Жизненные наблюдения - 39. поэты. неизвестные знам

                Жизненные наблюдения - 39
                ПОЭТЫ   
                Неизвестные знаменитости
                Герман Плисецкий

 В нашей стране достаточно много любителей поэзии Омара Хайяма, писавшего свои философские рубаи на языке дари. Некоторые даже пытаются переводить его и выкладывать в Сеть(вряд ли у нас столько знатоков языка дари, сколько переводов - тексты-подстрочники наверняка есть в Интернете).
 Ну, да Бог с ними, - переводят себе и переводят. Ахматова, которую не печатали после известной ждановской статьи 1946 года, тоже переводила корейских поэтов по подстрочникам, чтобы не умереть от голода.
 Омара Хайяма переводили известные поэты: Тхоржевский, Владимир Державин, Бальмонт, Румер и другие, но лучшими среди поэтов считаются переводы Германа Плисецкого - они издаются в наше время массовыми тиражами.
 Плисецкий много переводил: Хафиза, библейские тексты(в частности, прекрасно перевёл Екклезиаст, - на эти переводы его благословил его друг Александр Мень).
Но Герман Плисецкий всю жизнь писал стихи, которые много лет не печатали, да он и не сильно беспокоился об этом - писал "в стол", читая свои произведения только друзьям, а друзьями его были: всем известный прозаик и поэт Юз Алешковский, умерший в США в прошлом году в возрасте 92-х лет - автор знаменитых песен "Окурочек" и "Песня о Сталине"("Товарищ Сталин, вы большой учёный..."), Евгений Евтушенко, Александр Кушнер, актёр и поэт Владимир Рецептер, Олег Чухонцев, Евгений Рейн, Фазиль Искандер, Юрий Домбровский. Благодаря Олегу Чухонцеву, работавшему в "Новом мире", в журнале были опубликованы подборки стихов Плисецкого.
 В 1960 году умер самый любимый Германом поэт - Борис Пастернак. Сохранились фотографии, на которых видно, что Плисецкий - один из тех, кто несёт гроб с телом поэта на переделкинское кладбище. В тот же день было написано блестящее стихотворение "Памяти Пастернака", о котором Анна Ахматова сказала, что это - лучшее, что было написано о нём. С этих похорон и начались мытарства Плисецкого: недремлющее око КГБ установило всех, кто были на похоронах опального поэта. За Плисецким стали приглядывать "компетентные органы". Стихотворение "Памяти Пастернака" ходило в списках по рукам, авторство приписывали разным поэтам, но потом "органы" установили, что это Плисецкий:

                ПАМЯТИ ПАСТЕРНАКА

                Поэты, побочные дети России!
                Вас с чёрного хода всегда выносили.

                На кладбище старом с косыми крестами
                крестились неграмотные крестьяне.

                Теснились родные жалкою горсткой
                в Тарханах, как в тридцать седьмом в Святогорском.

                А я – посторонний, заплаканный юнкер,
                у края могилы застывший по струнке.

                Я плачу, я слёз не стыжусь и не прячу,
                хотя от стыда за страну свою плачу.

                Какое нам дело, что скажут потомки?
                Поэзию в землю зарыли подонки.

                Мы славу свою уступаем задаром:
                как видно, она не по нашим амбарам.

                Как видно, у нас её край непочатый –
                поэзии истинной, – хоть не печатай!

                Лишь сосны с поэзией честно поступят:
                корнями схватив, никому не уступят.

 Герман Плисецкий был на похоронах Сталина 6 марта 1953 года и видел тот ужас, который на них произошёл: в безумной давке погибло около трёх тысяч человек! Очевидцы вспоминали, что было слышно, как трещат кости, было видно куски челове - ческих тел, которые спешно убирали с Трубной площади. Вместе с Германом был его друг - Евгений Евтушенко, снявший в 1990 году об этом страшном дне художественный фильм "Похороны Сталина", но Герман Плисецкий написал об этом в 1965 году поэму "Труба", -  она тоже ходила в списках, её авторство тоже приписывали известным поэтам - Слуцкому и другим. И снова чекисты вычислили автора, вызвали в "контору", стали стращать тем, что для него всё может закончится плохо, что антисоветчики Запада, напечатавшие поэму в "Гранях", используют её против СССР, клевещут на советскую власть, предлагали поэту и его семье уехать из страны. Лишь в 1988 году стараниями Евгения Евтушенко поэму напечатали в сверхпопулярном "Огоньке" Коротича - тиражом в полтора миллиона!
 Неизвестный поэт, известный "в узких кругах", стал всесоюзной знаменитостью!
 Вот эта великая поэма: https://rustih.ru/german-pliseckij-truba/

Друг поэта Евгений Евтушенко восхищался и другой поэмой Плисецкого - "Памяти Джона Кеннеди", чьё убийство шокировало очень многих людей на Земле:
 
