдруг заметила тяжелую, лютую тоску, и ей стало не по себе. Он смотрел на нее так, словно от ее ответа зависело нечто жизненно важное для него. Никто прежде так на нее не смотрел.— Не знаю, — тихо сказала она, чуть отстраняясь от этого Умоляющего взгляда.

Но он придвинулся еще ближе.

— Лена, простите меня, — зашептал он быстро и жарко, — я сам не понимаю, что со мной делается. Я не умею ухаживать, не умею нравиться женщинам. У других все просто и естественно, без всяких слов. А я несу какую-то ересь, боюсь отпугнуть вас. Помогите мне…

Лена почувствовала, что его горячие пальцы схватили ее руку.

— Веня, вы когда-нибудь ходили один в тайгу? — спросила она, мягко высвобождая руку.

— Ходил, на медведя, — ответил он после небольшой паузы.

Его глаза сразу погасли, стали совсем бледными и тусклыми.

— И что, убили?

— Конечно. Шкура лежит у меня дома на полу. Вот приедем в Тобольск, я приглашу вас в гости и покажу эту шкуру.

— Что-то не верится.

— Почему?

— Вы не похожи на человека, который может один пойти на медведя. И тем более убить, содрать шкуру, постелить на пол.

— Леночка, откуда вы знаете, как выглядит человек, который может убить? — спросил он тихо.

— Убить медведя? — уточнила Лена.

— Вообще убить, лишить жизни живое существо.

— Нет, это совершенно разные вещи. Честно говоря, я вас не совсем поняла, Веня.

— Знаете, у хантов считается, что медведь равен человеку. На него не ходят с ружьем, только с рогатиной, чтобы силы были равными. А выстрелить в медведя — это убийство.

— Наверное, в этом есть своя логика, — задумчиво произнесла Лена, — но все-таки слово «убийство» относится прежде всего к человеку. И в юридическом, и в нравственном смысле.

— Хорошо, оставим медведя в покое. Как вы думаете, есть разница между убийцей и обычным человеком? Я имею в виду — чисто внешне можно узнать убийцу в толпе обычных людей?

— Думаю, нельзя. Вот вчера мы выступали в ИТУ, перед уголовниками. Среди них наверняка были и убийцы. По лицу угадать невозможно. Хотя существовало несколько теорий на этот счет. Наверное, вы слышали, был такой итальянский психиатр Чезаре Ломброзо. Он утверждал, будто у врожденных убийц особое строение черепа, низкий лоб, сплющенный нос, необычная форма ушей.

— Интересно… И что, к этой теории относились серьезно? Низкий лоб и форма ушей могли стать уликой для судей?

— Насчет судей не знаю, но в журналистике и литературе, в том числе и русской, очень серьезно об этом спорили. Эта теория Достоевскому покоя не давала. И у Бунина такой рассказ есть, «Петлистые уши»… Потом еще было нечто подобное с почерком, с формой рук, ногтей. В общем, это близко к хиромантии. Знаете, человека всегда тянет к определенности, хочется все узнать заранее, по полочкам разложить, рассортировать. Удобно ведь, чтобы преступник отличался от нормального добропорядочного гражданина чем-то внешним, конкретным, чтобы у него был какой-нибудь особенный злодейский нос или хотя бы почерк. Недаром раньше каторжников клеймили.

— Вот видите, Леночка, вы сами себе противоречите, — грустно улыбнулся Волков, — вы сказали так уверенно, будто я не похож на человека, который может убить. И тут же говорите, что по внешности судить нельзя.

— Нельзя. Но я и не сужу. Я просто говорю, что мне кажется…

— А вы могли бы убить медведя? — спросил он.

— Нет.

— А если бы он на вас напал?

— Не знаю, — покачала головой Лена, — не знаю и знать не хочу.

— Почему так категорично?

— Мне совершенно не хочется представлять, что было бы, если бы на меня напал медведь. Я очень надеюсь, что ничего подобного в моей жизни не произойдет.

