Как две капли воды

7

– Я мог бы завтра привести к тебе Мэнди. – Тейт пристально рассматривал ее. – Отеки уже стали проходить, теперь она тебя сможет узнать.

Эйвери посмотрела на него. Хотя всякий раз при взгляде на ее лицо он ободряюще улыбался, она знала, что вид у нее еще довольно страшный. Больше не спрячешься за повязкой. Как сказал бы Айриш, от этого тянет бле­вать.

Тем не менее за неделю, которая прошла после опера­ции, она ни разу не заметила, чтобы Тейт избегал смот­реть ей в лицо. И она была благодарна ему. Как только она будет в состоянии держать в руках карандаш, она напишет ему об этом. Повязку с рук сняли несколько дней назад. Вид красной, лоснящейся, незажившей кожи привел се в ужас. Ногти были коротко острижены, отчего руки казались чужими и некрасивыми. Она ежедневно делала упражнения с резиновым мячиком, изо всех сил сжимая его ослабевшими пальцами, но пока у нее еще не было сил и ловкости зажать в руках карандаш. Как только это произойдет, чего только она не напишет Тейту Ратледжу.

Наконец-то ее освободили от ненавистного дыхатель­ного аппарата. Однако, к ее разочарованию, она все рав­но не смогла издать ни звука. Для тележурналиста, карье­ра которого и без того пошатнулась, это было горьким открытием.

Правда, врачи сказали ей, что волноваться не о чем, голос со временем восстановится. Ее предупредили, что когда она начнет говорить, то сначала не сможет сама себя понять, но это нормально, учитывая, что голосовые связки получили сильный химический ожог от дыма.

Более того, у нее не было ни волос, ни зубов, а пищу ей давали только жидкую и через соломинку. В общем и це­лом, она все еще была развалина.

– Что ты на это скажешь? – спросил Тейт. – Есть у тебя желание повидаться с Мэнди?

Он улыбался, но Эйвери видела, что это неискренне. Ей было его жаль. Он изо всех сил старался быть бодрым и веселым. Сразу после операции она слышала от него только ободряющие слова. Он и тогда, и сейчас говорил ей, что операция прошла блестяще. Доктор Сойер и все сестры на этаже нахваливали ее за быстрое выздоровле­ние и хорошее настроение.

Какое еще может быть настроение в ее положении? Ес­ли бы она могла держать в руках костыли, ей бы и сло­манная нога была не помеха, но пока руки были слишком слабы, и она все еще прикована к больничной койке. К черту хорошее настроение. Откуда им знать, что у нее на душе? Может, она вся кипит от злости? Она, конечно, ни на кого не злилась, но только оттого, что это было бессмысленно. Дело уже сделано. Вместо лица Эйвери Дэниелз теперь другое лицо. Она не могла избавиться от этой навязчивой мысли. На глаза навернулись слезы.

Он истолковал их по-своему.

– Обещаю, что Мэнди пробудет здесь недолго, но я уверен, что даже короткое свидание с тобой пойдет ей на пользу. Ты знаешь, она уже дома. Все ее балуют, даже Фэнси. Но она по-прежнему спит тревожно. Возможно, если она с тобой повидается, это ее успокоит. Может, она думает, что ей говорят неправду и на самом деле тебя уже нет. Она так не говорит, но она вообще все время молчит.

С удрученным видом он уронил голову и принялся раз­глядывать руки. Эйвери уткнулась взглядом ему в макушку. Волосы у него росли вокруг завитка, который был расположен немного несимметрично. Ей нравилось на него смотреть. Не знаменитый доктор, который ее опери­ровал, и не искусные медсестры, а Тейт Ратледж стал те­перь для нее центром вселенной.

Как ей и обещали, левый глаз, как только была рекон­струирована поддерживавшая его лицевая кость, стал видеть нормально. На третий день после операции сняли швы на ресницах. Шинку с носа обещали удалить завтра.

Каждый день Тейт заказывал ей в палату свежие цве­ты, как бы отмечая букетом очередной шаг к выздоровле­нию. Входя, он всегда улыбался. Он никогда не скупился на маленькую лесть.

