Кровь нерождённых

ГЛАВА 15, 16, 17

Два дома, к которым примыкал дворик, были на капитальном ремонте. Жильцов выселили, а рабочих сегодня не было — воскресенье. Все это Бубенцов выяснил заранее и решил, что место подходящее, высокий деревянный забор и ни души вокруг.

Он сел на кусок широкой бетонной трубы, предварительно стряхнув носовым платком налипший подтаявший снег, не спеша навинтил глушитель, закурил.

Он старался ни о чем не думать, но в голову лезли самые неподходящие воспоминания, будто кто-то нарочно прокручивал перед ним всю историю отношений с Леной Полянской. Особенно ярко вспоминалась их неожиданная встреча в Канаде через восемь лет после развода.

Сборник очерков о малочисленных народах Севера был одной из его последних книг. Очень нужны были деньги, и он нашел свои старые сибирские очерки, добавил один новый — о брачных традициях народов ханты и манси. Книгу издало небольшим тиражом бедное тюменское издательство, гонорар был смехотворен, а тираж так и сгинул на складах тюменских и ханты-мансийских книжных магазинов. Но каким-то чудом сборник попался канадцам, и в Союз писателей пришло приглашение на его имя.

Колдун, услышав о приглашении на конференцию под названием «Женщина и полюс», долго смеялся, а, отсмеявшись, сказал: «Приедешь — расскажешь, вкусны ли эскимоски».

Там, в маленьком заснеженном городке, в вечной мерзлоте, он встретился с одной из своих бывших жен. Она сначала и смотреть на него не хотела.

Бубенцов не знал английского, а приставленный к нему канадцами переводчик был трезв только в конференц-зале, а в остальное, нерабочее, время умудрялся напиваться в стельку, несмотря на сухой закон, строго соблюдавшийся в маленьком городке.

Он попросил Лену Полянскую сходить с ним в супермаркет. Она отлично говорила по-английски, выручила его не только с супермаркетом, но и помогла общаться на трех банкетах, устроенных городскими властями. Переводчик хоть и присутствовал на них, но лыка не вязал, и без Лениной помощи Бубенцов чувствовал себя глухонемым.После второго банкета он напросился к ней в номер. У него не было переходника для кипятильника, вилка не подходила к канадскому штепселю, а чаю попить хотелось.

У Лены был переходник, и отказать бывшему мужу в чашке чая она не смогла. За чаем он стал рассказывать, что одинок и никому не нужен, жизнь не сложилась и она, Лена Полянская, оказалась единственным светлым пятном в его несчастной судьбе.

Лед тронулся. Бубенцов вышел из ее номера только утром, а на следующий вечер они снова пили чай…

Лена за восемь лет совсем не изменилась, не постарела, не растолстела, на свои тридцать пять не выглядела. Юрий был бы не прочь продолжить роман с бывшей женой и в Москве, но она резко оборвала с ним всякие отношения.

Еще ни одна женщина не рвала с ним по собственной инициативе. Самолюбие его было задето, он стал искать с ней встречи.

Она вежливо отказывалась и придумывала разные предлоги, чтобы не встречаться: то работы много, то тетя заболела. Вот к дому тети и приехал он однажды, сел на подоконник в подъезде и стал ждать.

Лена вышла, ведя на поводке старую рыжую таксу. Увидев Бубенцова на подоконнике, она не выразила ни удивления, ни радости, равнодушно поздоровалась и прошла мимо. Ей нужно было зайти в аптеку, потом в гастроном. Он отправился с ней.

Так и не сказав ему ни слова, она купила лекарства и продукты для тети. Но Юрий все-таки уговорил ее посидеть с ним где-нибудь по дороге хотя бы десять минут.

Именно в этот безлюдный дворик они и зашли. Ремонтом еще не пахло, но из домов выехали почти все жильцы, и было очень тихо.

— Я все равно от тебя не отстану. Ты ломаешься из-за глупого упрямства. Я ведь знаю, у тебя никого нет, — начал он.

Ему очень хотелось, чтобы она опять растаяла, стала ручной и покорной. Но Лена холодно усмехнулась:

— Прямо-таки хрестоматийный вариант: «Онегин, я тогда моложе, я лучше, кажется, была». — В ее голосе он уловил легкую издевку.

— Однако ты не вышла замуж за генерала. И потом в Канаде…

— А не было ничего в Канаде!

— То есть как не было? — опешил он.

— Померещилось тебе. Мы только чаю попили с тобой — и все. — Она рассмеялась, глядя ему в глаза. — У тебя какая по счету жена? Восьмая? Десятая? И ребенок есть, мальчик, полгодика. Вот и успокойся, остановись наконец. Живи с женой, воспитывай сына и кончай беситься.

— Но я не люблю жену…

— А женился зачем? Все, Юра, хватит. Мне надо идти, меня тетя ждет.

Она встала, подозвала собаку, пристегнула поводок и направилась к выходу в переулок.

— Лена! — позвал он тихо.

Она чуть замедлила шаг и оглянулась.

— Ты ведь любишь меня. Ты будешь потом жалеть.

Не ответив ни слова, Лена ушла.

Это было три месяца назад. Только начинался август, а казалось — уже глубокая осень. Было холодно, и моросил дождь. Бубенцов помнил, что на Лене были узкие бледно-голубые джинсы и свободный бежевый свитер. Длинные темно-русые волосы слегка курчавились от мелкого дождя.

Да, был август, и шел дождь. А теперь ноябрь, на небе ни облачка, и светит яркое утреннее солнце.

«Как странно», — подумал Бубенцов и посмотрел на часы. После его звонка прошло двадцать минут. Он достал сигарету, но закурить не успел.

Прямо на него по засыпанной битым кирпичом дорожке шла женщина. На ней были узкие бледно-голубые джинсы, свободная бежевая куртка и большие темные очки. Распущенные темно-русые волосы развевались по ветру. Солнце светило ей в спину, четко очерчивая тонкий прямой силуэт и не давая разглядеть лица.

Вдруг он почувствовал — если она подойдет чуть ближе, снимет темные очки, скажет хоть слово, он уже ни за что не выстрелит. И тогда ему конец. Его найдут везде, достанут из-под земли и убьют, не слушая оправданий.

Она сделала еще шаг, и он выстрелил.

Раздался тихий хлопок. Несколько ворон в панике сорвались с забора.

В голове зазвучал мерзкий металлический визг, будто огромная пружина, сжатая до предела глубоко внутри его, вдруг мгновенно распрямилась и быстро, мелко задрожала.

По тому, как она упала, Бубенцов понял — в контрольном выстреле не было необходимости, но Колдун велел сделать все, как полагается.

Одним прыжком подскочив к убитой. Бубенцов остолбенел.

Темные очки слетели и валялись рядом. Перед Бубенцовым лежала совершенно незнакомая девушка, не старше двадцати пяти лет.

Она действительно была похожа на Лену Полянскую, но только издали.

