Второй золотой 1. Заря второго золотого

   

«Век мятежный, богоищущий, бредящий красотой».   С.Маковский



Алексей Толстой в романе «Сёстры» так отозвался о  времени поэтов-декадентов  устами поэта Бессонова на «вторнике» у Смоковниковых.
«Никакой поэзии нет. Всё давным-давно умерло, — и люди, и искусство. А Россия — падаль, и стаи воронов на ней, на вороньем пиру. А те, кто пишет стихи, все будут в аду». И ещё: «Бессонов переживал хорошие минуты. Он писал о том, что опускается ночь на Россию, раздвигается занавес трагедии, и народ-богоносец чудесно, как в “Страшной мести” казак, превращается в богоборца, надевает страшную личину. Готовится всенародное совершение Чёрной обедни. Бездна раскрыта. Спасения нет».
Это наговор на Блока.  А  Блок тогда уже не был ни декадентом, ни символистом.   Толстой, который Блока не любил, подыграл марксистам, называвшим символистов   и, конечно, их главных фигур обеих школ, петербургской: Мережковского, Гиппиус, Вяч. Иванова - и московской: Брюсова и Белого — декадентами,  и мазал поэтов «ужасами предчувствий и беса уныния».

Наиболее популярными стали символисты. За ними двинулись акмеисты. За четыре года до войны в столице возник их «Цех Поэтов»*. В нем участвовали: Гумилев как организатор, Георгий Адамович, Сергей Городецкий, Владислав  Ходасевич,  Николай Клюев; из молодежи;—;Осип Мандельштам, Георгий Нарбут, жена Гумилева  Анна Ахматова и др.  Их собрания проходили в доме 24 на  Литейном (И.Одоевская). 

Богемные поэты того времени, как и художники, артисты, писатели и близкое им окружение, не чураясь для вдохновения  алкоголя и кокаина, жили жаждой славы, удовольствий, любви. И боролись меж собой за поклонников.
В дореволюционном Питере существовало несколько мест выступлений поэтов: литературно-артистический кабачок «Бродячая собака», который в 1915 году стал рестораном «Привал комедиантов»,   в громадном зале городской Думы проводил «поэзо-вечера» Северянин;  открытые вечера — «Гала» для своей "народной школы" Городецкий. Были: «башня» Вячеслава Иванова,  салон Сологуба с женой и др. 
Наиболее популярной была «Бродячая собака», организованная Прониным в 1912 году, В ней собирались, кроме поэтов,  символистов, акмеистов, футуристов, деятели искусства:  писатели, художники, актеры и музыканты.   Здесь читали стихи, устраивали  театральные представления, лекции, поэтические и музыкальные вечера.

«Собака»   — был маленький подвал, устроенный на медные гроши — двадцатипятирублевки, собранные по знакомым. В нем становилось тесно, если собиралось человек сорок, и нельзя было повернуться, если приходило шестьдесят...  В главной зале стояли колченогие столы и соломенные табуретки, прислуги не было — за едой и вином посетители сами отправлялись в буфет» (Георгий Иванов).

Вспоминая «Бродячую собаку», Ахматова написала:
Да, я любила их, те сборища ночные, —
На маленьком столе стаканы ледяные,
Над черным кофеем пахучий, тонкий пар,
Камина красного тяжелый зимний жар,
Веселость едкую литературной шутки.
И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий.

Декаденс — под этим модным заграничным названием критики и рекламирующие себя поэты начали в России, чтобы привлечь публику, раскручивать новые  направления в поэзии.   
Позже, по ленинским наставлениям, советские окололитературные политические функционеры, назвали новую поэзию антипролетарской,  упаднической,  поэзией буржуазной интеллигенции,  которую Владимир Ильич к тому же обозвал говном.