Эйвери было его жаль. Хотя он и старался не показать виду, но она чувствовала, что навещает он ее больше по обязанности. И все же, если бы он вдруг перестал прихо­дить, она бы, наверное, умерла.

В комнате не было зеркал – вообще ничего, в чем мог­ло бы отразиться ее лицо. Она не сомневалась, что это было сделано умышленно. Ей не терпелось узнать, как она на самом деле выглядит. Может быть, причиной для отчуждения, которое Тейт столь старательно скрывает, является как раз ее уродство?

Как у всякого человека, оказавшегося физически не­полноценным, у нее сейчас были обострены все чувства. Она научилась читать между строк, понимать то, что не говорилось, а лишь подразумевалось. Тейт был со своей «женой» вежлив и предупредителен. Того требовала эле­ментарная порядочность. И все же между ними существовал едва уловимый барьер, причина которого была пока Эйвери неясна.

– Так привести мне ее или нет?

Он сидел на краю кровати, стараясь не побеспокоить ее сломанной ноги, которая была поднята вверх. Навер­ное, сегодня холодно, подумала она, глядя на его замше­вый пиджак. Зато светит солнце: в дверях он снял и убрал в нагрудный карман темные очки. Глаза у него серо-зеленые, взгляд – открытый и обезоруживающий. Да, весьма привлекательный мужчина, подумала она.

Разве она может отказать ему в этой просьбе? Он был так добр к ней. Пусть даже эта девочка не ее дочь, но, если это способно доставить радость Тейту, она готова сыг­рать роль ее матери. Один раз.

Теперь она могла не только моргать единственным от­крытым глазом, но даже выразить свое согласие кивком головы. По сравнению с ее предшествующим состоянием это был значительный прогресс.– Вот и отлично. – На сей раз улыбка шла от души. – Я посоветовался со старшей медсестрой, она говорит, ты уже можешь одеваться в свои вещи, если хочешь. Я взял на себя смелость прихватить для тебя несколько ночных рубашек и халатов. Для Мэнди будет лучше, если она увидит тебя в чем-то привычном.

Эйвери снова кивнула.

В дверях возникло оживление, и она перевела взгляд в ту сторону. Вошли мужчина и женщина, в которых она узнала родителей Тейта, Нельсона и Зиннию – или Зи, как ее все называли.

– Ого, вы только посмотрите. – Нельсон опередил жену и стремительно подошел к кровати. – Ты прекрасно выглядишь, правда, Зи?

Зи встретилась глазами с Эйвери.

– Намного лучше, чем вчера, – вежливо подтвердила та.

– Пожалуй, этот доктор не зря получил свой фантастический гонорар, – смеясь, заметил Нельсон. – Нико­гда не верил в пластические операции. Всегда считал, что это каприз тщеславных богатых женщин, которым некуда давать мужнины деньги. Но это, – он показал на лицо Эйвери, – это стоит того.

Их комплименты досаждали Эйвери. Она понимала, что все еще выглядит как жертва авиакатастрофы – и никак не иначе.

Тейт, по-видимому, почувствовал ее раздражение и по­спешил переменить тему;

– Кэрол согласилась завтра повидаться с Мэнди.

Зи повернулась к сыну и нервно сплела руки:

– Ты уверен, что это необходимо, Тейт? И Кэрол, и Мэнди?

– Нет, совеем не уверен. Сам боюсь.

– А что говорит детский психолог?

– Какая разница, что она говорит? – отрезал Нельсон. – Как психиатр может знать, что нужно, а что не нужно ребенку? Отцу виднее. – Он похлопал Тейта по плечу. – Я думаю, ты поступаешь правильно. Мэнди будет только на пользу повидаться наконец с матерью.

– Надеюсь, ты прав.

Эйвери заметила, что в голосе Зи прозвучала неуверенность. Она разделяла ее озабоченность, но не могла ее высказать. Оставалось надеяться, что великодушный жест, который она согласилась сделать ради Тейта, не обернется своей противоположностью и не принесет еще большего вреда ребенку, пережившему моральную трав­му.

Зи обошла палату, доливая воду в вазы с цветами, по­лученными не только от Тейта, но еще от многих людей, имена которых Эйвери ничего не говорили. Поскольку о родных Кэрол не было до сих пор сказано ни слова, она заключила, что таких у нее нет. Единственной ее семьей были родные мужа.