Быстро оглядевшись, он втащил убитую в обломок бетонной трубы, на котором только что сидел. Ноги девушки, обутые в короткие замшевые сапожки, слегка подогнул, чтобы не было видно, и прислонил к одному концу трубы большой кусок фанеры, валявшийся поблизости. Другой конец он прикрыл короткой неотесанной доской, всадил занозу в левую ладонь, машинально выругался.

Доска упала, он не стал ее поправлять. Автоматически подумал, что сойдет и так, а время дорого. Так же автоматически он сообразил, что разумней войти в подъезд на Шмитовском не через двор, а со стороны переулка.

Все это он проделывал и соображал, ничего уже не чувствуя, как заведенная машина.

Переулок был пуст, и Бубенцова никто не заметил.

* * *
Полежав в постели еще немного, Лена поняла, что уже не уснет, и отправилась в ванную.

«Как раз сейчас мне только Бубенцова и не хватало!» — усмехнулась она про себя, намыливая голову шампунем.

В прихожей послышался лай Пини. Пес лаял редко, только когда перекликался с какой-нибудь соседской собакой.

Бубенцов впервые применил набор отмычек, которым снабдил его Колдун в придачу к пистолету и глушителю. Нехитрый замок открылся сразу. Бесшумно войдя в квартиру, он не запер за собой дверь, а лишь прикрыл, поставив замок на предохранитель, чтобы потом не терять драгоценных минут.

Старая неуклюжая такса лаяла и пыталась схватить его за штанину. Он легонько пнул пса ногой и направился к ванной, откуда доносился шум воды.

Дверь оказалась не запертой изнутри. Задвижка давно отлетела, а одинокой Зое Генриховне не от кого было запираться, когда она мылась.

На него пахнуло теплым паром. Сквозь задернутую плотную пластиковую шторку ничего не было видно. Такса, вбежавшая за ним в ванную, залилась лаем и все пыталась вцепиться ему в ногу, но он уже не обращал на пса никакого внимания.

— Кто здесь? — донесся сквозь шум воды знакомый испуганный голос.

Пена попала Лене в глаза, она стала тереть их, и получилось еще хуже. Лай Пини раздавался совсем рядом, и кафельная акустика ванной комнаты делала его гулким и тревожным.

Бубенцов резким движением отдернул пластиковую шторку и успел с удивлением заметить округлившийся живот.

Раздался негромкий выстрел.

«Вот и все, — устало подумала Лена, — почему-то совсем не больно».

Бубенцов повалился лицом вниз, прямо в ванну, и застыл в странной позе, перекинувшись через борт и упершись головой в мокрое дно. Туда же, в ванну, прямо к Лениным ногам, под струи душа упал пистолет с глушителем.

У Лены сильно зазвенело в ушах, глаза заволокло густым пульсирующим туманом.

«Господи, прости меня!» — пронеслось у нее в голове. На долю секунды ей показалось, будто чьи-то руки подхватили ее и над ней склонился белокурый ангел со странно-кукольным лицом.

Светлана выключила воду, откинула тяжелое тело Бубенцова и оттащила в коридор.

Полянская была ниже Светы на полголовы, а весила примерно столько же. Перенести ее в комнату и уложить на кровать удалось за три минуты. По дороге она успела накинуть на Лену старый махровый халат, висевший на крючке в ванной.

Света впервые в жизни видела такой глубокий обморок и немного испугалась. Но пульс у Полянской был ровный, дышала она спокойно. «Ничего, очухается!» решила Света и накрыла Лену одеялом.

Сняв замок с предохранителя, она захлопнула дверь, поднялась вверх на один лестничный пролет, села на подоконник между этажами, закурила и, достав из кармана куртки сотовый телефон, позвонила Андрею Ивановичу.

* * *
Лена долго не могла понять, откуда взялся этот прерывистый, пронзительный звон. К звону прибавился еще тоскливый вой Пини.

Она попыталась подняться, но голова кружилась. Звонят в дверь, поняла она. Надо встать и открыть. Шатаясь от слабости, Лена побрела в прихожую и вдруг споткнулась обо что-то мягкое. Нашарив рукой выключатель, она зажгла свет.

Поперек коридора лежал человек. Он лежал лицом вниз, вокруг его головы растеклось темно-красное пятно.

Звонок продолжал надрываться, потом раздался за дверью голос Кротова:

— Елена Николаевна! Вы слышите меня?

Замок долго не поддавался, дрожали руки. Наконец дверь открылась.

Когда Кротов увидел ее мертвенно-бледное лицо, влажные, слипшиеся волосы и труп с пробитой головой в коридоре, первой его мыслью было: «Слава Богу, жива!» Он обнял Лену и почувствовал, что ее бьет крупная дрожь.— Все позади, Леночка, ничего не бойся. Все страшное уже кончилось, произнес он, погладив влажные волосы.

Но сам он был уверен — ничего не кончилось. Начался следующий раунд игры. Леной занялись всерьез.

Кротов позвонил на Петровку и вызвал опергруппу.

— Простите меня, — тихо сказала Лена, — я думала, он меня уже убил. Он держав пистолет, раздался выстрел… Я думала, меня уже нет. Простите, мне надо переодеться.

Через полчаса после приезда опергруппы картина происшедшего немного прояснилась. В карманах убитого не было обнаружено никаких документов, удостоверяющих личность. Только пачка сигарет «Кэмел», зажигалка «Зиппо», сто тридцать тысяч рублей мелкими купюрами и три стодолларовые купюры, набор отмычек.

Но главное — во внутреннем кармане куртки была найдена цветная фотография Лены Полянской.

Лена взглянула на снимок. Месяца полтора назад ее сфотографировал редакционный фотограф — просто так, чтобы дощелкать несколько кадров, оставшихся на пленке. Фотографироваться Лена не любила, но этот снимок ей понравился. Она улыбалась на нем спокойно и счастливо. Она даже поставила его за стекло, на книжную полку. Именно эта фотография исчезла вместе с ключами и телефонной книжкой…

— Выстрел произведен из импортного пистолета, но не того, который валяется в ванной. Стреляли с близкого расстояния, не больше полуметра, сзади, в затылок. Смерть наступила около часа назад. — Судмедэксперт, толстый пожилой армянин Рубен Данаян, стянул резиновые перчатки, закурил. — Похоже, убитый стоял у самого бортика ванной, на кафеле подсохший след его ботинка. Так торопился, что ноги не вытер. Когда в него пальнули, он, вероятно, перевалился через бортик и упал головой в ванну. А потом труп сразу перетащили в коридор.

— Здоровый должен быть мужик, — поднял голову от протокола старший опер Миша Сичкин, — такого бугая поднять, из ванной вытащить — это ж силищу надо иметь!

— Слушай, Серенький, — хитро подмигнул Рубен, — это часом не твоя женщина?

— Конечно, моя! — кивнул Кротов.

