Война и мир. гл. 2-2-11б

2-2-11б

Пьер, видя реакцию князя Андрея,
Решил побыстрее закончить рассказ,
И он замолчал как бы всё ещё тлея,
Подумал: «ну хватит на первый-то раз».

— Ну, вот что, дружок, — молвил князь утомлённо:
Я здесь лишь наездом, как на биваках,
Курирую стройку я здесь непристанно,
Так что у себя я как будто в гостях.

Мы после обеда поедем в имение,
К отцу и сестре, ждёт сыночек там нас,
А мы с тобой, вместе, и, тем не менее,
Усадьбу осмотрим, как есть, без прикрас.

Так быстро прошли все часы до обеда,
С осмотром о многом зашёл разговор:
— Вот кончу я стройку, так будет победа,
И жизнь как бы выйдет сама на простор.

Зашёл разговор за обедом о Пьере,
Женитьбе его, как возник весь разлад:
— Я не сожалею об этой «потере»,
У нас слишком разный на жизнь с нею взгляд.

Я вам расскажу, как случилось всё это,
Но, знайте, всё кончено, раз — навсегда;
Друг мой навсегда и конец даже света,
И он не бывает почти никогда.

— А дело дошло у меня до дуэли,
Но я не убил, упаси его бог;
Обычно в дуэлях об этом хотели,
Но мне повезло, что убить я не смог.

Убить человека — всё не;справедливо…
— Нет, я не согласен с тобою в том, Пьер,
Судить нам о том, плохо или красиво,
А в этих делах — или прямо, иль криво,
Такого нам, людям не да;но в пример.

Всё зло для людей, оно — несправедливо…
Вот так меж друзьями возник этот спор,
Их спор разгорался, обоим хватило,
Уйти от несчастий своих на простор.

Простор от несчастий, случившихся с ними…
— Я знаю по жизни несчастья лишь два,
Могу я их выразить даже какими,
По-моему, мудрые эти слова.

Болезнь — вот одно из тех злостных несчастий,
Второе — угры;зынье совести всей,
Отсутствие этих двух зол и есть счастье,
Лишь жить для себя — девиз жизни моей.

— Никак не могу согласиться я с вами,
Чтоб жить только так и, не делая зла,
А где любовь к ближнему здесь, между нами,
Застать вашу жизнь ведь может и мгла.

Живой вам пример, вот он я — перед вами,
Я жил для себя, погубив жизнь свою,
И только теперь, вы, как видите сами,
Я будто другим свою жизнь отдаю.

Но только теперь понял в жизни я счастье,
Стараюсь я в меру и жить для других,
Могу избежать я угрозу напасти,
Я больше не знаю мотивов иных.

— Увидишь сестру мою, Пьер, княжну Марью,
Возможно сойдётесь вы в мнениях с ней,
«Той самою дышит она, той же гарью»,
Ей — только бы ближнему было светлей.

Но, каждый живёт по своим лишь законам,
Ты жил для себя — погубил жизнь свою,
Узнал только счастье, не «став ты бароном»,
Когда для других жизнь создал, как в раю.

А я испытал совершенно другое,
Для славы я жил, как добра для других,
И видишь, что сделалось в жизни со мною,
Я жизнь погубил всё от действий иных.

С тех пор стал спокоен, познав своё счастье,
Как видишь, живу для себя одного;
— Как жить для себя, разрываясь на части,
Сестра, сын, отец — разве мало всего?

— Семья, все они, да ведь это всё — то же,
Они все со мною, они — тоже я,
Как мог ты подумать, о, дай тебе Боже,
Что я и семья не одно есть и тоже,
Она — не другая, она — вся моя.

Другие, твои эти ближние люди,
На юге которые, те мужики,
Как ты их зовёшь, по словам твоим судя,
На самом же деле — тебе чужаки.

Есть главный источник и зла, заблужденья,
Которым ты хочешь всё делать добро,
Тебе на них даже не хватит терпенья,
Хотя — вызывают в душе сожаленья,
С твоим всем желанием к ним, заодно.

Он смотрит на Пьера насмешливым взглядом,
Возможно, как вызов ему он сказал,
Но Пьер, как тот спорщик, наполненный ядом,
Супротив Андрея мгновенно восстал.

Всё более Пьер оживлялся в том споре:
— Вы шутите, князь, так какое же зло?
Коль я, по своей, уже доброй той воле,
Что сделать желал я и сделал кой-что.

Они, мужики — все такие же люди,
И нами один управляет лишь Бог,
От нас в том добре ничего не убудет,
Зато будет виден просвета итог.

Какое в том зло, заблуждение даже,
Когда среди них уже много больных,
Они умирают без помощи каждый,
А я — дам больницу, лекарства для них.

А разве не благо, что баба с ребёнком,
И ей нет покоя ни ночи, ни дня,
Я дам им досуг и отдых сторонкой,
И всё это делал, в душе их любя.

И я никогда, никому не поверю,
Что плохо всё то, что я делаю им,
Уверен и даже про вас сказать смею,
Что вы, князь, под тем самым богом храним.

— Да, это — совсем так другое всё дело,
Еже;ли, как ты, так поставил вопрос,
Хотя в наше время звучит очень смело,
До истины в нём никто не дорос.