Нельсон и Тейт принялись обсуждать ход предвыбор­ной кампании. Казалось, эта тема занимает их двадцать четыре часа в сутки. Когда прозвучало имя Эдди, она сразу представила себе мужчину с гладко выбритым ли­цом и в безукоризненном костюме. Он дважды навещал ее, оба раза вместе с Тейтом. Этот человек, постоянно под­держивающий бодрое настроение во всех окружающих, произвел на нее приятное впечатление.

Брата Тейта зовут Джек. Он старше и какой-то нерв­ный. А может, ей так показалось, поскольку когда он приходил, то все время извинялся за жену и дочь, которые не смогли приехать с ним вместе.

Эйвери уже знала, что жена Джека Дороти-Рей посто­янно недомогает, хотя об изнурительной болезни речи не было. Фэнси, по-видимому, для всей семьи являлась ябло­ком раздора. Из отрывочных реплик Эйвери знала, что ей уже достаточно лет, чтобы иметь водительские права, но не так много, чтобы жить отдельно. Вся семья жила в од­ном доме где-то в часе езды от Сан-Антонио. Теперь она припоминала, что в репортажах о Тейте Ратледже говорилось о ферме и загородном доме. По всем признакам, семья Ратледжей имела деньги, а значит, и соответствую­щий вес и влияние.

В разговорах с ней все были дружелюбны и корректны. Они тщательно подбирали выражения, с тем чтобы не доставить ей никаких волнений. Но ее больше интересо­вало то, что крылось за этими вежливыми словами.

Она изучала выражение их лиц, которые, как правило, были насторожены. Улыбки всегда были сдержанные и несколько натянутые. Родные Тейта обращались с его женой учтиво, но в их взаимоотношениях были подвод­ные течения. Здесь не все было гладко.

– Вот красивое платье, – сказала Зи, возвращая мыс­ли Эйвери к происходящему в палате. Она распаковывала вещи, привезенные Тейтом из дома, и развешивала их в шкафу. – Может, завтра, когда придет Мэнди, наденешь его?

Эйвери слегка кивнула.

– Ты еще не закончила, ма? По-моему, ей надо отдох­нуть. – Тейт подошел к постели и заглянул ей в глаза. – Завтра у тебя трудный день. Сейчас тебе, наверное, лучше отдохнуть.

– Ни о чем не тревожься, – сказал Нельсон. – У тебя все идет хорошо, как и следовало ожидать. Пойдем, Зи, оставим их вдвоем.

– Пока, Кэрол, – сказала Зи.

Они вышли. Тейт снова присел на край постели. Он выглядел усталым. Как бы ей хотелось набраться смело­сти и коснуться его рукой, но она не решалась. Он нико­гда не прикасался к ней – только чтобы утешить, когда видел, что она расстроена. В этих прикосновениях не бы­ло любви.

– Мы приедем во второй половине дня, после дневно­го сна. – Он вопросительно замолчал. Она кивнула. – Жди нас около трех часов. Я думаю, будет лучше, если мы с Мэнди придем вдвоем. Никого брать с собой не будем. – Он отвернулся и неуверенно вздохнул. – Не могу пред­ставить, какова будет ее реакция, но прошу тебя, Кэрол, учти, что ей пришлось пережить. Я знаю, тебе досталось еще сильнее, но ты – взрослый человек. У тебя больше сил справиться с этим. – Он снова встретился с ней гла­зами. – А она всего лишь маленькая девочка. Не забывай­. – Выпрямившись, он улыбнулся. – Впрочем, я уверен, что все пройдет нормально.

Он поднялся, чтобы уйти. Как всегда, когда он прощался, на Эйвери накатила паника. Он стал для нее един­ственной ниточкой, связывающей ее с внешним миром. Он был ее единственной реальностью. Уходя, он уносил с собой ее мужество, оставлял одну, охваченную страхами и всеми покинутую.

– Отдохни и хорошенько выспись. До завтра.

