С нами стихами. Луизы больше нет

Снами стихнем
с нами они - дарами невольниц
наложницами истин
любовями разбуженных времен
мы станем тишиной....
Ре Ми






Друзья и подруги по увлечениям вост. поэзией типа хокку,
 я взял на себя смелость выложить длинные тексты творческого наследия
великой Поэтессы, ибо они настолько прекрасны и лаконичны, что дай нам бог , когда-нибудь написать что либо подобное.
Поучимся не тлько помнить. но и недаром,Возможно,- для кого то это станет тем Даром, что ждал где-то ненароком...
Счастья вам и Луизе, оттого , что Поэты вечны и творят Мироздание, познающее самое себя.

ВАЖНО- редактура Стихиры убирает разделители в стихах и искажается восприятие представленной поэзии именно как стиль хокку.

(рекомменд.:ссылка на исх. сайт в самом низу- та чтение более приятно)

ПРОШУ ПРОСТИТЬ за огромность материала, но оно того стоит.Воздвигнуть Монумент замечательному Поэту.

СКВОЗЬ ПРИЗМУ ; ПЕЙЗАЖ ; АВЕРН

стихотворения Луизы Глик
в переводах Дмитрия Кузьмина
СКВОЗЬ ПРИЗМУ
1.
Кто скажет, что такое мир? Ведь мир
в вечном движении, и потому
поди прочитай его, ветры меняются,
огромные плиты незримо смещаются –
2.
Грязь. Обломки
ноздреватых скал. На них
обнажённое сердце возводит
дом – память: сады
сподручные, небольшие, постели
сырые от близости моря –
3.
Как впускают
врага, сквозь эти окна
впускают
весь мир:
здесь кухня, здесь занавешенный кабинет.
Имея в виду: я здесь хозяин.
4.
Когда влюбляешься, сказала моя сестра,
словно тебя поражает молнией.
Она говорила с надеждой,
чтобы привлечь внимание молнии.
Я напомнила ей, что она повторяет в точности
формулу нашей матери, которую мы
уже обсуждали в детстве, ведь нам обеим
казалось, что мы наблюдаем у взрослых
последствия вовсе не молнии,
а электрического стула.
5.
Загадка:
Почему моя мать была счастлива?
Ответ:
Потому что вышла за моего отца.
6.
«Вы, девочки, – говорила мать, – должны выйти
замуж за такого парня, как ваш отец».
Это было одно присловье. И другое:
«Нету другого такого, как ваш отец».
7.
Тучи пробило, из них размеренно льёт серебро.
Неожиданная
желтизна ведьминого ореха, вены
ртутные – где были пути потоков –
Затем снова дождь, стирающий
следы с влажной почвы.
Подразумеваемый путь, подобно
карте без перекрёстков.
8.
Подразумевалось, что нужно расстаться
с детством. Слово «замуж» было сигналом.
Можно также видеть здесь эстетическую рекомендацию;
голос ребёнка такой назойливый,
совершенно без низких нот.
Да, это слово было кодом, тайной вроде розеттского камня*.
И ещё – дорожным знаком, предупреждением.
Можно взять с собой кое-что, как будто приданое.
Можно взять с собой ту часть себя, которая думает.
«Замуж» значит, что этой части придётся молчать.
9.
Летняя ночь. Снаружи
звуки летней грозы. Затем проясняется небо.
Летние созвездья в окне.
Я в постели. Этот мужчина и я,
мы оба зависли в странном покое,
так случается после секса. Обычно случается после секса.
Влечение, что это такое? Желание, что это такое?
Летние созвездья в окне.
Когда-то я могла их назвать.
10.
Отвлечённые
формы, узоры.
Свет разума. Холодные, неумолимые
огни беспристрастия, любопытно, что
земля заслоняет их, но мерцают отчётливо
в воздухе и в воде,
изощрённые
знаки, говорящие: время сеять, время собирать урожай –
я могла их назвать, я знала их имена
(совсем не одно и то же).
11.
Удивительны они, эти звёзды.
В детстве я страдала бессонницей.
Летом ночами родители разрешали мне посидеть у озера;
со мной был пёс, за компанию.