— Можно сказать, в рубашке она родилась. Кто-то за нее очень здорово заступился… — тихо и задумчиво произнес Данаян.

— Ну что, труп выносим? — услышала Лена в коридоре чей-то голос.

— Подождите, — она подняла голову, — можно, я еще раз посмотрю?

Двадцать минут назад, тупо глядя на лицо покойника, она сказала:

— Нет. Я не знаю этого человека. Было в нем нечто пугающе-знакомое, но тогда у нее еще сильно кружилась голова и перед глазами плавали светящиеся зеленые мухи. Но главное, что-то в глубине души сопротивлялось узнаванию. Именно за это чувство внутреннего сопротивления она и ухватилась сейчас: «Я не хотела узнавать его. Слишком страшно было бы…» — мелькнуло у нее в голове.

Труп уже лежал на носилках. Когда откинули с лица покойника угол черного полиэтилена, ей хватило одного быстрого взгляда, чтобы спокойно произнести:

— Простите. Я была не в себе. Я знаю этого человека.

Стало очень тихо. Все молча уставились на Лену.

— Это Бубенцов Юрий Изяславович, пятидесятого года рождения, русский. Родился в Тюмени, с 1972 года живет… жил в Москве. Член Союза писателей. Мой бывший муж.

— Выносите, что встали? — тихо сказал Кротов санитарам.

— Мы развелись восемь лет назад, — продолжала Лена, уже сидя на кухне напротив Миши Сичкина, который торопливо писал под ее диктовку, — его теперешнего адреса я не знаю. После нашего развода у него сменилось две или три семьи.

— Вы с ним встречались после развода? — спросил Сичкин.

— Да. Лет пять назад он принес несколько своих рассказов ко мне в редакцию. Но я ни одного из них не опубликовала.

— Из личных соображений? Были обижены на него после развода?

— Что вы, — мягко улыбнулась Лена, — мы расстались мирно. Просто рассказы были слабые. Потом мы встретились летом этого года на конференции в Канаде, совсем случайно. А сегодня утром он позвонил мне сюда и попросил о встрече, хотел, чтобы я вышла к нему в маленький дворик, здесь неподалеку. Я сказала, что приду, но идти не собиралась. Просто согласилась, чтобы не продолжать разговор.

— В котором часу это было?

— Не знаю. Я не посмотрела на часы. Звонок меня разбудил, я была сонная.

— Потом вы опять легли спать?

— Да. Но заснуть не смогла и пошла в ванную. Ну а потом — я уже рассказывала, что было потом.

— Елена Николаевна, можно немного конкретнее: почему вы, не собираясь идти, сказали, что придете, и почему не хотели встречаться с Бубенцовым?

— После нашей встречи в Канаде этим летом он какое-то время пытался возобновить со мной отношения. Мне этого не хотелось. Мы были совершенно чужими людьми, к тому же я узнала, что у него жена и маленький сын.

— Он скрывал это от вас?

— Да.

— Вы выясняли это специально или узнали случайно?

— Совершенно случайно. Я ничего про него специально не узнавала, мне это было неинтересно.

— И тем не менее это повлияло на ваш отказ продолжать отношения?

— А как вы думаете? Конечно, повлияло.

— И все-таки, почему вы не сказали ему по телефону, что не придете?

— Месяца три назад я пыталась объяснить ему, что не хочу с ним встречаться. Слов он не понял. Я решила, что поступок поймет. Пообещать и не прийти — это, конечно, нехорошо, но убедительно.

— Как вам кажется, он тяжело переживал ваш отказ продолжать отношения?

— Юрий всегда пользовался потрясающим успехом у женщин. Он привык, что все от него без ума. Мой отказ ударил по его самолюбию.

— Когда вы были женаты, он ревновал вас к кому-нибудь?

— Ко всем подряд.

— Вы давали ему поводы?

— Нет. Я ему не изменяла. Он мне — да.

— Как он выражал свою ревность?

— Очень красноречиво.

— То есть?

— Бранился, устраивал сцены.

— Он не пытался вас ударить, не грозил убить?

— Вы клоните к тому, что Бубенцов пытался застрелить меня из ревности? Простите, но, мне кажется, вы ошибаетесь. Дон Жуан и Отелло с глушителем в одном лице — это слишком литературно.

— Елена Николаевна, давайте пока оставим литературные аналогии. Вы не ответили на мой вопрос.

— Хорошо. Я отвечу. Ударить он меня пытался пару раз. Один раз ударил-таки, после чего я ушла. Но убить не грозил никогда.

— Значит, инициатором развода были вы?

— В общем, да. Но Юрий сделал все возможное, чтобы у меня такая инициатива возникла.

— Он пытался вас вернуть?

— Нет. У него был роман с какой-то манекенщицей.

— Но при этом он устраивал вам сцены ревности? А говорили, что мирно расстались.

— Как ни странно, да. Он не считал, что, ударив, обидел меня. Для него это было в порядке вещей. А я считала, что обижаться надо только на себя — ведь могла уйти и раньше. Мы расстались мирно в том смысле, что, перестав быть мужем и женой, не сделались врагами.

Кротов слушал все это молча и думал о том, что сам бы он не смог задать Лене вопросы, которые задавал Сичкин. Между тем они, конечно, были необходимы. В то, что Бубенцов пытался застрелить Лену из ревности, он не верил ни секунды. Но версия, стремительно обрастая подробностями, становилась все весомей. Легко можно было предположить, что на квартире у Лены побывал именно Бубенцов, прихватил ключи, телефонную книжку и фотографию, которую нашли в кармане его куртки. Потом зашел еще раз и оставил страшную картинку. Были еще кассеты. Однако из разговора с практиканткой можно лишь сделать вывод о простой медицинской халатности, а доктор Курочкин своих слов уже не подтвердит. Личность Зои Генриховны, конечно, будет идентифицирована, но к данному делу привязать это невозможно. Остается только некто третий, вошедший в квартиру вслед за Бубенцовым и выстреливший ему в затылок. Кто бы он ни был, Кротову хотелось сказать ему большое спасибо — не только за то, что спас Лене жизнь, но и за то, что фактом своего существования опровергал тупиковую версию. Предположить, что некий тайный воздыхатель, неизвестный даже самой Лене, заранее предвидел намерения ревнивца Бубенцова, следил за ним, дал войти в квартиру и пристрелил в самый последний момент, — это было уже слишком.

И все-таки представить, что бывший муж, пусть даже мерзавец и бабник, согласится прийти к бывшей жене в качестве наемного убийцы, Кротову было пока сложно. Если только этим он не пытался спасти свою жизнь…

Вконец измотанную Лену Кротов отвез к себе домой. Он решил, что оставшиеся до отлета в Нью-Йорк три дня ей лучше пожить у него. Она, не возражала, согласилась с благодарностью. Пиню взяли с собой. Квартиру Зои Генриховны опечатали. Оперативная группа отправилась во дворик, о котором говорила Лена.Глава 16

В воскресенье утром Зотова решила зайти в больницу, посмотреть, как дела в отделении.