На прощание он провел пальцами по ее руке, но не по­целовал. Он никогда ее не целовал. Конечно, ее и целовать-то пока было почти некуда, но, подумалось Эйвери, муж все же мог бы найти способ поцеловать жену – при желании, разумеется.

Она смотрела ему в спину, пока он не скрылся за две­рью. Со всех сторон нахлынуло и охватило ее одиночест­во. Единственным способом побороть его были мысли. Часы бодрствования она проводила, думая о том, как сообщит Тейту Ратледжу, что она – не та, кем он ее счи­тает. Его жена Кэрол наверняка погребена в могиле под именем Эйвери Дэниелз. Как ему сказать об этом?И как сказать ему, что кто-то из его близких собирает­ся его убить?

Наверное, тысячу раз за последнюю неделю она пыта­лась убедить себя, что ее таинственный посетитель привиделся ей во сне. Причиной галлюцинации могло стать что угодно. Ей было бы легче поверить, что этого зловещего визита на самом деле не было.

Но она знала, что это не так. Он был. В голове ее так же отчетливо звучал его голос. Она отлично помнит текст. Угрожающие слова и интонации неизгладимо вре­зались ей в память. И он не шутил. В этом не могло быть сомнений,

Это должен был быть кто-то из Ратледжей, поскольку в реанимацию допускают только ближайших родственни­ков. Но кто именно? Ни один из них, казалось, не испы­тывал к Тейту никакой злобы, наоборот, его все обожали.

Она стала перебирать всех по очереди. Отец? Невероятно. Было очевидно, что и отец и мать души в нем не чают. Джек? Не похоже, чтобы у него был зуб на младшего брата. Эдди хотя и не был кровной родней, но воспринимался всеми как член семьи, а дружеские отношения между ним и Тейтом были видны невооруженным глазом. Она еще не слышала голосов Дороти-Рей и Фэнси, но тот, который с ней говорил, явно принадлежал мужчине.

И в то же время этот голос не принадлежал никому из ее недавних посетителей. Тогда как этот незнакомец про­скочил в палату? Этот мужчина хорошо знал Кэрол. Он говорил с ней совершенно откровенно и как с соучастни­цей.

Понимает ли Тейт, что его жена планировала его убить? Догадывался ли он, что она что-то замышляет? Может быть, в этом причина того, что, утешая и подбад­ривая ее, он остается как бы за невидимым барьером? Эйвери понимала, что он дает ей то, чего от него ждут, не более.

Боже, как ей хотелось сесть радом с Айришем и разло­жить перед ним эту головоломку, как она часто делала, когда ей предстояло раскрутить какой-то запутанный сюжет. Вдвоем они бы все поставили на место, нашли бы недостающие звенья. Айриш обладает почти сверхъестественной способностью проникать в мотивы человеческих поступков, и его мнение она всегда ценила выше всех дру­гих.

От мыслей о Ратледжах и их проблемах у Эйвери раз­болелась голова, поэтому она с радостью восприняла укол успокоительного на сон грядущий. Теперь в ее пала­те, в отличие от ярко освещенного отделения интенсивной терапии, оставалась гореть на ночь лишь одна маленькая лампочка.

Балансируя между сном и бодрствованием, Эйвери по­зволила себе предположить, что будет, если она станет играть роль Кэрол Ратледж. Это будет означать, что Тейт пока останется женатым человеком. Мэнди получит под­держку матери в трудный для нее период реабилитации. А Эйвери Дэниелз, возможно, разоблачит заговор и станет настоящей героиней.

Она мысленно расхохоталась. Айриш бы точно решил, что она спятила. Он бы разразился гневной тирадой, вы­шел бы из себя, а в заключение пригрозил нашлепать ее за одну только мысль об этом.

И все же искушение было велико. Какой она сделает материал, когда загадка будет решена! Там будет все – и политика, и человеческие характеры, и отношения, и ин­триги.

Наконец она уснула.


8

Она нервничала больше, чем во время своей первой пробы на маленькой телестудии в Арканзасе восемь лет назад. Тогда она стояла по щиколотку в грязи и помоях, онемевшими влажными пальцами сжимала микрофон и пересохшими губами рассказывала о свиноводах, под­вергшихся воздействию некоего паразита. Потом заве­дующий отделом информации сухо сообщил ей, что пара­зиты действуют не на фермеров, а на свиней. Тем не менее, место репортера ей дали.

