Дыханьем грея бездну тьмы...

Михаил Анищенко
Рубцов

Горит высокая звезда.
Под ней, в неведомое веря,
Он ждал мечты и поезда
С тоской подстреленного зверя.

Дыханьем грея бездну тьмы,
Он, как медведь, один, на льдине,
Любил туманные холмы
И свет росы на георгине.

Усталый, маленький, земной,
Трагичной меченный судьбою,
Он жил неведомой виной
И боль считал самим собою.

Он жил, как плуг и борозда,
Как пьяный пахарь в околотке,
Как в мутном омуте звезда,
Как золотинка в царской водке.

У тростников, у дыма ив,
В плену бездомья рокового,
Он был велик и сиротлив,
Как недописанное слово.

Просёлок, Сухона, сельпо…
Всё так же нет вина и хлеба.
А в нём, под стареньким пальто,
Таилась связь земли и неба.

Прошли мечты и поезда,
Подгнило дно в любимой лодке.
И он растаял, как звезда,
Как золотинка в царской водке.


  Давно томилось во мне это стихотворение Михаила Анищенко. Оно представляется одним из лучших посвящений Николаю Рубцову. В семи строфах даётся неординарный портрет поэта, который  видится, может быть, самым глубоким из тех, что я читал.
  Всё стихотворение – гул поэтических шедевров Рубцова. Оно сознательно  выстроено на очевидных аллюзиях на определённые произведения поэта и на слова-символы его поэзии. По крайне мере, явно просматриваются несколько выдающихся стихотворений Рубцова: «Посвящение другу», «Видения на холме», «В горнице», «Тихая моя родина», «Звезда полей»  и другие. 
  Важно и необычно то, что ассоциативно буквально всё посвящение самарского поэта.
  Это эхо, насквозь пронизывающее поэтический портрет, создаёт неповторимый аромат неуходящего присутствия старшего собрата. То есть – Рубцова. Оно, кроме того, отличный урок тем, кто пытается и пытался уже (и неудачно) выстроить свои посвящения так же, по этому же образцу, используя ключевые слова лирики  Рубцова. Анищенко не цитирует – он «заставляет» нас вслед за ним шептать узнаваемое, не повторяя буквально строчки любимого им поэта. Так, читая стих «Таилась связь земли и неба», мы невольно относимся у знаменитым строчкам: «Не порвать мне мучительной связи» («Посвящение другу») и «С каждой избою и тучею, с громом, готовым упасть, чувствую саму жгучую, самую смертную связь» («Тихая моя родина»). Из такой «игры» прорастает наше со-чувствие, со-чтение, со-узнавание любимых строчек, строф, стихотворений.
  Но это был ещё не успех, если бы Анищенко не совместил оригинальные аллюзии с не менее самобытными и поэтически убедительными характеристиками творчества и судьбы поэта. Они мне в разной степени понятны, в разной степени близки, но пройти мимо их и не оставить в памяти, в душе – никак нельзя. «Золотинка в царской водке» уже навсегда с тобой. А здесь вот их сколько…

– дыханьем грея бездну тьмы…
– усталый, маленький, земной…
– он жил, как плуг и борозда…
– он был велик и сиротлив,
Как недописанное слово…
– он жил с неведомой виной,
И боль считал сами собою…

  Легко каждому продолжить этот ряд.
  Когда в музее Никольского я увидел воочию пальто поэта, то и душа уже «воочию», глубоко переживает строчки: «А в нём, под стареньким пальто» //Таилась связь земли и неба».
  Всё же стихотворение, целиком, выстроено на жгучей антитезе великого и малого – от звезды до золотинки в царской водке. Именно такая сшибка «великого и сиротливого» беспредельно насыщает посвящение глубочайшим сочувствием к поэту, сумеречно сдобренным  в нас глухим протестом, жалостью, отчаянным пониманием, что поправить уже ничего нельзя.  Тем, что от «почвы и судьбы».
  И я бесконечно доверяю этому «поэтическому портрету, написанному ещё одним выдающимся русским поэтом из Самары – Михаилом Анищенко, и до слёз переживаю его раз за разом.
  И да: вы видите, сколько в стихотворении поводов поговорить ещё и ещё. И это-то и хорошо.