Александрит

~АЛЕКСАНДРИТ~
 
На моем безымянном пальце кольцо с александритом. Сквозь этот камень прекрасно виден иной город, проступающий в свете старых фонарей там, где река становится заливом. Над туманным маревом воды мерцает его белоснежный силуэт с сотней колонн, уходящих высоко в небо... Среди этих колонн бродят в тишине нежные призраки  — тонкие высокие люди с глазами цвета петербургского неба в те времена, когда этот город назывался иначе...

Чем пристальнее вглядываешься в этот морок — тем дальше и дальше становится  от тебя этот мираж. Только тихий шёпот призраков длит и длит это видение, опускаясь на  тонкой вуалью слов лунного языка, схожего с шумом волн северного моря у самого  его берега...

Трубит в золотой рог на восходе  Зулькарнайн, трубит на закате в серебряный, но не слышат его спящие в этом городе. Скачет Искандер по ночным площадям на темном своем коне, но смотрят сквозь него живущие здесь.

В  самый последний день любого месяца я хожу туда, где адмиралтейская игла возносит к облакам маленький корабль, на котором уплыли за седьмое небо все, построившие миражи, изначально сотворенные  из камня... Сквозь мой александрит виден канал, уходящий сквозь Адмиралтейство далеко-далеко в город.

Три девушки, с ликом одной Гекаты, охраняют с каждой стороны эти древние воды, в которых давно уже не видна радужно-серая чешуя  нереид, помнящих песни древних морских богинь из рода титанов. Только иногда, в самом конце осени, мелькнет и исчезнет сквозь рябь воды хвост одинокого маленького тритона, словно нырнувшего в эти воды со старой гравюры, затерянной в пыльных архивах Эрмитажа.

Город созвучен воде, ее голосам в самых глубинах разных морей. Оттого он и утекает сквозь пальцы тех, кто не смотрит глубже и глубже — в самые омуты его высоких окон.
Я люблю смотреть в эти окна и витрины поздно вечером, в любое время года.

Александрит меняет свою окраску от изумрудно-зеленого до рубиново-фиолетового, стоит только солнечному лучу затеряться среди его граней... А ещё он становится полным звездного неба, если на него падает снег.

Смотришь в темное стекло — и витрина становится туманной, рябь проступает на стекле, время перестает быть чертой или линией, стрелой направленной в будущее. Время — это роза ветров.

Поэтому я вижу как медленно кружится в витрине Зингера рождественская карусель, как скачут по кругу белые лошадки в серебряных сбруях, а вокруг карусели стоят маленькие игрушечные швейные машинки. Изящные, полные изгибов металлических станин и вязи золотых узоров на корпусе. Красивые стройные мужчины-продавцы в темно-синих костюмах и лакированных туфлях ходят внутри магазина, с любовью и искренним уважением касаясь деревянных подстолий больших  швейных машин в зале..

А в маленьких витринах у  Абрикосова, у самого тротуара,  тают в ряби времени, но манят и манят к себе клюквенные и смородиновые башенки зефира, выставленные в витрине на больших этажерках из лакированного дерева, расписанных в стиле Шинуазри;.

Дойдешь до входа в метро у канала Грибоедова — запах свежемолотого кофе и аромат пирожных мадам Буше закручивается вокруг тебя ласковым ураганом — и стоит только протянуть в него руку —  выхватишь из небытия разноцветное монпансье или орешек, покрытый французским шоколадом.

Я так привык видеть город многомерным, как грани моего александрита, что даже лица знакомых и друзей иногда становятся иными, сохраняя при этом нынешнюю свою суть. Свитера уступают, на пару секунд, место великолепным мундирам с  эполетами и аксельбантами, текущими вдоль белой ткани золотыми реками. Проступают на черном шёлке платьев прелестные старинные броши с бриллиантами. Волосы ложатся длинными кольцами, бледнеет усталость и обыденность, проступает румянец петербургского морозного утра...

И ты понимаешь, что в этом, бесконечном карнавале масок и костюмов, меркнущих на фоне венецианских, ты не потерял никого за последние века. Все они рядом, как и прежде.
Весь город полон волшебства ускользнувших дней. Ускользнувших, но не исчезнувших. Все они существуют здесь, тонкой пеленой тумана опускаясь всё ближе и ближе к земле, стоит только тебе захотеть увидеть их.

Давно ушедшие люди улыбнуться тебе, расцветут, увядшие сотню лет назад, розы у Казанского, потекут вспять реки Невы. Старая лодка у залива примет дары твоих слов, чтобы увезти их далеко к горизонту — туда, где бродят высокие призраки, истинные хозяева этого города. Увезти и подать им весть о том, что слышен ещё на пасмурных берегах золотой рог Зулькарнайна.

С тех пор как я потерял историю старого мира, написанную в новых учебниках — я обрел этот мир. С тех пор, как  увидел тьму — научился ценить каждую солнечную нить, тянущуюся ко мне с этого свинцового неба, ежедневно полного дождевых облаков.

Зачем я смотрю на этот город через призму древнего кристалла? Что ищу среди волн, не знающих усталости? Я ищу правду. А значит — самого себя.

Я, как и каждый из нас,  днем и ночью пытаюсь обрести потерянный мир, чтобы слушать зов тех, кто создал эти призрачные берега и нас самих на лезвии холодного прибоя. Возможно ли это ? Не знаю.

А, может быть, я уже обрел эту правду, поняв однажды, что древнее Литориновое море
составляет суть моей крови и души. Дуют и дуют ветра, идут корабли, илистое дно становится мостовой, камни — ступенями. Меняются имена и границы этого города, но на моем безымянном пальце, по-прежнему, сияет серебряное кольцо с александритом.

Сквозь этот камень прекрасно виден иной город, проступающий в свете старых фонарей там, где река становится заливом. Над туманным маревом воды проступает его белоснежный силуэт с сотней колонн, уходящих высоко в небо... Среди этих колонн бродят в тишине нежные призраки  — тонкие высокие люди с глазами цвета петербургского неба в те времена, когда этот город назывался иначе...

Чем пристальнее вглядываешься в этот удивительный морок — тем дальше и дальше становится этот мираж. Только тихий шёпот призраков длит и длит это видение, опускаясь на тебя тонкой вуалью слов лунного языка, схожего с шумом волн северного моря у самого  его берега...

Трубит в золотой рог на восходе  Зулькарнайн, трубит на закате в серебряный. И каждый, прочитавший об этом, однажды  услышит его...