III. Что значит ей пришлась в постели тяжко?!

   (предыдущий фрагмент «II. Ночь выдаться кошмарной обещала»
        http://stihi.ru/2023/09/26/5582.)

Казалось, места мыслям нет в бою,
где правят обострённые инстинкты.
«Всех, кто у вас ещё здоров, полью
я кровью»! – дьявол, злобствуя, не    стих   ты.

Ликуй, враг человечества! Не зря
из бойни рукопашной пьёшь ты силу.
Тебе по вкусу сызнова резня,
смертельному радеешь ты посылу.
              .              .              .
Мир Божий густо порохом пропах.
Кровь – что фонтаны алого ликёра!
Ад искры высекал из буйных шпаг
и копья направлял на мушкетёра.

Чью твёрдость духа примут за гранит,
тех вскоре поминать придётся громко.
И многих бой смертельный зря пьянит:
похмелье ожидается за кромкой…

Атос лишь чудом был ещё живой.
Одна рука совсем висела плетью –
он     левой     бился, пусть не основной,
причём ему сломали     шпагу     третью.

Четвёртую схватил герой с земли
в момент, когда его настигли двое.
Ух, как же эти двое были злы,
неся Атосу  мщенье  роковое!

В падении Атос отбил удар,
а от второго не было спасенья!
Не потому, что граф  для драк был стар,
а потому, что весь запас везенья

он исчерпал, оставшись тет-а-тет
с пятёркою матёрых гугенотов.
Удар врага! Но… граф был не задет,
хотя и без каких-либо расчётов

не успевал уйти он от клинка.
Удар отбит был шпагой посторонней.
Когда б не д'Артаньян, наверняка
Атос в наикратчайшей из агоний

отдал бы Богу душу. Но ведь есть
ещё на свете дружба, верность, честь,
о чём напомнил как бы между делом
вернувшийся гасконец.  Всё ж     успел    он

и лошадь с     Афродитой     выгнать прочь
домой за четверть часа до рассвета,
и     другу      обречённому помочь.
На пике своего авторитета

герой себе позволил пропустить
направленный в него укол рапиры,
но, взяв её на гарду, сбил с задиры,
причём навеки, жизненную прыть.

– Жизнь – штука интересная, дружище!
   Быть близким к смерти, но как симулянт,
    готов весь     век     я! – крикнул лейтенант
Атосу, тоже     по    уши в кровище.

Оставшихся врагов он разогнал
лишь для того, чтоб заколоть их в спину.
Он выиграл забег, но под финал
успел-таки проклясть свою судьбину.

Ему на фланги, как из десяти
сработавших синхронно табакерок,
насели пикинёры, чтоб смести
юнца с лица земли. Таких проверок

на жизнестойкость он ещё не знал.
Уж лучше б сразу кто-то нанизал
его на пику, как бычка на вертел.
Он, в жизни не бросавший слов на ветер,

в своих угрозах перешёл на крик.
В него с периодичностью жестокой,
до острой боли и кровоподтёков,
враги вонзали жала длинных пик.

В своём инстинкте самосохраненья
молился он и стойко     чуда     ждал,
но стал     тесней     круг смертоносных жал,
и в это время мысленно равненье

гасконец по наитию держал
невольно на святого Себастьяна.
И чуда он дождался, как ни странно.
В их направлении, словно на пожар,

неслась козачья грозная ватага.
Мучители гасконца, пусть на миг,
о жертве     позабыли –    чувство страха
из них сейчас, ну кто бы не постиг?

Тут  д'Артаньян движеньем змеевидным
в свой звёздный миг ушёл из леса пик,
а дальше стало делом очевидным,
что нужно падать в грязь лицом, но лик

гасконца мало кто сейчас увидит.
Тут главное не упустить сам шанс,
а уж потом, что выйдет, то и выйдет.
Герой, за камни мостовой держась,

глядел, куда б рывком перекатиться.
…Козаки покидали Ла-Рошель,
поскольку кровь козачья не водица.
Враг был сильней, чем думалось. Ужель

сегодня их покинула удача?
Иль планы их с удачей не срослись?
От ярости бессилья чуть не плача,
шёл раненый вскользь в руку Арамис.