— Там больная в послеоперационном скандалит — сообщила дежурная докторша, — требует выписать ее, говорит, в суд подаст на нашу больницу. Глушко ее фамилия.

— Хорошо, я зайду, разберусь, — пообещала Зотова.

Войдя в послеоперационный бокс, она увидела, что Глушко лежит неподвижно, уставившись в потолок.

— Добрый день, Лидочка! Как мы себя чувствуем? — Зотова придвинула стул к койке и села.

— Я вам не Лидочка. Что вы сделали с моим ребенком?

— Успокойтесь, деточка. Я понимаю, вам тяжело. Ну, что случилось, то случилось. Нельзя так казниться.

— Это не само случилось. Это вы сделали.

— Мы? Сделали вам выкидыш? Что вы такое говорите, Лидочка? Как вам не совестно?

— Вы ввели мне лекарство, от которого начались роды. Вам зачем-то понадобился мой ребенок.

— Мы вам жизнь спасли. У вас ведь трое детей, подумайте о них. Это счастье, что выкидыш случился здесь, в больнице. — Зотова уже теряла терпение, но держалась из последних сил.

— Я подам на вас в суд, — спокойно сообщила Глушко.

Именно это спокойствие и тревожило Зотову.

«Если к Полянской прибавится еще и Глушко… Надо что-то делать!» подумала она и сказала:

— К сожалению, мне пора. Отдыхайте. Скоро мы вас выпишем. И не надо так волноваться. Могут возникнуть серьезные осложнения в послеродовом периоде.

Выйдя из бокса, она направилась в лабораторию, заперла за собой дверь, достала из холодильника банку, наполненную прозрачной бесцветной жидкостью. На дне осело немного легких беловатых хлопьев.

«Такого никто никогда не делал, — подумала Зотова, слегка встряхивая банку, — никому такое в голову не приходило… Но только не сейчас, вечером».

* * *
Около десяти часов вечера Валя Щербакова заметила, что стальная дверь лаборатории чуть приоткрыта. В коридоре был полумрак, и из дверной щели на пол падала тонкая яркая полоска света. Валя на цыпочках шагнула к лаборатории, но дверь тут захлопнулась, и щелкнул замок.

Валя остановилась в нерешительности: остаться здесь и ждать, кто выйдет? Или просто подойти и постучать? Придумать какой-нибудь предлоги заглянуть краешком глаза… И то, и другое — подозрительно. Да и что она успеет разглядеть?

Пока она размышляла, дверь открылась. Из лаборатории вышла Зотова. В руках у нее была банка капельницы, наполненная прозрачной жидкостью. Валя не спеша развернулась и пошла по коридору. Зотова окликнула ее:

— Деточка, подождите!

Голос Амалии Петровны был спокойным и ласковым.

— Я все время забываю, как вас зовут. Вы ведь у нас практику проходите?

— Меня Валя зовут, Валя Щербакова. Да, я у вас на практике.

— Устаете, наверное, ночами?

— Устаю, — призналась Валя, — спать все время хочется.

— Ну, иногда можно подремать, когда работы нет срочной. — Зотова понимающе улыбнулась: и даже подмигнула. — Я в вашем возрасте такая соня была, а чем старше становлюсь, тем меньше сплю.

«Какая все-таки она обаятельная женщина! — подумала Валя. — Интересно, что ей от меня надо?»

— Я вот о чем хотела вас попросить, Валечка, — как бы отвечая на вопрос, сказала Зотова, — пожалуйста, поставьте эту капельницу больной Глушко из пятнадцатой палаты. Она после выкидыша, состояние у нее неважное, я боюсь осложнений. Лучше перестраховаться. Правда? — Она опять ласково улыбнулась.

Валя осторожно взяла в руки банку.

— Как сделаете, можете пойти поспать. Я понаблюдаю, потом сама сниму. Договорились?

— Спасибо, Амалия Петровна. — Валя опустила глаза.

— Вы очень хорошая девочка, — Зотова потрепала ее по круглой щеке, совсем не похожа на нынешних. Такая скромненькая, спокойная. Я обязательно напишу благодарность в институт.

Валя хотела спросить, что в банке, но постеснялась.

* * *
В маленькой послеоперационной палате было темно. Валя щелкнула выключателем. Задрожал голубоватый люминесцентный свет, и Валя заметила, как вздрогнула лежавшая на койке женщина.

— Простите, пожалуйста, Лидия Всеволодовна. Капельницу вам надо поставить.

— Я не спала. — Лида резко села на койке. — Пожалуйста, не надо мне ничего ставить.

— Почему? — удивилась Валя.

— Мне нужно позвонить мужу. Где у вас телефон?

По коридорному телефону-автомату для больных можно было позвонить только в Лесногорск.

— Что с вами делать, пойдемте в ординаторскую. Оттуда можно позвонить в Москву по коду.

Вообще это было категорически запрещено, но Валя решила: сейчас там никого нет, а человеку надо, в конце концов, домой позвонить…

— Жора, это я!..

Валя села в сторонке, чтобы не мешать. Выходить в коридор она не хотела — если кто-то зайдет и увидит больную в ординаторской, будет скандал. А так она возьмет все на себя. Влетит, конечно, ну и ладно.

— Жора, забирай меня отсюда как можно скорей. Приезжай и забирай под расписку. Они не могут не отпустить. Возьми с собой Сергея.

Что? Были вместе? И что он сказал? — Лида немного повысила голос:

— Не может быть!

Потом заговорила совсем тихо, даже прикрыла ладонью трубку, но Валя слышала каждое слово:

— Мне здесь страшно. У меня не было никакого выкидыша. Они мне поставили капельницу, и начались роды. Ребеночек живой был, я видела. Они его унесли. Нет, девочка. Нет, я не видела. Эта женщина сказала, которая принимала…

Дверь распахнулась, и на пороге возникла Зотова:

— Что здесь происходит?

— Простите, Амалия Петровна, больной надо было позвонить, она же из Москвы… — Валя вскочила и даже вытянулась по стойке «смирно».

— Немедленно положите трубку! — скомандовала Зотова, ни на кого не глядя.

— Все, Жора, я больше не могу разговаривать. — Валя заметила, что при появлении Зотовой Лида вдруг побледнела.

— Больше никогда так не делайте, — сказала Амалия Петровна вполне спокойно, — больным запрещается пользоваться служебным телефоном. Идите работайте. И не забудьте, о чем я вас просила.

— Это она вам сказала поставить мне капельницу? — спросила Лида, когда они вернулись в палату.

Валя кивнула.

— Очень вас прошу, не надо. Я боюсь. Я не верю ей. Она сказала, что там?

— Нет. Но я и не спрашивала. Она все-таки заведующая отделением, я должна выполнять ее распоряжения.