— А человек? — спросил Веня совсем тихо. — Если бы на вас напал человек, вы могли бы его убить? Ведь это реальней, чем медведь… Вот представьте: на вас нападает грабитель, насильник, маньяк. Вам очень страшно. Сейчас он вас убьет. Или вы — его… Вы спасаете себя ценой его жизни, но становитесь убийцей. Суд вас оправдает, вы защищались, он нападал. Но вы все равно перешагнули в своей душе ту грань, которая отделяет убийцу от обычного человека. Вы почувствовали вкус чужой смерти. Я это говорю к тому, что зарекаться нельзя. В жизни бывают всякие неожиданности. Убийцей может стать каждый.

Лицо Волкова было совсем близко. Он уперся ладонями в стену тамбура, и Ленина голова оказалась между его руками. Он смотрел ей в глаза пристально и тревожно.

— Веня, уж не вы ли собираетесь на меня нападать? — улыбнулась Лена и, поднырнув под его руку, распахнула дверь вагонного коридора. — Надо поспать хоть немного. Я устала.

Не оглядываясь, она быстро пошла к купе. Поезд сильно дернулся, Лену качнуло на ходу, и тут же рука Волкова крепко схватила ее за локоть.

— Простите меня, Леночка, — выдохнул он ей в ухо, — я затеял дурацкий разговор.

— Веня, — сказала она, отстраняясь и высвобождая свой локоть, — я не люблю, когда мне дышат в ухо.

* * *
В Тобольске Волков не расставался с ними ни на минуту, ездил на все выступления, водил по городу, устроил экскурсию в деревянный кремль.

Дни были такими насыщенными, что все трое к вечеру еле держались на ногах, едва дойдя до своих коек в гостинице, проваливались в сон.

Волков устроил их в лучшие номера старинной купеческой гостиницы. Митя на этот раз жил один, без соседа. У Лены и Ольги был шикарный двухкомнатный «люкс» с холодильником, телевизором и огромной ванной. Правда, горячей воды тоже не было. Но Волков повел их в настоящую русскую баню.

— Это что-то типа элитарного партийно-комсомольского клуба, — объяснил он, — у вас в Москве начальство развлекается в саунах, а у нас в Сибири предпочитают русскую парную.

— Никогда не видела голой партийной элиты, — хмыкнула Ольга, — ни московской, ни сибирской.

— Не думаю, что ты много потеряла, сестренка, — пожал плечами Митя.

— Должен вас предупредить, что парная там одна, общая. И предбанник тоже, — сообщил Волков, — но вы не волнуйтесь. Заходить в парную можно по очереди.

— А мы и не волнуемся, — пожала плечами Ольга, — мы не сомневаемся, что вы, Вениамин, в неприличное место нас не поведете. Мы вам полностью доверяем. Правда, Лен, мы ему доверяем?

— Конечно, — слабо улыбнулась Лена.

— А ваша партийная элита женского и мужского пола по очереди заходит в парную или все вместе? — поинтересовался Митя.

— Отдельно, — засмеялся Волков, — конечно, отдельно. В укромном тихом месте на берегу Енисея стояла большая изба-пятистенка. Из трубы валил дым. Дверь открыла полная румяная женщина в белом халате.

— Здравствуйте, Вениамин Борисович, добро пожаловать. Все готово.

— Привет, Зинуля, познакомься, наши гости из Москвы. Стены внутри были бревенчатые. Посередине стоял низкий дубовый стол, вокруг него — огромные глубокие кресла, у стен — широкие лавки, накрытые крахмальными простынями.

— Вениамин Борисович, вы кликните, когда самоварчик нести. Девочки, — обратилась банщица к Ольге и Лене, — вы можете там у меня переодеться. А мужчины пускай здесь.

Она провела их в небольшую уютную комнатку, где тихо работало радио и на табуретке кипел большой электрический самовар.

— Скажите, Зина, а почему нельзя было сделать отдельно женскую баню и мужскую? — поинтересовалась Лена. — Все-таки это неудобно, когда вместе.

