Дмитрий Свинцов

ДМИТРИЙ СВИНЦОВ
(род. в 1952 г.)

ТЁТЯ ШУРА

Тётя Шура проживала в Ленинграде.
И среди немногих выжила в блокаде.
Клей варила. По утрам впрягалась в санки.
И тащилась за водою до Фонтанки.
Возле дома, где поэт Державин жил,
голод веки тёти Шурины смежил.
И, ни разу даже ойкнуть не успев,
тётя Шура повалилась в белый снег.
И приснилось в этом сне холодном ей:
человек какой-то вышел из дверей
двухэтажного державинского дома,
по портретам удивительно знакомый
(тётя Шура утверждала каждый раз,
что её от смерти сам Державин спас,
но не в этом дело, что теперь гадать…).
«Вам, сударыня, негоже умирать», –
проворчал. И к тёти Шуриным губам
хлеб поднёс – опилки с жизнью пополам.
И растаял, будто не был, как парок,
что от губ тянулся
в синий потолок
января…
И тётя Шура отошла.
Поднялась.
Взялась за санки.
И пошла.

…У державинского дома рухнул в снег
незнакомый тёте Шуре человек,
поделившийся непрошено пайком,
в жизни больше не нуждавшийся ни в ком
и последний сон увидевший во сне,
как на грудь его
блокадный падал снег…

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ
 
В платьице ситцевом. В кителе старом.
Перед фотографом мудрым предстали
мама с отцом. Молодые совсем.
Ей двадцать два. Ему двадцать семь.

Первые годы после войны.
Скулы обтянуты. Души видны.
Время хранит этот снимок в архиве.
Снимки – не люди: многие живы.

В каждой семье дорог снимок один –
тот, на котором им жить, молодым:
в стареньком кителе, в платье из ситца.
Время, в которое не возвратиться

ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ

Еще я и в славе и в силе,
еще я достаточно крепок,
и тех, кто меня поносили,
я сдюжил, как водку и девок.

Когда же я сделаюсь старым
и станут кормить меня с ложки,
начну сочинять мемуары,
как Гофман, от имени кошки.

А может, от имени чаек,
а может, от имени сосен.
И ночь запивать буду чаем,
холодным, как поздняя осень.

И в тех мемуарах запечных
предстану и в славе и в силе.
За то же, что не был в заплечных –
мне б все остальное простили.