Я сказала «страдала»? Это мои родители так объясняли
выбор, который казался им
необъяснимым: лучше «страдала», чем «выбрала жить с собакой».
Темно. Тишина, которая отменяет смерть.
Лодки на привязи покачиваются, вверх-вниз.
В полнолуние я иногда могла прочитать девичьи имена,
написанные у них на бортах:
«Рут Энн», «Сладкая Иззи», «Пегги-Лапушка» –
Они не двигались с места, эти девушки.
У них было нечему научиться.
Я расстилала плащ на влажном песке,
пёс сворачивался рядом.
Моим родителям не было видно, что за жизнь у меня в голове;
я записывала её, они исправляли орфографические ошибки.
Звуки озера. Утешительно нечеловеческие
звуки воды, перехлёстывающей через пирс, где-то там пёс
возится в камышах –
12.
Задание было влюбиться.
Подробности на твоё усмотрение.
Вторая часть задачи –
включить в стихотворение кое-какие слова,
слова, извлечённые из определённого текста
на совершенно другую тему.
13.
Дождь по весне, затем летняя ночь.
Голос мужчины, затем женский голос.
Ты выросла, тебя поразило молнией.
Ты очнулась – прикрученной навсегда к своей настоящей любви.
Это случилось лишь раз. Затем о тебе позаботились,
твоя история завершилась.
Это случилось. Поражена – как будто привита;
дальше у тебя пожизненный иммунитет,
тебе тепло и сухо.
Если только удар не был слишком слаб.
Тогда ты не столько привита, сколько подсела.
14.
Задание было влюбиться.
Автор – женщина.
Её «я» пришлось называть душой.
Местом действия было тело.
Звёзды изображали всё остальное: разум, мечты и т. д.
Возлюбленный был отождествлён
с собой: нарциссическая проекция.
Разум был побочным сюжетом. Он и дальше трепал языком.
Время переживалось
не столько как нарратив, сколько как ритуал.
Что повторялось, то обретало вес.
Некоторые концовки были трагичны и потому приемлемы.
Всё остальное никуда не годилось.
15.
Жульничества. Обманы. Приукрашивания, мы их зовём
гипотезами –
Слишком много было дорог, слишком много версий.
Слишком много было дорог, и ни одного пути –
И что же в конце?
16.
Перечисли, что подразумевается под «перекрёстками».
Ответ: история, у которой будет мораль.
Приведи обратный пример:
17.
Самость закончилась, и мир начался.
Они были одинаковой величины,
соразмерные,
и отражались друг в друге.
18.
Загадка была такая: почему нельзя жить в уме?
Ответ был такой: мешает преграда – земля.
19.
В комнате было покойно.
Точнее, в комнате было покойно, но дышали любовники.
Таким же образом было темно в ночи.
Было темно, но звёзды светили.
Мужчина в постели был один из мужчин,
кому я отдавала сердце. Себя, свою самость в дар,
то есть без всяких пределов.
Без пределов, но этот дар всегда возвращается.
В комнате было покойно. Она была абсолютна,
как чернота этой ночи.
20.
Летняя ночь. Звуки летней грозы.
Огромные плиты незримо смещаются –
А в тёмной комнате любовники спят, обнимая друг друга.
Мы оба, каждый из нас, – тот, кто проснётся первым,
кто шевельнётся первым и рядом увидит в первых лучах зари
чужака.
ПЕЙЗАЖ
Киту Монли
1.
Солнце садится за горы,
земля остывает.
Чужак привязывает коня к нагому под осень каштану.
Конь спокоен – лишь поворачивает голову вдруг,
прислушиваясь издали к звукам моря.
Я на эту ночь устроила себе здесь постель,
расстелив самое плотное одеяло на сырой земле.
Звуки моря –
конь повернул голову, и я их услышала.
По дороге между нагими каштанами
собачка бежит за хозяином.
Эта собачка – ведь прежде она так рвалась вперёд,
натягивала поводок, словно стремясь показать хозяину,
что; она там видит, там, в будущем, –
будущее, дорога, хоть так назови, хоть этак.
За деревьями на закате словно огромный огонь
горит меж двух горных вершин,
так что даже снег на самой высокой скале
будто бы тоже вспыхивает на мгновенье.
Слышишь, от конца дороги зовёт человек.