Одно за счастье, что козачья банда
значительных потерь не понесла,
а схваченный помощник коменданта
был пленник не из     худшего     числа…
              .          .          .
…Опять назрел момент кровавых счётов,
козаков встретил ла-рошельский рык,
когда взыграл у храбрых гугенотов
патриотизм на кончиках их пик.

Юнец накрыл собою мостовую,
никак с неё подняться не спеша.
К чему претендовать на роль ежа,
утыканного пиками вживую?!

На мостовой пыль, перья и помёт –
тут ползать лейтенанту не по рангу.
Забыв о д'Артаньяне – сам помрёт! –
солдаты перестроились в фалангу.

Счастливчик перекатом по земле
немедля устремился прочь от бойни.
Не дай Бог оказаться тут в числе
упавших от     пальбы     бесперебойной!

Козаки, сохранив походный шаг,
завидев пиконосную преграду,
палили из пищалей… до упаду
всех встречных, чтобы выйти на большак.

В преддверии такого поворота,
Атос и д'Артаньян, забрав коня,
тем временем шмыгнули за ворота,
союзников и недругов кляня.

Дрожа над афродитиным платком,
ещё не утерявшим аромата,   
гасконец чертыхался шепотком,
от громкого удерживаясь мата:

– Чтоб муравейник так разворошить,
   одним    нам не хватило бы старанья!
   Чёрт Арамис! Под шкурой вора жить
   рискует он со мной     вдвойне  –   каналья!

   Спаси, Бог, от     друзей    нас, а врага
   мы как-нибудь и сами одолеем!
   Страх лишние с нас снял окорока,
   огонь же – нам послужит брадобреем!

   Я чудом    уцелел    сейчас, да ран
   считать не стал, пока мы не на базе, –
отряхивал Атосу плащ от грязи,
бодрясь, неутомимый д'Артаньян. –

  Ругайте, не ругайте, граф, планиду –
  она  сама  решает всё за вас.
    Догнать скорей хочу я Афродиту,
  но вот, похоже,     вновь     в пути завяз!

  Атос, как подобает      удальцу,     я
   держу путь прямо, но готов свернуть…
Вдвоём на жеребце одном гарцуя,
друзья вдруг встали. Заграждая путь,

навстречу шла волна людского гула.
– Опять козаки, – проворчал Атос. –
  Обидно поздно.     Растревожен     улей!
  А вот уже светает. Не вопрос,

  кто встретит их со стен во всеоружье.
  Те выйдут изнутри, а тут, снаружи,
  отсель идёт подмога братьям встреч!
  Со стен и тех, и этих будут сечь

   из пушек и мушкетов гугеноты.
– Попасть вновь в мясорубку нет охоты –
придётся обходить их стороной.
Идти вдоль стен – верней, чем по прямой.

Допив вино для храбрости из фляги
и влезть пытаясь в собственную тень,
все силы выжимая из коняги,
привлечь пытаясь     смерть     свою со стен,

друзья помчались в проблесках восхода.
Послушали привычно посвист пуль
и вот он, лагерь – не прошло и года,
но завершился огненный июль.

Атос и д'Артаньян, не доезжая
до лагеря, пустили в ход и нюх,
и зренье, на ходу соображая,
куда могла деваться     дама    вдруг.

Условился гасконец с Афродитой
вновь встретиться в нейтральной полосе,
чтоб в лагерь дама въехала со свитой.
Друзья брели по утренней росе,

забыв о ранах – вот оно, геройство!
Они ни на кого не набрели,
но ими овладело беспокойство.
Козаки… ночь… на стрёме патрули –

могло случиться с дамой, что угодно.
В короткий срок понятно стало всем:
казачья авантюра безысходна.
Вопрос, дождаться сможет ли Базен

сегодня из похода господина,
был  так же актуален для друзей,
как и пропажа дамы. Что же с ней?!
Пути Господни неисповедимы.