 Герман Плисецкий родился 17 мая 1931 года в Москве, окончил филфак МГУ, потом работал в литобъединении поэта Глеба Семёнова, с которым подружился, занимался переводами и писал, писал, писал стихи. Поэт перенёс несколько инфарктов, здоровье его подрывали не только жизненные неурядицы, но и тяга к выпивке, 2 декабря 1992 года он умер, похоронен на Ново-Архангельском кладбище Москвы рядом с родителями.
 Стихи Германа Плисецкого полны трагизма, предчувствия ранней смерти. Я подобрал несколько стихотворений Германа Плисецкого, два стихотворения вы не сможете прочитать в Интернете - приходится перепечатывать из книги поэта "Приснился мне город":

            ***
Я всю жизнь как будто на отшибе,
будто сносит ветром парашют…
И не то чтобы меня отшили –
к делу всё никак не подошьют.

Кажется, вот-вот, почти что рядом –
что-то проясняется, сквозит…
Не скольжу по жизни верхоглядом –
это жизнь мимо меня скользит.

Невесомость это или вескость?
Это полнота иль пустота?
Видно, с самого начала резкость
у фотографа была не та.

Видел ты меня или не видел?
Может быть, и видел, да забыл…
Слишком мало доказательств выдал
я того, что между вами был.

           ***
Когда гуманитарный мир
надоедает как мигрень, -
я захожу в бульварный тир
стрелять в бумажную мишень.

Щелчок. Десятка. Точен глаз.
И я самодовольно рад.
Техас живёт в душе у нас.
Техас - стихия, а не штат.

Но вот газету я раскрыл,
погромный прочитал подвал.
Представил молодых громил,
из кольта бьющих наповал.

И понял, что водораздел
между громилами и мной
не в сфере чувств, а в сфере дел,
не в космосе - в коре земной.

И понял я: где культ - там кольт.
Мир, как и прежде, волосат.
Мильном электроновольт
районный обнесён детсад.

Стреляйте, снайперы, в меня!
На точность вашу погляжу.
Братоубийство - злоба дня.
Я тоже вас не пощажу.
(Этого стихотворения нет в Интернете)

           ***
Расстрелы мне снятся, расстрелы...
Скрутили меня, повели.
Безликие офицеры
кричат: "По изменнику - пли!"

Солдатам понятно: изменник.
А сам я понять не могу.
Наверное, из-за денег.
я родину предал врагу.

Мне страшно. И руки трясутся.
И в сердце звериная дрожь.
С последней надеждой проснуться
шепчу я: "Родимые! Ложь!"

Зачем к небывавшим на войнах,
к небывшим в концлагерях,
приставили этих конвойных,
с тупым автоматом, в дверях?

Над полночью нашей обиды
безмолвные звёзды блестят.
Мы плачем навзрыд. Мы убиты.
А женщинам кажется - спят...
(Этого - тоже нет)

 Второе пришествие
          А. и Б. Стругацким

Христос, сошедши с вертолёта,
окинул взором рай земной:
шоссе, унылые болота,
припорошённые зимой.

«Отец! – взмолился Он.– Не стоит
моих мучений этот рай.
Исправь действительность, Историк,
историю – переиграй!

Не нужно чудного спасенья.
Бессмертие – на кой мне ляд?
От перегрузок вознесенья
у сына косточки болят!»

Как и записано в скрижали,
вдали чернел еловый лес,
и от него уже бежали
с винтовками наперевес.

Вдали, над самым горизонтом,
вовсю дымили трубы ТЭЦ.
Тоскливо пахло креозотом,
как и предвидел Бог Отец…

          ***
На перекрёстке без людей
задолго до утра
уже не страшен мне злодей
с ножом из-за угла.

А страшно мне в твоей толпе,
народ глухонемой.
Китайским кажется тебе
язык российский мой.

А страшно мне, когда страна
своих не узнаёт –
словно китайская стена
вокруг меня встаёт.

Тогда вползает в рёбра страх
с Арктических морей,
и я седею на глазах
у матери моей…

         ***
Я иностранец, иностранец
в родном краю, в своей стране.
Мне странен этот дикий танец,
разгул убогий страшен мне.

Здесь не работа – перекуры,
маячат праздные фигуры,
один ишачит – пять глядят.
Здесь бабы алкашей жалеют,
и от прохвостов тяжелеют,
и мелкую шпану плодят.

Давай, любимая, займёмся
обменом площади жилой.
Давай скорее назовёмся
законно мужем и женой.

Мы заведём с тобой привычки,
в квартире наведём уют.
Потом однажды в электричке
меня сограждане убьют.

За то, что я не благодарен
великой родине моей,
за то, что не рубаха-парень,
за то, что в шляпе и еврей.