У него теперь такой странный голос,
голос того, кто зовёт и не видит, кого зовёт.
Снова и снова зовёт среди тёмных каштанов.
Наконец животное отзывается,
чуть слышно, откуда-то издалека,
будто бы то, чего мы боимся,
не настолько ужасно.
Сумерки: чужак отвязывает коня.
Звуки моря –
теперь только в памяти.
2.
Время шло и всё обращало в лёд.
Подо льдом шевелилось будущее.
Кто в него падал, тот умирал.
Это было время
ожидания, отложенного действия.
Я жила в настоящем, то есть в той
части будущего, какую можно увидеть.
Прошлое проплывало над моей головой,
словно солнце или луна, зримое, но недостижимое.
Это было время
под властью противоречий, например, в словах:
«Я ничего не чувствовала» –
«Мне было страшно».
Зима обнажала деревья, вновь одевала их снегом.
Я не могла чувствовать, и поэтому падал снег, замерзало озеро.
Мне было страшно, и поэтому я не двигалась;
я выдыхала белое, можно так описать молчание.
Время шло, и часть его стала вот этим.
И часть его попросту испарилась;
смотри, вон оно плывёт поверх белых деревьев,
образуя мелкие льдинки.
Всю жизнь ждёшь подходящего времени.
А потом подходящее время
оказывается предпринятым действием.
Я смотрела, как прошлое движется, чередой облаков
передвигается слева направо или справа налево,
куда дует ветер. В иные дни
ветра не было. Облака словно бы
стояли на месте,
вроде морского пейзажа, замершего, почти нереального.
В иные дни озеро было листом стекла.
Под стеклом будущее издавало
ненавязчивые, приветные звуки:
приходилось напрягаться, чтобы не слушать.
Время шло; тебе случилось увидеть его кусочек.
Оно забрало годы с собой, это были годы зимы;
скучать по ним нечего. В иные дни
не было облаков, как будто
источники прошлого иссякли. Весь мир
остался без цвета, как негатив; свет проходил
прямо через него. Потом
изображение и вовсе растаяло.
Над всем миром
осталась одна синева, синева везде.
3.
Поздней осенью одна девочка подпалила поле
пшеницы. Осень
стояла очень сухая; поле
вспыхнуло, словно хворост.
После ничего не осталось.
Пройдёшь насквозь – ничего не увидишь.
Нечего подобрать, ничем не пахнет.
Кони в недоумении,
словно бы говорят: где же поле?
Вот так же мы с тобой сказали бы:
где же дом?
Никто не знает, как им ответить.
Ничего не осталось;
надо надеяться, фермеру хотя бы
выплатят по страховке.
Это как потерять год своей жизни.
Ради чего бы ты потерял год своей жизни?
После вернёшься к прежним местам –
а там остались одни уголья: черно и пусто.
Думаешь: как можно было тут жить?
Но тогда по-другому было,
даже последним летом. Земля вела себя так,
словно всё с ней будет, как надо, и не иначе.
Хватило одной лишь спички.
Но в нужное время – должно быть нужное время.
Запёкшееся, иссохшее поле –
смерть его уже тронула,
скажем так.
4.
Я уснула в реке, я проснулась в реке,
о моей таинственной
неспособности умереть я тебе
не скажу ничего, не скажу,
кто меня спас и зачем –
Тишина там была огромна.
Ни ветерка. Ни звука людского.
Горький век
завершился,
достославное кончилось, непременное кончилось,
холодное солнце
выжило, своего рода диковинкой, сувениром,
время текло за его спиной –
Небо казалось очень чистым,
как будто зимой,
почва сухая, невозделанная,
официальный свет покойно
проникал сквозь щель в воздухе,
величественный, благодушный,
растворяя надежду,
подчиняя образы будущего знакам того, что и оно минует, –
думаю, я должна была бы упасть.
Я пыталась стоять, через силу,
непривычная к физической боли –
Ведь я позабыла,
как это всё безжалостно:
земля не вымерла,
но замерла, река остыла и обмелела –
Что я запомнила из этого сна:
ничего. Когда я закричала,
мой голос неожиданно меня утешил.
В тишине сознания я спросила себя:
почему я отвергаю свою жизнь? И ответила:
Die Erde ;berw;ltigt mich –
земля одолевает меня.
