Война и мир. гл. 4-2-15

4-2-15

Когда уже Москву покинул,
И не забыв обратный путь,
Наполеон умом раскинул:
А как бы мир мне вновь вернуть.

И вновь парламентёр с посланьем,
Но как написанным в Москве,
Исполненный большим желаньем,
Облегчить жизнь своей судьбе.

Опять нанёс визит главкому,
Вновь заключить на время мир,
Мир — общему нам с вами дому,
Вам праздновать придётся пир.

Желал бы мирно и спокойно
Покинуть дикую страну,
Удрать домой вполне достойно,
И сохранить престиж ЕМУ.

Награбленное всё богатство,
И гвардию чтоб сохранить,
Спасти от русского варва;рства,
Зачем меж нами битвам быть?

Ответ Кутузова был прежним,
Он не имел на это прав:
— Со смертью мир вам будет вечным,
У нас — другой на это нрав.

Из партизанского отряда,
(В нём Дорохов был командир),
Врагу даривших много яда,
Отвагой запятнав мундир;

Пришло главкому донесенье:
В Фоминском выявлен француз,
Неплохо дать бы им сраженье:
«В победный их вовлечь конфуз».

Там войска лишь одна дивизия,
Отделена от главных сил,
Устроить им бы всем «ревизию»,
Сам бог бы нас благословил.

Все были «за», чтоб дать сраженье,
Весь наш Тарутинский успех,
Нас окрылял в сих намереньях,
Не попытаться — просто грех.

Кутузов против был сраженья,
Он набирал по ходу сил,
Он дал приказ для исполненья,
Чтоб небольшой отряд разбил.

И вновь командовать отрядом
Назначен тот же генерал,
Кто, как всегда, «опасным ядом»
Французов часто угощал.

Им оказался самый скромный,
Кто в самых трудных очагах,
Являл собой талант огромный,
Командуя всегда в войсках.

Он в Аустерлицком сраженье
Свою отвагу проявил,
Как стало ясно пораженье,
Спасти пытался положенье,
Полки бегущих он ловил.

Смоленск он защищал отважно,
Уже сам, будучи больным,
И это стало очень важным,
И, как пример всем остальным;

Имея двадцать тысяч войска,
Смоленск держался целый день,
Являя яростную стойкость,
Зарылся словно старый пень.

И также в Бородинской битве,
Когда убит Багратион,
Когда «на лезвии лишь бритвы»,
Держался еле наш заслон;

Кутузов «Дохтура бросает»,
И тихий, маленький боец
Там положение спасает,
Себе не требуя венец.

Опять же Дохтуров — в Фоминском,
И послан главным неспроста,
С известной даже долей риска,
Чтоб сохранить ему войска.

Опять о нём — нигде ни слова,
Ни в прозе и нигде в стихах,
Хотя о нём и меркнет слава,
Но он всё время — «на ногах».

И это-то о нём молчание,
В том очевиднее всего,
Есть доказательство признания
В кампании заслуг его.

Как будто шестерня в машине,
Что держит пульс работы всей,
Он не стремится и к вершине,
А лишь — одна ступенька в ней.

Французы спешно отступая,
И сберегая жизнь, добро,
Сражений явно избегая,
Ведь после — им же всё равно;

Бежать домой им из России,
Зачем же жизнью рисковать,
Они познали в ней стихию,
Стихия их должна изгнать.

Внезапно принято решенье:
Вся армия с НИМ во главе,
Сменив побега направленье,
И не остаться чтоб в беде;

Как будто бы и без причины,
Другой себе избрали путь,
Для смены бегства всей картины:
В Калужскую тропу свернуть.

Войска в Фоминское входили,
Где прежде лишь стоял Брусье,
Следы дивизии остыли,
Напасть на них — беда себе.

Конечно, сил для нападенья
Нехватка явная у нас,
И он не мог принять решенья,
Атаковать врага тотчас.

Теперь решиться на атаку,
Конечно, Дохтуров не мог,
Себя явить, как забияку,
И лезть в неравную с НИМ драку,
Мог не на пользу быть итог.

Он без Светлейшего приказа
Напасть на армию не мог,
В плену всеобщего экстаза,
В военном плане был он строг.

Курьер был послан до главкома,
Толковый выбран офицер,
Который смог бы «за два слова»,
Таланта показать пример.

Часу в двенадцатом так ночи,
Отправлен в главный штаб курьер,
Пред светлые главкома очи,
К принятию важнейших мер.