– …Чего тут думать? – подытожил граф. –
В пути перехватили Афродиту
козаки. Буду счастлив, коль неправ.
Добро, коль не достанется бандиту…

...Они в козачий стан пришли, когда
сечевики зализывали раны.
Гасконца не смутила чехарда
и встречного бойца спросил он прямо:

– Где женщина, с которой вы во тьме
столкнулись, подступая к Ла-Рошели?
Судьба мадам      небезразлична     мне.
– Я слышал от своих: она – в постели.

  Ей      тяжко     в деле нынешнем пришлось.
– Что?!     Где     она?! – гасконцу стало дурно.
– Я провожу. Вы, лейтенант – наш гость,
   но выглядите… крайне негламурно.

Спасатели свихнулись от вестей,
и пик переживаний за бедняжку
пришёлся на     фантазию     друзей:
ЧТО      значит, ей пришлось в постели тяжко?!

Блуждая меж шатров, козачий гид
тянул друзей в глубь стана, как магнит.
Но то был антипод пути прямого.
– Кажись, она в шатре у куренного.

  Эй, Вырвиглаз! Жива ли та мадам,
  что чуть не разорвали пополам,
   когда случился бег от Ла-Рошели?
– Кто живы, те едва ль похорошели.

  Родная мать могла бы не узнать
  дитыну, прокопчённого на славу.
  Жизнь Бог порой вертает на халяву.
   Чего припёрлись? Дали бы поспать! –

с усмешкой Вырвиглаз пустил в     шатёр    их. –
  Контузия завалит и матёрых.
  Ещё б чуть-чуть, и вовсе б разнесло!
  Но плоть     живуча,     всем смертям назло.

Поняв часть  слов  из речи пустомели,
спасатели отважились взглянуть
на тело Афродиты, чтоб всплакнуть…
Вглядевшись, оба разом обомлели.

Пред ними в женском платье – подивись! –
лежал побитый боем Арамис.
– Он жив? – спросил, косясь на д'Артаньяна,
Атос. Нужна ли битому охрана

от буйного гасконца, что не раз
грозился  замочить  авантюриста?
– Ваш друг, – прокомментировал басисто 
гостям авторитетный Вырвиглаз, –

   лишь чудом не погиб – тряхнуло взрывом.
   У гугенотов ядра к нашим рылам
    подходят, словно литы на заказ. –
     Но друг ваш жив, – заверил Вырвиглаз.

– А выживет? – спросил Атос, молясь.
– Наш батюшка отмолит – друг ваш  снова
  придумает чего-нибудь для нас.
    Он думает хитро, а бьёт сурово.

   И бился он,      по-нашему     бранясь…
– Вы, д'Артаньян,     простите,     дружбы ради,
   товарища. Он     сам     уж пострадал. –
граф стал просить и     жалости     наддал. –

   На муки, д'Артаньян, твоё рожденье,
   видать, обречено. Но… жизнь – презент.
   Месть другу – далеко не украшенье
   твоей души, на милость дай акцент.

   Поскольку он – не вражеский агент
   и враг ему не дал вознагражденья,
   достоин Арамис и снисхожденья,
   как остро ни гляди на инцидент,

    охаять друга за глаза мечтая, –
волнуясь, то на «ты» граф, то на «вы»
в сердцах переходил, не замечая. –
   Размолвки между нами не новы…

  Вы дружбе с ним два     года     были рады,
  общаясь с ним без драк и кулаков.
  У вас не много, д'Артаньян, врагов,
  но и друзей у вас не мириады…
                *       *       *
              (продолжение в http://stihi.ru/2023/10/03/3691
                «IV. В честь гвардейской роты вино пьют до икоты»)