Я пыталась быть точной, описывая всё это,
на случай, если кому-то придётся пойти за мной.
Свидетельствую, что заход солнца зимой
несравненно красив и память о нём
долговечна. Я думаю, это значит, что
не было ночи.
Ночь была у меня в голове.
5.
После захода солнца
мы поскакали быстро, надеясь найти
убежище до темноты.
Я уже видела звёзды,
сперва на востоке неба:
мы скакали, стало быть,
прочь от света и
в сторону моря, так как
я слышала, что там есть деревня.
Вскоре пошёл снег.
Несильный сперва, но затем
неостановимый, пока земля
не покрылась белым покровом.
Проделанный нами путь рисовался
отчётливо, я обернулась взглянуть:
тёмная тропа ненадолго
легла поперёк земли –
Потом снег стал сильнее, и путь исчез.
Конь устал и проголодался;
и больше не находил, куда
ступить уверенно. Я сказала себе:
Я потерялась раньше, я замёрзла раньше.
Ночь пришла ко мне
именно так, дурным предвестием –
И я думала: если бы мне сказали
вернуться сюда, я бы хотела вернуться
человеком, и чтобы мой конь
остался конём. Иначе
я бы не знала, как всё начать сначала.
АВЕРН
1.
Умираешь, когда умирает твой дух.
А иначе – живёшь.
Без особого успеха, возможно, но всё же,
да тут и выбора нет.
Говорю об этом моим детям,
а те – ноль внимания.
Думают себе: это по-стариковски,
вечно они твердят
о чём-то, чего никто не видит,
прикрывая гибель серых клеток в мозгу.
Подмигивают друг другу:
послушай, как эта старуха толкует о духе,
потому что не может вспомнить, как называется стул.
Ужасно быть одинокой.
Не то что жить в одиночку –
именно быть, когда никто не слышит тебя.
Я помню, как называется стул.
Я хочу сказать, мне это просто больше неинтересно.
Я просыпаюсь с мыслью:
пора приготовиться.
Скоро дух откажет –
и все стулья мира тебе не помогут.
Я знаю, что; они говорят, когда я вышла из комнаты.
Надо ли мне к какому-нибудь врачу, надо ли мне
перейти на одно из этих новых лекарств от депрессии.
Я даже слышу, как они шёпотом делят будущие расходы.
И я хочу завопить:
вы, все вы, вы живёте будто во сне.
Тошно и так, они думают, видеть, как я разваливаюсь.
Тошно и так, без этих проповедей, от которых им некуда деться,
словно у меня на эту новую информацию особое право.
Честно сказать, не более, чем у них.
Они живут будто во сне, а я готовлюсь
стать призраком. Я хочу закричать:
туман рассеялся –
это такая новая жизнь:
тебе совершенно неважно, что будет,
ты просто знаешь, что будет.
Подумать только: 60 лет сидела на стульях. И тут смертный дух
жаждет настолько открыто, настолько бесстрашно –
поднять завесу.
Увидеть, чему же ты сейчас скажешь: прощай.
2.
Я долго не возвращалась сюда.
Когда я увидела это поле снова, кончалась осень.
Здесь она кончается, не успев начаться:
старики даже не держат летней одежды.
Поле было покрыто снегом, девственно.
Не выдавало ничем своё прошлое.
Так и не скажешь, фермер
пересеял его или нет.
Может быть, сдался, продал, уехал.
Полиция так и не разыскала девушку.
Впоследствии там заявили, что она уехала в другую страну,
куда-то, где нет никаких полей.
Беда вроде этой
не оставляет следов на земле.
А люди такого рода – что ж, они думают, раз так,
им можно начать сначала.
Я долго стояла. Смотрела в никуда.
Потом заметила, как было темно, как холодно.
Долго – даже не знаю, как долго.
Раз уж земля решила, что память ей не нужна,
то во времени, вероятно, нет особого смысла.
Но только не для моих детей. Те всё пристают ко мне,
где моё завещание; тревожатся, что государство
всё заберёт.
Приходится им являться сюда со мной,
глядеть на это поле под слоем снега.
Всё, что надо, написано прямо тут.
Ничего: у меня ничего для них нет.
Это первая часть.
И вторая: не хочу, чтоб меня сожгли.