Это тоже была своего рода проба. Обнаружит ли Мэн­ди то, что пока оставалось скрытым для других, – что женщина с лицом Кэрол Ратледж не является ее матерью?

В течение дня, пока взволнованные и говорливые мед­сестры устраивали ей ванну и помогали одеться, а физио­терапевт проводил с ней гимнастику, ее не покидал навяз­чивый вопрос: хочет ли она, чтобы правда наконец всплыла?

Она не смогла прийти к определенному ответу. Пока что она не видела большой разницы в том, за кого именно ее принимают окружающие. Изменить судьбу не в ее вла­сти. Главное, что она жива, а Кэрол Ратледж погибла. Итог авиакатастрофы был предначертан кем-то свыше – не ею.

При всех своих ограниченных возможностях, она чест­но приложила все усилия, чтобы привлечь внимание ок­ружающих к роковой ошибке, но ей это не удалось. Те­перь ничего изменить она уже не в силах. Пока она не начнет общаться с помощью карандаша и блокнота, она будет для всех Кэрол Ратледж. Эта роль может позволить ей проникнуть в подспудные хитросплетения необычной интриги и тем отплатить Тейту Ратледжу за его доброту. Если он полагает, что свидания с «матерью» пойдут Мэнди на пользу, она готова на время подыграть ему. Сама она считала, что девочке было бы лучше сразу узнать правду о гибели матери, но не в ее силах было рассказать ей об этом. К счастью, лицо Эйвери было уже не столь страшным, чтобы нанести психике ребенка еще большую травму.

Сестра поправила легкий шарфик на голове Эйвери в том месте, где волосы были еще совсем короткие.

– Ну вот. Очень даже неплохо. – Она осталась до­вольна своей работой. – Еще пара недель – и ваш кра­савец муж глаз от вас не оторвет. Вы, конечно, знаете, что у нас тут все незамужние сестры поголовно в него влюб­лены. Да и некоторые из семейных тоже, – добавила она сухо. Она проворно двигалась вокруг кровати, расправ­ляя простыни, а потом стала приводить в порядок букеты в вазах, обрывая увядшие цветки. – Вы ведь не против, правда? – спросила она. – Вы уж, наверное, привыкли, что вокруг него женщины так и вьются. Как давно вы женаты? Кажется, он говорил кому-то из сестер, что четы­ре года. – Она потрепала Эйвери по плечу. – Доктор Сойер творит чудеса. Дайте только время. Вы будете са­мой красивой парой в Вашингтоне.

– Вы, кажется, склонны выдавать желаемое за дейст­вительное?

При этом голосе сердце Эйвери дрогнуло. Она посмот­рела на дверь, ища его глазами. Войдя в палату, он снова обратился к сестре:

– Я тоже не сомневаюсь в мастерстве доктора Сойера. Но откуда у вас такая уверенность, что меня изберут?

– По крайней мере, я буду голосовать за вас.

Он рассмеялся глубоким грудным смехом, уютным, как старое вытертое одеяло.

– Прекрасно. Мне будет нужно много голосов.

– А где малышка?

– Я оставил ее у поста дежурной сестры. Через пару минут я за ней схожу.

Поняв тонкий намек, медсестра улыбнулась и подмиг­нула Эйвери.

– Желаю удачи.

Как только они остались одни, Тейт придвинулся к Эйвери.

– Привет. Ты хорошо выглядишь. – Он глубоко вздохнул. – Ну вот, она здесь. Не знаю, что из этого выйдет. Только прошу тебя, не огорчайся, если она…– Привет. Ты хорошо выглядишь. – Он глубоко вздохнул. – Ну вот, она здесь. Не знаю, что из этого выйдет. Только прошу тебя, не огорчайся, если она…

Переведя взгляд ей на грудь, он запнулся. Ночная ру­башка Кэрол, при всей ее миниатюрности, была заметно велика Эйвери. При виде его замешательства сердце Эй­вери забилось.

– Кэрол? – сказал он хрипло.

Он все понял!

– О Господи.

Как ей объяснить ему?