— Так это ж не общественная баня, а партийная, — авторитетно объяснила Зина, — здесь начальство, а не простой народ.

— А начальство у нас что, бесполое? — хихикнула Ольга.

— Так сюда, как правило, одни мужчины приезжают, — недоуменно пожала пухлыми плечами банщица, — а если девчат привозят, то таких, которые не стесняются.

— Это что ж, — присвистнула Ольга, — типа бардака, что ли?

— Почему бардака? Сюда солидные люди ездят, партийные. И наше городское начальство, и из области, если кто с проверкой, комиссия там какая, обязательно посещают. Как же русскому человеку без баньки-то?

Закутавшись в простыни, Ольга и Лена прошмыгнули через предбанник в парилку.

— Только недолго! — крикнул им вслед Митя. — Нам тоже хочется.

— Странный какой-то этот Волков, — сказала Лена, нахлестывая Ольгу душистым березовым веником, — возится с нами, как с партийным начальством, принимает по полной программе, ни на минуту не покидает, прямо как нянька.

— А чего ж плохого? Надо спасибо ему сказать. Разве мы с тобой в Москве попарились бы в такой вот баньке? Это ж тебе не грязные Сандуны, не Краснопресненские, где стены склизкие, хлоркой воняет и грибок-ногтеед можно запросто подцепить. А здесь все чистенько, все на высшем уровне.

— Нет, спасибо ему, конечно, и все-таки он странный. Знаешь, ночью в поезде я вышла покурить в тамбур, и он полез ко мне с какими-то мутными откровениями.

— Хочет он тебя. Аж пыхтит, так хочет. Все эти провинциальные комсомольцы падки на московских девочек.

— Перехочет, — усмехнулась Лена, — обойдется. Тоже мне, провинциальный Дон-Жуан!
— Все, — поднялась Ольга с банной полки и сладко, с хрустом потянулась, — теперь давай-ка я тебя веником оттяну как следует, покажу, как это делается.

Когда все четверо сидели в предбаннике, распаренные, закутанные в простыни, и пили крепкий, с травами, чай, Митя внезапно спросил:

— Лен, ты помнишь, когда мы в поезде ехали, у Вениамина такая штучка выпала, белое сердечко с розочкой?

— Помню, — удивленно кивнула Лена.

— Ну вот! — обрадовался Митя. — Я же говорю, носил ты сердечко на шее. Ничего мне не показалось!

— Митька, отстань от человека! — махнула рукой Ольга. — Что ты привязался со своим сердечком? Может, это талисман, подарок любимой девушки.

— Нет, мне все равно, кто что носит на шее, просто я хочу, чтобы Лена подтвердила — не померещилась мне эта штучка спросонок, я же не сумасшедший, глюков у меня пока еще не было, — не унимался Митя. — А Вениамин говорит, будто мне показалось.

— Митя, прекрати! — строго сказала Ольга, и, взглянув на окаменевшее бледное лицо Волкова, добавила:

— Вы простите его, Веня, он у нас жуткий зануда.

После бани, по дороге к гостинице, Волков пригласил их к себе в гости.

— Идите вы вдвоем с Митей, — шепнула Лена Ольге на ухо, — мне не хочется.

— С ума сошла? Это же он ради тебя нас приглашает! Нельзя так обижать человека, — ответила Ольга громким шепотом.

— С чего ты взяла?!

Волков шел сзади, но был ближе, чем они думали.

— Леночка, Ольга права. Я ведь должен показать вам шкуру убитого медведя, иначе вы будете считать меня болтуном.

Они оглянулись. Он смотрел на них, растерянно и виновато улыбаясь.

— Комсомолец, неужели ты сам подстрелил медведя? — спросил Митя.

— Да, — кивнул Волков, — только шкуру сдирал не сам. Охотников попросил.

Он жил один в двухкомнатной квартире. Добротная пятиэтажка для комсомольско-партийной элиты была только что отстроена. В квартире пахло краской и обойным клеем. Мебели почти не было. В одной комнате стоял большой письменный стол, несколько стульев. По углам высились стопки книг. В другой была только широкая низкая тахта, аккуратно застеленная клетчатым пледом, и старинный платяной шкаф. На полу перед тахтой лежала толстая жесткая шкура бурого медведя.