Ярлыки и вывески легко вешать и укреплять, пользуясь диктатурской властью!
Про декадентов мы наслышаны во времена нашей молодости.  Но чтобы оценить это явление, загнанное партийно-советской властью в небытие, как и вообще новаторские явления  культуры,  нужно для начала представить историческую обстановку.
Декадентство, от французского "decadence",  принято  отсчитывать с 1857 года, когда во Франции опубликовали «Цветы зла» Бодлера с нравственным вызовом обществу, унынием, меланхолией и красивостью. Но с Францией разбираться не будем, поскольку интересна Россия.

Вот как Блок  разъяснил, что это такое.
«Декадентство — «decadence» — упадок.  Упадок (у нас?) состоит в том, что иные, или намеренно, или просто по отсутствию соответствующих талантов, затемняют смысл своих произведений, причем некоторые сами в них ничего не понимают, а некоторые имеют самый ограниченный круг понимающих, т. е. только себя самих; от этого произведение теряет характер произведения искусства и в лучшем случае
становится темной формулой, составленной из непонятных терминов - как
отдельных слов, так и целых конструкций». И сам он быстро от него отмежевался.

Но не так уж, по сравнению со стихами прошлого века, «декаденты» были упадочны. Вот считающееся декадентским стихотворение  одного из основоположников русского символизма, к которым, между прочим, относился и Тютчев, В. Соловьева: 

Милый друг, иль ты не видишь,
Что всё видимое нами -
Только отблеск, только тени
От незримого очами?
Милый друг, иль ты не слышишь, 
Что житейский шум трескучий -
Только отклик искаженный 
Торжествующих созвучий?
Милый друг, иль ты не чуешь,
Что одно на белом свете -
Только то, что сердце к сердцу
Говорит в немом привете?
(1892 год)

А вот ещё одно символиста Бальмонта:

Не желать блаженства вечных перемен,
Не искать блаженства, не стремиться вдаль, —
Нет, уйти нельзя мне от бесцветных стен,
Нет, я должен, должен полюбить печаль.

Но полюбить печаль — это личное дело. Особенно естественное после злоупотребления вином.

Символистка З.Гиппиус, мыслящая, всё замечающая, предчувствующая, за год до революции (тогда многие предчувствовали, что что-то произойдёт, а уж поэты особенно),  так пророчила будущую  реальность поэтическими метафорами:
«Невозвратимо. Непоправимо. Не смоем водой. Огнем не выжжем. Наc затоптал — не проехал мимо!- Тяжелый всадник на коне рыжем. В гуще вязнут его копыта, В смертной вязи, неразделимой… Смято, втоптано, смешано, сбито — Все. Навсегда. Непоправимо». 
И тут суть не в упадке, а в метафорах, символах. И - не ошиблась.

А если прочесть стихотворения  реалиста пушкинского времени Баратынского, не похожи ли они на  упаднические?

Вотще! я чувствую: могила
Меня живого приняла,
И, легкий дар мой удушая,
На грудь мне дума роковая
Гробовой насыпью легла.

***
Мимолетные страданья
Легкомыслием целя,
Лучше, смертный,
в дни незнанья
Радость чувствует земля. 
Не то что уныло — мрачно!

А намного ли от них отличаются печальные, безрадостные темы и мелодии стихов   Батюшкова, Лермонтова,  и — наконец, превозносимого советской партийной литкритикой певца «скорби народной», борца за гражданственность в стихах - Некрасова.
Ну возьмём некрасовское: «Выйдь на Волгу, чей стон раздается над красавицей русской рекой, этот стон у нас песней зовется...» Подумаешь, бурлаки, что они представляли весь русский народ что ли? Это была неплохо оплачиваемая и даже престижная для очень крепких, выносливых людей сезонная работа. (А Рыбинск ими даже гордился, как и сейчас). А великую Волгу  он называл «рекою рабства и тоски». 

И чем тогда принципиально отличается унылый  дух золотого века классики от духа «серебряного»?

Заглянем к Блоку. «Незнакомка».