– Как ты похудела, – прошептал он. Он осторожно дотронулся до ее груди. Потом обвел взглядом все ее тело. От его прикосновения у Эйвери прилила к лицу кровь. Из горла вырвался тихий, беспомощный звук. – Я не имел в виду, что ты плохо выглядишь, просто… ты стала другая. Хотя это, наверное, нормально, что ты потеряла несколь­ко фунтов. – Их глаза встретились, и какое-то мгновение они смотрели друг на друга. – Пойду приведу Мэнди.

Эйвери старалась дышать ровно и глубоко, чтобы ус­покоить разыгравшиеся нервы. До сих пор ей не приходи­ло в голову, что правда будет для них обоих нелегка. Не понимала она и того, как далеко простираются ее чувства к нему. От его прикосновения у нее не только ослабели руки и ноги, но и похолодело все внутри.

Но сейчас ей некогда было копаться в своих пережи­ваниях. Она должна подготовиться к встрече с девочкой. В панике от того, что при виде ее лица ребенок мо­жет испугаться, она даже зажмурилась. Она услышала, как они вошли и приблизились к кровати.

– Кэрол?

Эйвери медленно открыла глаза. Тейт держал Мэнди на руках. На ней было белое с синим платьице и белый фартучек, на ногах – белые колготки и синие кожаные туфельки. Левая ручка была в гипсе.

Волосы у девочки были темные и шелковистые, очень густые и тяжелые, но короче, чем Эйвери помнила. Слов­но читая ее мысли, Тейт объяснил:

– Пришлось ее подстричь, потому что волосы были немного опалены.

Сейчас волосы Мэнди едва закрывали ей щски. У неё была прямая челка до бровей. Большие карие глаза ре­бенка смотрели настороженно, как у газели.

– Покажи маме, что ты ей принесла, – подсказал Тейт.

В правом кулачке девочка сжимала букет маргариток. Она робко протянула их Эйвери. Пальцы Эйвери не слу­шались, и Тейт взял букет и бережно положил Эйвери на грудь.

– Я пока посажу тебя к маме на кровать, а сам пойду поищу, куда бы нам поставить цветы. – Тейт опустил Мэнди на край койки, но стоило ему повернуться, как она захныкала и ухватилась за край его куртки. – Ну, хоро­шо, – сказал он. – Я никуда не уйду.

Он украдкой взглянул на Эйвери и осторожно присел рядом с девочкой на краешек матраса.

– Смотри, что она тебе сегодня нарисовала, – обратился он опять к Эйвери поверх детской головки. Из на­грудного кармана он извлек сложенный лист плотной бумаги и, развернув, поднес ближе к ее лицу. – Скажи, Мэнди, что это такое?

Разноцветные каракули не были похожи ни на что, но Мэнди прошептала:

– Лошадки.

– Это дедушкины лошади, – пояснил Тейт. – Вчера он брал ее кататься, а утром я предложил ей, пока я занят, нарисовать для тебя лошадок.

Приподняв руку, Эйвери сделала ему знак, поднести листок поближе. Она какое-то время рассматривала его, После чего Тейт положил рисунок ей на грудь рядом с маргаритками.

– Мне кажется, маме твой рисунок понравился. – Тейт продолжал смотреть на Эйвери все тем же странным взглядом.

Девочке явно было все равно, понравился маме ее ри­сунок или нет. Она ткнула пальчиком в шинку на носу Эйвери.

– А это что?

– Это шинка. Помнишь, мы с бабушкой тебе расска­зывали? – Обращаясь к Эйвери, он сказал: – Я думал, сегодня уже снимут.

Она приподняла ладонь.

– Завтра?

Она кивнула.

– А для чего она? – спросила Мэнди. Эта шинка ее очень заинтересовала.

– Это вроде твоего гипса. Она защищает мамино ли­цо, пока оно еще не совсем зажило, как гипс защищает твою ручку, пока косточки внутри не срастутся как следу­ет.

Выслушав объяснения, Мэнди опять повернула серьез­ные глаза на Эйвери.

– Мамочка плачет.

– Это потому, что она очень рада тебя видеть.