— Ничего себе! — покачала головой Ольга. — Даже глаза стеклянные вставили. Веня, вам не страшно? Этот мишка как будто смотрит и говорит: «Зачем ты меня убил, комсомолец?»

— Честно говоря, иногда бывает не по себе, — опять та же растерянная, виноватая улыбка…

— Веня! Я с тобой дружу! — послышался крик Мити из соседней комнаты. — У тебя есть почти вся «Библиотека поэта»! Он вошел, держа в руках два темно-синих томика.

— Слушай, дашь мне в гостиницу до отъезда? Хотя бы Мандельштама и Ахматову? Головой отвечаю.

— Прости, брат, не могу, — развел руками Волков, — эти книги я сам не выношу из дома и другим не даю. Можешь здесь почитать, можешь еще прийти. Хоть жить оставайся, но с собой не дам.

— Ну, в общем, я тебя понимаю, — вздохнул Митя, — я бы тоже не дал.

— Большого обеденного стола у меня пока нет, — сообщил Веня. — На кухне мы все не поместимся. Предлагаю два варианта — я могу постелить скатерть на письменный стол, а можно посидеть прямо на полу, на шкуре.

— Вы хозяин, вам видней, — пожала плечами Лена.

— На шкуре! Конечно, на шкуре! — заявила Ольга.

— Есть водка и шампанское, — сообщил он, — смешивать нельзя. Надо решить, кто что будет пить.

Все, кроме Лены, остановили свой выбор на водке. Волков скрылся на кухне. Митя и Ольга зарылись в книжные сокровища. У Лены все это было дома — и «Библиотека поэта», и Булгаков, и Платонов, и многое другое. Она вышла в прихожую, где висело единственное на всю квартиру зеркало, и стала расчесывать влажные после бани волосы. Если не сделать этого сразу, то потом, когда высохнут, придется долго распутывать…

Неожиданно она увидела рядом со своим отражением в зеркале силуэт Волкова. Он подошел к ней сзади, совсем близко, и уткнулся лицом в ее влажные волосы. Она вздрогнула, отстранилась, но он сжал ладонями ее плечи, и она почувствовала, что его горячие твердые губы щекотно скользят по ее шее.

— Веня, у вас что-то горит на кухне, — тихо сказала она, пытаясь выскользнуть из его рук.

Но он резким движением развернул ее к себе и стал жадно целовать ее лицо, глаза, губы.

— Не бойся меня, — шептал он как в бреду, — не бойся. Я люблю тебя, я не сделаю тебе больно. Я скорее сам умру, чем сделаю тебе больно. Меня никто на свете не любит, останься со мной, спаси меня…

Лена давно поняла, что этот странный комсомолец воспылал к ней роковой страстью — прямо-таки дикий мавр. Она призналась себе, что не чувствует к нему отвращения. Более того, он ей по-человечески симпатичен и даже интересен. Была в нем некая глубокая странность, загадка, жутковатая, но волнующая.

«Я свободна, у меня никого нет, — пронеслось у нее в голове, — мне всего двадцать один год. Разумеется, ничего серьезного не будет, никакого продолжения. Многие идут на такие вот короткие и яркие командировочные приключения, чтобы было, что вспомнить. Он красивый, умный, обаятельный, совершенно одинокий… Why not?»

— Я люблю тебя… Спаси меня…

От него пахло хорошим табаком и дорогим одеколоном. Он прижимал ее к себе все сильней, его губы властно впились в ее рот, горячая рука скользнула под свитер.

«О Господи! Я уже с ним целуюсь! Я целуюсь с чужим, малознакомым мужиком! Сейчас это увидят Ольга с Митей, мне будет потом стыдно, не так перед ними, как перед собой».

— Лена, Леночка, ты будешь моей, совсем моей… — прошептал он, на секунду оторвавшись от ее губ.

