Расшифровка

                По мотивам  Рильке

Поглотитель книг

Листает круглосуточно страницы
сутулый худосочный книгожор,
не видя окружающих в упор.
Ему неинтересны наши лица.

Мать принесёт покушать — не заметит.
Заместо пищи — свежая глава,
которая послаще, чем халва.
Так в книги погружаются лишь дети,

создав в мгновенье параллельный мир,
они в котором  — главные герои.
Правители, индейцы,  китобои — 
у каждого найдется свой кумир.

Вот, наконец, последняя страница
проглочена. Истории конец….
Манит другая - будто леденец.
Как яркая небесная зарница!
***

Венецианское утро


Завидую я этим  окнам древним.
Ах, как они любуются тобой!
Прибой гондолы чешет  пенным гребнем,
а цвет волны — зелено-голубой.

Наперсница, любовница, подруга
морской стихии. Это —  о тебе.
Здесь время будто движется по кругу,
в истоме предаваясь ворожбе.
Восход, жара, вечерняя прохладца,
и нежный полуночный тет-а-тет.
Мосты, каналы,  спящие палаццо —
разбудит всех опаловый  рассвет

и осветит  Сан-Джорджио Маджоре.
И нас   обнимет ласковое море.
***
Фламинго

Сад растений. Париж
;Ах, как утонченно намешаны краски,;как будто полотна писал Фрагонар.;В такой красоте есть божественный дар!;;И вроде стоит как во сне, без опаски,;запрятав глаза со стыдливостью Фрины,;совсем замерев на изящной ноге,;ну прямо цветок на своём стебельке.;И не оторваться от этой картины…;;Подолгу стоит, упиваясь собой,;вокруг ощущая привычный покой ;размеренной жизни в просторном вольере.;И шум посторонний его не спугнёт —;он глаз приоткроет в ленивой манере,;и ногу лишь сменит,  и снова заснёт.

***

Пантера
Сад растений. Париж

Какой мне толк томиться в этой клетке?;Хоть взгляд давно нехищнически пуст,;но когти остры и движенья метки,;а иногда приснится смачный хруст;приговорённой лани или птицы.;;А тут — еда в корытце за углом.;;Могла бы ведь с гиенами сразиться,;а коль придётся, и с гривастым львом.;;Меня в неволе часто кормят кашей.;А то, что вволю разрешают спать ;и глупо обзывают «кошкой нашей»…;;посмели бы мне брюшко почесать…
***

Призвание Мухаммеда

Пока уединившийся в пещере
о мудрости всевышнего просил,
к нему явился ангел Джабраил…
«Мухаммед, как ты сильно  предан вере?»

И протянул затем  какой-то  свиток,
и твердо приказал ему — читай,
великого Аллаха  почитай…
- Да не силен я в этих алфавитах.

 - Читай, Мухаммед, это не игра!
И вдруг в том свитке стало все понятно.
С ним что-то приключилось, вероятно — 

еще вчера купец  обыкновенный,
Аллахом избранный, теперь проникновенно
общался с ним до самого утра.

Благодетель

Он для прихода заказал картину —
ведь  осквернен был кем-то местный храм —
чтоб  не забылась  эта чертовщина,
а паства не попалась в паутину,
обменивая истину на срам.

А на картине Ангел Воздаянья
нас,  грешников, готовился карать.
Но добр  Господь  — не отдал на закланье…
Хоть на прощенье не дал обещанья,
надежды не  должны нас  покидать.

И вроде жизнь идет, и крест на шпиле,
ведется где-то приходской учёт.
А мы в охотку сладко нагрешили,
как пёрышки, пороки распушили,
но вот же, не раскаялись ещё…;…

Пожертвовав  монастырю икону,
возможно, отмолял свои грехи, 
не очень, впрочем, веря ни в законы,
ни в то, о чём вещают нам  с амвона.
Коль нет овец, зачем и  пастухи.

Но ведь же подарил на всякий случай,
и если честно, чуточку  боясь,
застраховав себя  от  злополучий,
в кругу религиозных  сладкозвучий 
колени преклонил,  почти молясь.

Вдруг, чёрт возьми, конец наступит света,
а он ведь Богу вовсе не чужой.
За что его-то призывать к ответу?
В раю, наверно, что ни день, то — лето
и  кормят Гесперидовой айвой…

***

Увядшая

Смерть будто крадется за нею,
в квартире  повсюду хламьё,
из шкафчика  затхлостью  веет,
а может, скорей,  — от неё.

Она и себя-то не помнит,
давно позабыта родня,
и бродит, как призрак, меж  комнат,
и просит - узнайте меня.

Но знает, что нужно прибраться 
в той спальне, где солнце встаёт.
Там, верит, где  сны еще длятся,
смешная девчонка живёт.


***

В предместье

А та старуха, что жила над нами
(никто не помнил, как ее зовут),
докашлялась. Иссох её сосуд —
по лестнице  снесли  вперед ногами

в гробу и тотчас сунули в фургон,
ругаясь на покойницу  преглупо,
и раздраженно так, и даже  грубо —
возись с тобой! — и плюнули вдогон.

А кучер стервенело  гнал кобылу,
спеша поспеть к родному   очагу,
в последний путь  отправив набегу
ту,  что была когда-то очень милой.