3.
С одной стороны душа-скиталица.
С другой – живут люди в страхе.
Посредине пропасть, в ней пропадают.
Некоторые юные девушки спрашивают меня,
безопасно ли рядом с Аверном, –
им холодно, они хотят съездить куда-то на юг.
И одна говорит, как бы в шутку, – на юг, но не слишком –
Я отвечаю, не опаснее, чем повсюду,
и они очень рады.
А ведь это значит: не безопасно нигде.
Садишься на поезд – и исчезаешь.
Пишешь на оконном стекле своё имя – и исчезаешь.
Везде есть места вроде этого,
войдёшь юной девушкой –
и никогда не вернёшься.
Вроде этого поля, сожжённого.
И девушка после исчезла.
Может, её и не было,
нет никаких доказательств.
Всё, что мы знаем:
поле сгорело.
Но это мы видели сами.
Так что приходится верить в девушку,
в то, что она натворила. Иначе
выйдет, что какие-то непостижимые силы
управляют землёй.
Девушки счастливы, впереди каникулы.
Не садитесь на поезд, я им говорю.
Они пишут свои имена по запотелому окошку вагона.
Я хочу сказать, вы хорошие девушки,
вам бы только оставить после себя имена.
4.
Мы весь день напролёт
шли под парусом по архипелагу,
среди островков, когда-то
составлявших часть полуострова,
а потом отколовшихся,
и вот перед нами эти осколки
плавают в северной солёной воде.
Мне казалось, на них безопасно,
должно быть, потому, что там никто не живёт.
Потом мы сидели на кухне,
смотрели, как начинаются вечер и снег.
Сперва один, а после другой.
Мы постепенно замолкли, заворожённые снегом,
словно некий вихрь беспокойства,
прежде сокрытый,
становился видимым,
что-то в недрах ночи
обнажалось –
Мы молчали, и задавали друг другу вопросы
из тех, что друзья, съевшие вместе пуд соли,
задают друг другу от огромной усталости,
и каждый надеется, что второй знает лучше,
если же нет, то хотя бы
что в беседе сверкнёт какое-то озарение.
Много ли проку в том, чтоб заставить себя
осознать предстоящую смерть?
Возможно ли упустить главный шанс своей жизни?
Вот такие вопросы.
Снег всё валил. Чёрная ночь
обернулась белым кипучим воздухом.
Что-то, чего мы не видели прежде, открылось нам.
Только смысл всего не открылся нам.
5.
После первой же зимы поле стало вновь зарастать.
Но не ровными рядами, как раньше.
Там по-прежнему пахло пшеницей, но вперемешку
с запахом всяких случайных трав, для которых
человек ещё не придумал употребления.
Загадка – никто ничего не знал
о том, куда делся фермер.
Иные думали, что он умер.
Кто-то сказал, у него была дочь в Новой Зеландии,
и он отправился к ней, чтобы растить
внучат, не пшеницу.
Природа, оказалось, непохожа на нас:
не складывает память в амбары.
Поле не стало бояться спичек
или юных девушек. И прежних ровных рядов
тоже не помнит. Оно было истреблено, сожжено,
но год спустя живёт себе снова,
будто ничего особенного не случилось.
Фермер глядит в окно.
Может, в Новой Зеландии, может, где-то ещё.
И вот что он думает: жизнь моя кончена.
Его жизнь выражала себя в этом поле;
он больше не видит смысла что-нибудь делать
с землёй. Земля, вот что он думает,
одолела меня.
Он вспоминает тот день, когда поле сгорело,
конечно, он думает, не само по себе.
Глубоко в нём что-то нашёптывает: «Я могу с этим жить,
я с этим справлюсь, хоть и не сразу».
Весь его труд исчез, но всего ужасней была та минута весной,
когда он понял, что земля
не знает горя, она будет не скорбеть, а меняться.
И дальше жить уже без него.
Перевод с английского: Дмитрий Кузьмин / переводчик благодарит за консультации Марию Фаликман
На титульной фотографии: Person in Brown Coat and Black Hat Standing Near White and Black Floral Wall / photo by cottonbro from Pexels
Иссточник с интересным биографическим материалом, достойым прочтения.::::
http://soloneba.com/louise-gluck/