— Веня, где вы? Вы хотели подсушить хлеб на сковородке, а он сгорел, — послышался Ольгин голос из кухни.

Лена резко отпрянула. Они стояли в закутке у входной Двери. Ольга, пробежавшая из комнаты на кухню, не заметила та. Или решила не заметить. Из кухни сильно несло гарью. На сковородке дымились обугленные куски хлеба.

Весь вечер Волков не спускал с Лены своих светлых, прозрачных глаз. Пили водку и шампанское, скатерть расстелили прямо на полу, она была уставлена тарелками с малосольной лососиной, белугой, венгерским сервелатом и финским сыром. У Лены под жарким взглядом хозяина дома кусок вставал поперек горла.

«Нет, — думала она, — такие роковые страсти мне ни к чему. И приключений не надо. Зачем? Странно и стыдно целоваться с чужим мужиком, к которому ничего, кроме обычной человеческой симпатии, не чувствуешь. Я не давала ему повода так себя вести со мной. Он воспылал африканской страстью, он обаятельный, сложный, одинокий. Почему он все время твердил: „Спаси меня!“, да еще с мелодраматическим надрывом? Наверняка найдется множество женщин, готовых с удовольствием спасти такого вот сложного-одинокого. Но для меня это слишком красиво и театрально».

Когда они собрались уходить, Волков, сжав ей пальцы, тихо произнес:

— Лена, можно вас на минуту?

Она была ему благодарна хотя бы за то, что при Ольге с Митей он не стал называть ее на «ты» после сцены в коридоре.

Буквально втолкнув ее назад, в спальню, прикрыв ногой дверь, он опять впился в ее губы. Лена тут же отстранилась, уперлась ладонями в его плечи.

— Веня, послушайте меня…

— Ты опять со мной на «вы»? Ты же хочешь меня, я знаю, я чувствую. Останься, пожалуйста, очень тебя прошу. Ты не понимаешь, как это серьезно для меня…

— Я не могу, — покачала головой Лена.

— Почему? Из-за них? — Он кивнул на дверь, за которой ждали Ольга и Митя.

— Нет. Из-за самой себя. Я не способна на такие моментальные, пылкие чувства.

— Тебе будет хорошо со мной. Я так тебя люблю, что ты не можешь не откликнуться. Со мной никогда такого не было Никогда…

— Веня, а может, ты все придумал себе? Мало ли на свете красивых женщин?

— Нет! — выдохнул он, быстро обнял ее и очень силы прижал к себе. — Нет никого, кроме тебя. Ты понимаешь, что ты мне нужна позарез, до одури? Ты понимаешь, что я погибну без тебя?

— Ты так пылаешь страстью, что мне даже страшно. Вот возьмешь и придушишь от избытка чувств. — Она опять вырвалась и распахнула дверь.

Ольги с Митей в прихожей не было. И тут ей действительно стало страшно.

— Ольга! — крикнула она. — Митя! Где вы?

— Вот видишь, они все поняли и ушли, — сказал Волков, опять хватая ее за плечи.

— Нет, мы не ушли, — послышался веселый Ольгин голос за входной дверью, — мы просто вышли на лестницу, а дверь захлопнулась. Но мы можем уйти. Мы найдем дорогу до гостиницы. А, Лена? Как скажешь, так и сделаем.

— Подождите, — сказала Лена, пытаясь открыть английский замок, — я с вами.

— Я провожу. — Волков помог ей справиться с замком.

— Я понимаю, — тихо говорил он, пока они шли по ночным улицам к гостинице, — я что-то делаю не так. Я хочу всего сразу, мне страшно, что ты уедешь, исчезнешь, и я никогда тебя не увижу.

— Веня, честно говоря, я не любительница командировочных романов. И давайте опять перейдем на «вы». Так будет легче и естественней.

— Лена, здесь и не пахнет командировочным романом, — сказал он спокойно и как-то обреченно, — ты… вы даже представить себе не можете, как это для меня серьезно.

