Письма Спирали

1
Залив Ясона

Бродячий сон, как лучшая прислуга,
берет в изгнание сознание твоё,
пока ты молвишь робко "Mea culpa..." –
так слово превращается в Ничто.

Снабдил сосуды кровью мозг, а зубы
он наделил лишь свойством перелома,
глаза – Морфеем, позабыв про губы.
Они даны для смерти и для слова.

Скала и время. Сентябрь. Ледоход,
он набредет на башню наших книжек,
посеяв жизнь, оставив только пот
на саженцах, растущих к небу вышек.

Скала и время. Чайка умерла,
ей не хватило воздуха и моря.
И молвит Дублин: "Во всём моя вина...",
ведь чайка умерла от беспризорья.

Скала и время. Капают следы
от брошенных на смерть лит-партизанов.
Они солдаты, они давно мертвы,
писатели, поэты, их романы,

стихи и речь – ушли на глубину,
на дно, в котором кость постмодернизма.
Скала и время. Очередь – уму
сигать в Конечность. Fatum vitum! Бездна! –

всё это дико мозгу. Ледоход
расправился с гипоталамусом, корою.
И всё. Не поступает кислород.
А губы? Слова по праву крови

налились бунтом агоничным с альвеол.
Так Замок превращается в руины.
И всем понятно стало, чей престол.
Бродячий сон. Зачатие кончины.


2
Panta Rhei

Согласен, берег – это часть
реки, впадающая в море,
а воздух, словно пролитая страсть,
песок колышет – времени порою

учиться стоит у предгорья, маяков,
как быть здесь абсолютно одиноким.
Берег и море. Кладби;ще наших слов
мы повстречали Смерть – пыль на дороге,

обречена она на обручение с песком.
Конечно, жить в тоске – суть горизонта,
письма – сраженье с русским языком,
распада – взаимодействие азота

со стихотворным пульсом – поцелуй
Таната тебе кажется ничтожным.
Берег и море. Надо собрать золу,
как кожу времени – руками невозможно!

На то нужна ведь сила, что таит
Плутон в своих созвездиях безвольных.
Согласен, волны вторят бликам плит
надгробным, но с пропущенною долью

вставных заглавий, что часть большой реки.
И эта пьеса кончилась в начале...
Как боги, мы от смерти далеки,
но, как поэты, смерть мы принимаем,

что делать нам? Теперь мы – есть песок,
над нами возведут с тобой ограду,
чтобы однажды этой Жизни новый Бог
сказал над нами: "Смерть, это награда..."

Мы будем в том с тобой удовлетворены,
ведь угодили даже в книгу Пруста.
Берег и море. Осознанные сны.
Жизнь и Смерть, а между них Искусство.


3
Развивая Евклида

Я не берусь переиначивать Батая,
но смерть во льдах не повод для гордыни.
Бирманский лес мне выдал свою тайну:
"Повешенный с веревкой теперь квиты".

А сбруя, что слетает с рыжевласых
коней – не больше призвука стрельбы.
О, Мексика! По-прежнему опасно
петь твои песни, писать твои стихи.

Всё изменилось. Грунт и междустрочье.
Все потерялось. Призраки, леса...
Последние объятья – признак ночи,
разжатые ладони – для конца.

А сутолока дня, кювет и Солнце
нам вызубрить дано и наяву.
Во сне мы золото, при жизни – только бронза,
а значит время – собирать свою золу

из порченных наитий, сновидений,
их приобщить к идее – да в роман
всё запихнуть – надежды поколений
на новый образ. Новая глава,

увы, начнется крахом, краем, словно
страница, перевёрнутая в ад.
Как Мексика, очерченная ромбом!
А наша речь, боюсь, безвыходный квадрат.

Так запускается! тем пахнет энтропия!
Бессмыслица: что скажешь, то пожнёшь.
От человек остаётся только имя...
Поэт бессмертен! Бессмертна только ложь,

что он успел сказать, из суммы волокиты
что вычленил Макс Брод и счёл Эвклид.
Центр суперфигуры – дихотомия пирамиды,
где наша речь лишь памятник,
обыкновенный
монолит.


(из лирического трактата "Лишняя конечность", 2022-2023)