В палате горел яркий свет, и Валя, взглянув на банку, прикрепленную к штативу, заметила легкий белый осадок на дне. Секунду подумав, она сказала:

— Давайте сделаем так. Я сейчас поменяю банки, поставлю вам капельницу с физраствором, совершенно безвредную. А эту спрячу куда-нибудь или, если хотите, попрошу в институте, в лаборатории, проверить, что там.

— Пусть лучше проверят на Петровке. У мужа школьный товарищ — подполковник милиции. Он отдаст в их лабораторию.

«Это уж слишком, — подумала Валя, — хотя, может, так оно и лучше. Если в институте там какую-нибудь пакость найдут, они ведь все равно в милицию обратятся. Так лучше сразу!» — Хорошо, давайте так и сделаем.

* * *
Когда Зотова вошла в палату, больная Глушко лежала под капельницей и дремала. Жидкости в банке осталось совсем немного, на самом донышке. «Можно снимать, — решила Зотова, — уже более чем достаточно. Если завтра заговорит о выписке — скатертью дорога».

— Как мы себя чувствуем? — ласково спросила Амалия Петровна.

— Спасибо, нормально, — ответила больная.

— Домой хотите?

— Естественно, хочу. У меня же трое детей. Скажите, а почему меня не перевели в общую палату?

Что-то не понравилось Зотовой в интонации этой Глушко. Она даже не могла понять, что именно, но потом поняла: враждебность пропала. А это странно.

— А чем вас отдельная не устраивает? — спросила она, улыбнувшись.

— Да нет, все устраивает. Просто интересуюсь.

— Почему бы вам не полежать с комфортом, если у нас есть такая возможность, — снова улыбнулась Зотова.

Когда она вышла из палаты, ей навстречу попалась маленькая практиканточка Валя.

— Амалия Петровна, можно вас спросить?

— Конечно, детка, спрашивай.

— Что было в капельнице?

— Эргометрина малеат, препарат, стимулирующий послеродовое сокращение матки. Ты молодец, что интересуешься.

«А ведь с этой крошкой тоже придется что-то придумывать. Береженого Бог бережет», — грустно заметила про себя Зотова.

ГЛАВА 17

Вскрытие показало, что доктор Курочкин скончался от острой сердечной недостаточности. Никаких следов пребывания в квартире другого человека обнаружить не удалось… В понедельник утром к Кротову в кабинет ввалился веселый Миша Сичкин. Усевшись в кресло и закурив, он сообщил:

— Между прочим, вчера там совершено еще одно убийство, около одиннадцати утра, в том самом дворике, где убитый Бубенцов назначил встречу твоей Полянской.Место там глухое и тихое. Два дома на капремонте, жильцов выселили, и рабочих не было — воскресенье! И в этом тихом месте, в куске бетонной трубы, найдена девушка с огнестрельным ранением в сердце. Но самое интересное, похожа эта девушка, знаешь, на кого? — Сичкин сделал эффектную паузу и торжественно произнес:

— Убитая похожа на Полянскую Елену Николаевну! Не то чтобы очень, но рост, телосложение, волосы, в облике что-то такое… Только моложе на восемь лет. Твоей Полянской ведь тридцать пять, а этой — двадцать семь. И убили ее из того самого ствола, что в ванной валялся. И прочее все как на подбор. Ворсинки свитера, который был на Бубенцове, обнаружены на куртке убитой. Куртка замшевая, все прилипает. Даже два его волоса есть. Непонятно только, зачем он вообще ее прятал. Наследил выше крыши!

— Он спешил. Обнаружил, что не ту убил, — задумчиво заметил Кротов, спрятал наспех, кое-как, чтобы сразу не заметили. Личность убитой установили?

— А как же! Романова Наталья Викторовна, 1968 года рождения. У нее в кармане куртки справка валялась из обменного пункта. За два дня до убийства Романова поменяла пятьдесят долларов, а справочку скомкала и сунула в карман. Облегчила нам работу. И знаешь, зачем она в этот двор зашла? За кирпичом!

— За каким кирпичом?

— Есть народное средство от простуды, — стал объяснять Сичкин, — берут здоровый кирпич, моют, кладут на конфорку, на рассекатель, греют на медленном огне, сверху сыплют толченый чеснок и чесночным паром дышат через трубочку. Так вот, у Романовой младший брат простудился, вот она и пошла с утра на ближайшую стройку за кирпичом.

— Помогает? — тихо спросил Кротов.

— Что? — не понял Сичкин.

— Кирпич от простуды помогает?

Зазвонил внутренний телефон. Кротова вызывал к себе его непосредственный начальник полковник Казаков.

— Проходи, садись.

Казаков расхаживал по кабинету, рассеянно брал в руки разные предметы — то пепельницу, то крышку от графина, то книгу с полки — и тут же клал куда-нибудь в другое место.

Ничего хорошего это не предвещало. Полковник был в самом мрачном расположении духа.

Еще в четверг вечером, после разговора с Леной, Кротов позвонил Казакову домой и в нескольких словах изложил ситуацию, не упомянув, правда, что встреча с Леной в «Макдоналдсе» была первой и до этого они знакомы не были.

Выслушав его тогда, Казаков вздохнул: «Тухлое это дело, Серега, ничего не докажешь».

А сейчас, не глядя на Кротова, он раздраженно произнес:

— Поздравляю. Ты отстранен от расследования генеральским приказом.

— Почему? — не удержался Кротов, хотя ответ уже знал сам.

— Да потому, Сережа, что ты у нас получаешься фигурант — первый и пока единственный. Отелло на Шмитовском никто, кроме тебя, шлепнуть не мог. Так что картина вырисовывается ясная — до тошноты. Ты и сам понимаешь.

— Подожди. Но я ведь был в Черемушках!

— Да проверяли, — безнадежно махнул рукой Казаков, — районный следак сказал — ты их дождался и через десять минут пулей вылетел. Они еще на тебя разозлились. Ты указаний надавал и слинял быстренько. А кому охота копаться? Там же все очевидно: острая сердечная недостаточность. От Черемушек до Шмитовского езды минут тридцать пять, от силы сорок. Пробок в воскресенье никаких особых не было. А ты сколько ехал?

Кротов ехал до Шмитовского час. Пятнадцать минут ушло на поиски бензозаправочной станции в плохо знакомом районе, еще десять — на заправку.

— Мне пришлось заправиться. Бензин был на нуле. Вот тебе и двадцать минут.

— А зачем тебя вообще в Черемушки понесло, к этому, как его?

— К Курочкину. К Дмитрию Захаровичу Курочкину. Он — тот самый врач, который сказал, будто ребенок погиб. Именно он усыпил Лену и отправил в Лесногорск. Согласись, мое желание побеседовать с ним вполне понятно.

