Второй золотой 3. Из стихов, дневников, воспоминан

Чем хуже этот век предшествующих? Разве
Тем, что в чаду печали и тревог
Он к самой черной прикоснулся язве,
Но исцелить ее не мог. А.Ахматова

«В нашем мире богемы каждый что;то таил в себе, какие;то надежды, честолюбивые замыслы, невыполнимые желания, каждый был резок в своих суждениях, щеголял надуманной оригинальностью взглядов и непримиримостью критических оценок. Все мечтали обратить на себя внимание любой ценой. ...Грызлись между собой, эпатировали буржуа, писали заумные стихи, выставляли на выставках явно издевательские полотна и притворялись гениями.
А надо всем этим гулял хмельной ветер поэзии Блока, отравившей не одно сердце мечтами о Прекрасной Даме, о Незнакомке…» (А.Вертинский, о 1910—1912 годах).

«Молодые поэты на так называемых «вечерах великолепных кощунств» читали преувеличенно наглыми голосами стихи про автомобили, ползущие по небесному своду, про плевки старого небесного сифилитика, про молодые челюсти, которыми автор разгрызал, как орехи, церковные купола…" (А.Толстой).

«...Наконец настала Воля всему, что в запрете и духоте копилось в ней жадного, неутолённого, живого. Время страшным делам приспело.  С унынием и страхом внимали русские люди бреду столицы. Петербург жил бурливо-холодной пресыщенной полуночной жизнью. Фосфорические летние ночи, сумасшедшие и сладострастные, и бессонные ночи зимой, зелёные столы и шорох золота, музыка крутящиеся пары за окнами, бешеные тройки, цыгане, дуэли на рассвете в свисте ледяного ветра и пронзительном завывании флейт... Так жил город». А Толстой. 1914 год.

 «Была в эти тревожные годы особая сладость жизни, какое-то смутное предчувствие близких бед и крушений. От того все торопились жить, все были ветрены и романтичны. Мир казался особенно дорогим и прекрасным, потому что ежеминутно боялись потерять его» (Г. Адамович).

Старый мир пылал. Судьба свершалась.
— Дворянин, дорогу — дровосеку!
Чернь цвела… А вблизь тебя дышалось
Воздухом Осьмнадцатого Века. 
М.Цветаева

«Жёлтых кофт мы уже не носили, но чудили, как всегда. Впрочем, это уже не производило особого впечатления. К нам уже привыкли и слушали нас спокойно, со снисходительными улыбочками. Скандал не может длиться бесконечно!»  А.Вертинский

Надобно смело признаться. Лира!
Мы тяготели к великим мира:
Мачтам, знаменам, церквам, царям,
Бардам, героям, орлам и старцам, М.Цветаева , 1918

«Как носились в московских и петербургских салонах с разными Клюевыми и Есениными, даже и одевавшимися под странников и добрых молодцев, распевавших в нос о «свечечках», и «речечках» или прикидывавшихся «разудалыми головушками»! И.Бунин

«Еще не оперившийся Есенин в те годы был послушным спутником Клюева и Городецкого. Вместе с ними разгуливал он сусальным мужичком, носил щегольские сафьянные сапожки, голубую шелковую рубаху, подпоясанную золотым шнурком; на шнуре, висел гребешок для расчесывания молодецких кудрей».  В.Ходасевич

 «Есенин рассказывал как таскали его недели три по салону похабные частушки распевать под тальянку, сначала стишки для виду попросят, потом скучно. А похабщину хоть всю ночь зажаривай» (Мариенгоф).

«Публике 1920-х гг. был широко известен как чтец произведений В. Маяковского поэт-футурист Чичерин. «В коротких штанишках, с голыми ногами, бритым черепом, великан, голосистый, он великолепно читал Маяковского» (С. Кирсанов),  «...в дамском кимоно с узорами и большим бантом на груди» (Р. Райт-Ковалёва).

«Разверзалось время, проваливалась современность и революция, и оставались только кремлёвские стены, черная московская толпа да красные кумачовые пятна, которые казались кровью, проступившей из-под этих вещих камней Красной площади, обагренных кровью Всея Руси. И тут внезапно и до ужаса отчетливо стало понятно, что это только начало, что русская Революция будет долгой, безумной, кровавой, что мы стоим на пороге новой Великой Разрухи Русской Земли, нового Смутного времени»  (М.Волошин).

«Петроград в панике. Ежедневно, ежечасно на улицах, в домах, конторах грабят, убивают. Среди бела дня на людных улицах останавливают, снимают пальто, сапоги, срезывают у дам косы, ранят ножами, стреляют из револьверов, ружей... Обыватель беспомощен. Защиты никакой...» Из последнего номера «Петроградских ведомостей» от 22 октября 1917 (3 ноября нового стиля).

«Как скользки улицы отвратные, Какая стыдь! Как в эти дни невероятные позорно — жить! Лежим, заплеваны и связаны по всем углам. Плевки матросские размазаны у нас по лбам» (З.Гиппиус).

