Лена...

Лена.
"...и смеётся, и плачет она"

  Объясним, понятен интерес многих гостей фестиваля «Рубцовская осень» к дочери поэта Елене Николаевне Рубцовой. Родная кровиночка! Вот она, перед тобой. Какая она? Похожа ли на отца? Как говорит? Как выглядит? Что скажет о папе? Господи, ведь это о ней великие строчки финала «Прощальной песни» - стихотворения пронзительного, одного из самых лучших в лирике поэта… К Елене Николаевне подходят. Что-то говорят, просят сфотографировать, подписать книгу…
  Радостно и тяжело одновременно бремя такого внимания. Понимая это, я не лез к ней ни с какими вопросами. Пусть всё произойдет так, как должно произойти.
  А познакомился ещё летом, на Рубцовском костре. А если быть хроникально точным – в библиотеке имени Рубцова в Тотьме. Там и сфотографировались вместе у бюста поэта. Первое, что я с радостью открыл в Елене – простота в общении со всеми, отсутствие всякой гордыни, замешанные естественным образом на природной скромности, даже застенчивости, стыдливости. Когда её объявляли, вызывали, приглашали, выставляли на всеобщее обозрение, лицо её вспыхивало, и это смущение особенно проявлялось в жесте её рук, в невольной торопливости выхода, в отсутствии важной значимости. В ней действительно многое от деревенской девчонки. Да ведь так и есть! Никола – её родина. Здесь у неё доныне дом, в который она приезжает из города. Вот и после Рубцовской осени она осталась на три денька на родине. И руки её – руки крестьянки. И сама она – статная, сильная, крупная, но одновременно – стремительная, подвижная.
  Я почему-то чаще всего в первую нашу встречу обращал раз за разом внимание на её глаза. Именно в них я увидел отцовское. Папина пронзительность в них смягчена доверием, даже некоторой наивностью - той, что от детства.
  В эту осень мы Еленой ехали на машине вместе с нашими друзьями: Алексеем Тищенко и Тамарой Даниловой. В машине Елена и подписала мне книгу, на которую я обратил внимание в прошлом году в Николе. Называется она «Тихая моя родина». И первая её часть – «Мой папа, Николай Михайлович Рубцов», принадлежит ей. Я прочитал её за полчаса в Тотьме, у моих друзей, перед сном. Маленькое повествование Елены открыло мне пронзительные детали детства поэта, трагическое бытование его семьи. Я был глубоко взволнован. Вторая же часть книги – детские стихи Рубцова. Добрая, для семейного чтения, для детей книжка получилась.
  А в тот день, 22 сентября, в чудесный день бабьего лета, мы вчетвером побывали на Пошехонском кладбище в Вологде и отправились в Тотьму. Я сидел рядом с дочкой поэта, и наш разговор был прост: о красоте пейзажей, о грибах и грибниках, о названиях речек и деревенек. В дороге мне открылись и смешливость Елены, и чувство юмора, и доброта.
  Я ничего не спрашивал ни о ней самой, ни об отце. Придёт время и необходимость, человек сам расскажет, если будет доверять тебе. Да, собственно, и книжка её – вот она, под рукой.
  …Мне кажется, что всего больше Елена Николаевна Рубцова волновалась (и боялась), когда нужно было открывать памятник в Николе. Мне прочиталось знобкое: «Господи, я сдёрну пелену эту, а что за ней?!» Почему-то и мне стало не по себе от «раздевания» монумента… И плакала, конечно, плакала, когда всё открылось, чудесным образом освящённое солнцем, и лазурью, и нашим ожиданием…
  А потом (так получилось) мы сидели рядышком на концерте в Николе. Переглядывались, и наши глаза были увлажнены торжеством момента, прекрасным исполнением песен на стихи Николая Рубцова. И мне стала понятна глубина её сердца, его ранимость
  А я подумал: «А ведь это – день Лены, дочки поэта. Её день, больше, чем всех нас».
  Расставаясь, она протянула мне свою крепкую руку и улыбнулась.