Обида черепа

1
Семь Симеонов

Узри меня, гортань,
какой я, когда не пьяный,
когда мне себя не жаль,
когда я странный.

Веди меня ко вратам,
где ждёт меня только враг.
Перикл и Минотавр.
Ариадна, Дедал и мрак.

Давит в висках, король.
Диски шипят свой попс.
В ночь ухожу, что в бой,
и возвращаюсь как пёс

домой. Может, как Одиссей
или Персей, – а в уме, – Перикл.
Я забрался на небо. Сферу лишить осей,
вычесть объем и разорвать весь Цикл.

А что останется от гранаты,
снесите в ломбард лампадой.
Пусть сгорят мои карты и весь театр.
Это – не нужно. Но Это – надо.

Читайте газеты, любуйтесь реже,
заприметьте призрака в коридоре.
Время имеет форму, и форму вещи.
Так умысел взгляда заметен в обычном взоре

на вещи. Читайте газеты, только
договоримся: жечь книги чаще.
Время имеет форму, – послушайте алкоголика, –
имеет язык свой даже.


2
Инвестиция в Истинность

Моя откровенность сравнима с плинтусом.
Моя речь под кайфом – под кафелем языка.
Вот бы стать поиском, а лучше вирусом –
это рай горла, предел для нёба, это завет кадыка.

Буду с вами я говорить о важном.
Сотни теорий – Как объяснить себя.
Мы в лесу слов, в пространстве бумажном,
где я – пустота.

Неудавшийся римлянин, смертник-латник.
Заскучал у креста мой Лонгиний, сотник.
Мое дело – пепел. Плохой пожарник.
Ужасный скульптор. Великолепный плотник.

Квартирантсвую в космосе, пишу с тоски,
ставлю жизнь, словно я игрок.
Пропасть. И на дне её светляки
кажутся мне. Ставлю свой шаг на кон.

Все равно в моей пьесе – проигравших нет,
как и победы, – сыграл впустую.
Быть поэтом – это не отличать побед
от поражений, знать, что: "всегда рискую".

Или типа того. Мой словарь
похитил Тарковский, сбежав во тьму.
Хорошо, что пока Январь
не настучал о том Декабрю.

Перевернутый мир.
Неправильные пчелы.
Постправда и откровенность
плинтуса. Прав был Элиот...
Речь и поэзия – просто полость
без дна. И всю свою жизнь –
я только и делаю,
что играю в смелость.
Ведь мои жизнь и стихи – это
инвестиция
в пропасть.


3
Конус Языка

Представьте себе фигуру,
сужающуюся в содержании,
назовем её литературой –
как путь от шедевра до подражания.

Это спираль, развернутая назад:
из великого всё растворится в малом.
Это не фигура речи. Это её распад.
Большая идея, кончающаяся провалом.

И боюсь, Живаго, нам не найти лекарство,
нет ни следствия, ни причины – не существует средства
от воли к смерти, геометрии Всепространства,
ведь время имеет форму, но не имеет места.

Это – жизнь в тени. Представим себе фигуру,
существующую вопреки, как бы "себя-назад",
где нашу великую литературу
зачем-то сбросили прямо в ад.

Текст – есть склад предложений,
их конструкция – есть слова,
не терпящие сокращений:
как последняя воля русского языка.

Ведь слова после смерти довернут до знака,
знак окажется символом, тот – значением.
Меня заперли в словаре, я сошел там с ума от мрака,
ведь, оказалось, речь – это лишь сумма предположений,

догадок, где шифр к нулю стремится.
И значение после – окажется беспорядком.
Представим фигуру, которой суждено развалиться,
и которую нам суждено воссоздать обратно.


(из лирического трактата "Лишняя конечность", 2022-2023)