— Ox, Серега, — тяжело вздохнул Казаков, — я понимаю, у тебя любовь: ты ходишь с сияющими глазами и с идиотически-счастливой физиономией. Но ведь тебе сорок лет, ты подполковник МВД, у тебя высшее юридическое образование. Неужели ты не понимаешь, что вся эта история с похитителями неродившихся младенцев бред. Я ведь после твоего звонка консультировался со специалистом из Минздрава. Он мне популярно все объяснил. В Лесногорской больнице действительно работает экспериментальная лаборатория. Она существует уже три года и к беременным женщинам отношения не имеет. Никакая мафия за твоей зазнобой не гоняется. А убийство, вернее, покушение на убийство — чистая бытовуха. Ревность. Где ты видел, чтобы киллер таскал с собой в кармане фотографию жертвы? Сейчас я тебе вкратце обрисую предварительную версию, а ты мне возражай.

— Чью версию? — усмехнувшись, спросил Кротов.

— Генеральскую. Так вот. Убитый Бубенцов узнает о романе своей бывшей жены.

— Они развелись восемь лет назад, — напомнил Кротов, — у него потом две семьи сменилось.

— Но последний раз встречались три месяца назад, и он хотел возобновить с ней отношения. Может, он всю жизнь ее одну и любил, а она его послала подальше. Он звонит, назначает ей встречу, просит прийти в тихий безлюдный дворик, где произошло их последнее объяснение. Там капитальный ремонт, народу ни души. В состоянии аффекта он стреляет в другую женщину, которая случайно зашла во двор и имела несчастье быть похожей на Полянскую, особенно издали, в темных очках. Убитая падает, очки слетают. Обнаружив ошибку, он кое-как прячет труп, несется в квартиру, где объект его страданий преспокойно принимает душ. А в самый решающий момент входишь ты и успеваешь пальнуть на секунду раньше. Ты поступил совершенно правильно: спас жизнь женщине и ребенку, застрелил убийцу. И тогда вполне естественно, что Полянская как бы не помнит, кто ее так заботливо вытаскивал из душа и укладывал в постельку. Она, конечно, не выдаст тебя. Между прочим, обморок, который, по ее словам, с ней случился, не может продолжаться более трех минут. Так что покушение на твою зазнобу — чистая бытовуха.

Кротов сидел молча и слушал Казакова спокойно. Он еще в самом начале разговора поставил перед собой задачу — спокойно слушать.

— Ну, возражай мне, что ты молчишь? — Казаков нервно крутил сигарету. Многие годы он курил только «Яву», и даже когда Москва наводнилась импортными сигаретами всех марок, своей привычке не изменил. Покупал «Яву» блоками, раскладывал по батареям распечатанные пачки, долго сушил…

— Не буду, — сказал Кротов, — не буду я тебе возражать. Ты сам прекрасно понимаешь, что вся эта версия про Отелло с глушителем и отмычками — чушь собачья. И что Полянская — не сумасшедшая, тоже догадываешься, хотя никогда ее не видел. Кстати, с кем именно ты консультировался? Не с Буряком случайно?

Казаков кивнул.

— Врет твой Буряк! И ты сам это чувствуешь, — закончил Кротов.

— Ну, чувствую, и что? — Казаков наконец закурил почти выпотрошенную «явину». — Ты лучше спроси меня о другом: зачем тебе, Сергею Кротову, понадобилась вся эта инсценировка с третьим неизвестным, если в твоих действиях, продиктованных крайней необходимостью и совершенно понятных, не было состава преступления? Куда делось оружие, из которого ты стрелял? Или — как мог Бубенцов обознаться, даже в состоянии аффекта, если до смерти любил твою Полянскую? Как он мог ее с кем-то перепутать?! В общем, вопросов масса, а в итоге получается тухлый «висяк».

Кротов встал.

— Я могу идти, товарищ полковник? Меня как — только от этого дела отстранили или от всех сразу?

— Ладно, Серега, брось. Ты на меня-то бочку не кати. Нам с тобой еще к генералу на ковер… В общем, так. Ты сейчас берешь неделю в счет своего законного отпуска. Тебе надо заняться здоровьем и нервами твоей Полянской и многими другими неотложными домашними делами. Если что — звони, буду держать тебя в курсе. Но не забывай, ты будешь заниматься своими частными делами. А я чем могу, помогу.

Полностью противореча своим привычкам, Казаков встал и проводил своего заместителя до двери кабинета.

— Слушай, Серега, а этот ребенок — твой или нет?

— Мой, — ответил Кротов и вышел.

* * *
Лаборантка Любочка, которой Кротов отдал на экспертизу банку с прозрачной жидкостью и преподнес в качестве аванса за срочность коробку конфет «Рафаэлло», пила в углу лаборатории кофе с этими самыми конфетами.

— Спешу вас обрадовать, Сергей Сергеевич! — улыбнулась она. — В этой банке жидкость, по своему составу напоминающая — знаете что? Околоплодные воды! Это фантастика — наполнить околоплодными водами банку для капельницы! Кофейку хотите?

— Не откажусь, спасибо. — Кротов придвинул стул и сел. — Могу еще добавить, что в жидкости этой находился скорее всего живой плод. Вам сахару сколько?
— Нельзя сказать с абсолютной точностью, был ли плод здоровым, но что он был живой — это стопроцентно. При мертвом плоде воды содержат примеси мекония, мутные, бывают зеленоватого или коричневатого цвета. А эти — чистенькие.

Кротов закурил. Любочка аккуратно вытянула сигарету из его пачки. Он щелкнул зажигалкой.

— Извини, забыл тебе предложить.

— Ничего. Еще налить кофе?

— А давай! — весело согласился Кротов. — Теперь скажи мне, эти околоплодные воды могут быть ядом или чем-то в таком роде?

— Ну что вы! Совершенно безобидная жидкость.

— Но ведь они в банке для капельницы. Что будет, если их ввести внутривенно?

— Насколько мне известно, такого никто никогда не делал. Но теоретически это смерть. Эмболия околоплодными водами. При вскрытии поставили бы именно такой диагноз. Патология крайне редкая, но бывает ведь. — Любочка глубоко затянулась. — Жидкость в капельницу можно ввести только шприцем. Банка практически герметична, обычно протыкают иглой. Да, очень интересно… Я бы сказала, чисто медицинское убийство. Причем убить так можно только женщину в послеродовом периоде и только в условиях больницы. Тогда ничего невозможно будет даже заподозрить…

— Ты пальчики сняла?

— Обижаете, Сергей Сергеевич!

— Спасибо тебе, Любочка. Ты эти пальчики сохрани. А результаты экспертизы оформляй по всем правилам. С меня еще коробка «Рафаэлло».

— И в какой же это больнице есть врачи такие изобретательные? — улыбаясь, спросила Любочка. — Узнать бы, чтоб туда не попасть случайно.

— Да есть один маленький городишко в Московской области. Только скоро эти изобретатели перестанут быть врачами, — успокоил ее Кротов.