— Но серьезные отношения должны начинаться несколько иначе. Не так стремительно, не с таким напором…

— А как? Как они должны начинаться? Скажите мне, как я должен себя вести, чтобы вы меня не боялись и не отталкивали?

— Не знаю. Простите меня. Возможно, я тоже поступаю как-то не правильно. Мы уже пришли, спокойной ночи.

* * *
На следующий вечер в дверь гостиничного номера, в КОТОРОМ жили Ольга и Лена, кто-то осторожно постучал.

— Войдите, открыто! — крикнула Ольга.

На пороге стоял невысокий коренастый мужчина лет тридцати.

— Здравствуйте, вы простите меня за беспокойство, — смущенно произнес он, не входя в комнату, — я вот тут узнал что из Москвы, из моего любимого журнала группа приехала… Я хотел вас попросить… Да, простите, я не представился старший лейтенант милиции Захаров.

— Здравствуйте, проходите, не стесняйтесь, — улыбнулась Лена.

Он нерешительно шагнул в комнату, прикрыл за собой дверь.

— Дело в том, что я рассказы пишу…

— О Господи… — еле слышно вздохнула Ольга и выразительно закатила глаза.

— Я уже присылал к вам в редакцию и в журнал «Юность», — тихо продолжал Захаров, — мне ответили, мол, тексты у меня сырые, требуют серьезной доработки. А я не понял, что значит сырые.

— Сырые — значит плохо написанные, — объяснила Ольга.

— А вы не могли бы почитать хотя бы один мой рассказ? — глядя в пол, спросил он. — Для меня это очень важно. Я же знаю, в редакцию горы рукописей приходят, их там даже не читают, просто отписывают формальные ответы. А я бы хотел конкретно поговорить, с живыми людьми.

— У нас вообще-то со временем плохо, мы завтра вечером в Ханты-Мансийск уезжаем, — пожала плечами Ольга.

— Да рассказ коротенький, вы не бойтесь. Я много времени у вас не отниму.

— Хорошо, — кивнула Лена, — давайте ваш рассказ. Завтра утром зайдите, часиков в девять. Я прочитаю.

— Ну что ты творишь! — накинулась на нее Ольга, когда за старшим лейтенантом закрылась дверь. — Мало тебе того зека опущенного, тебе еще милиционера-графомана не хватает? Ты же знаешь, нет ни одного доброго дела, которое не осталось бы безнаказанным. Вот смотри! — Она открыла папку, которую оставил Захаров и стала громко читать:

«Первые клейкие листочки проклюнулись на стройных белоствольных березках. Ласковый весенний ветерок растрепал золотые косы румяной девушки. Ее лучистые глаза, голубые, как незабудки, сияли радостью и счастьем».

Ольга захлопнула папку.

— Дальше можно не читать. Все и так ясно. Завтра тебе придется долго и нудно объяснять этому застенчивому милиционеру, что «клейкие листочки» и «лучистые глаза» — это неприличные литературные штампы. Он не поймет и обидится.

— Ладно, не ворчи — Лена улеглась на кровать с рукописью.

Рассказ назывался «Нелюдь». На двенадцати машинописных страницах коряво и подробно описывалось, как румяную девушку с лучистыми глазами обнаружили в городском парке, убитую и изнасилованную, как смелый следователь быстро нашел и разоблачил злодея, алкоголика-тунеядца, которому ничего не оставалось, как признаться в совершенном злодеянии.

В два часа ночи за ними должен был зайти Вениамин. Он пригласил их на прощальный ночной пикник с шашлыком на берегу Тобола.

Эта идея пришла в голову Мите, ему очень хотелось встретить рассвет в тайге, на берегу сибирской реки.

— Ну, дочитала? Вставай, уже без десяти два. Ох, представляю, как ты завтра, после бессонной ночи, будешь с этим графоманом объясняться! — Ольга натянула джинсы и, расчесывая перед зеркалом пышные светлые волосы, сладко зевнула. — Не выдержу я до рассвета, даже с шашлыком не выдержу. Спать хочу.