«В кафе поэтов в Настасьинском переулке (футуристическое  кафе, открылось в декабре 1917 в  Москве, А.Т.),  кроме знакомых лиц поэтов актёров и художников, много людей составлявших, так называемую разношерстную публику. Суровые мужественные лица парней в гимнастёрках и френчах перемешивались с бледными и стёртыми физиономиями молодых людей выглядевших гораздо старше своего возраста в результате бессонных ночей и пристрастия к алкоголю».  Рюрик Ивнев.

«На святках 1920 года в Институте Истории Искусств устроили бал. Помню: в огромных промерзших залах зубовского особняка на Исаакиевской площади;—;скудное освещение и морозный пар. В каминах чадят и тлеют сырые дрова. Весь литературный и художнический Петербург;—;налицо. Гремит музыка. Люди движутся в полумраке, теснятся к каминам. Боже мой, как одета эта толпа! Валенки, свитеры, потертые шубы, с которыми невозможно расстаться и в танцевальном зале». (В.Ходасевич).

Пышно и бесстрастно вянут
Розы нашего румянца...
Ничего не можем даром
Взять — скорее гору сдвинем!
И ко всем гордыням старым —
Голод: новая гордыня.  М.Цветаева, 1919

«Зимой (19/20, А.Т.) замерзли почти все уборные. Это было что-то похуже голода… Мы все, весь почти Питер, носили воду наверх и нечистоты вниз, вниз и вверх носили мы ведра каждый день.   Город занавозился… Люди много мочились в этом году, бесстыдно, бесстыднее, чем я могу написать, днем на Невском, где угодно…» (В.Шкловский).

 «Это был единственный в своем роде момент русской истории. Люди голодали, книгами топили печки, ночью крались с топором к лошадиной падали, которую грызли собаки, настолько злые от голода, что у них приходилось отбивать куски. Литераторы, чтобы не умереть с голоду, читали лекции в самых странных учреждениях, о которых можно бы рассказывать часами: в Пролеткульте, где бывший булочник или сапожник, люди нередко очень хорошие, думали, что довольно им учиться у спецов технике стиха и сразу станут они писать как Пушкин, или, например, в Балтфлоте, где матросы задавали лектору самые невероятные вопросы, нередко и нецензурные» (Николай Оцуп).

«В марте 1920 г. я заболел от недоедания и от жизни в нетопленом подвале. Пролежав месяца два в постели и прохворав все лето, в конце ноября я решил переехать в Петербург, где мне обещали сухую комнату» (В.Ходасевич).

«Военный коммунизм пережил он (А.Белый, А.Т.), как и все мы, в лишениях и болезнях. Ютился в квартире знакомых, топя печурку своими рукопи­сями, голодая и стоя в очередях. Чтобы прокор­мить себя с матерью, уже больною и старою, мерил Москву из конца в конец, читал лекции в Пролеткульте и в разных еще местах» (В.Ходасевич).

«Целую зиму Хлебников почти каждый день в сумерки появлялся в СОПО (Союз поэтов, А.Т.). Денег не платил: получал бесплатный обед в числе десяти или пятнадцати неимущих поэтов, которым президиум в СП регулярно выдавал обеды за счет возглавляемой им организации.
Хлебников носил шубу. Шапку. Ни шубу, ни шапку он почти никогда не снимал.
Шуба на Хлебникове была с чужого плеча. Овчинная. Тяжелая. Крытая зеленовато-серой материей. Истертая. Архаическая». И.Грузинов, поэт-имажинист, критик.

«Он был уже давно одним из самых известных поэтов. Я даже считал его великим. И всё же его гений почти не давал ему средства к приличной жизни: комнатка почти без мебели, случайная еда в столовках, хлеб и сыр на расстеленной бумаге». В.Катаев о Мандельштаме.

В Аракчеевской красной казарме
Не так гуманны жандармы:
Кто откупался червонцем,
Кто притворялся эстонцем,
Кто просто, сорвавшись с цепи,
Бежал сквозь леса и степи…
Тысячам тысяч не довелось…
Саша Чёрный

«Это было время когда щедрой рукой сеялись семена цветка счастья, солнца свободы. Он теперь подрос. Россия заселена подсолнухами. Это самый большой самый мордастый и самый глупый цветок» (В.Набоков).

«В отдельности влияние каждого культурного человека на окружающую жизнь может казаться очень скромным <…>. Но как только один из таких немногих покидает Россию, видишь, какой огромный и невосполнимый он этим приносит ей ущерб <…>. Если все разойдутся, в России наступит тьма, и культуру ей придется вновь принимать из рук иноземцев. <…> Надо оставаться на своём посту. Это наша историческая миссия…». М.Лозинский. 

«От чувства непрочности и напряжения обычных будней уж не было, и сама жизнь стала вовсе не тем или иным накоплением фактов, а только искусством эти факты прожить.
И вместе с тем, именно в эти годы, как на краю вулкана богатейшие виноградники, цвели люди своим лучшим цветом.
Все были герои. Все были творцы». О.Форш.



Окончание следует.