И ты останешься вдовою
на том высоком этаже,
где я состариться с тобою
мечтал. И старился уже.

         ***
Разбудил меня грохот на крыше:
лист железа от ветра гремел.
Между шкафом и полками, в нише
ужас прятался белый, как мел.

Будто кто-то родной помирает
в тёмной комнате рядом с тобой.
Будто хрупкую жизнь попирает
Великан многотонной стопой.

И мерещилось мне, что планета –
мёртвый мир, позабытый людьми,
что не будет теперь ни рассвета,
ни зелёной листвы, ни любви.

Что сомкнуть пересохшие очи
мне не даст ни сегодня, ни впредь
металлический грохот средь ночи,
равномерный и твёрдый, как смерть.

            ***
Известно ли, что хорошо, что плохо?
Награбленное – грабь, экспроприируй!
Жги барский дом, библиотеку Блока,
потом гордись его мятежной лирой.

Известно, революцию в перчатках
не делают. Простимте большевичку.
Я лишь о поощряемых начатках
грабительства, вошедшего в привычку.

Разграбили великую державу:
тащили всё – как на пожар спешили,
взорвали храмы, вытоптали траву,
леса срубили, рыбу оглушили.

Хозяева! Любезны сердцу войны,
спортивный марш и тупость рок-н-ролла.
Вам кланяется Герострат покойный
и первый большевик – Савонарола!

             ***
Бог дал Багдад, двусмысленный Восток,
фальшивый блеск, поток речей казённых,
фанатов нескончаемый восторг
и вдоль ограды – головы казнённых.

Повсюду сласти продают с лотка,
а я не сладкоежка, словно назло.
Хвала халифу, как халва сладка
арахисовая – и в зубах навязла.

Суровости и сладости вдвойне
душа сопротивляется упрямо.
Хоть сух закон, но истина – в вине.
Что делать мне? Переводить Хайама.

           Сонет
             Памяти Бориса Слуцкого
Когда русская муза ушла в перевод
(кто – на запад, а кто – на восток),
не заметил убытка российский народ,
но заметил недремлющий Бог.

Да и то: на колхозных полях недород –
это отнятый хлеба кусок.
А на ниве поэзии – наоборот:
Данте – он и по-русски высок.

Ну и что, коль чужбина иссушит мозги?
Ведь и дома не видно ни зги
(между нами, бродягами, говоря).

А вообще-то, как ни крути,
под тосканское вечное небо уйти
предпочтительней, чем в лагеря.

              ***
Миг перехода между «нет» и «есть»
неуловим: вот был – а вот и нету.
Момент присутствия так мало значит здесь!
Вот кто-то длит его, раскрыв газету.

Продлил, но через час скамья пуста,
а через два – пуста дорожка сада,
пуста и полоса газетного листа.
А вечен только шелест листопада.

              ***
Я в ту пору орал на московских вокзалах,
Горло драл в непроветренных, заспанных залах:
«За четыре рубля – все красоты Кремля,
чем скучать, на скамейках дремля!»

Воскресений не знал измочаленный ряд
хриплых, с голосом сорванным, дней.
В пять утра из будильника рвался заряд
твёрдой воли вечерней моей.

О, Москва колыбельная!
Теплота ещё в сердце постельная,
зыбкий, зябкий рассвет по дворам, по углам…
Ты в глазах – с недосмотренным сном пополам.

Из пучины столицы всплывал и вонзал
в небеса Суюмбекову башню вокзал.
Я входил – и, посудой у стоек звеня,
кочевая страна обступала меня.

Непобрита, в дорожной одежде страна,
заведённая будто на тысячу лет,
на ораторов молча смотрела она,
за четыре рубля покупала билет.

«Прокачу с ветерком!» – зазывало такси,
шла посадка на дальние поезда.
Ты попробуй у этих, небритых, спроси:
«Как живёте, скажите, спешите куда?»

На допросе пытливых, внимательных глаз
что я мог, кроме громких заученных фраз?
Но Господь упаси отступить от строки –
как у нас на Руси методисты строги!

Им одним понимать разрешила страна:
что должна она знать – и чего не должна.
До сих пор эти залы я вижу во сне,
шум вокзального табора слышится мне.

Я ору, перекрикивая рупора,
а страна всё на стрелки косится: пора!»
И спешит, понимая значенье минут, к поездам…
Поезда опоздавших не ждут.

 Уверен, что вам понравились стихи Германа Плисецкого - ещё одной "неизвестной знаменитости" - и вы найдёте остальные произведения в Сети.
 Как пошутил автор "Старика Хоттабыча" Лазарь Лагин - "хороших стихов мало у кого много". К Герману Плисецкому это не относится - у него хороших стихов полно!

                29.09.23