— Зря твой братец все это придумал, — Лена отложила папку с рукописью, надела кроссовки, теплый свитер поверх фланелевой ковбойки, — комары нас там сожрут.

— Это не мой братец, — возразила Ольга, — это твой дорогой Вениамин затеял. Митька только подал идею, а твой комсомолец ухватился.

— Оль, почему это, интересно, «мой»? — Да потому, что все эти радости — и банька, и экскурсии, и неусыпное внимание исключительно ради тебя.

— Оль, хватит об этом. Надоело, — поморщилась Лена.

— Нравишься ты этому Волкову до потери пульса. Всерьез давишься. Даже Митька заметил. Между прочим, он красили мужик, этот Венечка, сибиряк, косая сажень в плечах!

Он, кстати, далеко пойдет. Из горкома в обком, глядишь, и до Москвы доберется по комсомольско-партийной линии. Знаешь, какая у этих комсомольских мальчиков хватка? Так что смотри, Леночка, не упусти свой шанс.

Ольга весело засмеялась, но тут же поперхнулась и замолчала: на пороге стоял Волков.

* * *
Комары жрали нещадно, несмотря на дым березовой чаги которую настрогал и набросал в костер Волков. Ночь была совсем светлая. Ольга дремала на мягких сосновых ветках, то и дело просыпаясь и хлопая назойливых комаров. Митя что-то лениво наигрывал на гитаре, Лена курила, глядя на тлеющий костер.

Шашлык давно был съеден, водка выпита. Из-за верхушек деревьев поднималось огромное, белесое солнце. После бессонной ночи всех познабливало.

— Слушайте, я хочу в гостиницу, — сказала Ольга, приподнявшись на локте, — мне ваша комариная романтика уже поперек горла.

— Сейчас, — кивнула Лена, — Вениамин придет, и будем собираться.

— А куда он делся? — удивилась Ольга. — Он же только что был здесь.

— Он уже минут сорок где-то ходит, — перестав бренчать на гитаре и взглянув на часы, сказал Митя, — наверное, пошел тоску свою развеивать. Он весь в тоске, на него Леночка не смотрит. Он глаз с тебя не сводил, голубых и печальных.

— Митька, прекрати ерничать, — поморщилась Лена.

— Бедный Ерик, королевский шут, всегда говорил правду, — вздохнул Митя.

— За что бывал бит нещадно, — добавила Ольга.

— Слушайте, ну что вы ко мне привязались с этим комсомольцем? — Лена бросила окурок в тлеющий костер. — Нравлюсь я ему или нет, меня совершенно не касается. Это его личные трудности.

— Безжалостная ты женщина, — вздохнул Митя и лениво поднялся на ноги, — пойду я поищу несчастного влюбленного.

— Только смотри сам не заблудись, — предупредила Ольга.

— Я вам аукать буду, а вы откликайтесь, — Митя зашагал вдоль берега.

С Волковым он столкнулся минут через пятнадцать и, увидев его, обомлел.

Комсомолец шел, пошатываясь. На его светлом свитере темнели какие-то пятна. Широко раскрытые глаза смотрели прямо на Митю безумным, невидящим взглядом. Он дышал шумно и тяжело.

— Веня! Что с тобой? — выкрикнул Митя и тут только понял, что пятна на свитере — это кровь.

Волков сильно вздрогнул, глаза его стали осмысленными. У Мити за спиной послышался треск веток, через минуту рядом с ним стояли Ольга и Лена.

— Господи, Веня, вы весь в крови! Что случилось? Вам плохо? — Лена шагнула к нему, прикоснулась к его плечу.

— У меня пошла кровь из носа, — произнес он хрипло.

— Надо голову запрокинуть и что-нибудь холодное на переносицу, — Лена достала носовой платок из кармана джинсов, — подождите, я сейчас.

— Ты побудь с ним, — Митя взял у нее из рук платок, — я спущусь к реке, намочу как следует. Ольга, не стой столбом, помоги ему сесть. Он же бледный как смерть.