* * *
В обеденный перерыв лаборантка Любочка побежала к маленькой галантерее неподалеку от Петровки. По учреждению прошел слух, что в магазинчик завезли итальянские лифчики из стопроцентного хлопка, всего по тридцать тысяч.

По дороге Любочка остановилась у телефона-автомата.

— У меня есть интересные новости для Андрея Ивановича, — сказала она, набрав номер.

— В восемь тридцать. Где обычно, — ответили ей.

Любочка повесила трубку и галопом кинулась к галантерее.

* * *
Илья Тимофеевич Буряк тяжело поднял свое рыхлое тело из кресла и протянул обе руки навстречу посетителю:

— Сергей Сергеевич! Какими судьбами? Рад вас видеть! Наташенька, — крикнул он секретарше, — чайку нам организуй!

— Илья Тимофеевич, — Кротов дождался, пока удалится длинноногая секретарша, явившаяся в ту же минуту с подносом, на котором дымились две чашки чая, стояли блюдечко с нарезанным лимоном, сахарница и открытая коробка шоколадных конфет:

— Илья Тимофеевич, у меня к вам очень личный, можно сказать, конфиденциальный вопрос.

— Я весь внимание! Лимончик, пожалуйста, и конфетку возьмите. Конфетки настоящие, швейцарские. Очень рекомендую. — Буряк сосредоточенно разглядывал содержимое коробки, наконец выбрал конфету и, положив ее в рот, сладко зажмурился.

— Нет, спасибо, — отказался Кротов, — я не люблю сладкого.

Дождавшись, пока Буряк насладится конфетой и тут же возьмет следующую, Сергей продолжал:

— Дело в том, что очень близкий мне человек безнадежно болен. Врачи уже опустили руки, но тут я случайно узнал, будто существует некий препарат, который мог бы его… не то чтобы спасти, но дать шанс. Только препарат этот очень сложно достать…

— Чем конкретно болен ваш близкий человек и как называется препарат? Третья конфета исчезла за пухлой щекой Буряка.

— Я — профан в медицине, но, как я понял из объяснений врачей, у моего близкого человека какое-то сложное расстройство эндокринной системы. Как называется лекарство, я тоже не знаю, но производят его из плода и плаценты, которые извлекают в середине беременности.

Благодушная физиономия Буряка на миг сделалась тяжелой и напряженной. Пухлые пальцы, собиравшиеся взять еще конфетку, застыли над коробкой.

— А помнится, вы недавно звонили мне по этому же вопросу. А потом и начальник ваш, Николай Михайлович Казаков, тоже интересовался. Я же сказал — и вам, и ему, что из плода и плаценты ничего не производят. Между прочим, вы, Сергей Сергеевич, скромничаете, преуменьшаете свои познания в медицине. Но это так, между прочим.

— Понимаете, Илья Тимофеевич, я теперь точно знаю, что препарат есть, тон Кротова был мягок и доверителен, — и меня, поверьте, совершенно не интересует, почему вы сказали, будто нет такого лекарства. Я прекрасно понимаю, что производство его пока может держаться в строгом секрете, цена, должно быть, огромная и так далее. Но, поймите, это — наша последняя надежда. Помогите, пожалуйста!

— Ну, что ж, — после длинной паузы произнес Буряк, — есть официально зарегистрированная фармацевтическая фирма в Москве, которая занимается производством и продажей такого препарата.

— Это я знаю, — тяжело вздохнул Кротов, — но там космические цены, они доступны только миллиардерам. Я хотел спросить вас… Поверьте, мне просто больше не к кому обратиться. Наверняка кто-то занимается этим не совсем официально и мог бы продать чудо-лекарство за реальную для меня цену.

— Сергей Сергеевич, — усмехнулся Буряк, — мы с вами серьезные люди, немолодые уже. С таким же успехом вы могли бы попросить меня достать вам какого-нибудь экстрасенса, колдуна ил бабку-травницу. Препарат, о котором вы говори те, — именно из этого ряда. Действие его плохо изучено, известно только, что он повышает мужскую потенцию и работоспособность, то есть действует как обычное общеукрепляющее средство. Остальное, поверьте, легенды. В моих силах организовать вашему больному обследование на самом высоком уровне, показать его лучшим специалистам Москвы, собрать консилиум — но и только. Я занимаюсь медициной, а не мистикой.

Буряк говорил очень убедительно. Возразить было нечего… Но чем честнее он смотрел Кротову в глаза, тем глубже становилось убеждение Сергея, что собеседник врет.

Собственно, ради этого вранья он и пришел к Буряку. Ему нужно было убедиться окончательно, что толстяк напрямую связан с теми, кто послал к Лене наемного убийцу. И он убедился окончательно. Оставалось сделать последний, прямой выпад — для полной ясности.

— Илья Тимофеевич, — Кротов смотрел Буряку в глаза, и тот отвел взгляд, покосился на коробку и быстрым движением взял еще одну конфету, — я знаю, что такое лекарство производят в маленькой больнице в городе Лесногорске. Я также знаю, что вы имеете к этому производству самое непосредственное отношение, обеспечиваете прикрытие со стороны Министерства здравоохранения и, вероятно, пользуете себя препаратом, который, естественно, достается вам, как «крыше», бесплатно.

Лицо толстяка побагровело, он даже поперхнулся конфетой, закашлялся, покрылся потом и наконец закричал:

— Бред! Наглая клевета! — Потом, глотнув чаю, он вытер лоб маленьким платочком и произнес уже спокойно:

— Извините, Сергей Сергеевич, я отношусь к вам с уважением, поверьте, и считаю вас серьезным человеком. Кто наплел вам всю эту ерунду?

— А никто, — улыбнулся Кротов, — сам догадался. Простите, дорогой мой Илья Тимофеевич, я отнял у вас время. Мне, к сожалению, пора. Всего доброго.

Из Минздрава он отправился на Петровку, взял в архиве дело восьмилетней давности о подпольном абортарии, закрылся в кабинете и сварил себе крепкий кофе.

Кротов знал, что в делах подобного рода почти всегда есть «серый кардинал», душа и мозг всей организации, человек умный и скользкий, как правило выходящий сухим из воды.

«Серым кардиналом» кооператива «Крокус» был некто Анатолий Вейс, кандидат медицинских наук. Восемь лет назад его удалось даже вычислить, но доказательств не хватило. Сейчас, просматривая материалы дела, Кротов понял, что большую роль в «отмазке» Вейса сыграл тогда консультант Буряк.

Вот оно что: кооператив «Крокус» был задуман вовсе не ради денег легкомысленных пациенток. Вероятно, основные доходы приносила ему переработка живого сырья. Но восемь лет назад такое никому не пришло в голову.

Почти не надеясь на удачу, Кротов стал сравнивать многочисленные отпечатки пальцев, снятые с глянцевой Лениной фотографии с отпечатками, хранившимися в делах об абортарии. Начал он с «серого кардинала» и тут же чуть не поперхнулся остывшим кофе: на фотографии были четкие «пальчики» Анатолия Вейса. Через час он имел на руках официальное заключение эксперта, подтверждающее это.