И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука…

И где тут упадок? — красота! Поэзия высшего класса! Лирика, романтика!
Вот и теоретик символизма, каковым его называли, Ф.Сологуб,  считавшийся безысходно отчаявшимся и сумеречным, «певцом порока и мутной мистики»,  в 1906 году в книге  «Родине» и в «Политических сказочках» совсем не чужд свету.
И в 1911 году - патриотично и прекрасно:
От горных высей плыли
Туманы к облакам,
Как праздничные были,
Рассказанные снам…
Прекрасные, чужие, —
От них в душе туман;
Но ты, моя Россия,
Прекраснее всех стран.

Первые громы символизма прогремели, и обывателям, по словам Г.Иванова захотелось «простоты, легкости, обыкновенного человеческого голоса». И поэты, подрастающие из символистов, естественно стали отвечать запросам времени. Не чуждались они и реализма, и романтизма, и традиционных форм: так главы поэмы «Возмездие», которую  почитатели и критики считали шедевром, писались Блоком классическим  ямбом. И сам он отошёл от символизма.
Модернисты были подрастающими детьми классики.

В модернизме, это определение более верное, чем декадентство, у  символистов стали возникать конкуренты, движения и объединения: футуристы, акмеисты, имажинисты (последние после Октября), прочие и даже «секты» среди них самих.
Поэты новой чисто русской волны — акмеисты - обозначились расплывчато и облачно словами Гумилёва: «Мы не хотим развлекать себя прогулкой в «лесу символов», потому что у нас есть более девственный, более дремучий лес — божественная физиология, бесконечная сложность нашего темного организма».

Для иллюстрации к акмеизму - строчки  Мандельштама:

"Мороженно!" Солнце. Воздушный бисквит.
Прозрачный стакан с ледяною водою.
И в мир шоколада с румяной зарею,
В молочные Альпы, мечтанье летит… 1914

Пришло время и футуристов: Маяковского, Бурлюка, Кузмина и других, разных мелких и незначительных, стремящихся к литературной славе.
Это направление из Европы было наиболее ошарашивающим,  выделяющимся и самым массовым. Там мастерство не требовалось. 
Были и поэты сами по себе. Ни в какие объединения не входили Цветаева и Волошин.

А вот что о новом периоде стихотворчества у поэта В.Ходасевича: «Мы переживали те годы, которые шли за 1905-м: годы душевной усталости и повального эстетизма. В литературе по пятам модернистской школы, внезапно получившей всеобщее признание как раз за то, что в ней было несущественно или плохо, потянулись бесчисленные низкопробные подражатели. В обществе;—;тщедушные барышни босиком воскрешали эллинство. Буржуа, вдруг ощутивший волю к «дерзаниям», накинулся на «вопросы пола». (Модернизм неожиданно стал  проявляться своими странностями и в любовных отношениях. Пример – взаимоотношения супругов Мережковских и Блок, А.Т).
Все пути были открыты с одной лишь обязанностью;—;идти как можно быстрей и как можно дальше. Это был единственный, основной догмат. Можно было прославлять и Бога, и Дьявола. Разрешалось быть одержимым чем угодно: требовалась лишь полнота одержимости.
Все „переживания“ почи­тались благом, лишь бы их было много и они были сильны».
Представители разных малокультурных слоёв общества, посещавшие лекции мэтров о литературе, самонадеянно считали:  стоит  освоить правила стихосложения и придет успех, подумаешь,  Пушкин!

Саша Чёрный в 1909 году подметил сложности с новой поэзией.

Ах, милый Николай Васильич Гоголь!
Когда б сейчас из гроба встать ты мог,
Любой прыщавый декадентский щеголь
Сказал бы: «Э, какой он, к черту, бог?…

Одни лишь черти, Вий да ведьмы и русалки,
Попавши в плен к писателям modernes,
Зачахли, выдохлись и стали страшно жалки,
Истасканные блудом мелких скверн... 
И у неплохих  поэтов  проявлялись «нищенский язык и опереточные фантазии».