Ольга стояла, отвернувшись. Она с детства не переносила вида крови, ее начинало тошнить, даже когда она видела простую царапину. Лена взяла руку Волкова и нащупала пульс на запястье.

— У вас очень сильное сердцебиение, не меньше ста двадцати, — сказала она. — У вас больное сердце?

Его горячая рука поймала и больно сжала Ленины пальцы. Лена охнула от боли. Волков дышал тяжело и часто.

— Веня, вы слышите меня? — спросила Лена испуганно.

— Да, — прохрипел он, — не волнуйтесь. Со мной все в порядке. Мне просто совсем нельзя пить.

Старший лейтенант Захаров за своим рассказом не приходил. Ольга и Лена проспали до двух часов дня, но все равно чувствовали себя усталыми и разбитыми после бессонной ночи — в гостиницу они вернулись только в восемь утра и туг же рухнули на свои койки как убитые.

В начале третьего к ним в номер приплелся вялый, опухший Митя.

— А где же твой графоман? — вспомнила Ольга, когда отсели пить кофе. — Нам уезжать через два с половиной часа куда ты теперь его гениальное творение денешь?

— Может, он стучал, а мы спали, не слышали? Неудобно получилось.

— Ладно, оставишь внизу, у администратора. Напишешь записочку, — махнула рукой Ольга, — а кстати, о чем рассказик-то?

— Об убийстве.

— Детектив, что ли?

— Не совсем. Скорее психологический триллер.

— Это вы о чем? — вяло поинтересовался Митя.

— Да так, графоман пришел, рассказ принес. А Лена, добрая душа, согласилась прочитать и поговорить.

— Понятно… — Митя допил свой кофе, налил воды из графина в литровую кружку и включил кипятильник. — Интересно, что же с Волковым-то вчера случилось? — задумчиво произнес он и закурил.

— Перепил человек, — пожала плечами Ольга, — пошел проветриться, и стало ему плохо.

— А кровь на свитере откуда?

— Он же сказал, у него кровь из носа пошла, — напомнила Лена.

«Когда идет кровь из носа, она обычно есть на лице, у ноздрей, вокруг рта. А у Волкова лицо было чистым. Кровь только на свитере», — подумал Митя, но не стал говорить об этом вслух. Зачем? Ольга начнет дразнить его Шерлоком Холмсом, скажет, что он зануда или еще что-нибудь. Да и Волкова этого они никогда больше не встретят. Вот проводит он их в Ханты, и забудут они об этом странном комсомольце, будто и не было его вовсе.

— Может, в милицию сходить? — спросила Лена, закуривая. — Этот Захаров сказал, что он милиционер. Неудобно оставлять папку у администратора. Они ведь меняются часто, забудут, потеряют.

Тут раздался стук в дверь.

— Младший лейтенант Никоненко, — представился вошедший парнишка в милицейской форме и козырнул. — Тут у рас товарищ Захаров папочку оставил, просил забрать. И вот адресок, — он протянул сложенный вчетверо тетрадный листок. — Он просил, чтобы вы ему написали обязательно.

— А что случилось? Почему он сам не зашел?

— На оперативке задержался, а потом сразу на труп выехал, — объяснил младший лейтенант.

— Куда выехал? — переспросил Митя.

— На труп. Убийство. Там на окраине парка, у Тобола, девушку нашли убитую. Все, я извиняюсь, мне пора, — младший лейтенант козырнул и быстро вышел, зажав под мышкой папку с рассказом.

— Подождите, а где именно? — вскочил Митя и бросился за ним в коридор. — Лейтенант, подожди, — крикнул он в лестничный пролет, перегнувшись через перила, — где именно нашли девушку?

— Ну что ты так орешь? — придерживая фуражку, поднял голову милиционер. — Я же сказал, на окраине парка, у Тобола.

— От чего она умерла? — спросил Митя уже тише.

— Ножевое ранение в сердце. Все, парень, некогда мне. — Младший лейтенант быстро застучал сапогами вниз по лестнице.

Навстречу ему не спеша поднимался свежий, бодрый, улыбающийся Волков.



Полина Дашкова