* * *
— Значит, ты считаешь, пока она у Кротова, ей ничего не грозит?— Квартира на девятом этаже двенадцатиэтажного дома, дверь стальная, отмычкой замок открыть невозможно. Она никуда не выходит. Даже ее собаку Кротов выгуливает сам, утром и вечером.

— Это они хорошо придумали, — кивнул Андрей Иванович и, отхлебнув горячего крепкого чая, посмотрел на Свету. — Значит, Кротов гуляет с ее собакой, произнес он серьезно и задумчиво. — Ты скажи мне, пожалуйста, что у них там с нашей подопечной? Света пожала плечами.

— Как что? Любовь!

— Надо же! — хлопнул себя по коленке Андрей Иванович. — Они ведь знакомы меньше недели, к тому же она с пузом!

— А пузо при чем? — усмехнулась Света.

— Как это — при чем? Все-таки не совсем удобно страсти-то предаваться, да и опасно во второй половине беременности.

— Ах, вы об этом? Нет, они не спят пока. У них все серьезно.

— Ты и это разглядела?

— Как вам сказать? Скорее почувствовала, когда их увидела вместе. Я ведь все-таки женщина.

— Интересно, а почему ты, Светочка, считаешь, если сразу не спят, значит, серьезно?

— Ох, Андрей Иванович, — улыбнулась Света, — это на гнилом Западе сначала в койку прыгают, а потом уж знакомятся.

— Ты хочешь сказать — у нас наоборот?

— У нас, конечно, тоже по-всякому бывает, но русскому человеку после койки сложней знакомиться. Стыдно, неловко… Менталитет у нас такой — стыдливый.

— А у них, у западных людей, значит, бесстыдный менталитет? — засмеялся Андрей Иванович.

— Да нет. Просто они к этим вещам по-другому относятся. Для них секс естественная часть жизни. А у нас и слова-то такого нет. Или любовь, высокое парение духа, или грязь, гадость, матерные названия. Нет у нас середины, только верх и низ. А у них все просто и буднично. Вот вы подумайте: «заниматься любовью» — это ведь калька с английского. По-русски дико звучит.

— Ну, ты у нас философ! — выразительно развел руками Андрей Иванович и, помолчав секунду, вдруг спросил:

— Нравится тебе Полянская?

— Да, — призналась Света, — легче работать, когда охраняемый объект вызывает симпатию. А почему вы спросили?

— Потому, девочка, что в твоей работе симпатий и антипатий быть не может. Мало ли, как потом дело обернется…

Света заметила, как холодно и остро блеснули глаза ее собеседника. Ей стало не по себе. Он тут же почувствовал это и ласково погладил ее по щеке.

— Ты про менталитет сама додумалась, умница?

— Нет, — улыбнулась Света, — в школе проходили. Тема у нас была такая: «Национальные стереотипы сексуального поведения».

— Глупости! — отрезал Андрей Иванович. — Нет никаких в этом стереотипов, нет правил — одни сплошные исключения. Ты со мной не согласна?

Света отрицательно замотала головой.

— А Полянская мне тоже нравится, — он откинулся в кресле и закурил, хорошо бы у них с Кротовым все наладилось. Лишний «важняк» с Петровки нам ведь не помешает? А, Светочка, не помешает? — Он весело подмигнул, но тут же лицо его стало серьезным. — Теперь о главном. В Нью-Йорке тебя встретит некто Бредли. Маленький такой, толстенький, на клоуна похож. Но он вовсе не клоун, а, наоборот, мрачный, невоспитанный тип. Ну, это ты как-нибудь переживешь. Общаться тебе с ним придется мало. Он из ФБР, из секретного отдела, который занимается проблемами преступности, связанными с трансплантацией человеческих органов. Мы с этим отделом не то чтобы дружим, но не ругаемся. Однако, если мы не преподнесем им на блюдечке тамошних приятелей Вейса, они будут в обиде. Ты можешь обращаться к Бредли с любыми бытовыми проблемами — но они вряд ли возникнут. Что касается работы, то лучше на его помощь не рассчитывай. Обращайся только в самом крайнем случае. Он вступит в игру, как только ты сообщишь ему главное имя. Или кличку. Этого будет достаточно, чтобы считать твое задание выполненным. Вот он, — Андрей Иванович показал Свете пару цветных фотографий, — видишь, какой красавец!

Бредли действительно был похож на клоуна.

* * *
— Елена Николаевна, вы уже звонили в Нью-Йорк? Вас там кто-нибудь будет встречать?

Они сидели в его маленькой кухне. Под столом у них в ногах спал и по-стариковски похрапывал Пиня.

— Я звонила в пятницу с работы. Меня встретит Стивен, старый друг моего папы, — ответила Лена.

— А жить вы там где будете?

— У него, у Стивена. Я всегда у него живу, когда прилетаю в Нью-Йорк. Стивен мне от папы по наследству достался. Они познакомились очень давно, еще в пятьдесят седьмом, когда в Москве был молодежный фестиваль. И с тех пор как-то, умудрялись общаться, встречаться, несмотря на все советско-американские сложности. Папа умер, теперь я вместо него со Стивеном переписываюсь. Он старенький, семьдесят пять лет, дети и внуки взрослые, живет один в огромном доме в Бруклине. У детей и внуков своя жизнь. Ему одиноко.

— А я нигде дальше Крыма не бывал, — задумчиво произнес Кротов. — Моя бывшая жена — балерина в театре Станиславского. Она часто ездила на гастроли за границу, но ничего толком не рассказывала.

— Я вам расскажу, — улыбнулась Лена, — прилечу из Нью-Йорка и расскажу.

Она жила у него второй день, и Кротов ловил себя на том, что ему впервые за много лет хотелось вечером возвращаться домой. Он не загадывал, как сложится дальше, но в глубине души был уверен: они с Леной уже не расстанутся. Слишком серьезно то, что сейчас происходит между ними, чтобы исчезнуть просто так, в никуда. Хотя внешне вроде ничего не происходит. Они называют друг друга на «вы» и по имени-отчеству, он спит на кухонном диванчике, она — в комнате, на тахте.

— Елена Николаевна, там на кассете, в разговоре с Курочкиным, вы сказали, что у вас будет девочка. Вы это только чувствуете или знаете точно?

— Теперь знаю точно. Курочкин на прощание сообщил. Он был опытным доктором и вряд ли ошибся.

— А кого вы хотели, пока точно не узнали?

— Ребенка, — улыбнулась Лена, — просто ребенка. Разве так важно, какого он будет пола? Впрочем, если бы люди могли выбирать, на свет рождались бы, наверное, одни мальчики. Почему-то все мужчины ждут непременно мальчиков, а женщины хотят им угодить.

— А я всегда хотел девочку, дочку… — тихо сказал Кротов.

Полина Дашкова