Поэты и поклонники модернизма организовывали литературные вечера, выступления, выпускали альманахи, журналы, сборники произведений. Продвигали себя любыми способами. И разве это был декаденс? Это был ренессанс.
Были, конечно,  игры  критиков, поэтов и графоманов по западному подобию в декаденс . И результат  - слабые стишки для малокультурной публики. А настоящий упадок начался с середины двадцатых. Полный.
Есть мнения и о незначительности поэзии того золотящегося времени, и неуважение к тем поэтам и их стихам. Но их лучшая поэзия жива до сих пор и будет жить долго.

Стоит повториться, что в советское время слово «декадентство» приняло  отрицательный смысл и окраску. Ведь с большевистских позиций это было время загнивания, разложения и кризиса буржуазии. И значительные фигуры русской литературы начала двадцатого века, как  Бунин, Толстой, Мережковский, Куприн,  С.Чёрный и другие с остатками белогвардейцев эмигрировали, а таких, как Гумилёв, советская власть принуляла и уничтожала. 
Ей не нужны были литераторы царского времени, особенно поэты. С  революциями их развелось, трибунов, бросающих вызовы власти, огромное количество. А проку от них вожди партии не видели. За исключением популярных крупных фигур, примкнувшим к большевикам, с ориентацией на Ленина и Троцкого, таких как Маяковский, Есенин и другие. Вот заключение Маяковского: «В наше время тот поэт, кто полезен».

Конечно, обстановка времени «серебряной» поэзии была непростая с самого начала.
Война на Балканах, осложнившая взаимоотношения с Европой. Выселение   евреев из Москвы и подмосковья (А Москва и Питер были литературными центрами). Смерть сильного императора Александра. Воцарение Николая, начавшееся с мрачной ходынской катастрофы. Разгул терроризма.  Начало еврейских погромов. Поражение России в русско-японской войне. «Кровавое воскресенье».  Восстания крестьян и горожан и их подавления в 1905-1907 годах с казнями военно-полевыми судами в ответ на террор. Смерть Льва Толстого. Убийство Столыпина. Переход управления к жандармам и полиции. В Европе предчувствовалась «большая война». Потом две революции и гражданская война.
Как не переживать происходящее глубоко мыслящим и тонко чувствующим людям, тем более поэтам,  по определению Бальмонта -  художникам,«гибнущим в силу своей утончённости».

Но на этом мрачном фоне не могли не радовать  и не воодушевлять необыкновенные успехи в хозяйствовании и в культуре России.
Высокие темпы развития промышленности (даже выше, чем в СССР) и торговли. Взлёт деловой активности, меценатства. Значительный рост населения деревень и городов (Саратов, Нижний Новгород, Царицын, Иваново-Вознесенск и др.).  Новые благоприятные возможности для крепких хозяйственных крестьян.   Появиление церковно-приходских школ начального образования. (Детальнее в следующей публикации).
С Александра Третьего начался рассвет всего русского (в широком смысле для всех народов империи) — в экономике и культуре. Появился русский модерн в театре, архитектуре и обстановке интерьера, в живописи, скульптуре, одежде и пр.

По количеству талантливых поэтов и их произведений обозначился и начался, без преувеличения, Второй Золотой Век русской поэзии. Таким предложил его назвать  литератор и критик Д.П.Святополк-Мирский (1880 - 1939).
Хотя  авторство термина «серебряный век» традиционно приписывается Бердяеву, он, по мнению исследователей, прижился благодаря  статье Николая Оцупа «Серебряный век русской поэзии», опубликованной  в Париже в 1933 году. 
И о Серебряном веке  заговорили эмигранты. Для зарубежья начала тридцатых он  более подходил, чем для СССР, когда в Советском Союзе золотое время почернело и свободы творчества у литераторов не стало, а за границей было много маловостребованных, без родины, без значительных публикаций, без любви и внимания, в которых они так нуждались, русских поэтов, как Кнут, Поплавский, Смоленский, Мамченко, Ладинский, Величковский, Гингер, Присманова, Штейгер и др.
Они так и остались неизвестными в России. Заграница для расцвета русского поэтического Серебряного века была скудной почвой.
 
Продолжение в следующих публикациях. 

Примечания
* В двадцатом  году Гумилёв повторно организовал «Второй Цех Поэтов».