Ты строишь всё школы, больницы, приюты,
Ты вывести хочешь его, мужика,
Связали которого все наши путы,
И прочно, надеюсь, уже на века;

Его состоянья животного мира,
Но это — и есть счастье жизни их всей,
Лишить его хочешь его же кумира,
В том смысле, его же животного мира,
Его сделать мною без средств, без идей;

«Другое — сказал ты. «Облегчить работу?
Ему труд физический — необходим,
А умственный труд, как о наших заботах,
Он станет тогда просто, как — нелюдим,

Не думать не можешь и я, другой — тоже,
Не может и он не пахать, не косить,
Иначе в кабак пойдёт с пьяною рожей,
Не трудно ему что-нибудь натворить.

Не вынесу я его труд и заботы,
И через неделю — я просто умру,
Не перенесёт нашей праздной работы,
И сгинет от этой он жизненной льготы,
Напившись, в какой-нибудь день, поутру.

И третье из всех твоих в том «развлечений»,
Ах да — те больницы, лекарства, приют,
Больным не достанутся их улучшений,
Их вылечишь — гибнет физический труд.

Имею в виду я тяжёлых болезней,
Не знаю я случаев полных удач,
Калекой он будет ходить, бесполезный,
Пусть лучше умрёт, на том кончится плач».

Князь высказал мысли отчётливо, ясно,
Как видно, он думал об этом не раз;
— Я не понимаю, ах — это ужасно!
И мысли, и ваш сей безжалостный сказ.

Меня эти мысли частично и грызли,
Я места тогда себе не нахожу,
Другие на мне уже мысли повисли,
И с ними, как видишь, я очень дружу.

Считаю, добро, что я делаю людям,
Всё мне обернётся ответным добром,
Мы часто о них неприглядно так судим,
И в каждом из нас в голове — лишь свой дом.

— Да, надо стараться жизнь сделать приятной,
Живу я и в этом же не виноват;
— Но что побуждает вас к жизни столь сладкой,
Ведь в мыслях у вас против общества — яд.

— Вся жизнь никогда не бросает в покое,
Не делать, не думать был очень бы рад,
Дворянство здесь местное, мне против воли,
Как честь поднесли и в подарок, как клад;

Избранья меня в предводители даже,
Насилу отделался — нет в том души,
И нет добродушия, прямо так скажем,
Заботу, что пошлость во мне как нашли.

Потом — этот дом, что мне нужно достроить,
Теперь — ополченье на мне уж висит.
— А в армии служба ничем вас не поит?
— Нет, тот Аустерлиц мне вечно прети;т.

Отныне в той действу(ю)щей армии нашей,
Уже я не буду служить никогда,
И, если француз перед домом будь даже,
В неё не последую я и тогда!

Виною тому тот Союз, нам не ненужный,
И немцы у армии всей во главе,
Кутузов, как видите, больше не нужен,
Доверьем царя тогда не; удосужен,
Зачем мне служить их дурной голове?

Теперь — ополченье, по мне сие дело,
Оно — как бы служба в ней — помощь в войне,
Вот в это-то дело и вник я весь смело,
И я, как военный, достоин вполне.

Зачем же вы служите — это ж работа,
Опять же для той же и самой войны;
— Ну, это во вкусе моём вся забота,
Ума и порядка её разворота,
Опять же в защиту всей нашей страны.

Но здесь ещё есть мои личные цели,
Отец мой — достойный страны гражданин,
Он просто жесток супротив канители,
Характер такой, к беспорядкам — раним.

Он страшен обычной привычкою к власти,
Над всем ополченьем у нас он — Главком,
Не терпит он всякой в том деле напасти,
Тогда посылает виновнику гром.

И, если б не я, убил про;токоли;ста,
За то, что украл в службе он сапоги,
Но жалко мне папу — расправа не чиста,
И с должности этой его снять могли.

Так я и служу с тем сыновним вниманьем,
Опять же к отцу — всё равно будто мне,
С твоим, Пьер, конечно же, всем пониманьем
К нашей семейной и общей судьбе.

Хотя, продолжаю своё возмущенье
Поступком мерзавца — сказался он вор,
Добра не желал бы, не прочь с намереньем
Повесить его — дать такой приговор.

Всё более он оживлялся в их споре,
Блестели при этом, мелькая, глаза,
Старался во всём с Пьером он разговоре,
Что ближнему он не желал бы добра.

Ты хочешь изъять крепостное всё Право,
Тем самым свободными сделать крестьян,
На Западе это свершили по праву,
Однако у нас в этом будет изъян.

Куда им деваться, коль нет им работы…
Вновь к барину будут проситься: «возьми»,
А кто проявлять о них будет заботу?
Они уже больше теперь — не твои.

Когда же они есть и собственность наша,
Являют строптивость, в работе и лень,
То Право — оно, как законная стража,
Следит за всей жизнью его каждый день.

Оно позволяет ему наказанья
И даже телесные в том их числе,
В Сибирь отсылают, её освоенья,
Но там им не хуже, в холодной той мгле.

Они привыкают, рубцы заживают,
И скотскую жизнь там ведут они вновь,
Они вновь счастли;вы и вновь оживают,
У них та же самая кружится кровь.

Ты спросишь, зачем и кому это нужно,
А нужно всё это для тех же людей,
И нравы которых повержены стужей,
Которым всё кажется — им всё видней.

Они всё грубеют и есть та возможность,
Казнить и неважно им, кто виноват,
И им жажда власти присуща порочность,
С годами грубеют, впадая в разврат.

Мне жалко достоинства, как человека
Потери и совести, всей её чистоты,
Не спин и не лбов их, подумаешь — Мекка,
Из них выбивают «мешок дурноты».