Эйвери кивнула, закрыла глаза и несколько секунд ле­жала так. Потом снова открыла. Таким образом она хо­тела передать однозначно утвердительный ответ. Она была рада видеть девочку, которая едва не погибла в огне. Катастрофа, конечно, оставила в ее душе глубокую травму, но Мэнди, по крайней мере, осталась жива и со временем оправится от потрясения. Одновременно Эйвери почувствовала себя страшно виноватой, что она не та, за кого они ее принимают.

Внезапно, повинуясь порыву, на какой бывают спо­собны только маленькие дети, Мэнди выставила вперед ручку, чтобы дотронуться до щеки Эйвери. Тейт перехва­тил ее руку на лету. Потом, поколебавшись, он плавно отпустил ее.

– Можешь потрогать, только очень осторожно. Не сделай маме больно.

В глазах Мэнди показались слезы.

– Мамочке больно, – нижняя губа ее задрожала, и она подалась к Эйвери.

Смотреть на страдания ребенка было для Эйвери не­выносимо. Повинуясь внезапно охватившему ее материн­скому чувству, она негнущейся ладонью погладила девоч­ку по головке и медленно притянула ее к груди. Мэнди охотно приникла к ней всем телом. Безмолвно склонив­шись к девочке, Эйвери гладила ее по голове.

Мэнди почувствовала ее невысказанную теплоту. Она быстро успокоилась, села прямо и кротко сообщила:

– Мамочка, я сегодня не пролила молоко.

Сердце Эйвери растаяло. Ей захотелось обнять ма­лышку и крепко прижать к себе. Ей хотелось сказать ей, что разлитое молоко не имеет никакого значения, потому что они выжили в страшной катастрофе. Но ей остава­лось только молча смотреть, как Тейт опять берет ребенка на руки.

– Не будем злоупотреблять гостеприимством хозяйки, – сказал он. – Пошли маме воздушный поцелуй, Мэнди.

Девочка не послушалась. Вместо этого она робко об­вила его ручонками за шею и уткнулась лицом в воротник.

– Ничего, как-нибудь в другой раз, – сказал он Эйве­ри извиняющимся тоном. – Я сейчас вернусь.

Через несколько минут он возвратился, но уже один.

– Я опять оставил ее у сестер. Они ее там кормят мо­роженым.

Он снова присел на край кровати, свесив руки между колен. Не глядя на Эйвери, он принялся рассматривать ногти.

– Ну, раз уж все прошло гладко, я бы, пожалуй, при­вез ее еще раз ближе к концу недели. По крайней мере, мне показалось, что все было хорошо. А тебе?

Он поднял глаза, ожидая от нее ответа. Она кивнула. Опять уткнувшись в свои руки, он продолжал:

– Не знаю уж, как чувствовала себя Мэнди. Ее вообще трудно сейчас понять. Что-то у нее не ладится, Кэрол. – В его голосе звучало такое отчаяние, что сердце Эйвери разрывалось. – Раньше, когда я брал ее в «Макдональдс», она ходила колесом. Теперь – никакой реакции. – Упе­рев локти в колени, он закрыл лицо руками. – Я все пе­репробовал, чтобы ее расшевелить. Ничто не срабатыва­ет. Я не знаю, что делать.

 Подняв руку, Эйвери погладила его по волосам.

Он вздрогнул и дернулся, почти стряхнув ее руку. Она так поспешно убрала ее, что всю руку прошила острая боль. Она застонала.

– Прости, – сказал он, резко поднимаясь. – Ты в по­рядке? Позвать кого-нибудь?

Она отрицательно мотнула головой, затем поправила сползший набок шарфик. С особой болезненностью она вдруг ощутила свою наготу и незащищенность. Ей не хотелось, чтобы он видел ее такой уродиной.

Убедившись, что боль у нее прошла, он сказал:

– Не беспокойся за Мэнди. Пройдет время, и все будет в порядке. Не надо было мне тебе говорить. Я просто ус­тал. Кампания набирает силу, и… Впрочем, неважно. Это мои заботы, а не твои. Мне надо идти. Я понимаю, что наш визит тебя утомил. Пока, Кэрол.

В этот раз он даже не коснулся ее руки на прощание.


Сандра Браун